— Хорошо, пока я определю ее в помощники к Фишеру, а то он крайне негативно относится к бумажной работе, и она будет полезна.
— Как знаешь, Том, как знаешь. Можешь посадить ее здесь у себя, — Снайл, выкупивший здание, расположился со своими подручными на четвертом этаже, — главное, избавь меня от разговоров о ней, хорошо?
— Как скажешь, Сардж, как скажешь. — Том направился к двери, но на полпути оглянулся: — Что с ней не так, Сардж?
— Иди, Том, займись делом, — выдохнул я.
Глава 8
Через неделю Теодор и Гарри действительно представили концепцию мягкого информационного давления.
Состояла она из множества пунктов и была рассчитана на двадцать-тридцать лет. Они отказались от прямой пропаганды в «серьезных» изданиях и решили сосредоточить усилия на комиксах, детской литературе, познавательной и художественной — чтобы избавить еще только начинающее соображать население от навязываемых стереотипов. Никаких шапок-ушанок, водки, гармошек, медведей в городах и Распутиных! Все это нужно было ненавязчиво вытравить из представлений среднего американца от пятнадцати лет и младше. Того, кто сейчас ходит в школу или ползает в яслях. Их родители и деды, искалеченные холодной войной, пусть пребывают в своих фантазиях. Молодых всегда больше, чем старых.
Пусть герои Marvel спасают русских и армян от военной угрозы неведомых Коалиций и Альянсов, прибывающих порабощать несчастных на авианосцах. Непременно на авианосцах. А американские дети сочувствуют, сопереживают, чувствуют боль других народов.
Вместе с тем по их сценарию нужно было в каждом городе с населением в сто тысяч и выше открыть центр дружбы народов. Не обязательно русских — пусть будут хоть узбекские, хоть грузинские, можно и корейские и вьетнамские! Важно, чтобы эти центры могли предлагать реальные бесплатные услуги: заменить собою воскресные школы и детские сады — чтобы каждый родитель знал, что отдав в такое место свое чадо, он получит его обратно накормленным, веселым и здоровым — и абсолютно при этом бесплатно! Чтобы все эти центры предлагали каждому городу обмен студентами, языковую практику в контакте с носителями языка, поездки в разные страны — от Франции до Монголии.
Желаете глобализации? Будет вам глобализация, но не так, как она задумана вами! Будет не глобализация рынков, а глобализация сознания. И внушаемый звездно-полосатый патриотизм мы размоем миллионом соблазнов!
План Берри-Зальца также предусматривал создание нескольких научно-популярных изданий, способных на равных соревноваться с насквозь американизированными Popular Mechanics, Geo, SciAm и остальными подобными: что-то перекупить, что-то сделать заново, возродить давно забытые вроде «Science and Invention». Важно, чтобы читатель получал не однобокое представление о мире науки и техники в стиле «все открытия делаются в Америке и разворовываются всем остальным миром».
Была в их работе и альтернатива Нобелевской премии — имени «русского Моргана» Николая Второва. Её размер предполагался на уровне трех Нобелевских, а принципы награждения не сильно отличались от оригинала. Только что было номинаций побольше — у Второва нашлось место и для математиков, и для биологов, и для врачей, и даже для инженеров и архитекторов.
Премию должна была вручать какая-то из европейских академий наук — французская или немецкая, может быть австрийская, но при непременном участии в голосовании всех прошлогодних номинантов — русских, китайцев, американцев — без разницы. И это было самым узким местом пункта о премиях — убедить европейцев в необходимости введения такой альтернативы и отказаться от полного контроля над ее присуждением.
На мой взгляд, упущенной планом оказалась лишь музыка, но ни Берри, ни Зальц, ни я ничего предложить на этом поле не могли. Заменить или разбавить англоязычный поп было решительно нечем. Хотя, конечно, можно поездить по Латинской Америке и поискать несостоявшихся Мигелей Тело и Шакир… Но вложенные средства вряд ли дали бы какой-то сравнимый эффект. А музыка в современной культуре — это очень много. Это целый образ жизни, к которому тянется молодое поколение, это тот самый джинн, исполняющий желания владеющего лампой. Можно сто лет пропагандировать успехи ученых в квантовой физике, и никто этих успехов не оценит — потому что просто не поймут, о чем идет речь, в то время как поп-музыка проста и незатейлива, доступна абсолютному большинству и непропорционально великолепно вознаграждает занимающегося ею. Сколько математиков, писателей или художников могут похвастаться многомиллионными доходами? А среди музыкантов, написавших десяток простеньких, узнаваемых мелодий, такие удачливые отнюдь не редкость! И пока эта диспропорция сохраняется — быть третьим справа у KISS будет куда выгоднее, чем заниматься полезным для общества (и для себя) делом. Поп-музыка — это синоним успешности, популярности и счастья в нынешнем мире. И очень жалко, что никакой массовой альтернативы мы предложить не могли.
Я прикинул примерную смету реализации их проекта, и вышло у меня нечто запредельное, на что не хватило бы средств и у старика Рокфеллера. Если, конечно, делать дело, рассчитывая на успех, а не для галочки.
Но начать можно было уже сейчас.
Теперь я знал, чем следует нагрузить «нашего человека» с Кей-стрит в Вашингтоне — Бенджи Уилкокса! «Тексако»-тексакой, и бросать я ее и не подумаю — пусть Бен потешит свое самолюбие, но это всего лишь деньги, нам же следовало позаботиться о том, чтобы не испарился дружественный эффект горбачевской перестройки и американские политики не сильно вникали в то, что происходит в наших «Центрах дружбы». Вот это — на самом деле важная задача.
Инициатива наказуема исполнением, и это придумали не коммунисты. Поэтому воплощать идеи Зальца и Берри будут сами Гарри и Теодор — задача как раз по их силам и призванию. И множество эмигрантов из СССР, хлынувших в последние годы в Штаты, им в этом помогут — нужно же дать людям работу, достойную их вывезенного из Союза образования? Пусть станут вольными или невольными агитаторами за свою брошенную Родину. Им за это воздастся. Главное, чтобы русские начали присутствовать всюду — в бизнесе, искусстве, медицине, особенно в школах, где никому нет дела до их политических пристрастий.
Я очень люблю, когда сходятся ответы решенной задачи с теми, что размещены на последних страницах задачника.
Стараниями Снайла и европейско-азиатских управляющих нашими фондами, дела шли в гору: каждый день совокупность их опыта, моего дара и программ Бойда приносили нам по сотне-другой миллионов. Одна неделя — один миллиард, иногда полтора. В свободной, спокойной обстановке, без особых потрясений на рынке. Особенно радовал рост цен на токийскую землю — виртуальная прибыль от этого размещения фондов составляла до половины общей.
Снайл несколько раз пытался внушить мне мысль, что давным-давно пора размещать бумаги нашего фонда на рынке, но у меня было свое мнение на этот счет, и лишние акционеры мне пока были ни к чему. Конечно, узнав о прибылях «Gyperbore Trust», биржевой народ устроит замечательное ралли вокруг наших бумаг, но все это до поры до времени. Ни делиться с кем-то прибылями, ни отчитываться перед собранием акционеров я не собирался. Наш фонд владел многими публичными компаниями, сам оставаясь при этом частной, закрытой от публики структурой, и меня это устраивало как нельзя лучше. Даже не жалко было того десятка-другого миллиардов, что быстро нарисовались бы на наших счетах в случае моего согласия на IPO.
Но зато никто не запрещает нам завести несколько подобных фондов-пустышек, полностью публичных и «прозрачных» и поделиться с ними прибылью — вот в них пусть вкладываются биржевые спекулянты всех мастей.
Quantum, Madoff Investment Securities LLC, сотни других аферистов — всех героев котировок и валютных интервенций мы будем рады принять в свои объятия! Их раздутые капиталы очень нам пригодятся. Снайл согласился со мной и отбыл в Чикаго и Нью-Йорк учреждать еще десяток деньгососных организаций.
Нефть болталась где-то у нижней границы ценового диапазона, золото тоже упало с казавшихся уже недостижимыми 850 долларов к 350 и в ближайшие десять-пятнадцать лет упадет еще ниже — на сотню баксов. Все тихо, прогнозируемо, спокойно.
Вскоре должен был появиться Рони Маккой, завершивший слияние наших банков в Кливленде и желающий прикупить еще несколько подобных небольших заведений. Я хотел ему предложить Barings Bank — тот самый, бывший некогда конкурентом семейке Ротшильдов, а ныне хоть и всемирно известный, но влачащий жалкое существование. И господин Ник Лисон, который убьет этот банк через семь лет, уже приступил к работе в нем. Отдавать за 1 фунт голландской ING в 95-м году столь вкусный банк, славный едва ли не трехвековой историей, я не собирался. А Лисону найдется работа и у J. P. Morgan — там самое ему место. Пусть разоряет этот замечательный банк. От Моргана не убудет!
Никогда радость не бывает полной, и я уже привык к тому, что если все идет хорошо — готовься к удару.
Линда позвонила по интеркому перед самым обедом, когда я уже размышлял о том, какому блюду сегодня украсить мой стол, и сказала:
— Сардж, здесь какой-то господин. Итальянец. Он желает встретиться с тобой и Заком.
Я не ждал никаких итальянцев и в каждом из них подозревал тайного мафиози, поэтому мое хорошее настроение как ветром сдуло:
— Кто он, Линда?
Послышался ее вопрос, заданный посетителю, его неразборчивое бормотание и удивленные возгласы кого-то из девчонок.
— Их двое. Стэнли Гернсбек. Из ФБР. И с ним этот итальянец. Полицейский из Вероны, — ее голос дрогнул, потому что она вспомнила про наш «веронский банк» и историю с «похищением» Майцева. — Наверное, он хочет прояснить детали киднепинга, Сардж. Никколо Паццони. Так он представился.
Она-то принимала все это действо за правду. А мы доигрались…
Фамилия Гернсбек была мне смутно знакома. Не самая распространенная, но я точно ее где-то слышал.
— Пусть войдет, — разрешил я. — И Алекса позови тоже. И еще кого-нибудь со второго этажа.
На втором этаже Снайл разместил адвокатское бюро и велел мне разговаривать с официалами и всякими другими «умниками» только в присутствии кого-нибудь из этой сильно профессиональной братии.
Человек из ФБР был похож на сушеную рыбу — тощий, сморщенный и весь какой-то несчастный. И посмотрев на его лицо, я понял. Литературная премия «Хьюго»! Наверняка она была названа в честь его родственника Хьюго Гернсбека — такой же длинный мясистый нос выдавал фамильную принадлежность.
Итальянец оказался седоватым сеньором в дешевом, но опрятном костюме. Больше ничего примечательного, за исключением очень строгого и пронзительного взгляда, я в его облике не обнаружил.
— Здравствуйте, мистер Саура, — первым поздоровался американец и мельком показал мне свой жетон.
Всегда умиляло американское доверие своим полицейским, особенно в боевиках, которых насмотрелся я за несколько лет изрядно. Махнет агент жестянкой — и нате вам, преступники колются один за другим без всяких дополнительных усилий с его стороны.
На меня его значок не произвел впечатления. Таких можно было наделать в ближайшей автомастерской десятки по три доллара за штуку. Вместе с орлом и полировкой и с уникальным номером на каждом.
— Бонджорно, сеньор, — вслед за ним кивнул и итальянец. Его голос оказался неожиданно высоким.
— Чем обязан? — Я и на родине не очень любил представителей законности, а уж местные и подавно казались мне сплошь кровожадными упырями, явившимися вкусить моей крови. Но на лице держал дежурную гримасу нетерпения и легкой заинтересованности их визитом. — Присаживайтесь, сейчас подойдут мой адвокат и личный агент. Если курите, можете курить.
И я попросил Линду, мелькнувшую в проеме все еще открытой двери, принести пепельницу.
— Спасибо, мистер Саура, — поблагодарил вислоносый Гернсбек и достал из внутреннего кармана пиджака пачку Lucky Strike.
Пыхнув дымом, он уселся за мой стол:
— Мистер Саура, мой коллега вчера прибыл из Италии, чтобы поговорить с вами и вашим компаньоном… Мистером… э-э… Память ни к черту.
Я молчал. Как говорил наш сосед, вечный враг бабки Вали — непутевый Степка: «Чем меньше языком треплешь, тем короче срок. Быстрое признание удлиняет наказание». Не думаю, что из-за разницы в континентальной принадлежности местные блюстители правопорядка в этом чем-то отличаются от наших доморощенных Пинкертонов.
Гернсбек, не дождавшись от меня уточнения, достал из внутреннего кармана сначала очки, потом записную книжку, примостил оптику на свой выдающийся нос и прочел где-то в середине книжки, на постоянно выпадающем из переплета листке:
— Мистер… Закария Майнце. Так ведь зовут вашего партнера?
Дверь открылась, и вошли Вязовски и едва знакомый мне адвокат Милтон. То ли Джон, то ли Джим — я все время путался.
— Этим господам обязательно присутствовать при нашей беседе? — Гернсбек сложил очки и отправил их в недра своего костюма.
— Мистер Гернсбек, я совершенно не надеюсь на свою память, — я старался улыбаться дружелюбно, — все забываю. Такая беда. Поэтому эти господа помогут мне запомнить нашу беседу. Только и всего.
— Как пожелаете. Вы на своей территории и в своем праве.
Милтон с Алексом разместились на креслах у журнального столика — там, где мы с Захаром обычно дегустировали спиртное.
— Это все? — посмотрев на них, осведомился агент Гернсбек. — А где мистер Майнце?
— Зака сейчас нет, он где-то в Европе. Итак, мистер Гернсбек, сеньор Паццони, что вы хотели узнать?
— Как я уже говорил, мой коллега прибыл из Италии. Комиссар полиции, если вам это о чем-нибудь говорит. Он не очень хорошо владеет английским, даже, если это останется между нами, скажем точнее — едва-едва можно понять, о чем он говорит, если вдруг ему захочется заговорить самому. Но зато он может разобрать довольно беглый разговор на английском. Такое бывает с людьми — язык знают, а говорить не могут. Наверное, дело в языковой практике.
— Должно быть, важная птица этот комиссар полиции? Как Коррадо Катани? Мафия — наркотики — контрабанда бриллиантов? Должен вас разочаровать, мистер Гернсбек. Ничего этого у нас нет. Наверное, вам стоит объяснить вашему коллеге, что Аль Капоне уже сорок лет как умер. Да и жил он в последние годы где-то во Флориде, кажется?
— У вас слишком острый язык, мистер Саура. Не знаю, кто такой мистер Катани, но нет, перечисленные вами товары не интересуют комиссара. А вот взрыв в Hotel Porta Palio, что в Вероне, очень моего коллегу интересует.
— Итальянская полиция во всех взрывах на территории своей страны подозревает американских бизнесменов? — я впервые услышал голос Милтона.
— Это… — фэбээровец уставился на меня.
— Это мой адвокат — мистер Милтон.
— Нет, мистер Милтон, — развернулся к нему Гернсбек, — ни о каких подозрениях пока речи не идет. Все дело в том, что погибли два постояльца итальянского отеля. Как раз в их номерах и рвануло. Разумеется, сеньор Паццони первым делом установил личности погибших. И они оказались американцами, приехавшими в Верону на машине, взятой напрокат в миланском филиале Sixt. Мистеры Деннис Блэк и Уильям Донован. Вам о чем-то говорят их имена?
— Разве не «Красные бригады» взяли на себя ответственность за тот взрыв? — вяло поинтересовался Вязовски.
— Такой звонок был, — согласился Гернсбек. — Только сеньор Паццони не очень в этот звонок верит. Гораздо больше этот случай напоминает разборки между наркобаронами. Таких полно и в Италии, но там это решается чаще всего простым выстрелом в голову с проезжающего мимо мотоцикла — тихо, чисто, без ужасающих подробностей. И всем все сразу понятно. А вот так — с выгоревшими номерами в отеле, с кишками на стенах, с толпой зевак и срочными выпусками новостей на региональном ти-ви — так поступают только американские бандиты.
— И какие же подробности привели вас сюда?
— Итальянской полиции далеко до оснащенности нашего ведомства, — начал издалека Гернсбек, — но вот в том, что у них весьма светлые головы, сомневаться не приходится. Коллеги сеньора Паццони провели большую работу. Они составили фотороботы безвременно усопших постояльцев, добыли ксерокопии документов, оставленных в прокатном агентстве. Там же, в Sixt, один из сотрудников компании припомнил, что в разговоре эти господа упоминали Сан-Ремо. Его еще удивило, что собрались они туда уже после фестиваля. И он им на это указал, а они сказали, что достаточно пофестивалили на своем веку и теперь желают недолго побыть в покое. Дальше, как вы понимаете, наши итальянские коллеги прокатились до Сан-Ремо. Люблю Европу — там все рядом. Это у вас, чтобы из Луисвилла попасть в Даллас, к примеру, нужно долго готовиться, согласовывать визит с начальством обоих городов, рисовать себе командировочные предписания… Много мороки. А там — утром на одном конце страны, к вечеру — в противоположном, а к утру уже можно вернуться на работу. Вы позволите? — он достал еще одну сигарету.
— Конечно, и что же было дальше в вашей увлекательной истории?
— А дальше след почти оборвался. Потому что в отеле, где остановились Блэк и Донован, о них ничего сказать не могли. Но зато сказали в соседнем. Сеньор Паццони дотошный человек и своих подчиненных приучил к тому же. И один из них подумал — если бы я приехал в Сан-Ремо, я бы заехал в несколько отелей, прежде чем в каком-то остановиться. Он ошибся — покойные поехали сразу в Hotel Paradiso, — федеральный агент так бойко сыпал названиями, что я уже совсем не сомневался, что представление с очками и записной книжкой было не больше чем рассчитанным на что-то шоу. — Но зато их пару раз видели в Royal Hotel Sanremo. И оба раза приходили они к вам, мистер Саура! И были у вас подолгу. Их видели служащие отеля, официанты в ресторане отметили их скуповатые чаевые…
Он выпустил клуб дыма в потолок, зачем-то переложил с места на место перьевую ручку, лежавшую на столе, и добавил: