— Нет, сперва я попросил прощения у папаши. Дал слово забыть все прежние планы, а годы в полицейском училище мы вообще обошли молчанием. Папаша явно считал, что это еще хуже, чем балдеж в Южной Америке и в Штатах. Я записался в университет, засел долбить правоведение. Понемногу начал подрабатывать в юридической конторе у дяди, обещав, что в самом деле окончу университет, а потом поступлю в распоряжение папаши. Иначе говоря, чистейший непотизм. Деньжат я получил достаточно, а вдобавок большую квартиру на Фрейгате, папаша купил.

Юнас поспешно встает, смотрит на Карен.

— Если мы продолжим копаться в этом дерьме, то мне, по крайней мере, надо выпить. Тебя, наверно, спрашивать бессмысленно?

— Увы, — улыбается Карен. — Не могу же я при исполнении пьянствовать на глазах у начальника.

С ее стороны это тактический реверанс, подчеркивающий, что она сознает: нынешнее распределение ролей — дело временное. Впервые он добровольно заговорил, и ей не хочется рисковать, не хочется, чтобы он опять замкнулся.

— Ладно, Эйкен.

Прежде чем он выходит, она как будто бы успевает заметить, что уголок рта у него легонько дрогнул. Вскоре он возвращается, и Карен с завистью смотрит на запотевший стакан, где вокруг двух кубиков льда бурлят мелкие пузырьки и плавает ломтик лимона — на сей раз точно джин с тоником. Юнас делает солидный глоток, и она прямо-таки чувствует аромат можжевельника и горьковатый вкус на языке. Салат на обед, а теперь вот это. Сколько недель здоровой жизни она себе, собственно, обещала?

— Продолжай, — говорит она. — Ты долбил правоведение и подрабатывал у дяди. Тогда ты и познакомился с Сюзанной?

— Угадала. Несколько лет я пожертвовал безнадежному конформизму, мне ведь было уже под тридцать, и я сдался. Вот тогда-то Сюзанна и закогтила единственного сына Акселя Смееда.

— Значит, ты был всего лишь бедной жертвой… Сперва для отца, потом для Сюзанны?

Юнас со злостью смотрит на нее поверх стакана, но продолжает:

— Скорее уж она считала себя жертвой. Искала адвоката, а нашла полицейского. Разочарована была ужасно, это точно.

Он довольно улыбается своему парафразу, невольно Карен тоже смеется. Надо же, знает скандинавских поэтов, думает она, по крайней мере помнит лучшее из школьной программы.

— И в чем выражалось это разочарование?

— Устроила мне веселую жизнь, когда я через полгода после свадьбы бросил правоведение. Довольно долго держался, но в конце концов попросту не выдержал.

Юнас Смеед отпивает глоток, Карен молча ждет продолжения.

— Папаша и Сюзанна наперегонки уговаривали меня одуматься. На время даже объединились, но когда старикан снова начал грозить, что лишит меня наследства, она и на него тоже страшно обозлилась. Ну а потом он равнодушно объявил, что решил продать квартиру на Фрейгате и что нам придется съехать.

— Хотя у вас родился ребенок? Он был настолько безжалостен или только попугать хотел?

— Да, пожалуй, в известном смысле он был безжалостен, но я его понимаю. С какой стати он должен нам помогать, если я не намерен ему подчиняться? Во всяком случае, я не собирался возобновлять учебу только потому, что на этом настаивает отец или жена. К тому же я давно подозревал, что дядя будет рад обойтись в конторе без меня. Не мое это дело.

— И ты решил вернуться в полицию. Опять надел форму….

— Ну да. Полгода патрулировал в Равенбю, а потом еще несколько месяцев оттрубил в Дункере, в службе общественного порядка, пока не появилось место начальника отдела. Подняться по службе было тогда довольно легко, помнится, в тот год как раз шла реорганизация.

— Но Сюзанна не обрадовалась?

— Шутишь? За один год семейной жизни со мной она переехала из шестикомнатной квартиры на Фрейгате в трешку в восточной Одинсвалле. К тому же я разрушил как все надежды на блистательную карьеру в юриспруденции, так и виды на наследование папашиной империи. Целый год мы почти не разговаривали.

— И тем не менее еще несколько лет прожили в браке?

— Да, по крайней мере на бумаге. И временами все функционировало вполне прилично. По службе меня постепенно повышали, и мы поменяли трешку на таунхаус в Санде. Стали лучше жить, вот и все. Только Сюзанне вечно было мало. Не могла она расстаться с мыслью, что мы могли бы иметь, и злилась, что мои родители не приглашают нас к себе. Но разводиться почему-то не желала. А я, н-да… мне, пожалуй, казалось…

Что так удобнее, думает Карен.

— Мне, пожалуй, казалось, что с разводом надо подождать, пока Сигрид не подрастет. Хотя сейчас не уверен, правильное ли это было решение, — безнадежно говорит он. — Боюсь, она тяжело переживала наши ссоры. Ты же встречалась с ней, — добавляет он, будто это объяснит, что он имеет в виду.

— По-моему, Сигрид в полном порядке, — осторожно говорит Карен, сознавая, что любое слово может вывести его из себя. — Немножко сердитая, но это, пожалуй, не так уж и странно.

– “Немножко сердитая”. Ты уверена, что встречалась с ней? Кольцо в носу видела? Не девчонка, а прямо бык какой-то.

— Ты преувеличиваешь. Мне бы все же хотелось, чтобы ты побольше рассказал о Сюзанне, о том, что происходило после вашего развода.

— Что ты хочешь знать? Она была помешанная на деньгах, расчетливая баба. Этого недостаточно?

Юнас допивает остатки джина с тоником, не в меру резко отставляет стакан, смотрит на часы. Карен наблюдает за ним с показным спокойствием; список вопросов далеко не исчерпан. Если не удастся получить все необходимые ответы здесь и сейчас, придется везти его в участок, а этого она хочет меньше всего.

— Ладно. — Она пристально смотрит на него. — Как я поняла, ваши с Сюзанной отношения были… отнюдь не теплые. И, по словам Сигрид, после развода лучше не стали. Можно спросить, из-за чего вы ссорились тогда? В смысле, после развода.

— По-прежнему из-за денег, из-за чего же еще, — цедит он. — У Сюзанны все вертелось вокруг денег. Черт побери, больше она ни о чем не думала.

Карен вспоминает дом Сюзанны, сравнивает его с тем, где находится сейчас. В Лангевике две спальни, белый ламинированный книжный шкаф и диван из “ИКЕА”. Чистенько и аккуратно, но в световых годах от этой огромной виллы в Тингвалле, с натуральными коврами, дорогими картинами и бассейном. Взгляд, каким она обводит гостиную, определенно выдает ее мысли.

— Это называется брачный контракт, — холодно роняет Юнас. — Весьма справедливо. С чем пришел, с тем и ушел. И точка.

— И она согласилась? Вот так просто?


— Нет, но у нее не было выбора, не правда ли? Да и у меня тоже, надо ведь было где-то жить. Нам пришлось согласиться, тем более что мы ждали ребенка. От начала и до конца идея моего папаши: без брачного контракта не будет ни квартиры, ни финансовой поддержки, ни работы. Конечно, я мог бы его расторгнуть, позднее, когда порвал со стариканом. Кто бы знал, как Сюзанна ныла. Но, пожалуй… н-да, не хотел я идти ей навстречу. А она, черт побери, просто рвала и метала.

— И когда вы развелись.

— она ничего не получила. Ничего, кроме тех немногих вещей, какие мы купили в браке. Зато каждый месяц получала деньги, очень много денег, если хочешь знать. Я платил добровольно, не совсем же я бессердечный. По крайней мере, пока Сигрид жила поочередно у нас обоих. Собственно, деньги предназначались для того, чтобы обеспечить Сигрид сносный уровень жизни в течение тех недель, когда она жила не у меня. Глупо, но я никогда не проверял, как Сюзанна их использовала.

— А как она их использовала?

Юнас, фыркнув, разводит руками, так что даже лед в стакане звенит по стеклу.

— Почем я знаю? Педикюр, шмотки, липосакция и прочая ерунда, без которой вам, женщинам, жизнь не жизнь. И уйма путешествий — Таиланд, Нью-Йорк, Испания. Кажется, даже в Турцию моталась.

И обувь, думает Карен.

— А дом в Лангевике, откуда он у нее?

— Это дом ее родителей. Мать у нее умерла еще до нашего знакомства, но папаша так и жил там, только перед нашим разводом угодил в больницу. Словом, хорошо, что дом пустовал и Сюзанна могла там поселиться.

Хорошо для вас обоих, думает Карен, удивляясь способности Юнаса превращать любое слово о Сюзанне в прямое или косвенное обвинение. Даже сейчас, когда ее нет в живых, он не в силах сдержаться.

— Значит, ее отец попал в больницу. И там умер?

Юнас пожимает плечами, всем своим видом показывая, что ему это неинтересно.

— Да, он здорово пил, и в конце концов печень отказала. Но я о родителях Сюзанны ничего почти не знаю, она никогда о них не говорила. Наверно, тоже не оправдали ее надежд.

— Еще один вопрос, и я ухожу. Как вышло, что в доме Сюзанны оказались твои отпечатки пальцев? Причем, по словам криминалистов, свежие и во многих местах.

Ой, сейчас ка-ак рванет! — проносится у нее в мозгу, потому что лицо начальника наливается кровью. А он вдруг начинает хохотать:

— Вот оно что, Эйкен, вот какой лакомый кусочек ты приберегла напоследок. Зря радуешься, нет тут ничего интересного.

— Будь добр, объясни, — устало говорит она.

— Я действительно ездил туда. Примерно неделю назад.

— Зачем? Из того, что ты рассказал, отнюдь не следует, что у тебя был повод желать встречи с нею.

— Она позвонила мне. Сказала, что хочет поговорить о Сигрид и что это важно. Я, понятно, сомневался, но она настаивала, что нам нужно поговорить о дочери, без ссоры, она, мол, обнаружила кое-что весьма ее тревожащее. И голос у нее действительно был встревоженный, поэтому…

Он замолкает.

— Ты поехал туда? — недоверчиво роняет Карен.

— Да! — рявкает он. — Но откуда тебе знать, что от тревоги о ребенке можно забыть обо всем!

В ушах шумит, она падает в бездну. Потом шум оборачивается громким гулом, слова Юнаса звучат далеко, отстраненно:

— Знаешь, Эйкен, ради Сигрид я бы совершил и поступки куда хуже разговора с сумасшедшей бабой. Да, оказалось, она такая же сумасшедшая, как и раньше. Завела свою вечную песню о том, что Сигрид надо учиться, а не стоять за стойкой в баре, потом что-то про ее бойфренда, которого явно считала неподходящим. По словам Сюзанны, он занимается всякими темными делишками, ворует, принимает наркотики и все такое прочее. И вот тут вдруг оказалось очень кстати, что я полицейский. Она чуть ли не потребовала, чтобы я установил за парнем слежку, и, конечно, рассвирепела, когда я отказался играть в ее игры.

Карен сидит, опустив голову и зажмурив глаза, гул мало-помалу затихает, и голос Юнаса опять совсем рядом:

— я ушел и с тех пор не видел ее и не слышал. И не убивал я ее, хотя много раз и желание было, и повод.

Еще несколько секунд она сидит молча и думает о том, что, пока она здесь, плакать нельзя, ни под каким видом. Тихонько выдохнув, встает. Ноги затекли. Скорее вон отсюда, пока не прорвало.

— Ладно, — говорит она. — Я пойду.

— Уходишь? Вот так просто?

— Да, вот так. Я позвоню.

Она еле успевает выбежать.



Во всяком случае, он не притворяется, думает она, когда четверть часа спустя, стерев бумажной салфеткой разводы туши под глазами, поворачивает ключ в замке зажигания.

Он ничего обо мне не знает, внушает она себе. И наверняка ни на что не намекал.

Но все равно мерзавец, мысленно добавляет она, вспоминая злость, с какой Юнас Смеед говорил о своей бывшей жене. Большинство людей избегает плохо говорить о покойниках; во всех расследованиях, в которых участвовала Карен, даже самые закоренелые преступники, покинувшие земную юдоль, выглядели сущими агнцами. По правде говоря, он единственный совершенно без прикрас выразил свое презрение к умершему родственнику. Или скорее ненависть. Может, ему хватило этой ненависти, чтобы в последний раз приехать туда и убить ее? Нет, не верится, ведь тогда бы он наверняка постарался скрыть свое отвращение к Сюзанне. Да и прямого мотива не обнаружилось. Во всяком случае пока.

К тому же я, увы, точно знаю, где этот гад был вчера утром, думает она, сворачивая направо, на Валгаллагате. Фактически у Юнаса Смееда железное алиби до семи двадцати утра. Но потом? По его словам, из гостиницы он вышел в полдесятого, то есть двумя часами позже, “в жутком похмелье”. Что касается последнего, она ему верит. Только вот надо найти что-нибудь в подтверждение его слов, иначе придется самой обеспечить ему алиби, пусть и отчасти.

Он ни с кем не разговаривал, кроме бомжа с пляжа. Н-да, думает она, вряд ли он мог бы найти более ненадежного свидетеля, даже если б очень постарался, да и где теперь искать этого бомжа? И администратора он, уходя, как и она сама, за стойкой не видел, так что ни подтвердить, ни опровергнуть его слова невозможно. Хотя, если ей повезет, может, кто-то там все-таки был, хотя Юнас не видел. Придется проверить, прямо сегодня. Дай бог, чтобы кто-нибудь подтвердил его показания, думает она; тогда можно вычеркнуть его из числа подозреваемых, и никто не узнает, где он провел ночь. Или с кем. Если он ушел из гостиницы в то время, как утверждает, то он просто никак не мог убить Сюзанну. С другой стороны, вставляет раздражающий внутренний голос, если он покинул гостиницу сразу после меня, то вполне бы успел. Мысли обрываются, она тормозит на красный.