Я так и сидела в отдельной комнате, пока они там разговаривали между собой, что-то у него спрашивали, записывали. А я рассматривала фотографии, листала их одну за другой и не могла понять, что со мной происходит. Голова болит в висках, дышать тяжело. Я пытаюсь вспомнить… пытаюсь представить ТО лицо. Но мозг вытворяет страшные вещи. Нет, вместо того, чтобы помочь мне, вместо того, чтобы дать хотя бы смазанную картинку, я начинаю и в своей памяти видеть именно ЭТОГО Сергея.

Но..ведь этого не может быть. Ведь моя реакция, все мое существо противится. Как только увидела, я же поняла, что что-то не так.

Взволнованно пишет Ларка.

«Что там у тебя? Я уснуть теперь не могу. Зачем тебе понадобились фотки?

– Лар…ты же видишь, что на фотках другой человек.

– В смысле? Я…особо не рассматривала.

– Рассмотри. Это ведь не Сергей. Скажи мне, что ты его не узнаешь.

– Кать, нуууу, время прошло, понятно, что там он молодой, зеленый, счастливый.

– Лар…это же не он. Как ты не видишь?

– Не он? В смысле не он? Это же фото с вашего альбома. Я начинаю нервничать. Хоть все бросай и беги к тебе.

– Фото могли подменить.

– Кать, кому это надо? Ты что миллионерша? Или у тебя хата в центре города? Ты, наверное, перенервничала. Вот я была на твоей свадьбе, и я со всей ответственностью говорю, что все с фотками в порядке. Ты…может, попроси у них с врачом поговорить. Прими те таблетки, что я дала. Домой когда?

– Они просят, чтоб завтра еще там побыла. Нужно интервью давать, и что-то у него спрашивать должны.

– Ну это ясно. Мало ли. Может, перевербовали его. Семь лет плена. За это время мог стокгольмский синдром появиться, веру мог сменить вообще.

– Ужас, что тебе в голову лезет.

– Реальность лезет, не то, что тебе. Ладно. Ты не торопись. Я с Антошкой побуду сколько нужно. Филька завтра купит краски всякие, будем пальцами рисовать. Ты расслабься. Скажи себе, что много лет прошло, он изменился, а твой мозг может выдавать какие угодно сюрпризы. Ты в шоке. Тебе время нужно. Тебе нужно присмотреться к нему, пообщаться. Тогда ты все поймешь. А сейчас это нормально, что он кажется тебе чужим. Он и есть чужой. Люди за месяц отдаляются друг от друга, а тут семь лет.

– Ты права…Скорее всего, так и есть. Прости, мне пора. Идут сюда».

Отключилась и сунула сотовый в карман. Как-то после беседы с ней стало немного легче. Наверное, это, и правда, шок. Наверное, я…слишком перенервничала. Она права. Нужно время.

Мужчины зашли в кабинет, и я сильнее сжала в руках стакан с водой, увидев Сергея. Высокий, широкие плечи, взъерошенные русые волосы свисают на лоб. Он худее, чем я помнила, но все такой же крупный и сильный. Только отчего-то кажется мне…немного ниже ростом. Или ЭТОТ Сергей и есть ниже ростом!

Он сразу же прямо посмотрел на меня, и я вздрогнула. Теперь мне уже казалось, что, возможно, Лариса права. И он изменился. Глаза, и правда, похожи. И нос, сломанный когда-то. В левой руке у него чашка с дымящимся кофе, и я чуть не вскрикнула, увидев, что на двух пальцах кожа перекорежена, перерыта сильным ожогом. И словно опять услыхала слова генерала: «Человек отсидел семь лет в плену. Чего с ним там только не делали. Он ехал домой. К себе домой! К своей жене! К своему сыну!»

Сергей поймал мой взгляд и отпил из чашки. Как же сильно я пыталась вспомнить, как именно из чашки пил мой муж. И не могла. У меня настала амнезия. От собственного бессилия хотелось кричать.

– Огнев, значит так. Пока что это все. Сейчас можете ехать в гостиницу, отдыхать, мыться, ужинать. Все за наш счет. Заказывай, что хочешь. Выпивать не желательно. Завтра в десять утра тебя осмотрит врач, затем психиатр. После этого будет еще несколько допросов. Так надо. Ты уж прости. Но сам понимаешь. В плену ты у нас не в соседнем доме сидел.

– Понимаю, товарищ генерал. Сколько нужно допросов, столько и проводите!

Я нервно прислушиваюсь к голосу. И хочу поймать фальшь, хочу вот где-нибудь зацепиться и…И ничего. Голос мне кажется знакомым. Черт. Надо искать видеозаписи. Там никто и ничего не подделает. Но я вдруг вспомнила, что все старое видео было в коробке и…я сожгла эту коробку. В один из дней, когда у меня была истерика, я сожгла, потому что так сильно боялась их посмотреть.

– Знаю-знаю. Исполнительный, честный, прямой. Не хватает сейчас в армии таких, как ты. Ох, как не хватает. Но, думаю, вернешься и еще послужишь Отечеству. Все. Идемте. Вас отвезут к отелю, и завтра без пятнадцати десять прибудет машина.

Может быть, автоответчик на его сотовом. Там записано его голосом. Надо найти и послушать.

– Пошли, я взял твое пальто из кабинета.

Подал мне руку, и я увидела, что обгорела вся ладонь и подушечки пальцев. И как они хотели проверить отпечатки, если их нет?

– Можешь не браться, не настаиваю! – одернул руку и, набросив пальто мне на плечи, пошел вперед по ступенькам. Только сейчас я заметила, что он хромает. Сильно хромает на левую ногу. Пошла следом, выдыхая и чувствуя, как сильно пылают щеки. Внутри меня не было ясного ответа, кто этот человек. Я не могла ни признать его, ни окончательно сказать, что это самозванец. Ничего более ужасного я в своей жизни не испытывала.

В машине он сел рядом со мной. Заговорить больше не пытался. Смотрел куда-то впереди себя.

А я украдкой смотрела на него и судорожно сжимала руки, пока вдруг не заметила, как он щелкает пальцами. Быстро-быстро. Как будто перебирает ими.

– Что ты делаешь?

– В смысле?

– Вот это пальцами…

– Вот так?

Показал, перебирая у меня перед носом и усмехаясь.

– Да.


– Я так делаю, когда нервничаю. Еще с детства. А ты глазастая!

– Ты нервничаешь?

– Нервничаю.

– Почему?

– Потому что собираюсь прямо сейчас поцеловать тебя.

Мы были знакомы всего лишь час. Час, но я уже знала, что схожу от него с ума. Весь остаток ночи мы до одури целовались на скамейке, а утром он уехал в часть, и я думала, мы никогда больше не увидимся. Я ошибалась. Он приехал через неделю и ждал меня весь день на улице, потому что не знал в какой квартире я живу.

Обожжённые пальцы продолжали двигаться в одном и том же повторяющемся жесте. Знакомом мне жесте. Я тяжело выдохнула и отвернулась к окну.

Даже в своих самых диких мечтах о том, что было бы, если бы он воскрес, я не представляла настолько ужасной встречи.

В номер мы поднялись сами. Там все было украшено свечами и лепестками роз. И от неловкости мне хотелось провалиться сквозь землю. А еще мне было дико оставаться с ним наедине. И от страха у меня перехватывало дыхание.

Когда дверь за нами закрылась, он вдруг швырнул сумку на пол, схватил меня за плечи и придавил к стене. Нависая надо мной и почти касаясь лбом моего лба.

– Ну, что, Огнева? Ждала меня? Или уже нашла себе замену? Я, случайно, не испортил тебе жизнь своим появлением?





Глава 5





Вблизи его глаза кажутся яркими, блестящими и очень глубокими. Как будто я в них ныряю, как в океан, и не могу выплыть. Меня тянет ко дну. Хочется оттолкнуть и в то же время не хочется. Если…а если я ошибаюсь, и это мой Сергей…как я его вот так по-скотски? Сколько сомнений. Они меня раздирают на куски, смешиваются с осколками воспоминаний и режут меня до мяса. Мне больно. Мне ужасно больно от каждого жеста, слова, взгляда. Потому что я не знаю – настоящие ли они…Как же мне хочется поверить, что да, но…что-то не дает, что-то держит и сдавливает горло, нашептывая жутким и хриплым голосом «это не ОН…не верь. Ты же чувствуешь, что это не ОН».

– Семь лет назад…я похоронила своего мужа. Я не ждала. Я оплакивала. А жизнь мою…наверное…уже трудно чем-то испортить.

Хотела поднырнуть под его рукой, но он удержал за плечи. Жест знакомый, порывистый, сильный. Так что током по венам ударило. Так бывает, когда тебя твой мужчина трогает. Но я не готова и не могу признать его своим. Все еще живо то ощущение чужого…оно вкралось холодом в мозги и не дает сердцу зайтись от радости. «Первое ощущение самое верное….и ты об этом знаешь».

– Хватит оплакивать. Живой я. Не видишь? Присмотрись хорошенько. Живой. Нравится или нет, но факт остается фактом. Не признала…или не захотела признать, потом разберемся. Время еще будет. До хрена времени.

А внутри все больнее и больнее, как будто узнаю его, слова, голос, интонацию. Напор этот Огневский, яростный. Сердце колотится болезненно и отрывисто. Как будто обрывается с каждым ударом.

– Отворачиваешься…отворачивайся.

Руки разжал и отошел от меня, несколько шагов вглубь комнаты сделал. На стол бросил пачку сигарет, зажигалку. Стянул через голову свитер, принялся рубашку расстегивать. А я так и стою у двери. Хочется удрать, распахнуть ее и сломя голову броситься прочь. Но ноги вросли в пол.

Как завороженная жду, когда рубашку снимет. Там ведь…его тело. Татуировки, родинки…Я их помню. Они ведь там есть. Вот сейчас увижу, и все на свои места встанет. Стянул рубашку, а у меня горло перехватило, я даже за него рукой схватилась. Вся спина – жуткое месиво. Места живого нет. Одни шрамы. Громоздятся друг на друге разной степени давности. Какие там родинки…там молекулы не видно. От одной мысли, что кто-то вот так глумился над живым человеком, меня затошнило. Я даже представить себе не могла, что его били. Не просто били…с него кожу живьем сдирали.

Обернулся с рубашкой в руках. А у меня вся краска к лицу прилила. Стыдно стало, что вот так отталкиваю его. Обожгло этим стыдом щеки, и они зарделись.

– Мне сказали, сын у нас…

Дышать стало еще тяжелее. Согласиться, значит признать его…значит сказать, что Антон наш сын. То есть его. То есть ЭТОГО Сергея.

– Да, у меня есть сын.

Хмыкнул с горечью. Отвернулся, аккуратно сложил рубашку на стул рядом со свитером.

– Как назвала?

– Как хотел мой муж…

– Антошка, значит. Тоныч Огнев…Тебе ж не нравилось…Переступала через себя. Молодец.

Наклонился, ботинки стянул. А я смотрю на его тело вроде такое же сильное, поджарое. Но очень худое. Мышцы выделяются и сухожилия. Кажется, мяса совсем нет. А на плече…там должна быть татуировка. Ласточка над морем, и кусочек крыла слегка смазан. Сергей ее еще в армии сделал. Рассказывал, что пацан-салага, который татуху бил, по шее от одного из «дедов» как раз получил, и рука съехала, а у ласточки крыло смазалось. Я его…я по этой татуировке его опознавала. Господи! Как же с ума не сойти сегодня! Только плечо в тени, и мне ничего не видно.

– Я пойду помоюсь, вещи мне приготовь переодеться. Пожалуйста. Если не трудно.

Сказал, как отрезал, и в ванну пошел. Стало немного легче. Как будто он своим присутствием давил мне на мозги. И тесно с ним было, воздух спертый, наэлектризованный и, кажется, вот-вот рванет от этого напряжения. На сумку посмотрела. Она очень похожа на ту, с которой он уехал. Но где она тогда хранилась столько лет? Может быть, ее привезли…осталась в части? В любом случае он разрешил достать его вещи. Я с любопытством ринулась к сумке. Как будто именно там могла найти какие-то ответы на свои вопросы. А там тельняшка, пара трусов, носки, джинсы ношенные и полотенце. В кармашке змейку дернула, сунула руку и выдернула оттуда записную книжку, быстро открыла, а из середины выпала фотография, плавно приземлилась на пол.

Мне не нужно было ее переворачивать. Я знала, что это моя. Мною подписанная. Я в карман куртки положила, перед тем как он уехал. Тайком положила. Чтоб он не знал. Боялась – выбросит.

– Все семь лет прятал ее. Затер так, что лица твоего почти не видно.