Лена кивнула.

– Ага, приходил.

Миша подождал подробностей, но не дождался:

– Ну, расскажи. Что там у него?

– Мичурин, ничего я тебе не скажу. С ума сошёл? Врачебная этика.

– Ладно тебе. Я ж переживаю за свою работу, инструмент ему поправили, его ж теперь разрабатывать надо. В дело запускать, ты уж постарайся, такой агрегат пропадает.

– Мне не обязательно знать о его размерах, ладно?

– Не, ну там реально есть над чем работать, – развел руками Мичурин.

– Циник! – сказала Лена.

Подъехал лифт.

– Стойте, девчонки, деньги-то нужны? – уже в закрывающиеся двери лифта спросил Мичурин, залезая в карман.

– Не, хватает, – уезжая, отмахнулась Лена.

Мичурин проводил взглядом. В присутствии Лены он вёл себя как пацан. Если честно, ему хотелось, чтобы Машка рассказывала матери о том, что у него не переводятся «чики», он хотел заставить Лену ревновать, а она не ревновала. Мичурин был для Лены всего лишь отцом её ребенка.



Лена с дочкой вышли из новостройки, где жил Мичурин, и направились к метро.

– Вот блин! Папа тебе деньги предлагает, а ты отказываешься! Вот и купили бы машину! – завела свою пластинку дочка, заворачиваясь в шарф по самую макушку.

– Да тут идти-то десять минут, ходить – полезно, – бодро ответила Лена. – И вообще, я никого не хочу напрягать и не хочу никому быть должна.

– Так он не в долг же! Он был бы только рад! – возмутилась дочка. – Что ты за человек!

Лена молча чмокнула дочку в лоб, и они разбежались в противоположные линии метро.



На кладбище было тихо. Трое рабочих стояли кучкой, глядя на стоящего у могилы матери Мити. Наконец он сумел скопить и поставить ей новый памятник, из гранита, с рисованным портретом вместо фото. Но на картинке мама была совсем на себя не похожа. Почему Мите вечно не везло со сферой услуг? С тем, что в кафе холодное приносят, в прачечной отдают рваное, он привык. Но это был памятник маме, и оттого было досадно и горько.

– Что, нравится?

Мите не нравилось. Но он понимал, что глыба гранита – не чайник электрический, менять никто ничего не будет. А денег больше у него не было.

– Сколько? – просто спросил он.

– Полтос, как договаривались, – пожал плечами рабочий.

Но тут рабочего толкнул в бок рядом стоящий, что понаглей:

– Полтос за памятник, командир, и тридцаточка за работу.

Митя, который уже достал заготовленную пачку, замер.

– Мы же на пятьдесят за всё договорились.

– Не, это ты с горя видать попутал.

– И двадцатку за портрет. Восемьдесят это без портрета, – добавил наглый. – Это не нам. Художнику.

– Он у нас умелец, мать что девочка получилась, не хуже, чем в Эрмитаже, – поддержал второй.

– Это ещё мы тебе скидку сделали, хороший ты человек, – залакировал третий.

Митя вздохнул, покосился на портрет, с которого смотрела красивая и совсем непохожая на маму женщина, но полез в карман. Не устраивать же скандал с этими барыгами на её могиле. Не хотел, да и не умел.

– Сто лет стоять будет, не боись, – заверил первый. – Мамка родная, не чужой человек.

– Только б еще чутка накинуть, за грунт, грунт что зря, проседает, зараза, – успел вставить наглый.

– Коля, не нажимай на человека, – заступился первый.

Это у них была заученная партия.


– Не, ну можно и без присмотру, – легко согласился наглый, – только если памятник завалится – не наши проблемы.

– Тут глаз да глаз – только успевай поправляй, – поддержал второй.

Митя отдал всё, что было.

– У меня с собой больше нет.

Получив деньги, барыги отпустили по-доброму:

– Да не переживай, отдашь как сможешь, мы ж с пониманием.



Когда Митя шёл на маршрутку, главный барыга отслюнявил товарищам, и себя не забыл.

– А ну как не отдаст, – усомнился первый.

– Этот-то? Куда ж он денется, он же сюда каждый день таскается. Принесёт, как миленький, ещё извинится. Лошара, – припечатал наглый, прикуривая.

– Да сами лошары, можно было ещё полсотни накинуть, – заметил второй.

– Ну вы уж Бога побойтесь, – сказал совестливый, – хороший сын, матерь любит.

– Да ему баб ебать, а он всё к мамке, крепко видать прикрутила, мамаша, – хмыкнул наглый.

– Бедолага, – пожалел вслед Митю совестливый.



Митя залез в маршрутку. Он точно помнил, что мелочь должна была остаться. Под презрительным взглядом спешащих пассажиров и водителя он вывернул карманы и обнаружил в них лохматую дырку.

– Наверно, выпала.

На него смотрели устало и молча. Митя под их взглядами попятился и вылез, извинившись. Баба пожала плечами: чего сел? Раз денег нету – топай пешкарусом.



Маршрутка рванула с места, обдав Диму грязью. Он даже не выругался, как сделал бы любой на его месте. Неудачный день, сказал бы кто-то. Но неудачным был любой день Митеньки Ушакова.



Распрощавшись с дочкой в метро, Лена вернулась в офис. Пожилой дядька таки дождался. Ещё от двери она услышала его ворчание. «Николсон» изливался администратору.

– Ждут! Ждут, суки, когда я помру. А я им – выкусите!

– Всё-таки родные дети, что же вы про них так, – робко вставила Людмила Исааковна.

– А как есть, так и говорю! Сволочи! Ох! Опять! Аж искры с глаз, давление скачет. Всё из-за них!

– Чайку-чайку! – тут же пришла на помощь администратор.

– Да что вы мне всё свой чай суете? Я им уже по горло сыт! Где это ваша психологичка уже?!

На этих словах вошла Лена, извинившись, не столько перед мужиком, сколько перед администратором. Лена открыла дверь своего кабинета, освобождая Людмилу Исааковну от его компании.



В кабинете первым делом «Николсон» заявил, что платить он ничего, конечно, не будет. Лена легко согласилась.

– Так какая у вас проблема, Валерий Фёдорович?

«Николсона» звали Валерий Фёдорович.

– Так я же говорю – давление скачет! Врач сказал: не нервничать, все от нервов, вот пропишите мне что-нибудь, антидепрессанты, или что там, от этих сволочей, чтоб я не реагировал.

– Я не выписываю лекарства, – с облегчением, что скоро избавится от посетителя, сказала Лена.

– Так а что ж сразу мне не сказали! Сидят тут, врачей из себя строят! Мошенники! Шарлатаны!

– Ну отчего же, я врач, вот диплом, пожалуйста. Но я лечу не лекарствами, а психотерапией.

– Ну так лечите! – приказал «Николсон».