– В Норсенте умение укрощать стихию перевешивает любые человеческие качества. После смерти того парня репутация Коэнов оказалась под большим вопросом. Чарли, я не уверен, что смогу защитить тебя, как должен, а в Шай-Эре тебе уготовано блестящее будущее. Здесь ты будешь сверкать, как заслуживаешь.
– Видимо, я заслуживаю сверкать, как увядающее новогоднее дерево, – издевательски протянула я. – Если ты не догадался, то блестящее будущее мне уготовано замужем за парнем, которого одобрят родители. Как подумаю, так даже мысленно жизнь сияет яркими красками!
– Ты ерничаешь.
– Конечно! Что мне еще останется, если я слушаю любимого мужчину, а слышу свою мать? Ты как будто говоришь устами Лилии Тэйр!
Неожиданно непроницаемая маска, обычная для Ноэля, дала трещину. Он начал меняться в лице.
– Бог мой, ты говорил с ней! – опешила я.
– Твоя мать приходила ко мне, и я согласен с Лилией, Чарли.
От неожиданного понимания, что мы расстались благодаря моей «заботливой» маменьке, захотелось не просто швыряться учебниками, а еще треснуть северянина куда-нибудь… в глаз. Я уперла руки в бока и перевела дыхание.
– Поверить не могу! У меня просто слов нет, Ноэль! Уму непостижимо!
– Чарли, послушай меня…
– Помолчи! – рявкнула я, выставив вперед палец. – Иначе меня разорвет от злости! Выходит, Лилия в своей обычной манере приказала нам расстаться, а ты пораскинул мозгами, взял и сделал? Как ты позволил ей влезть в наши отношения?
– Она твоя мать.
– Она женщина, умеющая манипулировать людьми почище прожженного дипломата! Отцу фору даст! – вызверилась я. – Как вспомню, какую безобразную сцену она вчера устроила, когда я отказала Алексу, так хочется поехать в Но-Ирэ и закатить грандиозный скандал!
Мы замолчали. У меня першило горло, в ушах стоял звон. Не осознавая, впервые в своей жизни от злости я орала на человека. Открытие по-настоящему ошеломило, ведь в меня с детства вбивали, что повышать голос на кого бы то ни было, даже на обнаглевшую химеру, сгрызшую лучшие туфли и закусившую бабушкиным колье, совершенно недопустимо. Странно, как не прискакал смотритель и не вытолкал нас взашей за возмутительное попрание принципа библиотечно-мертвой тишины.
– Людям, которых любишь, надо давать второй шанс, Ноэль, поэтому спрошу еще раз… – быстро проговорила я, боясь, что он меня перебьет и выдаст очередную глупую, жестокую гадость. – Ты позовешь меня с собой?
Последовала пауза. Тяжелая, долгая, полная моей отчаянной надежды и его мучительных колебаний.
– Чарли…
Сердце упало.
– Не повторяйся. Я с первого раза тебя услышала и поняла.
Уходила гордо, с видом независимой, самостоятельной женщины… Эта самая женщина заплатила огромное состояние за расставание с одним мужчиной и пожертвовала гордостью, чтобы оказаться брошенной второй раз – другим. Просто чемпион в любви, золотой орден прикалывать некуда!
Ноэль нагнал меня неожиданно. Сжав локоть, резко развернул к себе лицом и обхватил руками. Зарылся пальцами в волосы, прижал так сильно, что остановилось дыхание. Я затрепыхалась, пытаясь освободиться, и знакомым жестом он придавил ладонью мою поясницу, спокойно преодолевая вялое сопротивление.
Мы замерли, оба ошарашенные этими тесными долгожданными объятиями. Знакомый запах Ноэля пьянил, его сердце грохотало под щекой. Можно было услышать каждый заполошный удар. И мраморная плита, лежавшая на моих плечах и клонившая к земле, в одночасье растаяла.
– Я люблю тебя, – прошептал он. – Люблю и желаю самого лучшего.
– Знаю, – пробормотала. – Просто все мне желают самого лучшего, но никто не учитывает, чего именно хочу я.
– Чего ты хочешь? – тихо спросил он.
– Разве не очевидно? Опубликовать переводы норсентских классических манускриптов, написать книгу о путешествиях по северному полуострову и тебя.
Еще, как бы тривиально ни звучало, шарик яблочной карамели. Очень от нервных встрясок помогает.
– Что скажешь, Ноэль?
– Я по-прежнему согласен с твоей матерью. Эгоистично удерживать тебя ради туманных перспектив в королевстве, где нас никто не ждет.
– Тогда зачем ты меня остановил? Обняться напоследок?
– Я остро понимаю, что вряд ли мне поможет еще одна татуировка, чтобы войти в жизнь, где тебя нет.
Господи, и почему этот мужчина все еще продолжает говорить о расставании?
– Возвращайся, – едва заметно улыбнулась я, понимая, что он почти сдался. – Ты стоишь перед открытой дверью, Ноэль.
– И ты меня примешь?
– Конечно. – Я помолчала и, подняв голову, посмотрела в его нахмуренное, сосредоточенное лицо. – Но прощения ты попросить обязан. Попробуй, маэтр Коэн, ты удивишься, узнав, какая у тебя отходчивая девушка.
Вообще, думала, что он просто извинится, но мы по-разному представляли, как нужно просить прощения. Способ Ноэля мне понравился больше. Так отчаянно, сладко и горячо он не целовал меня даже в нашу первую ночь. Когда платье было напрочь смято и дурак бы догадался, что на втором этаже читального зала мы вовсе не читали книжки, смотритель не выдержал и поднялся проверить, что происходит. Полагаю, теперь на втором ярусе появится отдельный архивариус, приглядывающий за порядком.
Основательно мирились мы уже в общежитии, крепко-накрепко заперев дверь. Когда я засыпала, расслабленная и такая счастливая, что сама себе завидовала, Ноэль сладко поцеловал меня в плечо.
– Больше всего на свете я хочу, чтобы ты приехала, – прошептал, щекоча дыханием.
– Это хорошо, – пробормотала я сквозь накатывающую дрему. – Иначе я заявлюсь на твой холодный полуостров, а ты и ждать не будешь…
В четверг я сдала Канахену сочинение, написанное без единой ошибки и три раза проверенное родовитым северянином, а в пятницу проводила этого самого северянина к портальным воротам. Пожалуй, не броситься за ним следом оказалось самым трудным поступком в моей жизни.
Стена перехода, как черная дыра, поглощала людей и дорожные сундуки, озаряя зал короткими вспышками. Мы с Ноэлем целовались отчаянно, так, что было больно губам, и ни о чем не говорили. Казалось, если я открою рот, то начну рыдать в голос, как будто кто-то умер. Не к лицу принцессам плакать, как деревенским простушкам.
– Маэтр Коэн! – позвал куратор Чи, вежливо ожидавший в сторонке, пока мы попрощаемся. – Уже пора идти.
Магистру надлежало проводить подопечного до портала, словно Ноэль собирался сбежать. Или вместо холодного северного полуострова взял бы и умотал куда-нибудь во влажный Эл-Бланс, где даже зимой стояла страшная духота.
– До Норсента всего один портальный переход, Чарли, – повторил Ноэль, уже однажды высказанную мысль. – Очень короткое расстояние. Я напишу, как только доберусь до дома.
– Удачного перехода.
Он поднял дорожный саквояж и направился за защитный полог, отделяющий портал от людного зала. Я стояла возле прозрачной стены и следила, как страж, хмурый человек, ничего не знающий, но смотрящий на моего парня, словно на преступника, ставил на документах красную метку и запрещал въезд в королевство. Нам еще предстояло побороться за право Ноэля вернуться в Шай-Эр.
Прежде чем войти в портал, северянин остановился. Нас разделяло не более шага, но плотная прозрачная стена, гудящая от переизбытка магии и заметная даже невооруженным глазом, не позволяла протянуть руку.
– Я хочу видеть на тебе мою обручальную нить, – вдруг проговорил он. – Слышишь?
– Пощади! Я еще за предыдущую не расплатилась, – не удержалась от мрачной шутки. – Подозреваю, маэтр Коэн, в итоге к вам приедет полностью разоренная невеста.
– У меня достаточно денег, Чарли, но нет уверенности, что ты не сбежишь к другому парню, пока мы находимся на расстоянии.
– К другому парню? – искренне рассмеялась я. – Не мечтай! Так просто ты от меня точно не отделаешься!
Всю дорогу до «высокого» квартала, где находился родительский дом, перед глазами стояла сцена, как Ноэля поглощала черная портальная стена. Однажды он спросил, о чем я сожалела по-настоящему. Глядя на вспышку, ознаменовавшую переход из Шай-Эра в Норсент, я действительно жалела, что не могла прыгнуть следом, вжаться в его широкую спину и никогда не отпускать.
Теперь было ясно, что главное испытание в любви – уметь отпустить. Не важно, куда и на какое время: на свободу или в соседнее королевство, на минуту, на год или навсегда. Ноэль отпускал меня не раз. Понятия не имею, как он сумел пережить столько крошечных расставаний.
Наш старинный особняк окружал самый обычный сад с яблоневыми, сливовыми и грушевыми деревьями, зимой напоминающими голые скелеты. Заваленный снегом, без вечнозеленых хвойных, он выглядел жалким, но зато ничто не мешало дневному свету щедро вливаться в окна спален.
На стук молоточка никто не открыл. Пришлось найти в ридикюле резной ключ и самой отпереть замок. Я настолько обалдела от сдержанного приема в родном доме, что не сразу обнаружила очередную странность: особняк обезлюдел. В смысле, обстановка никуда не делась: по-прежнему радовала глаз сдержанной импозантностью, намекающей, что обошлась владельцам в исключительно круглые суммы, но ни лакей, ни горничная ко мне не вышли.
– Матушка, вы здесь? – все больше недоумевая, позвала я, но комнаты отозвались тишиной. Возвращения дочери здесь явно не ждали.
В гостиной возле закрытого ширмами камина на кофейном столике стояли пара чашек с нетронутым кофе, хрустальный графин с вином и два бокала на высоких ножках. Тут же нашлась тележка с закусками под серебряными колпаками. Из любопытства я один приподняла, обнаружила внутри маленькие пирожные с масляным кремом. Значит, матушка еще не успела поменять и уволить всех горничных во главе с отцовским лакеем, как любила делать каждый раз, когда возвращалась на пару недель в Шай-Эр. Подозреваю, в столице скоро не останется ни одного простого горожанина, не пытавшегося удержаться в услужении у придирчивой Лилии Тэйр.
С возрастающим недоумением я поднялась на второй этаж и тихонечко постучалась в родительские покои. Никто не ответил, и я заглянула в комнату. На разобранной кровати в полутьме закрытых тяжелых портьер, обнявшись, крепко спали мама и Энтон Чейс. Обнаженные плечи, руки и торчащая из-под простыни мужская нога не оставляли простора для фантазии о том, чем именно эти двое были заняты. Чувствуя себя в нелепом сне, я ошеломленно втянулась в коридор, прикрыла дверь и огляделась вокруг, почему-то не узнавая собственного дома.
Ждать, когда они проснутся, пришлось почти два часа. Я сидела на синем диване с резными ножками, невидящим взглядом смотрела в окно и складывала кусочки очередной мозаики, пытаясь принять правду. В памяти всплывала то глубоко несчастная Ирэна, аккуратно поправляющая мне волосы со словами, что локоны делали меня похожей на мать, то возникало ухоженное лицо мамы, настойчиво убеждающей меня, четырнадцатилетнюю девчонку, что единственный сын ее хорошего друга Энтона Чейса, с которым они вместе учились в академии, ужас как хорош собой. Алекс красивый, добрый и талантливый! Как, заморозив ковер в поместье у Чейсов, она заявляла о том, что вынудит выйти замуж за этот кладезь талантов, словно мы жили в темные времена первородного языка и девушки не имели права выбора.
Я сгрызла половину жестяной банки карамельных шариков, но такое количество лжи было невозможно ни заесть сладким, ни переварить. Все равно к горлу подступала желчь.
Наконец на втором этаже раздались приглушенные голоса, потом на лестнице зазвучали шаги. Когда любовники спустились в холл, я громко произнесла:
– Ты именно это имела в виду, когда говорила, что наши семьи тесно связаны?
Изумленная пауза была достойна лучших театральных подмостков! Какой там клуб любителей-театралов в белых подштанниках, молчание любовников тянуло на королевскую сцену.
Я поднялась с дивана, простучала каблуками к дверному проему и, скрестив руки на груди, привалилась плечом к косяку. Мама в шелковом халате и Энтон Чейс в отцовской белой рубашке выглядели такими же ошеломленными, как и я всего пару часов назад. Но у меня было время осознать случившееся, а у них – нет.
– Кажется, теперь я понимаю, почему ты каждый сезон меняешь горничных, – холодно улыбнулась я. – Господин Чейс, отличная рубашка! Я помню, как мы с папой ее выбирали.
Темные глаза Энтона вспыхнули нехорошим огоньком. Он что-то хотел сказать, но мама дернула его за руку, приказывая прикусить язык.
– Шарлотта, ты все неправильно поняла! – в ее голосе, впервые на моей памяти, прорезались визгливые, истеричные интонации.
– Я видела вас двоих обнаженных и в кровати, – прямо заявила я, бросив на Энтона косой взгляд, и вдруг подметила, как внешне они сильно похожи с Алексом. – Думаю, я поняла все правильно, поэтому сейчас время не для скандала, а для переговоров.
Мы устроились тут же, в синей гостиной, подозреваю, видевшей много непотребных вещей, но с шантажом столкнувшейся впервые. Заняли места, как фигуры на шахматной доске перед серьезной партией. Мне досталось кресло, в котором обычно сидел отец. По-моему, весьма символично, как любила говорить Вербена.
– И долго у вас это длится? – спросила я, но тут же оговорилась: – По-видимому, очень долго, поэтому не отвечайте. Полагаю, Ирэна в курсе, а отца я слишком уважаю, чтобы рассказывать… о таких вещах.
– Твой отец обо всем знает! – бросила мама.
– Значит, ты будешь не против, если мы поговорим об этом за семейным ужином?
– Не много ли ты себе позволяешь? – проворчал Чейс.
– Полагаю, вы позволяли себе в этой гостиной гораздо больше, – улыбнулась я одними губами. – Хотите стереть мне память с помощью магии, да? Я права, мама? Признайся, ты сидишь и обдумываешь, насколько будет бесчеловечно превратить единственную дочь в калеку, чтобы сохранить секрет. Так?
Вообще, я просто бравировала, но она отвела глаза.
– Видимо, я заслуживаю сверкать, как увядающее новогоднее дерево, – издевательски протянула я. – Если ты не догадался, то блестящее будущее мне уготовано замужем за парнем, которого одобрят родители. Как подумаю, так даже мысленно жизнь сияет яркими красками!
– Ты ерничаешь.
– Конечно! Что мне еще останется, если я слушаю любимого мужчину, а слышу свою мать? Ты как будто говоришь устами Лилии Тэйр!
Неожиданно непроницаемая маска, обычная для Ноэля, дала трещину. Он начал меняться в лице.
– Бог мой, ты говорил с ней! – опешила я.
– Твоя мать приходила ко мне, и я согласен с Лилией, Чарли.
От неожиданного понимания, что мы расстались благодаря моей «заботливой» маменьке, захотелось не просто швыряться учебниками, а еще треснуть северянина куда-нибудь… в глаз. Я уперла руки в бока и перевела дыхание.
– Поверить не могу! У меня просто слов нет, Ноэль! Уму непостижимо!
– Чарли, послушай меня…
– Помолчи! – рявкнула я, выставив вперед палец. – Иначе меня разорвет от злости! Выходит, Лилия в своей обычной манере приказала нам расстаться, а ты пораскинул мозгами, взял и сделал? Как ты позволил ей влезть в наши отношения?
– Она твоя мать.
– Она женщина, умеющая манипулировать людьми почище прожженного дипломата! Отцу фору даст! – вызверилась я. – Как вспомню, какую безобразную сцену она вчера устроила, когда я отказала Алексу, так хочется поехать в Но-Ирэ и закатить грандиозный скандал!
Мы замолчали. У меня першило горло, в ушах стоял звон. Не осознавая, впервые в своей жизни от злости я орала на человека. Открытие по-настоящему ошеломило, ведь в меня с детства вбивали, что повышать голос на кого бы то ни было, даже на обнаглевшую химеру, сгрызшую лучшие туфли и закусившую бабушкиным колье, совершенно недопустимо. Странно, как не прискакал смотритель и не вытолкал нас взашей за возмутительное попрание принципа библиотечно-мертвой тишины.
– Людям, которых любишь, надо давать второй шанс, Ноэль, поэтому спрошу еще раз… – быстро проговорила я, боясь, что он меня перебьет и выдаст очередную глупую, жестокую гадость. – Ты позовешь меня с собой?
Последовала пауза. Тяжелая, долгая, полная моей отчаянной надежды и его мучительных колебаний.
– Чарли…
Сердце упало.
– Не повторяйся. Я с первого раза тебя услышала и поняла.
Уходила гордо, с видом независимой, самостоятельной женщины… Эта самая женщина заплатила огромное состояние за расставание с одним мужчиной и пожертвовала гордостью, чтобы оказаться брошенной второй раз – другим. Просто чемпион в любви, золотой орден прикалывать некуда!
Ноэль нагнал меня неожиданно. Сжав локоть, резко развернул к себе лицом и обхватил руками. Зарылся пальцами в волосы, прижал так сильно, что остановилось дыхание. Я затрепыхалась, пытаясь освободиться, и знакомым жестом он придавил ладонью мою поясницу, спокойно преодолевая вялое сопротивление.
Мы замерли, оба ошарашенные этими тесными долгожданными объятиями. Знакомый запах Ноэля пьянил, его сердце грохотало под щекой. Можно было услышать каждый заполошный удар. И мраморная плита, лежавшая на моих плечах и клонившая к земле, в одночасье растаяла.
– Я люблю тебя, – прошептал он. – Люблю и желаю самого лучшего.
– Знаю, – пробормотала. – Просто все мне желают самого лучшего, но никто не учитывает, чего именно хочу я.
– Чего ты хочешь? – тихо спросил он.
– Разве не очевидно? Опубликовать переводы норсентских классических манускриптов, написать книгу о путешествиях по северному полуострову и тебя.
Еще, как бы тривиально ни звучало, шарик яблочной карамели. Очень от нервных встрясок помогает.
– Что скажешь, Ноэль?
– Я по-прежнему согласен с твоей матерью. Эгоистично удерживать тебя ради туманных перспектив в королевстве, где нас никто не ждет.
– Тогда зачем ты меня остановил? Обняться напоследок?
– Я остро понимаю, что вряд ли мне поможет еще одна татуировка, чтобы войти в жизнь, где тебя нет.
Господи, и почему этот мужчина все еще продолжает говорить о расставании?
– Возвращайся, – едва заметно улыбнулась я, понимая, что он почти сдался. – Ты стоишь перед открытой дверью, Ноэль.
– И ты меня примешь?
– Конечно. – Я помолчала и, подняв голову, посмотрела в его нахмуренное, сосредоточенное лицо. – Но прощения ты попросить обязан. Попробуй, маэтр Коэн, ты удивишься, узнав, какая у тебя отходчивая девушка.
Вообще, думала, что он просто извинится, но мы по-разному представляли, как нужно просить прощения. Способ Ноэля мне понравился больше. Так отчаянно, сладко и горячо он не целовал меня даже в нашу первую ночь. Когда платье было напрочь смято и дурак бы догадался, что на втором этаже читального зала мы вовсе не читали книжки, смотритель не выдержал и поднялся проверить, что происходит. Полагаю, теперь на втором ярусе появится отдельный архивариус, приглядывающий за порядком.
Основательно мирились мы уже в общежитии, крепко-накрепко заперев дверь. Когда я засыпала, расслабленная и такая счастливая, что сама себе завидовала, Ноэль сладко поцеловал меня в плечо.
– Больше всего на свете я хочу, чтобы ты приехала, – прошептал, щекоча дыханием.
– Это хорошо, – пробормотала я сквозь накатывающую дрему. – Иначе я заявлюсь на твой холодный полуостров, а ты и ждать не будешь…
В четверг я сдала Канахену сочинение, написанное без единой ошибки и три раза проверенное родовитым северянином, а в пятницу проводила этого самого северянина к портальным воротам. Пожалуй, не броситься за ним следом оказалось самым трудным поступком в моей жизни.
Стена перехода, как черная дыра, поглощала людей и дорожные сундуки, озаряя зал короткими вспышками. Мы с Ноэлем целовались отчаянно, так, что было больно губам, и ни о чем не говорили. Казалось, если я открою рот, то начну рыдать в голос, как будто кто-то умер. Не к лицу принцессам плакать, как деревенским простушкам.
– Маэтр Коэн! – позвал куратор Чи, вежливо ожидавший в сторонке, пока мы попрощаемся. – Уже пора идти.
Магистру надлежало проводить подопечного до портала, словно Ноэль собирался сбежать. Или вместо холодного северного полуострова взял бы и умотал куда-нибудь во влажный Эл-Бланс, где даже зимой стояла страшная духота.
– До Норсента всего один портальный переход, Чарли, – повторил Ноэль, уже однажды высказанную мысль. – Очень короткое расстояние. Я напишу, как только доберусь до дома.
– Удачного перехода.
Он поднял дорожный саквояж и направился за защитный полог, отделяющий портал от людного зала. Я стояла возле прозрачной стены и следила, как страж, хмурый человек, ничего не знающий, но смотрящий на моего парня, словно на преступника, ставил на документах красную метку и запрещал въезд в королевство. Нам еще предстояло побороться за право Ноэля вернуться в Шай-Эр.
Прежде чем войти в портал, северянин остановился. Нас разделяло не более шага, но плотная прозрачная стена, гудящая от переизбытка магии и заметная даже невооруженным глазом, не позволяла протянуть руку.
– Я хочу видеть на тебе мою обручальную нить, – вдруг проговорил он. – Слышишь?
– Пощади! Я еще за предыдущую не расплатилась, – не удержалась от мрачной шутки. – Подозреваю, маэтр Коэн, в итоге к вам приедет полностью разоренная невеста.
– У меня достаточно денег, Чарли, но нет уверенности, что ты не сбежишь к другому парню, пока мы находимся на расстоянии.
– К другому парню? – искренне рассмеялась я. – Не мечтай! Так просто ты от меня точно не отделаешься!
Всю дорогу до «высокого» квартала, где находился родительский дом, перед глазами стояла сцена, как Ноэля поглощала черная портальная стена. Однажды он спросил, о чем я сожалела по-настоящему. Глядя на вспышку, ознаменовавшую переход из Шай-Эра в Норсент, я действительно жалела, что не могла прыгнуть следом, вжаться в его широкую спину и никогда не отпускать.
Теперь было ясно, что главное испытание в любви – уметь отпустить. Не важно, куда и на какое время: на свободу или в соседнее королевство, на минуту, на год или навсегда. Ноэль отпускал меня не раз. Понятия не имею, как он сумел пережить столько крошечных расставаний.
Наш старинный особняк окружал самый обычный сад с яблоневыми, сливовыми и грушевыми деревьями, зимой напоминающими голые скелеты. Заваленный снегом, без вечнозеленых хвойных, он выглядел жалким, но зато ничто не мешало дневному свету щедро вливаться в окна спален.
На стук молоточка никто не открыл. Пришлось найти в ридикюле резной ключ и самой отпереть замок. Я настолько обалдела от сдержанного приема в родном доме, что не сразу обнаружила очередную странность: особняк обезлюдел. В смысле, обстановка никуда не делась: по-прежнему радовала глаз сдержанной импозантностью, намекающей, что обошлась владельцам в исключительно круглые суммы, но ни лакей, ни горничная ко мне не вышли.
– Матушка, вы здесь? – все больше недоумевая, позвала я, но комнаты отозвались тишиной. Возвращения дочери здесь явно не ждали.
В гостиной возле закрытого ширмами камина на кофейном столике стояли пара чашек с нетронутым кофе, хрустальный графин с вином и два бокала на высоких ножках. Тут же нашлась тележка с закусками под серебряными колпаками. Из любопытства я один приподняла, обнаружила внутри маленькие пирожные с масляным кремом. Значит, матушка еще не успела поменять и уволить всех горничных во главе с отцовским лакеем, как любила делать каждый раз, когда возвращалась на пару недель в Шай-Эр. Подозреваю, в столице скоро не останется ни одного простого горожанина, не пытавшегося удержаться в услужении у придирчивой Лилии Тэйр.
С возрастающим недоумением я поднялась на второй этаж и тихонечко постучалась в родительские покои. Никто не ответил, и я заглянула в комнату. На разобранной кровати в полутьме закрытых тяжелых портьер, обнявшись, крепко спали мама и Энтон Чейс. Обнаженные плечи, руки и торчащая из-под простыни мужская нога не оставляли простора для фантазии о том, чем именно эти двое были заняты. Чувствуя себя в нелепом сне, я ошеломленно втянулась в коридор, прикрыла дверь и огляделась вокруг, почему-то не узнавая собственного дома.
Ждать, когда они проснутся, пришлось почти два часа. Я сидела на синем диване с резными ножками, невидящим взглядом смотрела в окно и складывала кусочки очередной мозаики, пытаясь принять правду. В памяти всплывала то глубоко несчастная Ирэна, аккуратно поправляющая мне волосы со словами, что локоны делали меня похожей на мать, то возникало ухоженное лицо мамы, настойчиво убеждающей меня, четырнадцатилетнюю девчонку, что единственный сын ее хорошего друга Энтона Чейса, с которым они вместе учились в академии, ужас как хорош собой. Алекс красивый, добрый и талантливый! Как, заморозив ковер в поместье у Чейсов, она заявляла о том, что вынудит выйти замуж за этот кладезь талантов, словно мы жили в темные времена первородного языка и девушки не имели права выбора.
Я сгрызла половину жестяной банки карамельных шариков, но такое количество лжи было невозможно ни заесть сладким, ни переварить. Все равно к горлу подступала желчь.
Наконец на втором этаже раздались приглушенные голоса, потом на лестнице зазвучали шаги. Когда любовники спустились в холл, я громко произнесла:
– Ты именно это имела в виду, когда говорила, что наши семьи тесно связаны?
Изумленная пауза была достойна лучших театральных подмостков! Какой там клуб любителей-театралов в белых подштанниках, молчание любовников тянуло на королевскую сцену.
Я поднялась с дивана, простучала каблуками к дверному проему и, скрестив руки на груди, привалилась плечом к косяку. Мама в шелковом халате и Энтон Чейс в отцовской белой рубашке выглядели такими же ошеломленными, как и я всего пару часов назад. Но у меня было время осознать случившееся, а у них – нет.
– Кажется, теперь я понимаю, почему ты каждый сезон меняешь горничных, – холодно улыбнулась я. – Господин Чейс, отличная рубашка! Я помню, как мы с папой ее выбирали.
Темные глаза Энтона вспыхнули нехорошим огоньком. Он что-то хотел сказать, но мама дернула его за руку, приказывая прикусить язык.
– Шарлотта, ты все неправильно поняла! – в ее голосе, впервые на моей памяти, прорезались визгливые, истеричные интонации.
– Я видела вас двоих обнаженных и в кровати, – прямо заявила я, бросив на Энтона косой взгляд, и вдруг подметила, как внешне они сильно похожи с Алексом. – Думаю, я поняла все правильно, поэтому сейчас время не для скандала, а для переговоров.
Мы устроились тут же, в синей гостиной, подозреваю, видевшей много непотребных вещей, но с шантажом столкнувшейся впервые. Заняли места, как фигуры на шахматной доске перед серьезной партией. Мне досталось кресло, в котором обычно сидел отец. По-моему, весьма символично, как любила говорить Вербена.
– И долго у вас это длится? – спросила я, но тут же оговорилась: – По-видимому, очень долго, поэтому не отвечайте. Полагаю, Ирэна в курсе, а отца я слишком уважаю, чтобы рассказывать… о таких вещах.
– Твой отец обо всем знает! – бросила мама.
– Значит, ты будешь не против, если мы поговорим об этом за семейным ужином?
– Не много ли ты себе позволяешь? – проворчал Чейс.
– Полагаю, вы позволяли себе в этой гостиной гораздо больше, – улыбнулась я одними губами. – Хотите стереть мне память с помощью магии, да? Я права, мама? Признайся, ты сидишь и обдумываешь, насколько будет бесчеловечно превратить единственную дочь в калеку, чтобы сохранить секрет. Так?
Вообще, я просто бравировала, но она отвела глаза.