– Надеюсь, ты все запомнил, Талассерес, – сказал он. Ксорве он никогда не объяснял ничего, связанного с магией, и она ощутила укол недостойной ревности. – Соленая вода – это осквернение священного элемента. Масло мирры – подношение земных богатств, оно символизирует преходящую славу. И последнее… – Порывшись в кармане, Сетенай вытащил пузырек, запечатанный воском. – Три заклятья невозможны без чего-то мертвого. Прах из Старой Ормарии, до ее падения.

Сняв печать с пузырька, он высыпал прах в третий желоб.

– Это откроет дверь, господин? – спросил Талассерес.

Ксорве разозлилась, но тут же подавила возмущение, понимая, что сейчас не время. Это миг триумфа Сетеная. А она разберется с Талассересом позже.

– Отнюдь, – сказал маг. – Дверь не заперта. Три оберега, напротив, не дадут никому выйти. Нельзя недооценивать богиню этого города. Будь у нас время, я предпочел бы использовать все три оберега трижды – соленый раствор, кровь и золото, мирру, камфору и бальзам, кости, пепел и прах, – но и это сработает.

Ксорве вслед за Сетенаем вошла в Сокровенную Часовню. Та была возведена из камня, и внутри было прохладно, как в погребе. Единственным источником света служила масляная лампа, подвешенная на цепи к потолку. Тени пробегали по стене, как будто комната была погружена в толщи воды.

В центре комнаты на возвышении лежал огромный темный кристалл высотой в двадцать футов, сверкающий и многогранный. В мерцающем свете он блестел, как будто был мокрым. Казалось, он являлся частью чего-то большего: ближе к вершине он становился тонким, острым и полупрозрачным.

Причудливый. Даже больше – неестественный. Он не принадлежал этому миру. Вокруг камня в воздухе, не опускаясь, парили пылинки. Ксорве вспомнились священные тексты из ее детства: Неизвестный и подобные ему находятся за пределами мира.

В этом камне было божество, связанное с ним, подобно тому, как Неназываемый был связан со своим Святилищем. Ксорве подумала, что способна почувствовать его присутствие, совсем как другие слышат в темноте чужое дыхание. Божество не проявляло себя, оно наблюдало и выжидало.

Перед камнем, как ребенок перед равнодушным взрослым, стоял Олтарос Чаросса. Худощавый, лысый и чисто выбритый, он был одет в простую серую мантию. Больший контраст с Сетенаем было трудно вообразить. Уши Олтарос прижал к голове: он был так сосредоточен на камне, что не стал даже оборачиваться.

Перед возвышением лежали два или три тюка. Только подойдя поближе, Ксорве осознала, что это на самом деле. Талассерес охнул – это были тела, одетые в форму прислуги. Их кровь залила основание камня, но в тусклом свете лампы она казалась простой лужей.

– Повара, – безучастно пробормотал Талассерес, едва ли осознавая, что говорит вслух. – Мать решила, что они сбежали…

Он сделал шаг, и тут Олтарос повернулся.

– Талассерес, – сказал он устало. – Я слышал о твоем возвращении. Псамагу все-таки следовало выкинуть тебя из окна.

Он перевел взгляд с Талассереса на Ксорве, затем на Сетеная, и глаза его сузились от гнева. Ксорве закрыла дверь. Если Талассерес окажется рядом с окном, желание Олтароса вполне может исполниться.

На губах Олтароса заиграла горькая усмешка.

– Надо же, Белтандрос. Вот и ты здесь. Надо полагать, ты всех их убедил, что твое дело праведное.

– Не я принес в жертву кухонную прислугу, – заметил Сетенай.

– А они знают, что ты убил Акаро?

– Акаро по собственной воле вызвался выполнить твое поручение. И знаешь, меня смущает, как мало ты понимаешь. – Он подошел к Олтаросу и остановился в нескольких шагах от него. – Сирена Моря Безмолвия – часть древнейших сил мира. Осколок разбитого трона. Она не служит ничьим интересам, если сама того не захочет. За ней нужно ухаживать. А поклонник из тебя неумелый.

– Это бесстыдство, – сказал Олтарос.

– Это правда, – парировал Сетенай. – Ты, наверное, думал, что, пролив пару галлонов крови в ее честь, ты заручишься ее поддержкой? Она не спасет тебя. Я забираю свой город обратно, Олтарос. Если хочешь спастись, моли о прощении.

Ксорве, прислонившись к стене возле двери, наблюдала за Талассересом на случай, если он замыслит какую-нибудь глупость. И тут она почувствовала, как кто-то проник в ее разум. Это было непохоже на присутствие Неназываемого. Прикосновение Сирены напоминало теплую волну, омывающую гладкие камни. Как и Неназываемый, она сулила забвение, но не так настойчиво. Покориться ей было бы приятно и заманчиво. Ее голос, мягкий, неземной, обволакивал Ксорве как кольца дыма.

Затем все резко оборвалось, и суровая реальность вернулась, как порыв ледяного ветра.

Клятвопреступница, произнесла Сирена. Мне не нужен использованный сосуд.

Ксорве осталась одна в своем теле. Судя по остекленевшему взгляду Талассереса, Сирена говорила теперь с ним. Ксорве пнула его по голени. Он дернулся, пришел в себя и уставился на нее.

– Без обид, – прошипела она.

Олтарос и Сетенай тем временем сошлись лицом к лицу в боевой позе.

– Молить о прощении? – процедил Олтарос. – И ты, конечно же, пощадишь меня? У тебя чудовищное самомнение, Сетенай.

Он вытащил из ножен на поясе изогнутый кинжал, темный от запекшейся крови его слуг.

– Хорошо, – ответил Сетенай. Его перчатки сверкнули.

Для Ксорве видеть и совершать насилие было не в диковинку, и она не думала, что на нее что-то может произвести впечатление, но схватка двух магов была ни на что не похожа. Они перемещались подобно искрам и возводили вокруг себя столпы из пыли ужасающих форм: волны, когти, коршуны, огромные твари сражались в воздухе.

Воздух затрещал, комнату наполнил запах раскаленного металла. Зубы Ксорве стучали, а из десны, где располагался золотой клык, сочилась кровь. Она впилась ногтями в ладони. Все происходило слишком быстро. Две расплывчатые фигуры двигались все быстрее и быстрее, призывая огонь против щита, отбивая клинок из пыли.

Они прошли такой долгий путь. Ей невыносима была мысль, что Сетенай может проиграть, когда он так близко от цели. Но ей оставалось лишь смотреть, ждать и верить.

Наконец, воздух сотрясла невидимая ударная волна – последняя атака, выпад или натиск. Пыль улеглась – у ног Сетеная лежал Олтарос.

Ксорве выдохнула. Талассерес Чаросса отстраненно наблюдал за поражением дяди, не выказывая никаких эмоций.

Но Олтарос был еще жив. Он отыскал опору на скользком от крови полу и, пошатываясь, сел. Сетенай наблюдал за ним, с непринужденным видом сложив руки за спиной.


– Это глупо и некрасиво, Олтарос, – сказал он. – Мы оба разумные люди. Не нужно.

Уставившись в пол, Олтарос выругался, собираясь с силами, но затем рухнул как подкошенный. Шея его вытянулась как у черепахи, которую перевернули на спину.

– Умоляю, – крикнул он сдавленным голосом.

– Меня не нужно умолять, – сказал Сетенай с довольным видом. – Я знаю, что такое милосердие.

– Я не тебе, – огрызнулся Олтарос и обратил взгляд к камню. – Пожалуйста, умоляю…

Нет, ответила Сирена.

Они все услышали – скорее даже, почувствовали – ее отказ. Олтарос зарычал, приподнялся и метнул в Сетеная спрятанный в рукаве дротик. Но локоть скользнул по окровавленному полу, и он промахнулся: дротик ударился о землю с металлическим звоном, который отчетливо был слышен в тишине, повисшей в комнате после слов Сирены.

Ксорве посмотрела на Талассереса – тот скривил рот. Отвращение, решила она, или разочарование.

– Какая низость, – заметил Сетенай, подобрав дротик. Он уже начинал ощущать радость победы. В таком настроении он обычно проявлял милосердие, и Ксорве задумалась, пощадит ли он врага. Но Сетенай подошел к Олтаросу и прижал ботинок к его горлу. Олтарос судорожно вздохнул, дернулся и замер.

Так Белтандрос Сетенай вернулся в свой город – и так завершилось обучение Ксорве.





II

Неглубокие могилы




Семь дней и семь ночей Богиня-Отступница умирала в пучине моря. Кровь ее впитал сухой песок, а ее проклятие пало на все живущее на земле.

Да будут страдать ваши потомки так, как страдала я.

Да отведают они моего яда. Так род людской был ослаблен: скверна Отступницы течет в их венах, и проклятье это передается из поколения в поколение.

Из карсажийского эпоса «Сотворение мира»





8

Сторожевой колокол




Пять лет спустя



Дарью Малкхая надел зимний плащ и теплые ботинки, пристегнул меч и вышел на край света.

Миновал полдень, и неяркое солнце клонилось к закату, окрашивая небо в багряный цвет. Да и сам этот мир уже давно клонился к закату. Первым забылось имя: его народ вымер и унес с собой язык. Теперь отсюда уходил свет, и мир медленно замерзал.

Чудесно. Официальное название этому миру дали начальники Малкхаи в Имперском исследовательском управлении при Церкви Карсажа – Мир-Предтеч-Альфа-Двадцать-с-чем-то-там. Когда Малкхая впервые очутился здесь, он надеялся, что исследователи придумали для этого места прозвище – Снежок или Восточное Нигде, что-нибудь такое, но от этих фантазий он избавился очень скоро. В лагере жили только двое ученых, и никто из них не отличался легкомыслием.

Канва Шутмили у ворот уже начала осмотр внутреннего охранного периметра. Тот представлял собой ряд флажков и фонарей, подвешенных на частокол, окружавший лагерь. В алых лучах солнца ее белая мантия адепта смотрелась жутковато.

– Тебе не холодно? – спросил Малкхая. На ней было только легкое пальто, и она сняла перчатки.

Малкхая понимал, что Шутмили – прекрасно подготовленный и очень сильный адепт, который просто выглядит как обычная девушка двадцати двух лет, но это не мешало ему беспокоиться, что она одета не по погоде.

– Я привыкла, Страж, – ответила она, проводя голыми руками по веревке, которая очерчивала периметр. Флажки и фонари, по мнению Малкхаи, придавали пейзажу вид унылого праздника, но внутренний периметр был последним оплотом, защищающим их от всех опасностей умирающего мира.

Вообще-то официально последним оплотом считался сам Малкхая, единственный страж, но он надеялся, что периметр даст ему немного форы.

Вслед за Шутмили он обошел границу. Лагерь был построен на развалинах фермерского дома на утесе с видом на замерзшее озеро. Пару лет назад Исследовательское управление построило здесь сторожевую башню и домик, и снаружи они выглядели такими же суровыми и неуютными, как и окружающий пейзаж. Над башней развевалась Девятилепестковая роза Карсажа – вспышка бордового на фоне алого неба. Окна были темными: у Лагри Арицы был пунктик на тему сохранения масла, и он не давал зажигать лампы, пока снаружи не темнело полностью.

– Все в порядке, – сказала Шутмили, когда они снова дошли до ворот. Изо рта у нее поднимался пар.

– Ты не хочешь передохнуть минутку? – спросил Малкхая. Он знал, что магия изнуряет. Одной из его обязанностей было сохранять силы Шутмили.