Брат почему-то по этому поводу не переживал, удрал сначала в Питер, а потом и за границу. Оттуда его теперь не так-то просто достать. После похорон отца, Иван задержался всего на день, убедился, что Лёша присмотрит за мамой и сразу же улетел обратно в Германию. А ведь когда-то ещё в детстве именно Иван собирался продолжить дело отца. В живописном Комсомольском ему всегда нравилось и к городской жизни он не стремился. Алексей же ещё в старших классах заявил, что уедет за тридевять земель и ему никогда больше не придётся выращивать укроп для салата и курей для бульона, а знания о медоносах и болезнях пчёл он просто сотрёт из памяти.
А вышло всё вот так. Отец умер не внезапно, долго болел. Не жаловался и не требовал повышенного внимания, тихо угасал, глядя в окно на тихий опустевший сад, ощущая себя таким же засыпающим деревом. В один из солнечных осенних дней, он попросил сыновей приехать. Вот тогда и состоялся у них разговор.
Увидев в дверях растерянного Алексея, Евгений Прокопьевич подозвал его.
— Ты первый добрался. Как дорога?
Лёша сел на край кровати, коснулся сморщенной кожи на руке. Если раньше отец выглядел моложе своего паспортного возраста, благодаря ровной осанке и блеску в глазах, то теперь года догнали его, а болезнь превратила в старика.
— Доехал быстро. Ванька уже в Москве, завтра, наверное, приедет.
— Я как трутень, которому не суждено пережить зиму, — он перевёл взгляд на вишнёвый сад за окном, глубоко вздохнул. — Как пахнет жизнь. Мне не грустно уходить, я пожил достаточно. Жаль оставлять Полю. Она сама не справится.
— Я помогу маме.
— Лёш, — взгляд Евгения Прокопьевича стал жёстким, — ты должен быть тут. Это твоё место. И пасека, и сад — это всё твоё. Ванька уже не вернётся. Обещай, что не оставишь дом.
Алексей растерялся. Не хотел расстраивать отца, но и лгать не хотел. Молча кивнул.
Этим согласием он и загнал себя в угол. Мама знала об этом разговоре и уже миллион раз после смерти отца напомнила о его опрометчивом обещании. Он не хотел возвращаться, теперь ещё больше, чем месяц назад. Его тянуло в Москву.
Узнав от друга, что Марина в столице, он хотел броситься ей навстречу в тот же день. Метался, звонил в авиакассы, даже добрался до железнодорожного вокзала, но там остановился, буквально рухнул на скамью. Да, она в Москве и, если верить словам Даниила, одна, работает и живет там уже больше года. Но в их отношениях это ничего не меняет. Она его не любит и вряд ли когда-нибудь сможет ответить на его чувства взаимностью. Он осознавал это, но сердце рвалось к ней в глупой надежде, что он сможет её покорить, сможет влюбить в себя. А если нет, его любви хватит на двоих. Говорят же, что в паре один любит, а другой позволяет себя любить. Пусть она только позволит. Даже если в ней никогда не вспыхнет страсть, он постарается сделать её счастливой, перевернёт мир, чтобы она забыла того, кто её оставил. Алексей никогда не видел этого мифического мужчину, отвергнувшего Марину, но ненавидел его всем сердцем. Как можно было отказаться от этой колдовской русалки? Как?
В таком раздрае он бродил весь день. Сердце рвалось в Москву, а разум холодно твердил: тебя там не ждут, ты ей не нужен. Лучше бы он вообще не знал, что она в Москве и одинока. За четыре года почти свыкся мыслью, что она чужая и никогда не будет ему принадлежать. Хранил в памяти их единственную ночь, как драгоценный дар, постепенно его грусть стала светлой. А теперь всё сначала. Снова эти мысли, это отчаяние… Он сам себя ненавидел за эту ненормальную, больную любовь, пропитанную морской солью и горечью несбывшихся надежд.
Он брёл по улице, не замечая ни людей, ни дождь, по южному обычаю сдобренный шальной грозой. Со стороны Алексей напоминал сумасшедшего, сбежавшего из психиатрической лечебницы и забывшего, куда и для чего бежал. Прошло уже два дня с тех пор, как новость о Марине прижгла ему и без того изуродованное сердце, а он продолжал метаться, сохраняя при этом видимость инертного спокойствия. Костя если и заметил, что с другом творится что-то неладное, не лез с советами и не пытался раскрутить на задушевную беседу. Да и Леру умудрился удержать от расспросов.
Вот и сегодня утром пришлось улизнуть из квартиры. Воскресенье началось с хихиканья и вполне узнаваемых звуков за стеной. Решив не смущать влюблённую парочку, Алексей быстро привёл себя в порядок, натянул первую попавшуюся свежую футболку, джинсы и вышел на улицу. Почти сразу желудок напомнил, что он не позавтракал, пришлось искать какое-нибудь приличное кафе, где можно выпить кофе без угрозы для здоровья.
Он пошёл на запах выпечки, почти сразу наткнулся на кондитерскую с открытой террасой, выходящей прямо на тротуар. Невысокий заборчик чисто символически ограждал кафешку от улицы. По краю полосатого тента свисали кашпо с неестественно яркими растениями. Немногочисленность посетителей настораживала, но искать другое место для завтрака не хотелось, да и аппетит разыгрался не на шутку. Алексей занял столик у белого заборчика, сразу же заказал крепкий кофе. Немного подумав, решил позавтракать плотнее и добавил к заказу яблочный штрудель и мороженое.
Через два столика от него расположилась шумная компания. Они громко смеялись, о чём-то спорили, постоянно обращали на себя внимание. Только одна девушка вела себя вполне прилично и регулярно одёргивала излишне оживлённых друзей. Красивая, светловолосая, удивительно аристократичная, будто выпала из прошлого века в нынешний и до сих пор не может сродниться с реальностью.
Безобразней всех вела себя девушка с ярко-зелёными волосами. Она раскачивалась на стуле, закинув ноги на угловую тумбу. Отломила кусок булочки и кинула в парня, сидящего напротив неё. Тот попытался поймать съедобный снаряд ртом, но вместо этого едва не упал вместе со стулом на спину. Несостоявшееся падение вызвало новый приступ хохота.
Алексей невольно улыбнулся. Их незамутненное взрослыми проблемами искреннее веселье выплеснулось наружу и зацепило его остров одиночества. Отпало желание смотреть на них свысока и осуждать. На какое-то время смех утих, послышался приглушенный шёпот. Они подозвали официантку, расплатились за свой скудный заказ и покинули кондитерскую. Правда не прошло и пяти минут, как зеленоволосая особа вернулась.
Сначала Алексей решил, что она что-то забыла. Но девушка обошла столик, который они занимали ранее, и двинулась в его сторону. Замерла, держась за спинку стула. Вперив в него светло-карий взгляд, рассматривала излишне пристально, с какой-то въедливой тщательностью, без тени смущения или симпатии.
Алексей опустил чашку с кофе и ответил на её бесстыжее внимание таким же прямым взглядом. Несмотря на неоново-зелёные волосы, торчащие в каком-то беспорядке, девчонка оказалась симпатичной. По бледной коже рассыпались редкие веснушки, скопившиеся в основном на скулах и носу, украшенном пирсингом-септум[1]. В прядях сверкнули серёжки, в левом ухе — три колечка. На предплечье руки, что лежала на спинке стула, из-под рукава выглядывала татуировка в виде парада планет.
Девушка резко отодвинула стул и села. Не представилась и не поздоровалась. Подтянула к себе его чашку кофе и отпила. Выглядело это бесцеремонное вторжение не просто невоспитанностью, а крайней степенью наглости. Но её, кажется, это не смущало, правда, дрожащие пальцы выдавали волнение, а щёки заметно заалели. Не так легко ей далось это безобразие, как она пыталась показать.
Нелька готова была провалиться сквозь землю от неловкости ситуации, в которую сама себя и загнала. Ох, и отомстит она потом Ялицким за их фантазию, а Витке, что та выбрала именно этого посетителя кафе. Нелька узнала его сразу, эти зеленющие глаза невозможно забыть. Неудивительно, что подруга выбрала этого мужчину, он притягивал взгляд, завораживал, его хотелось рассматривать и изучать.
Нелька сделала глоток и едва не выплюнула горький кофе. Кто вообще пьет такую бурду? Химикат какой-то для выведения пятен и отмывания унитазов. Официантка с подносом приблизилась к их столику, по Нельке скользнула недоумённым взглядом, молча оставила на столе тарелку с выпечкой и креманку с мороженым. Её-то Нелли и подвинула к себе. Взяла ложечку и воткнула в холодный шарик. Мужчина продолжал хранить молчание, но взгляд не отрывал, смотрел на неё, слегка приподняв брови. Нелька вздохнула и поднесла ложку ко рту. За десять минут опустошила посудину, только каким-то чудом умудрившись не подавиться под прицелом зелёных глаз. Облизав ложку, она положила её на блюдце, и придвинула штрудель.
Алексей наблюдал, как исчезает заказанная им еда с лёгким недоумением и любопытством. В подобную ситуацию он попал впервые. Девчонка выглядела вполне уверенной и довольной жизнью, и ела его завтрак с явным удовольствием, нарочно неторопливо. Нанизывала на вилку кусочек десерта и медленно отправляла его в рот. Слегка зажмуриваясь, демонстрировала блаженство.
Алексей подвинул к себе чашку с отвергнутым горьким кофе, отпил глоток и посмотрел на пустую тарелку с разводами карамельного соуса.
Нелли отложила вилку, вытерла губы салфеткой и широко улыбнулась. Штрудель она доела с трудом: объелась ещё на стадии поглощения мороженого. Мужчина молчал, не обвинял её, не бесновался, наоборот, едва заметно улыбался, правда на дне его глаз всё равно притаилась печать, та самая печаль, которую она смогла изобразить на портрете. Оказывается, его шевелюра не была тёмной, как показалось в прошлую встречу, когда он промок под дождём. Назвать его блондином тоже было бы не точно. В русых волосах проскальзывали светлые, почти белые пряди. Не равномерно, как бывает при окрашивании, а как-то бессистемно, где-то плотнее, где-то одинокими пятнышками. А ещё Нелли поняла, что он точно не её ровесник, вокруг глаз обозначились мелкие морщинки, да и само лицо с тёмной щетиной на подбородке, широкий разворот плеч принадлежали не юноше, а мужчине. Это открытие немного смутило Нелли.
Она поднялась и вышла из-за стола.
— Спасибо.
— На здоровье, — откликнулся Алексей, ожидая хоть каких-нибудь объяснений. Не дождался.
Девушка аккуратно задвинула стул, задорно улыбнулась, и, взмахнув зелёной шевелюрой, вышла из кафе. На тротуаре снова обернулась, подмигнула ему и послала воздушный поцелуй.
Алексей сидел перед пустыми тарелками с ополовиненной чашкой кофе и недоумевал. Наглая особа только что позавтракала за его счёт, а он её не остановил, даже замечание не сделал. Просто смотрел, как она ест.
4. Комсомольский
В воспоминаниях Алексея о юности в Комсомольском всегда присутствовала стойкая горечь. Ему казалось, что пасека и всё, что с ней связано, постоянно лишали свободного времени. А вот детство осталось в памяти пёстрыми всполохами и ощущением счастья. Для ребёнка, особенно мальчишки, Комсомольский представлялся настоящим раем, лучше любого Неверлэнда[1].
Вишнёвый сад, посаженный ещё дедом, выходил к Зелёному озеру, а за ним начинался небольшой, но самый настоящий лесок, где водились тетерева и зайцы, а зимой из глубины почерневшего леса раздавался волчий вой. Главной достопримечательностью по праву считался Лешачий овраг, в котором по слухам сгинули неопытные охотники и заплутавшие грибники, съеденные Лешаком. Местная страшилка периодически подтверждалась сводками о пропавших людях и не вернувшихся с пастбища коровами.
Для детей Комсомольский был сбывшейся мечтой о раздолье с привкусом опасности. Но в глазах старшеклассников посёлок выглядел не так привлекательно. Цивилизация здесь немного наследила, оставив после себя свет, воду и газовое отопление, но ночные клубы, сетевые магазины и популярные кафе быстрого питания сюда не добрались. Досуг не отличался разнообразием. У девочек был выбор между библиотечным кружком и танцевальным. Мальчики занимались в единственной спортивной секции при школе — карате, а на заросшем стадионе — чем-то, похожим на футбол. Тренера не было, справлялись сами. Так как правила трактовали по-своему, футбол периодически переходил в тренировку по восточным единоборствам, а ими, за неимением выбора, владели многие.
Когда Алексей заканчивал десятый класс, в Комсомольском случился кризис. Люди повально уезжали, продавали дома, а если не удавалось избавиться от жилья, просто заколачивали окна и двери до лучших времён. Половина посёлка просто вымерла, превратившись в кладбище брошенных домов. Природа воспользовалась беспечностью людей и начала наступать на цивилизацию, превращая Комсомольский в сказочную позабытую страну на краю света. Не верилось, что всего в двадцати километрах находится город, куда и подались жители исчезающего посёлка.
Родители Алексея будто и не заметили перемен. Городские блага их совершенно не интересовали. Им хватало своего обширного подворья, вишнёвого сада и пасеки. Крепкий каменный дом на высоком фундаменте заканчивали строить, когда Алексей ходил в начальную школу. А мансарда так и осталась в черновой отделке, обработанные олифой балки и шершавый деревянный пол не знали покраски.
Имея возможность наблюдать рассвет на берегу озера и дышать ароматным чистым воздухом, родители Алексея чувствовали себя вполне счастливыми.
Алексей хорошо запомнил день, когда его впервые посетила мысль сбежать из Комсомольского.
Отец разбудил его рано. Ваня ещё лежал в кровати, накрывшись одеялом с головой, и бухтел, что никуда не поедет и будет спать все выходные.
Евгений Прокопьевич осуждающе покачал головой.
— Опять допоздна по посёлку шатался или в заброшках сидел?
Алексей умылся и оделся под отцовское ворчание. Ваня никогда не вставал без борьбы, всегда отвоевывал себе пару минут, а когда поднимался, ещё полчаса напоминал примитивного голема, не способного мыслить и разговаривать.
Алексей зашёл на кухню.
— Доброе утро, мам.
Полина Степановна сосредоточено отсчитывала капли корвалола, поэтому ответила не сразу. В комнате витал узнаваемый запах лекарств, который Ваня называл запахом пенсионеров. Их родители пенсионерами и были. Ваню они долго вымаливали у Бога, а когда уже смирились, что детей у них не будет, в сорок три года Полина Степановна забеременела. Лёша родился спустя пару лет и был ещё большей неожиданностью. Так получилось, что между детьми и родителями оказалась пропасть даже не в одно поколение. Становясь старше, Лёша начал замечать, что у его одноклассников мамы выглядят моложе, а холодильник не похож на филиал аптеки.
— Доброе утро, Алёша, — Полина Степановна выпила капли, чуть скривилась. — Отец уже в саду.
Алексей быстро позавтракал и переоделся для поездки, вышел на улицу. На ступеньках чуть приостановился, вдохнул свежий будоражащий воздух. Казалось, солнечный свет такой плотный, что его можно есть, Алексей на самом деле открыл рот и высунул язык. Во рту стало горячо и сладко.
Весна была поздней, только пару дней назад из омшаника вынесли ульи, чтобы пчёлки смогли делать первые облёты в поисках одуванчиков и яблоневого цвета. Вишнёвый сад чуть с опозданием приоделся в бледно-розовый наряд и благоухал на все подворье. На ночь пчёлам ещё давали подкормку, но они деловито и активно отстраивали новые рамки и разведывали расположение медоносов. Поилки заполняли тёплой подсоленной водой.
За забором прошуршали шаги, Алексей открыл глаза, почувствовав себя неловко, будто его застали за чем-то слишком личным. Нашёл взглядом соседку и одновременно одноклассницу.
— Привет, Ириш.
— Доброе утро, — она смотрела на него пристально. Последнее время завела себе такой взгляд, от которого хотелось спрятаться. А так как жила через забор, спрятаться хотелось всё чаще. — Идёшь на день рождения к Жорику?
Алексей нахмурился, бросил взгляд через плечо на открытую дверь.
— Не могу. Просто не успею. Мы за пакетами едем в Сосновку, а потом будем пчёл переселять. Я папе обещал, ещё до того, как Жорик затеял празднование в городе.
Ира заметно расстроилась. Без Лёшки эта гулянка ей и даром была не нужна. Сосед недавно стал объектом её первых неловких попыток соблазнения, но словно не догадывался, насколько нравится девчонкам, а ей в особенности.
— А без тебя не справятся? Пусть Ванька помогает.
— Ванька тоже едет. Отец рассчитывает осмотреть пасеку продавца, побеседовать. Он раньше не имел с ним дела, хочет убедиться, что пчёлки хороши, чистокровные и здоровые. Затеял купить тридцать пакетов. А потом пчёлам ещё нужно будет сделать облёт, и каждую семью переселить в дадан[2]. На это точно весь день уйдёт. Хорошо, если управимся до вечера.
— Пусть моего возьмёт в помощь. Он бы тоже прикупил парочку пакетов. Если что, мы в четыре выезжаем от дома Жорика. Его отец повезёт нас на своей машине. Может, успеешь?
Алексей вздохнул. Ему хотелось в город на празднование именин в кафе, но отказаться от поездки в Сосновку он не мог. Дал слово отцу и понимал, что его помощь необходима. С его стороны отказ выглядел бы малодушием.
— Нет, Ир. Не могу. Как-нибудь в другой раз.
— Ну, а завтра? Завтра же воскресенье, — не сдавалась девушка. — Нельзя на день позже поехать? И всё успеешь: и на день рождения, и в Сосновку.
Алексей взлохматил двухцветную шевелюру.
— Завтра мы в церковь идём.
— А-а-а, понятно, — протянула Ира.
У взрослых развлечений в Комсомольском было ещё меньше, чем у молодёжи, и самым популярным стала религия. Для многих воскресные служения были незыблемой традицией, привычкой и возможностью обменяться новостями. Полина Степановна этот обычай чтила. Алексей вырос с осознанием того, что Бог видит каждый его шаг, читает в его душе самые сокровенные мысли, в том числе самые неприличные. А их последнее время стало очень много. Это ощущение пристального наблюдения его жутко нервировало, он так и не смог перенять набожность родителей, и соблюдал посты только для видимости.
Из дома вышел Ваня, широко улыбнулся соседке. Для него симпатия к младшему брату не была секретом, он уже не раз подшучивал над Ирой по этому поводу.
— Привет. Ты тут с ночи, что ли, Лёху караулишь? Маньячка.
Ира покраснела до самой светлой чёлки, гневно сверкнула глазами.
— Тебя забыла спросить, можно ли мне около своего забора ходить. Это наш участок, между прочим. Где хочу, там и хожу.
Ваня подмигнул Ире. Дразнить соседку ему явно нравилось.
А вышло всё вот так. Отец умер не внезапно, долго болел. Не жаловался и не требовал повышенного внимания, тихо угасал, глядя в окно на тихий опустевший сад, ощущая себя таким же засыпающим деревом. В один из солнечных осенних дней, он попросил сыновей приехать. Вот тогда и состоялся у них разговор.
Увидев в дверях растерянного Алексея, Евгений Прокопьевич подозвал его.
— Ты первый добрался. Как дорога?
Лёша сел на край кровати, коснулся сморщенной кожи на руке. Если раньше отец выглядел моложе своего паспортного возраста, благодаря ровной осанке и блеску в глазах, то теперь года догнали его, а болезнь превратила в старика.
— Доехал быстро. Ванька уже в Москве, завтра, наверное, приедет.
— Я как трутень, которому не суждено пережить зиму, — он перевёл взгляд на вишнёвый сад за окном, глубоко вздохнул. — Как пахнет жизнь. Мне не грустно уходить, я пожил достаточно. Жаль оставлять Полю. Она сама не справится.
— Я помогу маме.
— Лёш, — взгляд Евгения Прокопьевича стал жёстким, — ты должен быть тут. Это твоё место. И пасека, и сад — это всё твоё. Ванька уже не вернётся. Обещай, что не оставишь дом.
Алексей растерялся. Не хотел расстраивать отца, но и лгать не хотел. Молча кивнул.
Этим согласием он и загнал себя в угол. Мама знала об этом разговоре и уже миллион раз после смерти отца напомнила о его опрометчивом обещании. Он не хотел возвращаться, теперь ещё больше, чем месяц назад. Его тянуло в Москву.
Узнав от друга, что Марина в столице, он хотел броситься ей навстречу в тот же день. Метался, звонил в авиакассы, даже добрался до железнодорожного вокзала, но там остановился, буквально рухнул на скамью. Да, она в Москве и, если верить словам Даниила, одна, работает и живет там уже больше года. Но в их отношениях это ничего не меняет. Она его не любит и вряд ли когда-нибудь сможет ответить на его чувства взаимностью. Он осознавал это, но сердце рвалось к ней в глупой надежде, что он сможет её покорить, сможет влюбить в себя. А если нет, его любви хватит на двоих. Говорят же, что в паре один любит, а другой позволяет себя любить. Пусть она только позволит. Даже если в ней никогда не вспыхнет страсть, он постарается сделать её счастливой, перевернёт мир, чтобы она забыла того, кто её оставил. Алексей никогда не видел этого мифического мужчину, отвергнувшего Марину, но ненавидел его всем сердцем. Как можно было отказаться от этой колдовской русалки? Как?
В таком раздрае он бродил весь день. Сердце рвалось в Москву, а разум холодно твердил: тебя там не ждут, ты ей не нужен. Лучше бы он вообще не знал, что она в Москве и одинока. За четыре года почти свыкся мыслью, что она чужая и никогда не будет ему принадлежать. Хранил в памяти их единственную ночь, как драгоценный дар, постепенно его грусть стала светлой. А теперь всё сначала. Снова эти мысли, это отчаяние… Он сам себя ненавидел за эту ненормальную, больную любовь, пропитанную морской солью и горечью несбывшихся надежд.
Он брёл по улице, не замечая ни людей, ни дождь, по южному обычаю сдобренный шальной грозой. Со стороны Алексей напоминал сумасшедшего, сбежавшего из психиатрической лечебницы и забывшего, куда и для чего бежал. Прошло уже два дня с тех пор, как новость о Марине прижгла ему и без того изуродованное сердце, а он продолжал метаться, сохраняя при этом видимость инертного спокойствия. Костя если и заметил, что с другом творится что-то неладное, не лез с советами и не пытался раскрутить на задушевную беседу. Да и Леру умудрился удержать от расспросов.
Вот и сегодня утром пришлось улизнуть из квартиры. Воскресенье началось с хихиканья и вполне узнаваемых звуков за стеной. Решив не смущать влюблённую парочку, Алексей быстро привёл себя в порядок, натянул первую попавшуюся свежую футболку, джинсы и вышел на улицу. Почти сразу желудок напомнил, что он не позавтракал, пришлось искать какое-нибудь приличное кафе, где можно выпить кофе без угрозы для здоровья.
Он пошёл на запах выпечки, почти сразу наткнулся на кондитерскую с открытой террасой, выходящей прямо на тротуар. Невысокий заборчик чисто символически ограждал кафешку от улицы. По краю полосатого тента свисали кашпо с неестественно яркими растениями. Немногочисленность посетителей настораживала, но искать другое место для завтрака не хотелось, да и аппетит разыгрался не на шутку. Алексей занял столик у белого заборчика, сразу же заказал крепкий кофе. Немного подумав, решил позавтракать плотнее и добавил к заказу яблочный штрудель и мороженое.
Через два столика от него расположилась шумная компания. Они громко смеялись, о чём-то спорили, постоянно обращали на себя внимание. Только одна девушка вела себя вполне прилично и регулярно одёргивала излишне оживлённых друзей. Красивая, светловолосая, удивительно аристократичная, будто выпала из прошлого века в нынешний и до сих пор не может сродниться с реальностью.
Безобразней всех вела себя девушка с ярко-зелёными волосами. Она раскачивалась на стуле, закинув ноги на угловую тумбу. Отломила кусок булочки и кинула в парня, сидящего напротив неё. Тот попытался поймать съедобный снаряд ртом, но вместо этого едва не упал вместе со стулом на спину. Несостоявшееся падение вызвало новый приступ хохота.
Алексей невольно улыбнулся. Их незамутненное взрослыми проблемами искреннее веселье выплеснулось наружу и зацепило его остров одиночества. Отпало желание смотреть на них свысока и осуждать. На какое-то время смех утих, послышался приглушенный шёпот. Они подозвали официантку, расплатились за свой скудный заказ и покинули кондитерскую. Правда не прошло и пяти минут, как зеленоволосая особа вернулась.
Сначала Алексей решил, что она что-то забыла. Но девушка обошла столик, который они занимали ранее, и двинулась в его сторону. Замерла, держась за спинку стула. Вперив в него светло-карий взгляд, рассматривала излишне пристально, с какой-то въедливой тщательностью, без тени смущения или симпатии.
Алексей опустил чашку с кофе и ответил на её бесстыжее внимание таким же прямым взглядом. Несмотря на неоново-зелёные волосы, торчащие в каком-то беспорядке, девчонка оказалась симпатичной. По бледной коже рассыпались редкие веснушки, скопившиеся в основном на скулах и носу, украшенном пирсингом-септум[1]. В прядях сверкнули серёжки, в левом ухе — три колечка. На предплечье руки, что лежала на спинке стула, из-под рукава выглядывала татуировка в виде парада планет.
Девушка резко отодвинула стул и села. Не представилась и не поздоровалась. Подтянула к себе его чашку кофе и отпила. Выглядело это бесцеремонное вторжение не просто невоспитанностью, а крайней степенью наглости. Но её, кажется, это не смущало, правда, дрожащие пальцы выдавали волнение, а щёки заметно заалели. Не так легко ей далось это безобразие, как она пыталась показать.
Нелька готова была провалиться сквозь землю от неловкости ситуации, в которую сама себя и загнала. Ох, и отомстит она потом Ялицким за их фантазию, а Витке, что та выбрала именно этого посетителя кафе. Нелька узнала его сразу, эти зеленющие глаза невозможно забыть. Неудивительно, что подруга выбрала этого мужчину, он притягивал взгляд, завораживал, его хотелось рассматривать и изучать.
Нелька сделала глоток и едва не выплюнула горький кофе. Кто вообще пьет такую бурду? Химикат какой-то для выведения пятен и отмывания унитазов. Официантка с подносом приблизилась к их столику, по Нельке скользнула недоумённым взглядом, молча оставила на столе тарелку с выпечкой и креманку с мороженым. Её-то Нелли и подвинула к себе. Взяла ложечку и воткнула в холодный шарик. Мужчина продолжал хранить молчание, но взгляд не отрывал, смотрел на неё, слегка приподняв брови. Нелька вздохнула и поднесла ложку ко рту. За десять минут опустошила посудину, только каким-то чудом умудрившись не подавиться под прицелом зелёных глаз. Облизав ложку, она положила её на блюдце, и придвинула штрудель.
Алексей наблюдал, как исчезает заказанная им еда с лёгким недоумением и любопытством. В подобную ситуацию он попал впервые. Девчонка выглядела вполне уверенной и довольной жизнью, и ела его завтрак с явным удовольствием, нарочно неторопливо. Нанизывала на вилку кусочек десерта и медленно отправляла его в рот. Слегка зажмуриваясь, демонстрировала блаженство.
Алексей подвинул к себе чашку с отвергнутым горьким кофе, отпил глоток и посмотрел на пустую тарелку с разводами карамельного соуса.
Нелли отложила вилку, вытерла губы салфеткой и широко улыбнулась. Штрудель она доела с трудом: объелась ещё на стадии поглощения мороженого. Мужчина молчал, не обвинял её, не бесновался, наоборот, едва заметно улыбался, правда на дне его глаз всё равно притаилась печать, та самая печаль, которую она смогла изобразить на портрете. Оказывается, его шевелюра не была тёмной, как показалось в прошлую встречу, когда он промок под дождём. Назвать его блондином тоже было бы не точно. В русых волосах проскальзывали светлые, почти белые пряди. Не равномерно, как бывает при окрашивании, а как-то бессистемно, где-то плотнее, где-то одинокими пятнышками. А ещё Нелли поняла, что он точно не её ровесник, вокруг глаз обозначились мелкие морщинки, да и само лицо с тёмной щетиной на подбородке, широкий разворот плеч принадлежали не юноше, а мужчине. Это открытие немного смутило Нелли.
Она поднялась и вышла из-за стола.
— Спасибо.
— На здоровье, — откликнулся Алексей, ожидая хоть каких-нибудь объяснений. Не дождался.
Девушка аккуратно задвинула стул, задорно улыбнулась, и, взмахнув зелёной шевелюрой, вышла из кафе. На тротуаре снова обернулась, подмигнула ему и послала воздушный поцелуй.
Алексей сидел перед пустыми тарелками с ополовиненной чашкой кофе и недоумевал. Наглая особа только что позавтракала за его счёт, а он её не остановил, даже замечание не сделал. Просто смотрел, как она ест.
4. Комсомольский
В воспоминаниях Алексея о юности в Комсомольском всегда присутствовала стойкая горечь. Ему казалось, что пасека и всё, что с ней связано, постоянно лишали свободного времени. А вот детство осталось в памяти пёстрыми всполохами и ощущением счастья. Для ребёнка, особенно мальчишки, Комсомольский представлялся настоящим раем, лучше любого Неверлэнда[1].
Вишнёвый сад, посаженный ещё дедом, выходил к Зелёному озеру, а за ним начинался небольшой, но самый настоящий лесок, где водились тетерева и зайцы, а зимой из глубины почерневшего леса раздавался волчий вой. Главной достопримечательностью по праву считался Лешачий овраг, в котором по слухам сгинули неопытные охотники и заплутавшие грибники, съеденные Лешаком. Местная страшилка периодически подтверждалась сводками о пропавших людях и не вернувшихся с пастбища коровами.
Для детей Комсомольский был сбывшейся мечтой о раздолье с привкусом опасности. Но в глазах старшеклассников посёлок выглядел не так привлекательно. Цивилизация здесь немного наследила, оставив после себя свет, воду и газовое отопление, но ночные клубы, сетевые магазины и популярные кафе быстрого питания сюда не добрались. Досуг не отличался разнообразием. У девочек был выбор между библиотечным кружком и танцевальным. Мальчики занимались в единственной спортивной секции при школе — карате, а на заросшем стадионе — чем-то, похожим на футбол. Тренера не было, справлялись сами. Так как правила трактовали по-своему, футбол периодически переходил в тренировку по восточным единоборствам, а ими, за неимением выбора, владели многие.
Когда Алексей заканчивал десятый класс, в Комсомольском случился кризис. Люди повально уезжали, продавали дома, а если не удавалось избавиться от жилья, просто заколачивали окна и двери до лучших времён. Половина посёлка просто вымерла, превратившись в кладбище брошенных домов. Природа воспользовалась беспечностью людей и начала наступать на цивилизацию, превращая Комсомольский в сказочную позабытую страну на краю света. Не верилось, что всего в двадцати километрах находится город, куда и подались жители исчезающего посёлка.
Родители Алексея будто и не заметили перемен. Городские блага их совершенно не интересовали. Им хватало своего обширного подворья, вишнёвого сада и пасеки. Крепкий каменный дом на высоком фундаменте заканчивали строить, когда Алексей ходил в начальную школу. А мансарда так и осталась в черновой отделке, обработанные олифой балки и шершавый деревянный пол не знали покраски.
Имея возможность наблюдать рассвет на берегу озера и дышать ароматным чистым воздухом, родители Алексея чувствовали себя вполне счастливыми.
Алексей хорошо запомнил день, когда его впервые посетила мысль сбежать из Комсомольского.
Отец разбудил его рано. Ваня ещё лежал в кровати, накрывшись одеялом с головой, и бухтел, что никуда не поедет и будет спать все выходные.
Евгений Прокопьевич осуждающе покачал головой.
— Опять допоздна по посёлку шатался или в заброшках сидел?
Алексей умылся и оделся под отцовское ворчание. Ваня никогда не вставал без борьбы, всегда отвоевывал себе пару минут, а когда поднимался, ещё полчаса напоминал примитивного голема, не способного мыслить и разговаривать.
Алексей зашёл на кухню.
— Доброе утро, мам.
Полина Степановна сосредоточено отсчитывала капли корвалола, поэтому ответила не сразу. В комнате витал узнаваемый запах лекарств, который Ваня называл запахом пенсионеров. Их родители пенсионерами и были. Ваню они долго вымаливали у Бога, а когда уже смирились, что детей у них не будет, в сорок три года Полина Степановна забеременела. Лёша родился спустя пару лет и был ещё большей неожиданностью. Так получилось, что между детьми и родителями оказалась пропасть даже не в одно поколение. Становясь старше, Лёша начал замечать, что у его одноклассников мамы выглядят моложе, а холодильник не похож на филиал аптеки.
— Доброе утро, Алёша, — Полина Степановна выпила капли, чуть скривилась. — Отец уже в саду.
Алексей быстро позавтракал и переоделся для поездки, вышел на улицу. На ступеньках чуть приостановился, вдохнул свежий будоражащий воздух. Казалось, солнечный свет такой плотный, что его можно есть, Алексей на самом деле открыл рот и высунул язык. Во рту стало горячо и сладко.
Весна была поздней, только пару дней назад из омшаника вынесли ульи, чтобы пчёлки смогли делать первые облёты в поисках одуванчиков и яблоневого цвета. Вишнёвый сад чуть с опозданием приоделся в бледно-розовый наряд и благоухал на все подворье. На ночь пчёлам ещё давали подкормку, но они деловито и активно отстраивали новые рамки и разведывали расположение медоносов. Поилки заполняли тёплой подсоленной водой.
За забором прошуршали шаги, Алексей открыл глаза, почувствовав себя неловко, будто его застали за чем-то слишком личным. Нашёл взглядом соседку и одновременно одноклассницу.
— Привет, Ириш.
— Доброе утро, — она смотрела на него пристально. Последнее время завела себе такой взгляд, от которого хотелось спрятаться. А так как жила через забор, спрятаться хотелось всё чаще. — Идёшь на день рождения к Жорику?
Алексей нахмурился, бросил взгляд через плечо на открытую дверь.
— Не могу. Просто не успею. Мы за пакетами едем в Сосновку, а потом будем пчёл переселять. Я папе обещал, ещё до того, как Жорик затеял празднование в городе.
Ира заметно расстроилась. Без Лёшки эта гулянка ей и даром была не нужна. Сосед недавно стал объектом её первых неловких попыток соблазнения, но словно не догадывался, насколько нравится девчонкам, а ей в особенности.
— А без тебя не справятся? Пусть Ванька помогает.
— Ванька тоже едет. Отец рассчитывает осмотреть пасеку продавца, побеседовать. Он раньше не имел с ним дела, хочет убедиться, что пчёлки хороши, чистокровные и здоровые. Затеял купить тридцать пакетов. А потом пчёлам ещё нужно будет сделать облёт, и каждую семью переселить в дадан[2]. На это точно весь день уйдёт. Хорошо, если управимся до вечера.
— Пусть моего возьмёт в помощь. Он бы тоже прикупил парочку пакетов. Если что, мы в четыре выезжаем от дома Жорика. Его отец повезёт нас на своей машине. Может, успеешь?
Алексей вздохнул. Ему хотелось в город на празднование именин в кафе, но отказаться от поездки в Сосновку он не мог. Дал слово отцу и понимал, что его помощь необходима. С его стороны отказ выглядел бы малодушием.
— Нет, Ир. Не могу. Как-нибудь в другой раз.
— Ну, а завтра? Завтра же воскресенье, — не сдавалась девушка. — Нельзя на день позже поехать? И всё успеешь: и на день рождения, и в Сосновку.
Алексей взлохматил двухцветную шевелюру.
— Завтра мы в церковь идём.
— А-а-а, понятно, — протянула Ира.
У взрослых развлечений в Комсомольском было ещё меньше, чем у молодёжи, и самым популярным стала религия. Для многих воскресные служения были незыблемой традицией, привычкой и возможностью обменяться новостями. Полина Степановна этот обычай чтила. Алексей вырос с осознанием того, что Бог видит каждый его шаг, читает в его душе самые сокровенные мысли, в том числе самые неприличные. А их последнее время стало очень много. Это ощущение пристального наблюдения его жутко нервировало, он так и не смог перенять набожность родителей, и соблюдал посты только для видимости.
Из дома вышел Ваня, широко улыбнулся соседке. Для него симпатия к младшему брату не была секретом, он уже не раз подшучивал над Ирой по этому поводу.
— Привет. Ты тут с ночи, что ли, Лёху караулишь? Маньячка.
Ира покраснела до самой светлой чёлки, гневно сверкнула глазами.
— Тебя забыла спросить, можно ли мне около своего забора ходить. Это наш участок, между прочим. Где хочу, там и хожу.
Ваня подмигнул Ире. Дразнить соседку ему явно нравилось.