– Я так рада тебя видеть, Эддисон. Выглядишь просто чудесно.

Блайт всегда внимательна и добра ко мне; впрочем, она радушна ко всем.

– Спасибо, – отвечаю я, улыбаясь как можно приветливее, и поворачиваюсь к Дарси. – Привет, Дарси!

– Гэбриел, Эддисон, привет! – говорит Дарси с легким кивком.

Она явно испытывает неловкость, но любезна. Ей с детства привили хорошие манеры, и это чувствуется. Все-таки интересно, ненавидит ли она меня. Когда мы с Гэбриелом познакомились, они с Дарси встречались. Позже он сказал мне, что порвал с ней еще до нашего первого свидания. Да, он настолько порядочен. И все же она его еще любит. Вижу это по тому, как она на него смотрит: улыбка бледнеет, а в глазах появляется печаль.

– Рад, что ты пришла чествовать папу, – говорит Гэбриел.

Неловкое молчание, которое, слава богу, быстро нарушает Блайт:

– Дарси как раз рассказала мне чудесную новость, – она обнимает Дарси за плечи и притягивает к себе. – На следующей неделе у нее второе прослушивание с Филадельфийским оркестром!

Гэбриел восхищенно улыбается.

– Дарси, потрясающе! Вот это да! В каком качестве?

– Вторая скрипка. Несколько недель назад было прослушивание перед комиссией, а вчера они позвонили и пригласили прийти снова.

– Надо быть ненормальными, чтобы тебя не выбрать, – искренне говорит Гэбриел. – Ты шла к этому все время, сколько я тебя знаю.

Ее лицо светлеет.

– Помнишь, какие мы устраивали представления, когда были маленькие? Я играла, а ты пел. Бедные наши родители, мы заставляли их часами сидеть и слушать.

Блайт смеется.

– Я уже и забыла. У тебя и тогда хорошо получалось.

Она поворачивается к Гэбриелу.

– Не обижайся, но я рада, что ты не стал делать певческую карьеру.

Гэбриел отвечает матери недовольным взглядом.

– Ну спасибо. Раз так, буду петь «С днем рожденья» как можно громче.

Все смеются, а я стою с застывшей улыбкой, стараясь не показать, насколько лишней себя чувствую. Осознает ли Дарси, как ей повезло, что она с детства знала, чем хочет заниматься в жизни? Она такой талантливый и опытный музыкант, что, хотя ее основной инструмент – скрипка, великолепно играет и на фортепиано. Мне вообще кажется, Дарси удается абсолютно все: теннис, плавание под парусом, верховая езда – да что угодно.

А мне удается фотография, наблюдение за другими. Может, потому, что я больше смотрю, чем участвую? Меня снова одолевают сомнения и острое желание убежать. Но сколько можно убегать. Джиджи не устает напоминать мне, что со временем я накоплю воспоминания. Пройдет десять лет, двадцать. У меня снова будет прошлое, и за это стоит побороться. Надо смириться с тем, что Дарси помнит всю свою жизнь и во всех ее воспоминаниях присутствует Гэбриел. Что бы я себе ни говорила, какая-то часть меня все время ждет, что он опомнится и скажет, что возвращается к Дарси, что со мной он был то ли ради разнообразия, то ли в благотворительных целях. Я с трудом глотаю ком в горле и присоединяюсь к поздравлениям в адрес Дарси, гоня от себя навязчивые мысли.

– Спасибо, – произносит она и уходит, извинившись.

Блайт, наверное, заметила мое смущение и смотрит на меня ободряюще, но Гэбриел ничего не замечает.

– Пойдем, возьмем что-нибудь выпить.

Он протягивает мне руку, и мы проходим дальше в комнату, посылая приветственные кивки в море друзей, стоящих небольшими группами. Ко мне приближается пара, старые школьные друзья Гэбриела, и мы обмениваемся дежурными фразами. Однако я слушаю вполуха, оглядывая комнату в поисках Дарси. У меня внутри все сжимается, когда я вижу, как она подходит к Теду и тот по-медвежьи стискивает ее в объятиях. Она вручает ему маленькую коробочку в обертке, и я снова вспоминаю о том, что у нее с семейством Оливеров долгая общая история. Гэбриел следит за моим взглядом и кладет мне руку на плечо.

– Все в порядке?

Я киваю, закусив губу.

– Я тебя люблю, – шепчет он мне на ухо.

«За что?» – хочу спросить я, но вместо этого улыбаюсь и говорю, что тоже люблю его.





8. Джулиан




Джулиан повесил трубку и тяжело вздохнул. Очередной ложный след, сказал детектив. У Джулиана в голове не укладывалось, как можно пропасть бесследно. Конечно, после ее исчезновения он прочесал все местные больницы, и больницы в окрестных районах тоже, но безуспешно. Установил гугл-оповещения по ключевым словам, связанным с пропавшими женщинами и неопознанными лицами, но все результаты вели в тупик. Как можно исчезнуть в наш век, когда камеры наблюдения положили конец анонимности, а банкоматы мгновенно отмечают твое местонахождение? Хотя тут тоже загвоздка: банковская карта, права и кредитки Кассандры остались в кошельке «Эрмес», а тот – в сумочке «Шанель», которая так и лежала наверху, в шкафу в спальне. А паспорт – в кожаном футляре в верхнем ящике комода. Деньги на ее счетах были в целости и сохранности, как и тысяча долларов наличными, которую Джулиан держал в доме на всякий случай.

Он взял бокал и поболтал темно-красную жидкость, потом отпил глоток и представил, что Кассандра сидит напротив, как это бывало по вечерам, когда Валентина уже спала. Тихими вечерними часами они наперебой обсуждали случившееся за день. Даже теперь, после ухода Кассандры, он каждый вечер перед сном выпивал бокал вина в одиночестве. И каждый вечер воображал, что она снова сидит напротив, ее глаза сияют счастьем, а улыбка предназначена ему одному.

Сегодня, допив вино и проверив, спит ли Валентина, Джулиан прошел к себе и сразу почувствовал, как его манит дневник Кассандры. Он взял его и уселся в глубокое кресло.


Свадьбу мы сыграем скромно. Самые близкие друзья Джулиана и его отец, конечно. Я потеряла связь почти со всеми коллегами, но с Марион общаюсь по-прежнему, она и будет подружкой невесты. Волнуюсь перед встречей с отцом Джулиана. Он какой-то знаменитый врач, написал массу книг. Как я понимаю, имя Гранта Хантера в медицинских кругах очень известно. Раньше он преподавал в Гарварде, но сейчас живет в Аризоне, потому что тамошний климат полезен при его артрите. Боюсь, он сочтет меня малообразованной, особенно по сравнению с сыном. Я пошла работать сразу после школы. Всегда думала, что рано или поздно продолжу учиться и, может быть, получу степень по дизайну и моде. Но этого так и не произошло. А теперь мне двадцать семь, я разведена и собираюсь выйти замуж за единственного человека на свете, который, кажется, меня понимает. Остается надеяться, я произведу на его отца хорошее впечатление. Джулиан говорит, мне не стоит волноваться, он меня любит и ничто не заставит его перемениться. Но я слышу, как меняется его голос, когда он говорит с отцом по телефону. Это напряженный, вежливый тон, и он крепко сжимает трубку. После таких звонков он часами на взводе, и только бокал-другой вина и мои разговоры возвращают ему хорошее расположение духа.



Джулиан захлопнул дневник и с закрытыми глазами откинулся назад. Он уже читал эти строки, но они до сих пор бередили ему душу. Теперь он понимал, что Кассандра видела гораздо больше, чем казалось со стороны. Он и не думал, что ей ясно, как сильно его расстраивает отец. Это был человек суровый, замкнутый и бесстрастный. Джулиану казалось, он никогда не сможет жить по его жестким стандартам. Даже поступление в Стэнфорд было встречено словами: «Кому нужна атмосфера расслабленности, тому, конечно, дорога не в Кембридж, а в Пало-Альто». Джулиан так и не понял, рассердился ли отец оттого, что сын выбрал другую альма-матер, или действительно считал, что Гарвард лучше. Ему же хотелось уехать как можно дальше от Бостона. Единственное, что сподвигло его вернуться и поступить в ординатуру Массачусетской больницы, был переезд отца в Аризону.

Кассандра не зря беспокоилась насчет того, как отец ее примет. Он даже не пытался скрыть недовольство выбором сына, и это ее страшно огорчило. Джулиан чего только не сделал, стараясь успокоить ее и убедить, что мнение Гранта для него не имеет значения. Как ни смешно, в конце концов Грант полюбил-таки невестку, особенно после того, как она принесла ему внучку.





9. Эддисон




Меня будит шум льющейся воды в душе. Неуклюже переворачиваюсь, чтобы взглянуть на часы, которые Гэбриел оставил на своем ночном столике. Шесть утра. Почему так рано, сегодня же суббота? Галерея откроется только в одиннадцать, и в выходные он обычно отсыпается. Шум воды умолкает, и через минуту Гэбриел выходит из ванной с полотенцем вокруг бедер. Он приближается к кровати и наклоняется поцеловать меня, на груди еще блестят капли воды. Я приподнимаюсь, обнимаю его за шею и торс и со смехом тяну обратно в постель.

– Ты почему так рано встал? – спрашиваю я, уткнувшись носом ему в ухо.

– Не спится.

Он долго целует меня в губы, обвивает рукой мою талию и прижимает к себе.

– Хотя, если подумать, вернусь-ка я в кровать.

Мы занимаемся любовью, я наслаждаюсь слиянием наших тел, он высок, силен и атлетичен, и в его руках я чувствую заботу и защиту. Потом мы просто лежим, переплетясь друг с другом, и он понемногу засыпает. В такие минуты мне спокойно и наконец-то не одиноко – то, о чем еще полгода назад я и мечтать не могла. День, когда Гэбриел вошел в фотомагазин «Экспозиция», где я работаю, изменил все. Было что-то привлекательное в том, как непринужденно он прохаживался по магазину и разглядывал оборудование, а может быть, в открытой и теплой улыбке, с которой он подошел к прилавку.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Добрый день. Чем я могу вам помочь?

– Хочу купить новый фотоаппарат. Беззеркалку.

– Пойдемте покажу.

Он изучил несколько моделей с футляром и выбрал Sony A7. По дороге к кассе я спросила, для чего он собирается использовать камеру. Я редко вступаю в разговоры с посетителями, но в Гэбриеле было нечто располагающее к беседе.

– Вообще-то мне нужно фотографировать произведения искусства. Я управляю семейной галереей, пообещал потенциальному покупателю из Калифорнии снять одну картину, а старая камера не справляется.

– Ясно, – сказала я. – А что за галерея?

– «Оливер» на Второй улице. Может, вы слышали.

– Была там. У вас есть замечательные вещи.

Тогда он посмотрел прямо на меня, и я заметила, какое у него красивое лицо – темно-карие глаза и полные губы. Почувствовав, как кровь приливает к лицу, я опустила глаза на терминал для карточек.

– Наверное, меня не было в тот день, когда вы заходили, – сказал он. – Я бы вас точно запомнил.

Я пожала плечами и ответила ему равнодушным взглядом, от волнения не в силах говорить.

– Вы фотограф? – спросил он.

К своему ужасу, я снова залилась краской.

– Не совсем. В смысле не профессионал. Просто люблю фотографировать. Вот, например, мои фото.

Я показала на серию пейзажей на стене.

Гэбриел подошел к ним и некоторое время внимательно рассматривал каждое, потом повернулся ко мне.

– Поразительно, какие вещи вы улавливаете.

– Они все о начале чего-то. О перемещении с места на место. Вот что я вижу в объектив.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, что-то в выражении его лица переменилось.

– Вы сегодня заняты в обед, мисс… как ваше имя?

– Эддисон. Эддисон Хоуп. Я не занята в обед.

Так все началось, и, не буду лгать, первое время мне было до смерти страшно. После приезда в Филадельфию я не встречалась ни с кем. Что мне говорить о себе? Что я женщина без прошлого, которой не известно ничего ни о себе самой, ни о родных? Гэбриел наверняка решит, что я какая-нибудь психопатка, и тут же сбежит. Но все получилось совсем не так. В тот день, после обеда, в течение которого мне удавалось обходить личные вопросы, мы договорились поужинать в субботу, и я поняла, что тогда придется все рассказать.