12
Обида на святошу не проходила. И это было странно. Да, я всегда была невоздержанной на эмоции и вспыльчивой. Но стоило выпустить пар, как вся злость моментально проходила и я готова была простить все, что угодно.
Но вот слова «какая-то купчиха» забыть никак не удавалось. И крышечка моего внутреннего чайника дребезжала каждый раз, когда я смотрела в сторону храма. А уж когда святоша попадался мне на глаза, я еле сдерживалась, чтобы не высказать этому чертову праведнику все, что я о нем думаю.
Останавливала меня только необходимость поддержки храма в моем бизнесе. Но я дала себе слово, как только получу одобрение святого отца, перед отъездом в столицу отвешу этому святоше по полной. За все свои страдания расплачусь. Все выскажу и о нем, и о его ненаглядной леди. Пусть потом сидит в своем медвежьем углу и страдает. А я буду блистать в столице!
Леди Элеонора, возлюбленная нашего святоши, молодая вдовушка, вернувшаяся в Летинск к отцу, заявилась в мою лавку почти сразу после открытия.
— Сударыня Василиса, — она смотрела на меня глазами в которых стояли слезы, готовые пролиться при первой же необходимости хрустальными каплями, — умоляю, мне нужен самый лучший оберег. Проклятые демоны, — замахала она длинными, густыми и противно-коровьими ресницами, — не оставляют меня в покое и терзают мою душу. Помогите мне, умоляю, — протянула она ко мне руки…
А я смотрела на эту ледю и с поразительно спокойной, ледяной яростью отмечала, что она хотя и не худая, но стройная, уточненная и элегантная. И она не дура, хотя и притворяется глупышкой, а еще отлично умеет пользоваться своими женскими чарами… тварь! Ненависть к ней была непонятной, но холодной и кристально четкой.
У нее есть все, чего у меня никогда не было, да и не будет. Даже несмотря на проснувшуюся во мне женщину. И я впервые в жизни почувствовала себя обделенной, как будто бы мне что-то недодали. Давным-давно, скорее всего еще в утробе матери.
Появилось необъяснимое желание взять в руки лопату и огреть эту ледю по голове. Потому что нельзя быть на свете красивой такой… и такой элегантной… и, вообще… приперлась тут.
Обереги я ей, конечно, продала. Выбрала самые убогие, трикотажные «парашюты» с пошлым красным сердечком на всю задницу. Нам их, вручили бесплатно, в качестве сомнительного бонуса.
Негодование на леди Элеонору бурлило во мне до самого вечера и требовало выхода. И я, закрыв лавку, помчалась в гости к Марьюшке. А с кем еще обсуждать эту ледю, не с кухаркой же, и не с Варухой.
— Ты представляешь, — возмущалась я, жуя какие-то засахаренные медовые фрукты и запивая чаем, — приперлась! Дай мне, говорит, самые лучшие обереги! Ты представляешь?! Самые лучшие! Ага! Бегу, спотыкаюсь и падаю! Да кто она такая, вообще! Возомнила из себя невесть что!
Марьюшка понимающе кивала головой и поддакивала.
— И, главное, с виду сама невинность, — вещала я, размахивая руками, чтобы выразить глубину своего недовольства, — ах, помогите! Ах, спасите! Демоны меня мучают! Я так хороша, что даже инкуб забыть не может мои сомнительные прелести! — изобразила я писклявый голос леди Элеоноры, — вот ведь гадина какая!
— А ты знаешь, — зашептала Марьюшка, — что ее родители хотели замуж за нашего святошу выдать? Они с детства знакомы…
— Что?! — я даже подавилась. — А ты откуда знаешь?
— Светозар рассказал, — сдала мужа Марьюшка, — он с ними вырос. Только он старше немного. Поэтому когда Светозар Главой стал, асвятошу отец из семьи изгнал…
— Вот змеюка подколодная, — выругалась я на леди Элеонору, пропусти мимо ушей половину рассказа Марьюшки, — теперь понятно чего это она к святоше зачастила. У-у-у! Как я ее терпеть не могу. Ненавижу тварь!
— Да-да-да, — согласилась Марьюшка, — я тоже старших жен Светозара ненавижу. Особенно, когда они жалобится начинают, что муж наш охладел к ним совсем и каждую ночь только меня на ложе берет, пока они в кирках томятся.
— Но ничего, — захохотала я, снова прослушав то, о чем говорила подруга, — я в столице к самим женам Великого князя пойду, — я уже знала, что в здесь вместо королей были Великие князья, — и предложу им самые красивые обереги. Отдарюсь так, что они мужу своему обо мне расскажут и встречу нашу устроят. А уж что Великому князю предложить, я придумаю. И стану не «какой-то купчихой», а самой богатой и известной купчихой, самим Великим князем уважаемой. И пусть тогда святоша локти кусает! — выдала я заключение, совершенно упустив из виду, зачем оно мне, вообще, нужно. Нужно и все! Пусть страдает!
План возмездия был готов, и я с чистой совестью отправилась в работный дом придумывать бизнес-идею, которую должен оценить сам Великий князь.
Вернее, идея уже была, теперь мне надо было придумать, как воплотить ее в жизнь.
Рассуждала я так: кто такой Великий князь? Это глава государства. Что такое государство? Это армия чиновников с бумажками и указюльками. Вот бумажки для указюлек я и должна обеспечить. И это гарантирует мне славу и почести.
Про бумагу я подумала не просто так, я примерно знала, как ее делать. А все моя двоюродная сестра, унылая заучка, которую всегда ставили мне в пример. Я ненавидела ее почти так же, как леди Элеонору. Хотя более непохожих друг на друга людей найти сложно.
Сестра каждый год приезжала к нам погостить, и каждый вечер за ужином вещала о своих гениальных идеях, которые смогут спасти мир. А я жевала котлеты и думала, что больше всего хочу спасти себя от этих нудных лекций.
А вот моя мама восторженно ей поддакивала и заставляла меня участвовать в реализации этих идей. Вот так я однажды помогала сестре делать бумагу из листьев… и если я вспомню этот процесс и смогу его повторить, то можно будет забыть о дорогом пергаменте и штамповать указы на дешевой бумаге.
Да за это меня и Великий князь и его чиновники будут на руках носить и прославлять мое имя в веках. Когда про святошу уже никто и никогда уже не вспомнит.
До приезда святого отца было еще месяца полтора, как минимум. Самое время заняться экспериментами, чтобы потом, когда я приеду в столицу, провернуть все как можно быстрее. Я не могу ждать возмездия и торжества справедливости десять лет. Тогда будет уже не так сладко.
Идея с листьями оказалась провальной. И для такого вердикта мне даже не понадобились эксперименты. Достаточно было по пути к работному дому вспомнить, что сейчас зима. Листья появятся вместе со святым отцом, а сестра делала бумагу осенью, до которой еще больше полугода.
Но я весь вечер думала о том, что бумага — это реальный шанс разбогатеть, раз уж идею трусов пришлось почти подарить храму за возможность спать не в гробу, а на нормальной кровати, и возможность жить и зарабатывать не опасаясь костра инквизиции.
А на бумаге можно не только указы писать, но и рекламные листовки, буклеты, газеты, журналы, книги печатать, и… тут я просто подскочила на месте… На бумаге можно печатать деньги! У меня даже голова закружилась от открывающихся передо мной перспектив. К черту указюльки и книги, если я могу сразу печатать деньги! Я зажмурилась, представив, как в моих руках зашелестели бумажные купюры… очень много бумажных купюр… огромные стопки и стеллажи бумажных купюр… в животе забурчало, мне стало жарко, а воздух в легких вдруг закончился. Я закашлялась и только тогда вспомнила, что забыла о необходимости дышать от такой прекрасной и волнующей картины.
И между мной и огромными горами денег, причем это вовсе не метафора, стоял только рецепт бумаги. Ха! Да с такой мотивацией, я обязательно придумаю, как делать бумагу из чего-нибудь еще.
Я же помню, бумага — это целлюлоза, которую получают из…
— Василиса! — отвлек меня от раздумий крик бабки Пашки. Мы сидели за столом во дворе работного дома и торопились по быстрому проглотить моментально остывающую еду. Вернее, все торопились, а я невидяще уставилась в полную тарелку и думала о деньгах. И падающие с неба мелкие снежинки уже перестали таять, попадая на мою кашу. — Ты чего такая смурная-то? Случилось что?
— Нет, — мотнула я головой, — все в порядке. Просто аппетита что-то нет. — я обвела взглядом пожирающих ужин бомжиков. До культуры поведения за столом им было, как до Китая раком, но я уже привыкла. — Кто доест мою кашу?
Тарелка молниеносно опустела. Я даже не заметила, кто именно ее выскреб. И то, как бабка Пашка, озабоченно поджав губы, кивнула вопросительно глядевшей Варухе, тоже не заметила.
Все уже закончили ужинать и разошлись. А я все сидела и думала о деньгах, бумаге, целлюлозе и деревьях. И о том, как найти недостающие звенья в этой цепочке…
— Дитя мое, — святоша, наблюдавший за задумчивой мной долгие несколько минут, накинул мне на плечи свой тулуп, — ты совсем замерзла. Что случилось?
— Ничего, — буркнула я, поведя плечом, чтобы тулуп упал с меня прямо в снег. Ничего мне от этого святоши не нужно! Я же «какая-то купчиха»! Вот пусть свою ледю тулупами накрывает! — Все хорошо. Не беспокойтесь. Я же купчиха, — не смогла не ввернуть я, — подумаешь, заболею и помру. Мир только чище станет.
Рядом со святошей стояли, сверля меня взглядом, бабка Паша и Варуха. Предатели! Побежали гаду этому жаловаться.
— Василиса, — святоша со вздохом поднял тулуп, — прости, если я тебя невольно чем-то обидел. Ты самый удивительный человек, которого я встречал в своей жизни. И ты достойна уважения, потому что единственная из всего купечества думаешь о людях, а не о деньгах.
Я зарычала просто. Он явно надо мной издевается!
— Я думаю о деньгах! Вот прямо сейчас я думаю о деньгах! — заорала я, — да, я такая! Меркантильная и люблю деньги! И идите вы, — я хотела сказать к черту, но вовремя одумалась, — в храм, и оставьте меня в покое! Видеть вас не могу!
— Святоша-святоша… — укоризненно произнесла бабка Паша и недовольно покачала головой. А Варуха тяжело вздохнула…
Обиженная моя внутренняя женщина — это страшно. Я даже не пыталась остановить ее, когда раскричавшись, она разрыдалась и кинулась в работный дом. Рухнула ничком на постель и ревела, подвывая и кусая уголок подушки, чтобы вой не был таким уж громким… а моя основная ипостась с удивлением отмечала, что такой истерики у меня не случалось еще ни разу в жизни.
Успокаивала меня Варуха. Она гладила меня по голове и что-то шептала. А я сама не заметила, как выложила ей все свои обиды. На святошу за дурацкие слова. На леди Элеонору, за то, что ей повезло в жизни больше, чем мне. На деревья, которые никак не хотят превращаться в то, что мне нужно…
Я так и заснула, прижимаясь к Варухе, как к самому близкому человеку. А утром мне было страшно стыдно за тот концерт, который я устроила. Но это привело к совершенно неожиданному результату. Все вокруг стали вдруг такие предупредительные! И бомжики на работы ушли без привычного уже возмущения и ворчания. И Белава с утра расстаралась блинов напекла. И бабка Паша у меня ничего не спросила ни разу, хотя каждое утро дергала вопросами кого отправить на дежурство. И девочки-белошвейки как-то притихли и не щебетали о всяких пустяках, мешая мне сосредоточиться на главном.
Может быть не так уж и бесполезны подобные эмоциональные выбросы? Женщина знает, что делает. Ибо святоша всю службу смотрел на меня виновато, а потом сам подошел ко мне, выхватывая из толпы за локоток:
— Подожди, Василиса. Прости, я сам не знаю, что несу. Я не хотел тебя обидеть.
С этого дня все пошло как прежде. Хотя я не простила святошу сразу и еще несколько дней демонстративно отворачивалась, от чего он чувствовал себя виноватым, и был необычайно покладистым. Я даже получила у него разрешение на строительство бани… Вернее, бань… Общественных бань для всех горожан, у которых нет возможности помыться дома.
Ну, не зря же говорят, куй железо пока горячо. Вот я и ковала. Пока святоша не передумал, выбила у Светозара место для строительства, заключила договор с каменщиками на добычу и доставку камня для общественных бань. Большую часть расходов взял на себя храм.
Но храму по факту это не стоило ничего. Мои сшитые обереги сметали с прилавка быстрее, чем белошвейки успевали завязать последний узелок. И очередь желающих избавиться от кирки только росла. А я, как договаривались, жертвовала девяносто процентов прибыли. Это оказалось не так легко, но я напоминала себе про святого отца и политые маслом дровишки у меня под ногами.
13
Последний месяц зимы пролетел быстро. Я занималась подготовкой к строительству бань, контролировала уборку города и работу швейной мастерской.
Горожане очень быстро привыкли к тому, что бомжики убирают снег и поддерживают чистоту в городе. И хотя некоторые особо упорные негодяи все еще выкидывали мусор прямо на дороги, большинство жителей все же не считали за труд донести содержимое горшков до мусорных бочек и осуждали тех, кто этого не делает.
А к тому, что ночи теперь можно проводить с женой, а не в одиночестве, мужчины, пожалуй, привыкли гораздо быстрее, чем женщины. Да, спрос на обереги был такой огромный, что я наняла еще пару десятков женщин из тех, что умеют держать ножницы и иголку в руках, и сделала то, что до меня в этом мире никто не делал — организовала конвейерный пошив оберегов, разделив весь процесс на простейшие операции.
Первый цех занимался раскройкой. За счет того, что обереги держались на теле за счет крючков по бокам, кроить можно было почти без учета размеров. Их у меня стало всего три: большие, средние и маленькие.
Раскроенные детали попадали в первый швейный цех, где детали сшивались между собой. Второй швейный цех обрабатывал швы, а третий пришивал крючки и отглаживал обереги чугунными утюгами.
В каждом цехе операции делились еще мельче между сотрудницами. Например, при раскройке одна женщина гладила и складывала ткань в три слоя, вторая обводила детали углем по деревянным лекалам, третья вырезала, а четвертая раскладывала детали в стопки и уносила к швеям.
Такое разделение труда позволило шить огромное по местным меркам, конечно, количество достаточно качественного белья. Ведь теперь, не нужно было несколько лет учиться, чтобы досконально узнать весь процесс все от начала до конца. Достаточно выучить пару нюансов, чтобы стать специалистом в своем деле.
А четыре девочки-белошвейки, всего пару недель поработав по старинке, встали во главе цехов. Пятая, самая бойкая, занималась закупкой ткани, тесьмы и крючков. А продавцом я наняла Злату, молоденькую, но очень шуструю дочку, разорившегося купца. Того самого, у которого я и купила этот дом.
Общее руководство все еще было за мной, но я уже думала, что через пару месяцев, смогу поручить это кому-нибудь из своих девочек. Я ни на секунду не забывала, что мне с работы мастерской причитается всего десять процентов прибыли. А значит, в идеале, я не должна тратить на ее работу больше, чем пару часов в неделю. Пока у меня так не получалось, конечно, но зато я знала к чему мне стремиться.
А еще я терзала свою память «изобретением» бумаги. Я записала на пергаменте все, что смогла вспомнить про бумагу. О ее изготовлении и применении. Если бы я знала, как мне пригодиться идея двоюродной сестры, то я бы не мечтала скорее сбежать к друзьям, которые как раз в те дни нашли за гаражами, где мы тусили, ощенившуюся суку. И пока сестра изводила меня своей бумагой, я больше всего мечтала подержать в руках маленьких слепых щеночков. И вот их я помню совершенно четко и ясно. А про бумагу — только противный голос сестры и что-то тяжелое в руках. И потом как раз с этого тяжелого сестра и сняла толстый, грубый и желтоватый лист рыхлой бумаги. И положила под пресс. Его я тоже помню, потому что после этого мама отпустила меня на улицу.
Но постепенно мои усилия принесли свои плоды. Выжав свою память почти досуха, я накидала примерный процесс производства бумаги. Сырье, в нашем случае это листья, смешиваются в водой и режутся как можно мельче. Мы, вообще, рубили листья в блендере, и я только сейчас поняла, почему потом мама ворчала, что мы его изгадили. Затем туда же добавляется клей ПВА, перекись водорода. Смесь выкладывается на мелкую сетку, натянутую на деревянную раму. Вся конструкция несколько раз погружается в воду, так чтобы масса распределилась по сетке как можно ровнее, затем будущий лист бумаги прижимается дощечкой, чтобы выжать лишнюю воду, и полученный пласт отправляется под пресс, а потом на сушку.
Пластиковой сетки у меня не было, но я натянула на деревянную рамку мешковину. По идее, она должна справится с поставленной задачей, удержать мелкие частички листьев для формирования пластины.
Листья я попробовала заменить мелкими опилками, клей ПВА — клейстером из муки, который меня научила варить Белава, а перекись водорода ничем, но то, что у меня получилось походило на лист ДСП, а не на бумагу. Рецептик я, конечно, все равно записала, в будущем пригодиться. Но вот поиски сырья для бумаги продолжались.
До тех пор, пока Злата не спросила у меня:
— Василиса, а что такое «хэбэшка»? Ты про все ткани говоришь «это же хэбэшка», это какое-то обозначение качества? Я о таком ни разу не слышала.
— Хэбэшка, — рассмеялась я, — Это значит хлопчато-бума…