– Сколько раз ты приходил сюда с нашей последней встречи? – спросила Ксорве.
Талассерес пожал плечами, что, видимо, означало каждую ночь.
– Ты думаешь, что выход там, – сказала Ксорве. Интересно, проходил ли он мимо Атараис или в лабиринт можно попасть иными способами?
– Будь все просто, Олтарос вряд ли бы задержался на посту канцлера, – заметил Талассерес.
Ксорве подобралась. Он вот-вот проговорится. Талассерес был так рад случайному слушателю, что ей даже не надо было задавать наводящие вопросы.
– Оберег нельзя уничтожить, – сказал он. – Но существует защитный амулет…
Он с сомнением взглянул на Ксорве.
– Я знаю, что такое амулет, – не удержалась она.
– Правда? Ну что же, рад за тебя, потому что дальше – лучше: этот чертов амулет принадлежит генералу Псамагу, и он не снимает его ни днем, ни ночью.
– Агатовая подвеска, – кивнула она. Она заметила ее тогда в обеденном зале. Такой выбор украшения для старого солдата показался ей странным.
– А ты наблюдательна, Сору, – сарказм сменился интересом, и Ксорве поняла, что ей стоило держать рот на замке.
Она пожала плечами.
– Простое любопытство.
– Ну что же, – сказал Талассерес, вернувшись к оберегу. – Зато это было бы быстро.
Покои генерала Псамага располагались на самом верху крепости. На стенах были развешаны прекрасные гобелены, картины, церемониальное оружие, редчайшие сокровища десятка миров. Под покровом ночи Ксорве едва слышно кралась из комнаты в комнату.
Прошла неделя с тех пор, как она говорила с Талассересом в пещере. С тех пор она знала, что ей нужно сделать, но знать и сделать – это очень разные вещи.
Ты боишься пауков, Ксорве? – спрашивал ее один из наставников, бывший взломщик, один из множества старых друзей Сетеная с сомнительным прошлым. Боишься ли ты призраков? То, чего ты боишься в темноте, и есть то, чем ты становишься.
Я ничего не боюсь, отвечала она, а он смеялся. Теперь ей было страшно, но она поступала так, как ее учил Сетенай: страх становился топливом, которое давало ей силы идти вперед.
Ксорве прокралась мимо внешней стражи. Коридор патрулировали двое воскрешенных; они уставились молочными глазами прямо перед собой, но мертвецы видели не лучше живых, и она легко пробралась незамеченной. В следующих комнатах ей встретились еще двое, но никто из них даже не сошел со своего места.
В комнате, которая вела в спальню Псамага, Ксорве остановилась и поправила кинжал за поясом. Оружие в ножнах было тщательно заточено, на лезвии блестел яд Атараис. Простая предосторожность. До убийства дело дойдет только в крайнем случае.
Дверь в спальню Псамага была приоткрыта, там было темно. В помещении кто-то спал. Больше Ксорве ничего не слышала – ни других шагов, ни чужого дыхания. Петли даже не скрипнули, когда она прокралась внутрь.
В неярком лунном свете Ксорве различила очертания кровати – на ней кто-то спал. Она сделала шаг вперед, и тут ледяная ладонь зажала ей рот и нос, а вокруг талии сомкнулось что-то похожее на железный прут, перекрывая воздух. Кричать не было смысла. Ксорве попыталась укусить руку, но кожа воскрешенного была твердой, как дубленая шкура. Хватка его нисколько не ослабла, и Ксорве продолжала извиваться как червяк на крючке.
– Не задуши ее, Мертвая Рука, – сказал чей-то тихий, но бодрый голос. – Нам нужно поговорить.
В темноте вспыхнул огонь – кто-то зажег лампу. Ксорве увидела кровать с портьерами и очертания спящего в глубине. Мертвая Рука так сильно сжимал ей лицо, что перед глазами начало темнеть. На сундуке у изножья кровати сидел обнаженный по пояс генерал Псамаг.
Каким-то образом он все узнал. Она как-то выдала себя.
– Вы двое, обыщите и свяжите ее, – приказал Псамаг, поднимаясь и потягиваясь. – Без кляпа. Нас ждет беседа.
Из тени вышел еще один воскрешенный. Ксорве связали руки и подвесили ее к балке; она ничего не могла поделать. Они с легкостью нашли ее кинжал и забрали его.
Это был конец. Она отрешенно попыталась вычислить, как скоро боль станет невыносимой. Ее не успели обучить допросам – «еще рано», сказал тогда Сетенай, – но краем уха она слышала от наставников, что сломанные пальцы – действенный метод, однако куда лучше позволить собственному весу жертвы сделать всю работу за тебя.
Несмотря на внушительный рост, Псамаг двигался легко, и когда он заговорил, голос его был спокойным и равнодушным.
– Кто-то подослал тебя убить меня, – сказал он. Он дотронулся пальцем до острого, как нож, клыка.
Она покачала головой. Сетеная она не предаст.
– Да, – повторил он. – Кто-то подослал тебя убить меня.
Белтандрос Сетенай вырвал ее из лап смерти. Она ничего не боится, никто не сможет развязать ей язык.
Она ничего не скажет. Пусть ей причинят боль. Пусть делают, что хотят. Она будет молчать, даже если ее жизнь будет висеть на волоске.
– По ночам ты сбегала из своей спальни, – заметил он. – Плела интриги. Скажи мне, кто подослал тебя и на кого ты работаешь.
Тишина.
– Молчание тебе не поможет, – заметил Псамаг. – Я знаю, что ты замыслила.
Он повернулся к столу, где лежал отравленный клинок, и повертел его в руках. Затем подошел к кровати и раздвинул балдахин. На ней и в самом деле кто-то лежал. Со своего места Ксорве видела голову на подушке.
– Просыпайся, – почти ласково протянул Псамаг.
Это был Талассерес Чаросса. Из одежды на нем была только набедренная повязка, отчего он казался еще более худым. Веки Чароссы дернулись, а уши прижались к голове, как будто его разбудил сигнал тревоги.
– Прошу прощения, господин? – сказал он, явно пытаясь совладать с собой.
– Повтори-ка то, что ты говорил о неподобающем поведении нашей милой Сору, – сказал Псамаг.
– Да что в этом интересного, – довольно игриво ответил Талассерес. И тут его глаза округлились: он разглядел, что творится в комнате. Ксорве равнодушно посмотрела на него, и его потрясение сменилось решимостью.
– Я тут ни при чем, – сказал он, – сама виновата, что сделала подобную глупость.
Ксорве продолжала смотреть на него.
– Ты не можешь меня винить, – сказал Талассерес. В его голосе прозвучало отвращение.
Все это время Псамаг молчал. Затем он положил ладонь на голое плечо Талассереса.
– Ты можешь уйти. Тебе будет неприятно это видеть.
Во взгляде Талассереса уязвленная гордость боролась с тревогой. В конце концов он покачал головой и покинул комнату.
Псамаг не использовал никакие инструменты, но в его распоряжении были воскрешенные – равнодушные, сильные и послушные. Он задавал все те же два вопроса. На кого она работает? Кто ее сообщники? Молчание каралось болью. Ксорве в ответ начала нести чепуху. На кого она работает? Дом развлечений «Пташки». Кто ее сообщники? Девять древних богов Карсажа.
Так прошел примерно час – точно сказать было невозможно. Ксорве казалось, что все ее существо вытянулось и сжалось, подобно раскаленным нитям расплавленного стекла.
Генералу это надоело, и он послал за плоскогубцами.
– Ты молода, – заостренным ногтем он дотронулся до одного из клыков Ксорве. – Они совсем недавно прорезались. Только трус посылает вместо себя ребенка.
– Нет, – пробормотала Ксорве, не в силах вонзить зубы в его руку. Она едва могла шевелить головой. Дыхание было частым и прерывистым.
Псамаг рассмеялся.
– Нет? Защищаешь того, из-за кого ты здесь? В этом нет моей вины, дитя. Я должен действовать в своих интересах. В том, что происходит с тобой, виноват тот, кто отправил тебя сюда. – Он приставил плоскогубцы к клыку, горячую щеку обдало холодом. – Ты знаешь, как положить этому конец. Всего одно слово, дружок, – имя того, кто послал тебя меня убить.
– Да пошел ты, – ответила Ксорве: слова вышли невнятными, совсем не тот презрительный выкрик, на который она надеялась.
– Как пожелаешь, – сказал Псамаг. – Мертвый Зуб, выдерни ей правый клык. Посмотрим, насколько ей дорог ее хозяин.
Ксорве не знала, сколько времени прошло. Воскрешенные покинули комнату. Она по-прежнему свисала с балки.
– На кого бы ты ни работала, ты подвела их, – сказал Псамаг. – Нет смысла молчать. В глубине души ты и сама это знаешь. Упорство принесет тебе только лишнюю боль. Ты держалась, я уважаю это, но в этом нет никакого смысла, ты проиграла.
Ксорве не слушала его. В ушах все еще отдавался хруст выдергиваемого клыка – будто сломали ветку. Там, где некогда был зуб, теперь зияла рана, похожая на чашу с кровью, во рту было кисло и чувствовался привкус металла. Кажется, ее стошнило. Трудно сказать: она то и дело проваливалась в беспамятство.
– У тебя могущественный хозяин, – продолжал генерал. – Ничего страшного не случится, если ты назовешь мне его имя. Мы уже вычислили, откуда ты взялась. И неужели ты думаешь, что правда важна для них? Такое упрямство вредит тебе, а они об этом даже не узнают. Пожертвовав собой, ты не получишь в ответ ни благодарности, ни награды. Никто не спасет тебя. Твоя судьба в твоих руках.
– Ну так убей меня, – глухо сказала Ксорве. По ее губам сочилась кровь. Перед глазами стоял темный горный проход и слышался чей-то голос, но чей, она не могла вспомнить. Ксорве надеялась, что это признаки скорой смерти. Она не сказала ничего, но не знала, сколько еще способна продержаться.
Где-то на периферии сознания она уловила звон серебряных колокольчиков. Звон этот причинял боль, как будто рану посыпа́ли солью. Псамаг дернул головой, словно отгоняя комара, но тут же насторожился. Ксорве не послышалось. Колокольчики и правда звенели.
Псамаг нахмурился, отпрянул и развернулся. Колокольчики звенели мягко, как детская погремушка. Удивленно пробормотав что-то себе под нос, Псамаг покинул комнату.
Ксорве осталась одна, а между тем узел на правом запястье ослаб. Псамаг убьет ее, когда вернется, а она слишком слаба, чтобы сбежать из его комнат без посторонней помощи. Но если ей удастся дотянуться до кинжала, она сможет покончить со всем этим на своих условиях. Дар Атараис все-таки пригодится. В тишине она очень медленно, дюйм за дюймом, вытаскивала из петли правую руку, боль была ошеломляющей. Но левая рука не выдержала ее веса. Кость сломалась, Ксорве вскрикнула, потеряла сознание и рухнула на пол.
Минуты шли, а она все еще была жива. Волоча по полу сломанную руку, Ксорве ползла к столу, где лежал нож. Каждое движение давалось с трудом. В конце концов ей удалось скинуть кинжал, схватить его здоровой рукой и вытащить его из ножен. Яд Атараис блестел на клинке – возможно, Псамаг планировал покончить с ней таким образом. Но она все еще была жива.
Распластавшись по полу, Ксорве ползла вперед, подталкивая локтем кинжал. Боль все усиливалась, и порой ей приходилось замирать, пережидая приступ. Изо рта при каждом тяжелом выдохе вырывалось облачко пара. За ней тянулся кровавый след – зияющая рана на том месте, где был клык, не затягивалась. Ей припомнились строки, которые она читала в прошлой жизни, отрывок из «Сна о Мухоморе»: «Кровь избранных поднимется и прольется из их уст, подобно тому, как нектар струится из цветка». Как поэтично. Ксорве закашлялась и сплюнула кровью, слюной и крошками эмали, а отдышавшись, с усилием встала на ноги и спряталась за дверью, прижавшись к стене.
Как только Псамаг вернулся, он сразу почуял неладное и замер на пороге. Ксорве задумала выпрыгнуть из-за двери и перерезать ему горло, но в итоге смогла только беспомощно повиснуть на его плечах, скользнув кинжалом по ключице. От ужаса, что она промахнулась, внутри Ксорве все сжалось. Оставалось только надеяться, что ей удалось проткнуть кожу, и яд Атараис хотя бы парализует его.
Но Псамаг не был похож на умирающего. Он с ревом ввалился в комнату и отшвырнул Ксорве к стене. Рукоять кинжала, скользкая от крови и пота, вырвалась из ее руки, будто рыба. Ксорве попыталась поймать оружие, но от шока и ужаса рука ее не слушалась, и нож со стуком ударился о пол, а затем отлетел куда-то в глубины спальни генерала.
Псамаг приблизился и носком ботинка перевернул Ксорве на спину. Кажется, его движения замедлились. Молю тебя, шептала она. Неназываемый и Неизреченный, умоляю…
Ее глаза и рот были в крови, но она услышала грохот, с которым Псамаг рухнул на пол. Каким-то чудом он упал навзничь, не задев Ксорве.
Талассерес пожал плечами, что, видимо, означало каждую ночь.
– Ты думаешь, что выход там, – сказала Ксорве. Интересно, проходил ли он мимо Атараис или в лабиринт можно попасть иными способами?
– Будь все просто, Олтарос вряд ли бы задержался на посту канцлера, – заметил Талассерес.
Ксорве подобралась. Он вот-вот проговорится. Талассерес был так рад случайному слушателю, что ей даже не надо было задавать наводящие вопросы.
– Оберег нельзя уничтожить, – сказал он. – Но существует защитный амулет…
Он с сомнением взглянул на Ксорве.
– Я знаю, что такое амулет, – не удержалась она.
– Правда? Ну что же, рад за тебя, потому что дальше – лучше: этот чертов амулет принадлежит генералу Псамагу, и он не снимает его ни днем, ни ночью.
– Агатовая подвеска, – кивнула она. Она заметила ее тогда в обеденном зале. Такой выбор украшения для старого солдата показался ей странным.
– А ты наблюдательна, Сору, – сарказм сменился интересом, и Ксорве поняла, что ей стоило держать рот на замке.
Она пожала плечами.
– Простое любопытство.
– Ну что же, – сказал Талассерес, вернувшись к оберегу. – Зато это было бы быстро.
Покои генерала Псамага располагались на самом верху крепости. На стенах были развешаны прекрасные гобелены, картины, церемониальное оружие, редчайшие сокровища десятка миров. Под покровом ночи Ксорве едва слышно кралась из комнаты в комнату.
Прошла неделя с тех пор, как она говорила с Талассересом в пещере. С тех пор она знала, что ей нужно сделать, но знать и сделать – это очень разные вещи.
Ты боишься пауков, Ксорве? – спрашивал ее один из наставников, бывший взломщик, один из множества старых друзей Сетеная с сомнительным прошлым. Боишься ли ты призраков? То, чего ты боишься в темноте, и есть то, чем ты становишься.
Я ничего не боюсь, отвечала она, а он смеялся. Теперь ей было страшно, но она поступала так, как ее учил Сетенай: страх становился топливом, которое давало ей силы идти вперед.
Ксорве прокралась мимо внешней стражи. Коридор патрулировали двое воскрешенных; они уставились молочными глазами прямо перед собой, но мертвецы видели не лучше живых, и она легко пробралась незамеченной. В следующих комнатах ей встретились еще двое, но никто из них даже не сошел со своего места.
В комнате, которая вела в спальню Псамага, Ксорве остановилась и поправила кинжал за поясом. Оружие в ножнах было тщательно заточено, на лезвии блестел яд Атараис. Простая предосторожность. До убийства дело дойдет только в крайнем случае.
Дверь в спальню Псамага была приоткрыта, там было темно. В помещении кто-то спал. Больше Ксорве ничего не слышала – ни других шагов, ни чужого дыхания. Петли даже не скрипнули, когда она прокралась внутрь.
В неярком лунном свете Ксорве различила очертания кровати – на ней кто-то спал. Она сделала шаг вперед, и тут ледяная ладонь зажала ей рот и нос, а вокруг талии сомкнулось что-то похожее на железный прут, перекрывая воздух. Кричать не было смысла. Ксорве попыталась укусить руку, но кожа воскрешенного была твердой, как дубленая шкура. Хватка его нисколько не ослабла, и Ксорве продолжала извиваться как червяк на крючке.
– Не задуши ее, Мертвая Рука, – сказал чей-то тихий, но бодрый голос. – Нам нужно поговорить.
В темноте вспыхнул огонь – кто-то зажег лампу. Ксорве увидела кровать с портьерами и очертания спящего в глубине. Мертвая Рука так сильно сжимал ей лицо, что перед глазами начало темнеть. На сундуке у изножья кровати сидел обнаженный по пояс генерал Псамаг.
Каким-то образом он все узнал. Она как-то выдала себя.
– Вы двое, обыщите и свяжите ее, – приказал Псамаг, поднимаясь и потягиваясь. – Без кляпа. Нас ждет беседа.
Из тени вышел еще один воскрешенный. Ксорве связали руки и подвесили ее к балке; она ничего не могла поделать. Они с легкостью нашли ее кинжал и забрали его.
Это был конец. Она отрешенно попыталась вычислить, как скоро боль станет невыносимой. Ее не успели обучить допросам – «еще рано», сказал тогда Сетенай, – но краем уха она слышала от наставников, что сломанные пальцы – действенный метод, однако куда лучше позволить собственному весу жертвы сделать всю работу за тебя.
Несмотря на внушительный рост, Псамаг двигался легко, и когда он заговорил, голос его был спокойным и равнодушным.
– Кто-то подослал тебя убить меня, – сказал он. Он дотронулся пальцем до острого, как нож, клыка.
Она покачала головой. Сетеная она не предаст.
– Да, – повторил он. – Кто-то подослал тебя убить меня.
Белтандрос Сетенай вырвал ее из лап смерти. Она ничего не боится, никто не сможет развязать ей язык.
Она ничего не скажет. Пусть ей причинят боль. Пусть делают, что хотят. Она будет молчать, даже если ее жизнь будет висеть на волоске.
– По ночам ты сбегала из своей спальни, – заметил он. – Плела интриги. Скажи мне, кто подослал тебя и на кого ты работаешь.
Тишина.
– Молчание тебе не поможет, – заметил Псамаг. – Я знаю, что ты замыслила.
Он повернулся к столу, где лежал отравленный клинок, и повертел его в руках. Затем подошел к кровати и раздвинул балдахин. На ней и в самом деле кто-то лежал. Со своего места Ксорве видела голову на подушке.
– Просыпайся, – почти ласково протянул Псамаг.
Это был Талассерес Чаросса. Из одежды на нем была только набедренная повязка, отчего он казался еще более худым. Веки Чароссы дернулись, а уши прижались к голове, как будто его разбудил сигнал тревоги.
– Прошу прощения, господин? – сказал он, явно пытаясь совладать с собой.
– Повтори-ка то, что ты говорил о неподобающем поведении нашей милой Сору, – сказал Псамаг.
– Да что в этом интересного, – довольно игриво ответил Талассерес. И тут его глаза округлились: он разглядел, что творится в комнате. Ксорве равнодушно посмотрела на него, и его потрясение сменилось решимостью.
– Я тут ни при чем, – сказал он, – сама виновата, что сделала подобную глупость.
Ксорве продолжала смотреть на него.
– Ты не можешь меня винить, – сказал Талассерес. В его голосе прозвучало отвращение.
Все это время Псамаг молчал. Затем он положил ладонь на голое плечо Талассереса.
– Ты можешь уйти. Тебе будет неприятно это видеть.
Во взгляде Талассереса уязвленная гордость боролась с тревогой. В конце концов он покачал головой и покинул комнату.
Псамаг не использовал никакие инструменты, но в его распоряжении были воскрешенные – равнодушные, сильные и послушные. Он задавал все те же два вопроса. На кого она работает? Кто ее сообщники? Молчание каралось болью. Ксорве в ответ начала нести чепуху. На кого она работает? Дом развлечений «Пташки». Кто ее сообщники? Девять древних богов Карсажа.
Так прошел примерно час – точно сказать было невозможно. Ксорве казалось, что все ее существо вытянулось и сжалось, подобно раскаленным нитям расплавленного стекла.
Генералу это надоело, и он послал за плоскогубцами.
– Ты молода, – заостренным ногтем он дотронулся до одного из клыков Ксорве. – Они совсем недавно прорезались. Только трус посылает вместо себя ребенка.
– Нет, – пробормотала Ксорве, не в силах вонзить зубы в его руку. Она едва могла шевелить головой. Дыхание было частым и прерывистым.
Псамаг рассмеялся.
– Нет? Защищаешь того, из-за кого ты здесь? В этом нет моей вины, дитя. Я должен действовать в своих интересах. В том, что происходит с тобой, виноват тот, кто отправил тебя сюда. – Он приставил плоскогубцы к клыку, горячую щеку обдало холодом. – Ты знаешь, как положить этому конец. Всего одно слово, дружок, – имя того, кто послал тебя меня убить.
– Да пошел ты, – ответила Ксорве: слова вышли невнятными, совсем не тот презрительный выкрик, на который она надеялась.
– Как пожелаешь, – сказал Псамаг. – Мертвый Зуб, выдерни ей правый клык. Посмотрим, насколько ей дорог ее хозяин.
Ксорве не знала, сколько времени прошло. Воскрешенные покинули комнату. Она по-прежнему свисала с балки.
– На кого бы ты ни работала, ты подвела их, – сказал Псамаг. – Нет смысла молчать. В глубине души ты и сама это знаешь. Упорство принесет тебе только лишнюю боль. Ты держалась, я уважаю это, но в этом нет никакого смысла, ты проиграла.
Ксорве не слушала его. В ушах все еще отдавался хруст выдергиваемого клыка – будто сломали ветку. Там, где некогда был зуб, теперь зияла рана, похожая на чашу с кровью, во рту было кисло и чувствовался привкус металла. Кажется, ее стошнило. Трудно сказать: она то и дело проваливалась в беспамятство.
– У тебя могущественный хозяин, – продолжал генерал. – Ничего страшного не случится, если ты назовешь мне его имя. Мы уже вычислили, откуда ты взялась. И неужели ты думаешь, что правда важна для них? Такое упрямство вредит тебе, а они об этом даже не узнают. Пожертвовав собой, ты не получишь в ответ ни благодарности, ни награды. Никто не спасет тебя. Твоя судьба в твоих руках.
– Ну так убей меня, – глухо сказала Ксорве. По ее губам сочилась кровь. Перед глазами стоял темный горный проход и слышался чей-то голос, но чей, она не могла вспомнить. Ксорве надеялась, что это признаки скорой смерти. Она не сказала ничего, но не знала, сколько еще способна продержаться.
Где-то на периферии сознания она уловила звон серебряных колокольчиков. Звон этот причинял боль, как будто рану посыпа́ли солью. Псамаг дернул головой, словно отгоняя комара, но тут же насторожился. Ксорве не послышалось. Колокольчики и правда звенели.
Псамаг нахмурился, отпрянул и развернулся. Колокольчики звенели мягко, как детская погремушка. Удивленно пробормотав что-то себе под нос, Псамаг покинул комнату.
Ксорве осталась одна, а между тем узел на правом запястье ослаб. Псамаг убьет ее, когда вернется, а она слишком слаба, чтобы сбежать из его комнат без посторонней помощи. Но если ей удастся дотянуться до кинжала, она сможет покончить со всем этим на своих условиях. Дар Атараис все-таки пригодится. В тишине она очень медленно, дюйм за дюймом, вытаскивала из петли правую руку, боль была ошеломляющей. Но левая рука не выдержала ее веса. Кость сломалась, Ксорве вскрикнула, потеряла сознание и рухнула на пол.
Минуты шли, а она все еще была жива. Волоча по полу сломанную руку, Ксорве ползла к столу, где лежал нож. Каждое движение давалось с трудом. В конце концов ей удалось скинуть кинжал, схватить его здоровой рукой и вытащить его из ножен. Яд Атараис блестел на клинке – возможно, Псамаг планировал покончить с ней таким образом. Но она все еще была жива.
Распластавшись по полу, Ксорве ползла вперед, подталкивая локтем кинжал. Боль все усиливалась, и порой ей приходилось замирать, пережидая приступ. Изо рта при каждом тяжелом выдохе вырывалось облачко пара. За ней тянулся кровавый след – зияющая рана на том месте, где был клык, не затягивалась. Ей припомнились строки, которые она читала в прошлой жизни, отрывок из «Сна о Мухоморе»: «Кровь избранных поднимется и прольется из их уст, подобно тому, как нектар струится из цветка». Как поэтично. Ксорве закашлялась и сплюнула кровью, слюной и крошками эмали, а отдышавшись, с усилием встала на ноги и спряталась за дверью, прижавшись к стене.
Как только Псамаг вернулся, он сразу почуял неладное и замер на пороге. Ксорве задумала выпрыгнуть из-за двери и перерезать ему горло, но в итоге смогла только беспомощно повиснуть на его плечах, скользнув кинжалом по ключице. От ужаса, что она промахнулась, внутри Ксорве все сжалось. Оставалось только надеяться, что ей удалось проткнуть кожу, и яд Атараис хотя бы парализует его.
Но Псамаг не был похож на умирающего. Он с ревом ввалился в комнату и отшвырнул Ксорве к стене. Рукоять кинжала, скользкая от крови и пота, вырвалась из ее руки, будто рыба. Ксорве попыталась поймать оружие, но от шока и ужаса рука ее не слушалась, и нож со стуком ударился о пол, а затем отлетел куда-то в глубины спальни генерала.
Псамаг приблизился и носком ботинка перевернул Ксорве на спину. Кажется, его движения замедлились. Молю тебя, шептала она. Неназываемый и Неизреченный, умоляю…
Ее глаза и рот были в крови, но она услышала грохот, с которым Псамаг рухнул на пол. Каким-то чудом он упал навзничь, не задев Ксорве.