В некоторых комнатах я не выключала свет и, подъезжая к дому, представляла, будто меня ждут внутри. Вот Макс читает на диване исторический роман, но, едва заметив меня, откладывает книгу. А вот Мелоди, делает домашнее задание за кухонным столом в надежде, что все верно. Макс помогает ей с математикой, а я с правописанием.

Моя прошлая жизнь.

Тогда у меня был муж, которого я целовала по ночам, и дочь, которую я обнимала перед уходом в школу. Те, с кем я ужинала и ходила по магазинам, те, кому я могла доверять, с кем могла делиться… чем угодно.

Теперь при одной мысли о людях в доме меня охватывает страх перед Саймоном, и я представляю громилу в мешковатом спортивном костюме — он приближается ко мне, постукивая резиновой дубинкой. Я поворачиваюсь к двери, мечтая сбежать, но путь мне перекрыл другой бандит. На его широченном запястье болтается, будто браслет, рулон черной клейкой ленты.

И хотя я понимала, что у меня просто разыгралось воображение, я заглянула в окна, прежде чем войти. Если меня застукает за этим занятием мистер Коэн, он насторожится, но тут уж ничего не поделаешь.

Я зашла и тщательно осмотрела все двери и окна.

Все в порядке. Никакой опасности.

Я прошла по коридору в спальню, оттуда — в ванную.

Я смыла макияж, умылась, почистила зубы, затем разделась и забралась в постель.

Вечерние новости шли по обычному расписанию — дорожные происшествия, пробки, пожары, постановления муниципалитета. Ни слова об утонувшей девушке.

Я выключила телевизор и схватила с тумбочки книжку о мумбайских танцовщицах. Каждую ночь мужчины пачками валят в бары в районе Мира Роуд. Обычно они просто размахивают перед девушками пачками денег, но иногда еще делают ожерелья из рупий и накидывают на шею любимым танцовщицам. «Мужчины думают, что я танцую для них, — говорит одна из девушек, — но на самом деле это они танцуют для меня». Едва ли она осознает опасность, которой подвергается, хотя в мутных водах реки Митхи то и дело находят тела танцовщиц.

Почитав с полчаса, я закрыла книгу и выключила свет. Я то засыпала, то просыпалась, то снова погружалась в сон.

В конце концов я сдалась и включила компьютер, чтобы проверить электронную почту.

Одно из писем, длинное и довольно бессвязное, было от Мехди — про жену, которая ему изменила.

Он часто называл ее «женщиной-вамп», хотя внешне этого не скажешь. Ему пришлось убедить себя, что она красотка, ведь некрасивая жена умаляла бы его достоинства как мужчины. Но есть объективная истина, и на тех снимках, что я видела, у нее острые черты лица, а взгляд чуть ли не враждебный и недовольный, словно ее бесит любопытствующий объектив.

В современном Иране, писал Мехди, такую «потаскушку» забили бы камнями до смерти. Он тут же оговорился, что он-то «цивилизованный человек» и не одобряет этого. Ха-ха, просто к слову пришлось.

К слову, ага.

Иногда я представляю его в толпе мужчин, закидывающих камнями изменницу — руки связаны по бокам, сама она по пояс в земле. Будет ли он ликовать, когда камень разобьет ей лицо или сломает кость?

Ближе к концу письма Мехди переключил внимание на меня. Он купил иранские фисташки и финики, чтобы угостить меня на следующем занятии.

Еще он предлагал нарисовать листовку посимпатичнее, чтобы привлечь новых клиентов. Он хотел «поддержать» меня.

В представлении Мехди я слабая женщина, которая нуждается в его советах и руководстве.

Это в равной степени бесцеремонно и оскорбительно.

Чтобы отвлечься, я снова включила телевизор. Показывали старую добрую «Двойную страховку». Барбара Стэнвик — просто бомба. Эти ее черные очки и свободные наряды. То, как она плывет по лестницам. Прямо чувствуешь, как от нее исходит жар, когда она проходит мимо Фреда Макмюррея. Ни одного прикосновения — но они словно исполняют некий темный эротический танец похоти и смерти.

Зазвонил телефон.

Я сказала себе, что бояться нечего. Наверняка кто-то из учеников в последний момент решил отменить занятие. Или Аве опять не спится.

Это не Саймон, говорила я себе. Но это оказался именно он.

— Не бросай трубку, Клэр. Я хотел извиниться за свою резкость.

Мастер манипуляции. Не одно, так второе. Одна маска, затем другая. Этот трюк всегда срабатывает.

— Прости меня, — продолжил он. — Я только затем и звоню. Прости за наш последний разговор. Он закончился не на той ноте.

Под не той нотой он подразумевал, что ему не удалось убедить меня исчезнуть из его жизни.

Я промолчала, но он не сдавался.

— Мы сможем встретиться? Это и в твоих интересах тоже.

Ложь, и он прекрасно об этом знает. Он хочет убедить меня в том, что все, во что я верю, — лишь плод воображения.

Следующим номером меня ждет притворная жалость. Я поспешила пресечь ее.

— За мной кто-то следит? — брякнула я.

— Следит за тобой?

Его удивление казалось искренним.


Но я на это не куплюсь.

— Ты нанял кого-то следить за мной, Саймон?

Удивление переросло в изумление.

— О чем ты вообще, Клэр? Зачем мне это?

— Да или нет?

— Нет!

Сейчас он притворится обиженным подобным обвинением. Невинная жертва голословных обвинений.

— Господи, Клэр, ты совсем, что ли…

Не договорив, он резко сменил тон. Теперь он мягок и полон заботы.

— Клэр, ты серьезно считаешь, что я…

— По-твоему, у меня галлюцинации, Саймон?

Он устало выдохнул.

— Никто не следит за тобой, Клэр, — сказал он. — Понятно? Никто за тобой не следит.

Помолчав, он добавил спокойным, рассудительным тоном:

— Но если… если тебе кажется, что за тобой следят, я могу помочь.

— Помочь? — огрызнулась я. — Избавиться от моих навязчивых видений?

— Я имею в виду, я могу отправить тебя… отдохнуть.

Психушка — вот он о чем. Лечебница для моего измученного разума. Маленький уютный санаторий в горах, где я смогу прийти в чувство.

— Не волнуйся, Клэр. Все расходы я возьму на себя.

— Мне не нужны твои деньги, — возмутилась я. — Я не сумасшедшая, Саймон. Я знаю, что ты сделал.

— Клэр, прошу тебя, я всего лишь хочу…

— Нам не о чем больше разговаривать.

— Хорошо. — Саймон вздохнул как человек, уставший вести спор без возможности одержать верх. — Не смею тебе надоедать.

Будто палач, который извиняется за топор. Вот истинный смысл его звонка. Теперь он может сказать себе: ну что же, я дал тебе последний шанс. Ты им не воспользовалась. Теперь пеняй на себя.

— Прощай, Клэр.

Его последние слова прозвучали как приговор — или это мне мерещилось от страха? Я положила трубку и зашла в гостиную.

Здесь на стенах висят разные репродукции. «Мать и дитя» Мэри Кэссетт. «Синее лицо» Марка Шагала. В этот раз взгляд зацепился за картину, на которой Ван Гог изобразил спальню в Арле. Тревога проступает в каждом мазке, и все же художнику удалось найти нечто прекрасное в своей жизни. Если бы мы все это умели, все стены были бы увешаны шедеврами.

Автоотвечик мигал: новое сообщение. Его оставил мой отец, его голос сух и старчески надтреснут.

— Привет, Клэр. Прихватишь с собой завтра пончики?

Завтра.

Вторник.

Мой еженедельный реверанс в сторону наших родственных связей.

Я удалила сообщение и вернулась в спальню.

На тумбочке я храню две фотографии Мелоди. На первой ей пять лет — она счастливо улыбается, сидя на руках у заботливого отца.

На второй фотографии Мелоди четырнадцать. Ее лицо отчетливо дает понять — случилась беда. Она кажется странно отрешенной и болезненной, словно ее гложет страх, которым она не в силах поделиться.

Эти две фотографии стоят бок о бок.

Разделяют мою жизнь на два периода.

До и после Саймона.