— Нынче уж не сам, - вежливо улыбнулся дамам Кошкин, в то время как Ильицкий потянулся за початой бутылкой. – Не так давно я имел честь получить повышение и с тех пор все больше занимаюсь бумажными делами.

— Вот как… - не удержавшись, вздохнула я, поняв, что Степан Егорович на этот раз мне не помощник.

А Долли обрадовалась:

— И слава Богу, я считаю! А что повышение – тем более хорошо.

Впрочем, ее муж как будто тоже расстроился:

— Стало быть, про это нашумевшее убийство на Дворцовом мосту вы мало что сумеете сказать?

— Увы…

— Ах, Вальдемар, отчего ты поднимаешь эту тему! C'est comme un cauchemar[15]. Варвары, просто варвары… Бедная madame Хаткевич. Бедные ее детки. Говорят, будто она ездила к любовнику – а как считает полиция?

— Долли! – покраснел даже ее супруг и скосил глаза на свояченицу, совершенно пунцовую.

— Ну а что такого, Вальдермар! Эллочка уж не дитя… Сам подумай: в восемь часов вечера, на каком-то мосту, а из сопровождения лишь горничная. Что вы думаете, Степан Егорович?

— Полиция как раз выясняет, куда госпожа Хаткевич ездила… - неловко ответил Кошкин.

— Да, но как вы думаете?

— Долли, душа моя, какая же разница, был любовник, али нет, ежели бедняжку убили революционеры!

Кошкин нахмурился, и вечер перестал быть томным:

— С чего вы взяли? Насчет революционеров.

— Так в газетах с утра о том пишут, - запросто ответил Владимир. - Неужто не читали? Некий тайный источник им сообщил, будто это какой-то то ли «Рокот», то ли «Ропот». Народники-революционеры, короче говоря.

Кошкин излишне резко поднял на него прямой и цепкий взгляд:

— Владимир Александрович, уверяю вас, что полиция подобными сведениями не располагает. Откуда взялся сей «тайный источник», верно, одни газетчики и знают. Вы верите всему, что пишут в газетах?

— Нет, но…

— Согласитесь, Степан Егорович, что и полиции может быть еще не все известно, - на редкость мудро рассудил их Женя. – И, потом, вы сами говорите, что больше волокитою бумажной теперь занимаетесь, а не расследованием непосредственно.

Кошкин пожал плечами и миролюбиво согласился.

А я, меж тем, изо всех сил прислушивалась к негромкому разговору дам – он мне казался куда интересней.

— Так жалко бедняжку Ксению Тарасовну, - вздыхала Долли. – В прошлом месяце мы с Вальдемаром были на вечере у Комаровых, и там были представлены графине Гарской, которая, разумеется, была приглашена в свое время на свадьбу генерала. Так вот, говорят, он хоть и пожилой уж, генерал-то, но мужчина хоть куда. И моложавый весь из себя, и с усами! А уж в кителе-то белом… Charmant![16] Медали во всю грудь!

Я не удержалась и все-таки спросила:

— Говорят еще, будто генерал был первым браком женат когда-то. Не слышали ли вы, Долли?

— А как же не слышать, Лиди! – с готовностью подхватила наша гостья. – Умерла бедняжка.

— Тоже умерла?

— Умерла, да не так совсем, разумеется! – Долли наклонилась к самому моему уху и страшным шепотом поведала: - Дочка родная ее в могилу загнала. Неуместным своим поведением. S'est enfuie avec l'homme![17]

Глаза ее горели, Долли ждала, что я отвечу на такую восхитительную сплетню.

— О чем шепчутся наши прекрасные дамы? – вовремя поинтересовался ее муж.

— О, Вальдемар, мужчинам это не будет интересно: я рассказывала Лиди, что уже немодно, чтобы юбка книзу узкою была – чем шире, дорогуша моя, тем лучше. И рюшей, рюшей чтоб в три яруса! – отворачиваясь, Долли выразительно мне подмигнула.





Глава VII




Чай я велела Катюше подать в гостиную. Здесь в беседу о моде включилась Эллочка, и вскоре я лишилась возможности вставить хотя бы слово. Женя с Владимиром курили у раскрытого окна и неспешно вели разговор о положении дел на Балканах, где в самом разгаре был очередной конфликт. Степан же Егорович, которого ни политика, ни мода особенно не интересовали, с любопытством изучал содержимое книжного шкафа – а полюбопытствовать там было над чем.

Иные семьи в резных изящных шкафчиках за стеклом хранили дорогой фарфор, выписанные из Европы безделушки и шкатулки натурального камня. А в последние годы еще весьма модным стало иметь вещицы в японском стиле. В нашем же доме ежели и имелись какие-то ценности, то это были книги. По сути все, что нашла я в Жениной квартире, явившись сюда молодой хозяйкой – залежи пыли, вездесущий Никита с его курочкой и бесчисленные стопки книг. На столе, в шкафах, на подоконниках. Под столом, под шкафом, под подоконником. Даже с покупкой вместительных стеллажей в кабинет все фолианты в них не уместились – пришлось расставлять шкафы в гостиной, спальне, а один небольшой прижился и в столовой.


— Увлекаетесь?.. – Когда я подошла, Кошкин указал взглядом вглубь книжной полки, а после как-то недоверчиво посмотрел на меня.

Я не сразу поняла отчего, а после разглядела корешок фолианта «Государственность и анархiя. Часть 2»[18], загороженный более безобидными книгами. И даже ахнула:

— Боже, нет, конечно! Право, понятия не имею, откуда это взялось…

Понятие я очень даже имела, оттого разволновалась пуще прежнего. В иные годы за подобную литературу могли и арестовать.

Кошкин поспешил успокоить:

— Не переживайте так: я из другого ведомства, мне дела нет до того, что вы или Евгений Иванович читаете. – Он улыбнулся тепло и как-то даже трогательно. И спросил: – Как ваши дела?

Весь этот вечер я долго, красочно и подробно рассказывала, как у меня дела. Однако об истинном их положении, о том, как скверно и муторно у меня на сердце, ни одной живой душе (и, кажется, даже своему мужу) поведать не смела. Но с Кошкиным я собиралась быть искренней – ибо как в воздухе нуждалась сейчас в его совете.

И, главное, ему действительно было не все равно, как мои дела.

— Признаться, я весьма расстроилась, когда узнала, что не вы ведете это дело… - осторожно сказала я. – Дело Ксении Хаткевич. Мне бы весьма пригодилась ваша поддержка.

Брови моего друга предсказуемо взлетели вверх:

— Так вы… - в волнении он даже повысил голос. Осекся, торопливо взглянул на публику и заговорил тише: - Так вы не из праздного любопытства спрашивали о первой жене генерала? Вы взялись за расследование? Снова с подачи Шувалова?

— Тише! – взмолилась я. - Нет, граф Шувалов здесь не при чем. И за расследование в полной мере я браться не собираюсь. – Тогда я действительно еще в это верила. – Мне лишь надобно прояснить некоторые обстоятельства… считайте это праздным любопытством, если вам угодно.

Кошкин хмурился и был мною очень недоволен:

— Право, вам стоит найти более безобидное применение вашему любопытству. Это не просто семейное убийство из-за какого-нибудь наследства. Это революционеры, политика!

— Но вы это отрицали только что, за столом…

— Начальство из Управления дало приказ не поднимать шумихи покамест и все отрицать… Вы же понимаете, что начнется в столице, ежели это и правда революционеры? Ведь с какой помпой мы заявили два года назад, что последний из них казнен, и отныне с революционными настроениями в государстве покончено навсегда. А какой резонанс это вызовет в обществе! И снова, снова начнет буйствовать жандармерия, утихнувшая едва-едва, снова всех кого ни попадя станут таскать на допросы, снова за это, - он мотнул головой в сторону книжного шкафа, - можно будет загреметь в ссылку.

— Так, может, это и правильно? – с сомнением спросила я.

Кошкин тотчас кивнул:

— Правильно. Ежели за убийством генеральши стоят именно революционеры. Но… - он помялся, - чиновник из канцелярии градоначальника, что выдвинут на это дело, ясно дал понять, что есть основания в этом сомневаться. Мы говорили вот только что, часа три назад.

— Вы говорили с Фустовым? – уточнила я.

Кошкин внимательно на меня поглядел:

— Вы никогда не перестанете меня удивлять, Лидия Гавриловна. Откуда вы знаете Фустова?

Я вздохнула:

— В том-то и беда, Степан Егорович, что я совсем его не знаю. Вам бы я доверилась, но понятия не имею, стоит ли с господином Фустовым делиться хотя бы частью того, что я разведала.

— Ежели вас интересует мое мнение, то сыщик он толковый, - ничуть не раздумывая, отозвался Кошкин. – Находчивый, образованный весьма и весьма. Учился, представьте себе, в Сорбонне. Из благородных. Высокомерный, правда, излишне: за полгода в Петербурге близких знакомств, насколько знаю, так ни с кем и не свел. Сторонится всех. Впрочем, от приглашений начальства не отказывается. И со взятками, знаете ли, борется со всей страстностью… Поссорился, говорят, с роднею, оттого в полицию и пошел после своей Сорбонны. Назло им, что ли… Сам черт в их мудреных нравах ногу сломит.

— И все же вы неплохо его знаете, - заметила я.

— Это оттого, что мы оба на службу в Петербург всего с полгода назад перевелись, и на первых порах он тоже в городской полиции устроился. В одних коридорах, можно сказать, толклись и здоровались, ясное дело, каждое утро. Но дружбы меж нами нет, Лидия Гавриловна, не рассчитывайте.

Я горячо поблагодарила Степана Егоровича. А после вышла, чтобы принести из спальной книгу, должную вернуть. И не переставая думала о Фустове: дворянского рода, учился в Сорбонне, поссорился с родными и устроился в полиции… весьма любопытная биография. Вспомнила и хорошее лицо с внимательными глазами. А, возвращаясь в гостиную, уже точно знала, что рискну довериться этому господину. Была ни была.

Однако мысли о расследовании пришлось оставить, ибо я успела к самому разгару очередного спора:

— Бросьте, Степан Егорович, - вяло отмахнулся мой супруг на какую-то реплику Кошкина, - вы сами знаете, что это были революционеры.

— А ежели все-таки не они? – проявляя чудеса выдержки, ровно ответил тот.

— А ежели это не они – вдруг – то убийства, ими совершенные, возобновятся в самом ближайшем времени. Революционеры не остановятся, покуда жив хотя бы один из них. Это и младенцам понятно. А власти миндальничают и, вместо того, чтобы вешать как собак – внимают письмам женушек и маменек да заменяют казнь ссылками!

Кошкин глядел хмуро, краснел от возмущения и несогласия, а на последнем утверждении все-таки не выдержал:

— Позвольте, Евгений Иванович, но властей и жандармерию обвинять в мягкости – это уж слишком… Виновные в убийстве императора были найдены тогда в течение месяца! И казнены через повешение. Все! А за последующие два года точно так же казнены и более-менее видные деятели «Народной воли». Да и прочие, лишь едва связанные с сей организации арестованы и отправлены в ссылку.

— Ну-ну, казнены… Вам напомнить, как эту ненормальную, Веру Засулич, отпустили на все четыре стороны в зале суда? После того, как она при свидетелях стреляла в Трепова!

— То было в семьдесят восьмом, до убийства на императора… И, потом, Трепов все-таки выжил, - отвечал теперь Кошкин не очень уверенно.

— Вот то-то и оно! Чтобы наши власти начали шевелиться, непременно сперва нужно кого-то убить!