– Они меченые, что ли? – вдруг догадался я.
– Ну и нюх у тебя! Таких, как ты, мимо училища грех пропускать. Была бы прямая дорога в легавые, жаль, здоровье подкачало. Сыскарь ты от бога. Деньги действительно меченые. Без обид только давай. Проверить мы должны были.
– Какие могут быть обиды! Я же понимаю – работа у вас такая. Фёдора Владимировича на золоте взяли?
– Да, прямо на незаконном прииске. Около двух килограммов золота за лето он с бригадой там намыл.
Так мне досадно что-то стало. Я же эти деньги на кладбище отложил и только потому не расплатился ими с Самуилом Яковлевичем. А расплатился бы? Тот понял, что я меченую куклу подсунул, и что сделал бы? Либо убил, либо подставил. Стукнул куда надо о проданных шмотках, дальше крутись, как вошь на сковородке. Сволочь Крюков, дай-ка я тебе гадость в обратку кину.
– Мая рыдать. Мая плакать. Такие большие дяди, с такими большими красивыми погонами, а в сказки до сих пор верят.
– Ну-ка, ну-ка… Ты про что?
– В магазине грамм золота десять рублей стоит. Значит, песок не больше пяти. Старателям дадут максимум половину цены, считаем два рубля за один грамм. Два кило – четыре тысячи. Это только для материка деньги большие. Нормальный работяга в поселке летом меньше штуки в месяц не зарабатывает. А тут артель, человека три, если не пять, три-четыре месяца горбатилась без продыху, за свои деньги снарягу покупали, за свои ели-пили, ходили под статьей, и всего за четыре тысячи? Вам самим не смешно? У отчима разнорабочий в партии только ящики таскает да лопатой машет. С премией четыреста в месяц при жилье и кормёжке имеет. Про сезонников даже не говорю. Строители шабашат, за лето бригадой дом поднимают. Поинтересуйтесь, сколько совхоз им под расчёт платит? Причем чистые, честные деньги. А вы говорите, четыре тысячи на бригаду за лето! Не смешите мои тапочки! Они мне пятки щекотят!
– И ведь дело глаголет! Я под таким углом не смотрел. Постой! Может, жила уже пустая была?
– Значит, разбежались бы. Лето год кормит. Зачем мужикам зазря порожняки гонять? Они бы на икру рванули. Или на стройку. Нашли бы заработок. Выходит, часть золота спецом отложили, чтобы, коли будут неприятности, его нашли и дальше не искали, остальное где-нибудь прикопали.
– Ладно. Спросим. Где шлих перерабатывать могли?
– В поселке? Могла мама, но два-три грамма в день старателям мало, да и с первым отделом в комнате напротив долго не наработаешь. У нас в кооперативе мастерская с вытяжкой есть. Однако люди косяком ходят, и на химическую вонь в центре поселка народ мигом сбежится. В гараже вытяжки толком нет, опять же людей много. Мастерские в аэропорту и на заставе за колючкой, худо-бедно под надзором военных. Остаётся техничка в порту за Тайванем.
– Там тоже народ.
– На Тайване? Какой там народ?! Сезонники! Они или работают, или гулеванят, или спят. Им даже запах по барабану, рыбозавод рядом. Вонь от гниющих рыбьих кишок куда как ядрёней. Опять же, шлих перерабатывают осенью, когда сезонники уезжают.
– На всё у тебя ответ есть. А кто места для промысла старателям сдает, как думаешь?
– Кроме геологов, некому. Опять же, не все из них могут. Разве тот, кто на месте съёмку-разведку делал и точно знает, что золото есть. Нет? Тогда ищите тех, кто к отчетам доступ имел и долго их мог читать. Чтобы старателям было интересно, месторождение за сезон должно давать килограммов десять-пятнадцать рассыпного золота. Рядовой ходок-геолог не определит запас, знаний не хватит.
– Твой отец?
– Отчим? В теории может, на практике нет. Не в одиночку, во всяком случае. Золото не его профиль, он больше по углям. Поверьте, не выгораживаю, правду говорю. Опять же, лишних денег в семье не появлялось, а кто бесплатно жилу сдавать будет?
– На кого думаешь?
– Просто не знаю. Может, утечка не у нас, а в Питере. Или даже еще выше.
– Спасибо тебе. Хорошо поговорили. Есть о чем подумать. Только знаешь что? За деньгами все-таки сбегай, принеси. За них отчитываться положено.
– Ага. Бегу. Только вы тоже… Расписочку приготовьте. Для порядка. Вдруг ко мне придут с расспросами, а я им бумажку покажу.
20–26.11.1972
С момента смерти бывшего начальника хреноватые расклады пошли. Наш районный руководитель, Ваграм Ашотович, приехал, посмотрел, вроде нормально с делами, стал искать нового директора. Нашёл аж в Каменке. Кризько Вячеслав Чеславович. Пока сделали и. о., по результатам года могут утвердить. Свою жену, Ганну Кондратьевну, он поставил фотографом. Мы с Самуилом Яковлевичем ставку на двоих делили, теперь меня убрали. Минус пятьдесят рублей в месяц, несколько обидно даже. Только первые десять процентов выслуги лет получил, как деньги срезали. Ладно, переживу. Тем паче посвободней буду, сам жаловался, времени ни на что не хватает. Хотели вовсе с работы выгнать, но Ваграм Ашотович цыкнул, и Чеславович сдулся. Так что на работе я остался учеником слесаря, художником и учеником охотника. Кризько взялся за дело рьяно, а главбух, Зинаида Петровна и тетя Даша начали сколачивать оппозицию. Им новое начальство сразу пришлось не по душе.
Ганна обревизовала свое рабочее место и осталась крайне недовольна. Типа нет ничего такого, одно старье. Она про «Пентакон» уже слышала, потребовала его отдать ей для съемок, но я поставил наглую тетку на место. Аппарат мой личный, тем более наградной. С чего бы я должен его отдавать в контору? Если ей чего-то не хватает, так это точно не ко мне. Я тут художник и самую чуточку слесарь. Заказом оборудования, извините, не занимаюсь. Обиделась смертельно. А мне что? Женская партия сразу встала на мою сторону и записала в почетные оппозиционеры.
Сомнения душат, что парочка подгадить может захотеть. Решил убрать с работы лишние вещи. Думаю, домой перенесу, что смогу, на всякий пожарный случай. Заготовок газет у меня года на два вперёд, как раз до отъезда. Чтобы не мазались, аккуратно переложил ватманские листы калькой. Упорядочил в хронологической последовательности. Затем увязал в три чертёжных планшета двадцать четвертого формата. Добавил туда трафареты, а дверные таблички с оргстеклом сложил в ящик и вместе с оставленными книжками сельского художника в несколько приёмов утащил домой. Даже удалось выцыганить у родителей одну из кладовок в собственность.
Беда к новому фотографу пришла с первым клиентом. Снимки на документы пользуются постоянным спросом. По закону подлости, клиент пришел в первый же день. Похоже, Ганна профессионально в студии раньше не работала и толком не знала, что делать. Отсняла фото три на четыре на негатив девять на двенадцать. Самуил Яковлевич свою приблуду забрал, сразу шесть снимков на одной пластинке не получить и в контакт не напечатать. Но другие как-то справляются. Она напечатала шесть снимков девять на двенадцать в контакт и из каждого вырезала фото три на четыре. Не будем говорить о себестоимости, но кооператив ушёл в убыток. Копейки, да. А мы всё-таки работаем для прибыли. Клиенту снимки категорически не понравились. Тень от носа он, может, еще бы выдержал, но вместе с тенями от ушей на портрете стал выглядеть чуть-чуть похожим на слоника. Тогда фотограф поняла, что лампа-вспышка удобна, однако не всегда пригодна для портретной съемки.
Другая беда случилась, когда Ганна по всем правилам ставила свет. Лампы-перекалки и так долго не служат, но включёнными двигать их совсем нельзя. Перегорают от малейшего сотрясения. Ну, вы догадались… Клиент плюнул и ушел.
Запасных ламп на складе Зинаида Петровна не нашла. «Самуил Яковлевич не заказывал. Ему надолго хватало», – не моргнув глазом отбила она претензию фотографа. Надо понимать, что следующий заказ придет не раньше мая с первым теплоходом. Или выписывай за свои из Питера и договаривайся на доставку самолетом. Зинаида Петровна вообще добрая женщина, если не вспоминать про ящик перекалок, теперь лежащий на стеллаже в закутке тети Даши.
Беды, как известно, ходят толпами. Чеславович решил, что торты нужны только к праздникам, и не велел их печь, хватит, мол, черного и белого хлеба. Про сайки просто забыл, подмахнул наряд-заказ не глядя. Сима испекла, что сама же и заказала, но в магазине на законные претензии покупателей отвечали, дескать, новый начальник не разрешил баловать людей выпечкой. К тому же появился запрет принимать плохо выделанные шкурки. Рановато еще, их охотники позже понесут, однако народ волнуется. Что значит «плохо»? Кто решать будет?
Я после школы на работу пришел, а дверь студии приоткрыта. Сладкая парочка в шкафах роется. Нашли порнографические снимки Бухарика, рассматривают их, раскладывая рядами на столе. Я к Зинаиде Петровне, спрашиваю, что делать, дескать, в студии оба Кризько карточки с голыми тетками разглядывают. Я как-то стесняюсь к себе заходить. Женщина не поверила, посмотрела на меня как на идиота. Однако пошла проверить. За ней Фёдор Тимофеевич двинулся и пара случайных посетителей. Интересно все-таки.
Как Зинаида Петровна орала! «Охальники! Дома поганые картинки смотрите! Школьника испугали! Пацан зайти боится!» На крики сбежался весь коллектив.
Ганна оправдывается, типа они нашли в шкафу, хотели малолетнего шпанёнка носом ткнуть! И коньяк у него на полке стоит. Сима высказалась: «Это карточки Бухарика…» И покраснела.
Про бутылки народ не понял – в чем вопрос? Запас всегда должо́н быть. Почему коньяк, а не водка, что ли? Так ведь Лёха художник, интеллигент, эстет, творческая личность. Он своим приятелям водку редко наливает, всё больше коньячишком балует. Фёдор Тимофеевич целый монолог завернул:
– Лёха не такой. Чтоб вы знали – не пьёт, не курит и матом не ругается. Он даже Катьку не огулял, хотя та очень не против была. Не шпана он.
– Точно не шпана! – опять за меня вступилась Симка. – Что ножом мужику глаз чуть не вырезал, так то никто не видел! Подумаешь, Галош рассказал!
– Ага, – подтвердил один из посетителей. – А что троих палками излупцевал, ведь он за девочку вступился. Им так и надо было. Зря его оттащили, пущай совсем бы забил.
Новый начальник с женою почему-то немного побледнели. Об этой грани моего таланта их явно не проинформировали.
– Я одно не поняла, – веско поинтересовалась тетя Даша, – чего вы в чужих вещах рылись?
Меня выдернули на всеобщее обозрение.
– Тебя спрашивали, можно ли твои вещи об-шмонать?
– Нет. Но мне всё равно. Я же молодой, материально безответственный. Если что и пропадет, с меня спросу нет.
– За мной Марк записал, как Володьку выгнал! – взвизгнула Сима. – Что они сперли, я отвечать не собираюсь!
– Может, у Лёхи там деньги лежали! – предположил кто-то из зрителей. – Тыщи три от мамы прятал.
– Пять! – поддержали из коридора. – От папы ныкал.
– Итого восемь тысяч вернуть должны, – подвел итог Фёдор Тимофеевич, – и велосипед.
– Какой еще велосипед? – окрысились Ганка.
– Который здесь мог стоять. Про восемь тысяч, значит, согласны?
Следующие минут двадцать супругам громко, с примерами объясняли, дескать, не знаем, как у них в Каменках, а вот у нас по чужим шкафам никто не лазит. Поганые картинки при людях не разглядывают. Вот тот же Лёха. Не его карточки, так он их даже не тронул. Бухарик уехал, а его вещи по местам сохранены. И всё почему? У нас в поселке порядок! И не каким-то там приезжим его нарушать, брать чужие вещи и развратничать на людях. Оба красных и взмыленных Кризько еле вырвались из толпы негодующих селян. Карточки, с которых началась свара, куда-то делись. Уж больно народ хотел узнать, какие конкретно пакости рассматривала парочка. Коньяка из запасов Бухарика осталось всего три бутылки. Куда-то он разошелся у меня. Но и их я приговорил к уничтожению путем распития. Народ одобрил, взяли еще беленького и пошли в столовку перетереть случившееся.
Назавтра приехала комиссия из райпотребсоюза. Видать, проинформировали о случившемся. Главным – Ваграм Ашотович. Еще Ник Ник, фотограф, с которым снимали свадьбу, и трое полузнакомых товарищей решили на месте разобраться с ситуацией. Что вы мне ни говорите, а южный темперамент, помноженный на северную закалку, дает ошеломительный эффект. Народ мимо кабинета начальника пробегал, как под пулями, пригнувшись. Я прожил долгую жизнь, много чего слышал, но такого мата не доводилось. Прям хоть конспектируй для памяти.
Влезли куда не надо. Очень неправильно. Следующий раз создай комиссию и проводи инспекцию. Еще, понимаешь, аморалка. Поругать и простить, с кем не бывает. Сейчас терпи, пока пропесочат как следует. Но растрата трехсот рублей в первую же неделю работы уже перебор и несколько болезненно воспринимается руководством. А Ольга Петровна, наш главбух, бумаги с этим фактом первым делом подсунула приехавшим контролёрам. Другие женщины рассказали о других недостатках.
Развал работы, аморальное поведение, кумовство, растрата – страшные слова. Результатом проверки стал строгий выговор с занесением в личное дело ему, а ей простой без занесения. Если бы был конкурс на скоростное пожирание начальства, наш женский оппозиционный триумвират с огромным отрывом занял бы первое место.
Ганна Кондратьевна, красная, со слезами на глазах, слушала комментарии Ник Ника о способах ее работы. Он не желает обслуживать кроме своего еще и наш поселок. Приехавший Слоник, которому фотографии были нужны срочно, подробно описал свои хождения по мукам. Вячеслав Чеславович покорно написал просьбу о переводе в Медвежку. А скромно потупившая глазки Зинаида Петровна согласилась занять вакантный пост руководителя.
Из приятного – дядя Вася из рейса вернулся. Перетянул остатки ГАЗ-69. В Ягодное года три назад экспериментальный почтовый пригнали, вроде как для испытаний в районе Крайнего Севера. Понятно, он там никому не нужен, но кто-то очень мудёр был, пробил такое решение. Сначала контейнер с машиной по морю привезли к нам в поселок. Затем дождались зимника и санями на тракторе дотащили на место назначения. Автомобилю там и летом-то ездить некуда, а зимой и подавно. Однако интересно людям, решили посмотреть, что такое им привалило. Достали газон, поездили по гаражу. Здорово! Жаль, покататься по улице нельзя. Забыли до весны. Летом вспомнили, но двигатель был уже напрочь убитый. Что, кто и почему, выяснять не стали, просто запихнули назад в контейнер, списали и забыли. Теперь вот обратно привезли.
Василий чего доволен? Газик как новый. Коленвал стуканул, двигатель, похоже, на выброс, но остальное практически новяк. Я получаю закрытый корпус почтового фургона. На минуточку, утеплённого и с автономной печкой. У моего на дверях замков нет, а в городе без них нельзя. У моего задняя дверца откидная, у почтового двойная распашная. Что удобнее? Недостатки тоже имеются. Основной – грузоподъемность падает килограммов на двести. Для пассажирского варианта нормально, но как грузовик газик только пятьсот кило вытянет. Окон в корпусе нет. На переднем сиденье без разницы, но в салоне темновато. Конечно, можно прорезать отверстия и стекла подыскать, однако зимой холоднее будет. Хотя лампочка в потолке предусмотрена, ею можно обойтись. Словом, мне решать. А он отдохнет, отогреется и может начать с орлами козлика делать. Рубликов двести-триста, однако, придется заплатить.
27–30.11.1972
Зинаида Петровна в первый же день своего правления предложила без потери в деньгах, а наоборот, с прибытком покинуть должности учеников слесаря и охотника. Взамен дает полную ставку художника и… Тут вдруг случился интересный финт ушами… И советует взять по полставки художника в клубе и в кинотеатре. В клубе ставка всего шестьдесят рублей, половина – тридцать. Работы немного. Я ей не сказал, но в курсе, что больше, чем у нас в конторе. Афиши, объявления, те же стенгазеты. Кинотеатр платит художнику сто двадцать, соответственно, мне предлагается шестьдесят. Раз или два в неделю надо написать афишу про фильмы, идущие по будням и в выходные. Ерунда? Размер афиши метр на полтора. Материал – грубый холст. Его грунтуют белилами, затем наносят название фильма и сеансы. Не так сложно. Следующий вопрос – где брать новые холсты? Правильный ответ – отмывать старые. Напоминаю – Север. В декабре сумерки почти весь день. Холод. Часто бывает пурга. Мыть холсты на улице удовольствие ниже среднего, сильно ниже. Придется носить кипяток, поливать холст, скоблить старую краску. Грязно опять же. Желающих заняться маловато. Раньше холстами развлекался директор кинотеатра, сейчас он ушел директором в клуб. Пока еще моет. Из-за денег, но без удовольствия.
Несколько неожиданно для новой начальницы отказываюсь от такой чести. Вежливо. Говорю, учеба в школе, тренировки по стрельбе, просто не хватит времени. То, что вместо рабочего стану служащим, не упоминаю. Хотя оно значительно хуже для анкеты. Не хочу выглядеть слишком умным. Обнажается доселе скрытый кинжал. Тогда деньги художника вместе со студией придется отдать. Легко соглашаюсь. Кинжал выбит из рук. Разоружил, но минус сорок рублей за художника. Осталось шестьдесят за ученика слесаря и тридцать пять за ученика охотника. Думаю, сейчас будет дальше мне зарплату снижать. Нет! Ошибся. Оказалось, в районе не довольны снижением моих доходов. Они в курсе потери полставки фотографа. Ваграму Ашотовичу велели изыскать возможность помочь «нашему чемпиону» и цифру озвучили – не меньше двухсот. Вот Зинаида Петровна и решила платить мне за чужой счет.
– Ты понимаешь, я ставку фотографа уже обещала! Что бы нам придумать?
Виду не показываю, но в душе всё кипит от обиды. Кризько чужой был, а тут вроде хорошая знакомая. Пожимаю плечами.
– Не знаю. В принципе, могу перевестись в другое место. В гараж к дяде Васе, например. Он не откажет, – наивно предлагаю я.
Никто райкому и райисполкому не откажет, но выводы про руководство кооператива сделают. Пусть сама думает, раз начальница.
Переводом народ уходит на другую работу, чтобы не терять надбавку за выслугу лет. У меня она лишь десять процентов, но увольняться и начинать с нуля не хочется.
– Может, тебе разряд присвоить? Уже давно пора. И оформим на участок ремонта тары.
Оказывается, готов запасной вариант? Уверен, Ашотович его сразу предложил, а Петровна решила сэкономить.
Чтобы было понятно, по большей части нам привозят товар в деревянных ящиках. На материке тара возвратная, у нас нет. Если везти пустые ящики обратно в Питер, они по цене золотыми станут. Так что их не чинят. Для невеликих потребностей поселка выбирают покрепче, остальные идут на дрова.
По результату разговора у меня теперь должность слесаря-инструментальщика 3-го разряда. Синекура. Оклада нет, сдельщина. Закрывать обещает двести рублей в месяц без учета надбавок. Северные сто шестьдесят и двадцать за выслугу. Всего триста восемьдесят, очень прилично. Однако осадок от разговора остался, да и студии лишился. Зато на работу могу не ходить.
С одной стороны, могу не ходить, с другой – дядя Витя учит. Обустроился у него в мастерской, он сам предложил. Стал инструмент раскладывать и вдруг вижу на верстаке рецепт. Не на обычной желтоватой бумаге, а красивый, белый, весь в тонких узорах, как на денежных купюрах, и тоже с водяными знаками. Я раньше похожий только раз видел, и то случайно. На таких бланках в Союзе выписывали рецепты на наркотики. Дядя Витя заметил мой взгляд и хмыкнул:
– Умный ты, всё-то знаешь. Вот и про лекарство сразу понял. А что Витя Калина спекся, даже не догадывался.
Тут-то он и рассказал, что освободили его не по УДО, а по актировке, как хронически тяжелобольного. Думали, он на операцию пойдет, однако после нее редко больше полугода живут. Больной под нож не полез и живет уже четыре года. Несколько времени назад начались боли, значит, конец уже близок. Пока ходит, но врач обещает не больше двух-трех месяцев. Железный мужик! Так держаться перед смертью мало кто может. Рак и в XXI веке не победили, а сейчас только самое начало войны с ним. Главное, ведь сказать-то нечего. Сочувствия ему точно не нужно. А иного ни я, ни кто другой предложить не может. Здоровье не купишь. Спросил для приличия:
– Ну и нюх у тебя! Таких, как ты, мимо училища грех пропускать. Была бы прямая дорога в легавые, жаль, здоровье подкачало. Сыскарь ты от бога. Деньги действительно меченые. Без обид только давай. Проверить мы должны были.
– Какие могут быть обиды! Я же понимаю – работа у вас такая. Фёдора Владимировича на золоте взяли?
– Да, прямо на незаконном прииске. Около двух килограммов золота за лето он с бригадой там намыл.
Так мне досадно что-то стало. Я же эти деньги на кладбище отложил и только потому не расплатился ими с Самуилом Яковлевичем. А расплатился бы? Тот понял, что я меченую куклу подсунул, и что сделал бы? Либо убил, либо подставил. Стукнул куда надо о проданных шмотках, дальше крутись, как вошь на сковородке. Сволочь Крюков, дай-ка я тебе гадость в обратку кину.
– Мая рыдать. Мая плакать. Такие большие дяди, с такими большими красивыми погонами, а в сказки до сих пор верят.
– Ну-ка, ну-ка… Ты про что?
– В магазине грамм золота десять рублей стоит. Значит, песок не больше пяти. Старателям дадут максимум половину цены, считаем два рубля за один грамм. Два кило – четыре тысячи. Это только для материка деньги большие. Нормальный работяга в поселке летом меньше штуки в месяц не зарабатывает. А тут артель, человека три, если не пять, три-четыре месяца горбатилась без продыху, за свои деньги снарягу покупали, за свои ели-пили, ходили под статьей, и всего за четыре тысячи? Вам самим не смешно? У отчима разнорабочий в партии только ящики таскает да лопатой машет. С премией четыреста в месяц при жилье и кормёжке имеет. Про сезонников даже не говорю. Строители шабашат, за лето бригадой дом поднимают. Поинтересуйтесь, сколько совхоз им под расчёт платит? Причем чистые, честные деньги. А вы говорите, четыре тысячи на бригаду за лето! Не смешите мои тапочки! Они мне пятки щекотят!
– И ведь дело глаголет! Я под таким углом не смотрел. Постой! Может, жила уже пустая была?
– Значит, разбежались бы. Лето год кормит. Зачем мужикам зазря порожняки гонять? Они бы на икру рванули. Или на стройку. Нашли бы заработок. Выходит, часть золота спецом отложили, чтобы, коли будут неприятности, его нашли и дальше не искали, остальное где-нибудь прикопали.
– Ладно. Спросим. Где шлих перерабатывать могли?
– В поселке? Могла мама, но два-три грамма в день старателям мало, да и с первым отделом в комнате напротив долго не наработаешь. У нас в кооперативе мастерская с вытяжкой есть. Однако люди косяком ходят, и на химическую вонь в центре поселка народ мигом сбежится. В гараже вытяжки толком нет, опять же людей много. Мастерские в аэропорту и на заставе за колючкой, худо-бедно под надзором военных. Остаётся техничка в порту за Тайванем.
– Там тоже народ.
– На Тайване? Какой там народ?! Сезонники! Они или работают, или гулеванят, или спят. Им даже запах по барабану, рыбозавод рядом. Вонь от гниющих рыбьих кишок куда как ядрёней. Опять же, шлих перерабатывают осенью, когда сезонники уезжают.
– На всё у тебя ответ есть. А кто места для промысла старателям сдает, как думаешь?
– Кроме геологов, некому. Опять же, не все из них могут. Разве тот, кто на месте съёмку-разведку делал и точно знает, что золото есть. Нет? Тогда ищите тех, кто к отчетам доступ имел и долго их мог читать. Чтобы старателям было интересно, месторождение за сезон должно давать килограммов десять-пятнадцать рассыпного золота. Рядовой ходок-геолог не определит запас, знаний не хватит.
– Твой отец?
– Отчим? В теории может, на практике нет. Не в одиночку, во всяком случае. Золото не его профиль, он больше по углям. Поверьте, не выгораживаю, правду говорю. Опять же, лишних денег в семье не появлялось, а кто бесплатно жилу сдавать будет?
– На кого думаешь?
– Просто не знаю. Может, утечка не у нас, а в Питере. Или даже еще выше.
– Спасибо тебе. Хорошо поговорили. Есть о чем подумать. Только знаешь что? За деньгами все-таки сбегай, принеси. За них отчитываться положено.
– Ага. Бегу. Только вы тоже… Расписочку приготовьте. Для порядка. Вдруг ко мне придут с расспросами, а я им бумажку покажу.
20–26.11.1972
С момента смерти бывшего начальника хреноватые расклады пошли. Наш районный руководитель, Ваграм Ашотович, приехал, посмотрел, вроде нормально с делами, стал искать нового директора. Нашёл аж в Каменке. Кризько Вячеслав Чеславович. Пока сделали и. о., по результатам года могут утвердить. Свою жену, Ганну Кондратьевну, он поставил фотографом. Мы с Самуилом Яковлевичем ставку на двоих делили, теперь меня убрали. Минус пятьдесят рублей в месяц, несколько обидно даже. Только первые десять процентов выслуги лет получил, как деньги срезали. Ладно, переживу. Тем паче посвободней буду, сам жаловался, времени ни на что не хватает. Хотели вовсе с работы выгнать, но Ваграм Ашотович цыкнул, и Чеславович сдулся. Так что на работе я остался учеником слесаря, художником и учеником охотника. Кризько взялся за дело рьяно, а главбух, Зинаида Петровна и тетя Даша начали сколачивать оппозицию. Им новое начальство сразу пришлось не по душе.
Ганна обревизовала свое рабочее место и осталась крайне недовольна. Типа нет ничего такого, одно старье. Она про «Пентакон» уже слышала, потребовала его отдать ей для съемок, но я поставил наглую тетку на место. Аппарат мой личный, тем более наградной. С чего бы я должен его отдавать в контору? Если ей чего-то не хватает, так это точно не ко мне. Я тут художник и самую чуточку слесарь. Заказом оборудования, извините, не занимаюсь. Обиделась смертельно. А мне что? Женская партия сразу встала на мою сторону и записала в почетные оппозиционеры.
Сомнения душат, что парочка подгадить может захотеть. Решил убрать с работы лишние вещи. Думаю, домой перенесу, что смогу, на всякий пожарный случай. Заготовок газет у меня года на два вперёд, как раз до отъезда. Чтобы не мазались, аккуратно переложил ватманские листы калькой. Упорядочил в хронологической последовательности. Затем увязал в три чертёжных планшета двадцать четвертого формата. Добавил туда трафареты, а дверные таблички с оргстеклом сложил в ящик и вместе с оставленными книжками сельского художника в несколько приёмов утащил домой. Даже удалось выцыганить у родителей одну из кладовок в собственность.
Беда к новому фотографу пришла с первым клиентом. Снимки на документы пользуются постоянным спросом. По закону подлости, клиент пришел в первый же день. Похоже, Ганна профессионально в студии раньше не работала и толком не знала, что делать. Отсняла фото три на четыре на негатив девять на двенадцать. Самуил Яковлевич свою приблуду забрал, сразу шесть снимков на одной пластинке не получить и в контакт не напечатать. Но другие как-то справляются. Она напечатала шесть снимков девять на двенадцать в контакт и из каждого вырезала фото три на четыре. Не будем говорить о себестоимости, но кооператив ушёл в убыток. Копейки, да. А мы всё-таки работаем для прибыли. Клиенту снимки категорически не понравились. Тень от носа он, может, еще бы выдержал, но вместе с тенями от ушей на портрете стал выглядеть чуть-чуть похожим на слоника. Тогда фотограф поняла, что лампа-вспышка удобна, однако не всегда пригодна для портретной съемки.
Другая беда случилась, когда Ганна по всем правилам ставила свет. Лампы-перекалки и так долго не служат, но включёнными двигать их совсем нельзя. Перегорают от малейшего сотрясения. Ну, вы догадались… Клиент плюнул и ушел.
Запасных ламп на складе Зинаида Петровна не нашла. «Самуил Яковлевич не заказывал. Ему надолго хватало», – не моргнув глазом отбила она претензию фотографа. Надо понимать, что следующий заказ придет не раньше мая с первым теплоходом. Или выписывай за свои из Питера и договаривайся на доставку самолетом. Зинаида Петровна вообще добрая женщина, если не вспоминать про ящик перекалок, теперь лежащий на стеллаже в закутке тети Даши.
Беды, как известно, ходят толпами. Чеславович решил, что торты нужны только к праздникам, и не велел их печь, хватит, мол, черного и белого хлеба. Про сайки просто забыл, подмахнул наряд-заказ не глядя. Сима испекла, что сама же и заказала, но в магазине на законные претензии покупателей отвечали, дескать, новый начальник не разрешил баловать людей выпечкой. К тому же появился запрет принимать плохо выделанные шкурки. Рановато еще, их охотники позже понесут, однако народ волнуется. Что значит «плохо»? Кто решать будет?
Я после школы на работу пришел, а дверь студии приоткрыта. Сладкая парочка в шкафах роется. Нашли порнографические снимки Бухарика, рассматривают их, раскладывая рядами на столе. Я к Зинаиде Петровне, спрашиваю, что делать, дескать, в студии оба Кризько карточки с голыми тетками разглядывают. Я как-то стесняюсь к себе заходить. Женщина не поверила, посмотрела на меня как на идиота. Однако пошла проверить. За ней Фёдор Тимофеевич двинулся и пара случайных посетителей. Интересно все-таки.
Как Зинаида Петровна орала! «Охальники! Дома поганые картинки смотрите! Школьника испугали! Пацан зайти боится!» На крики сбежался весь коллектив.
Ганна оправдывается, типа они нашли в шкафу, хотели малолетнего шпанёнка носом ткнуть! И коньяк у него на полке стоит. Сима высказалась: «Это карточки Бухарика…» И покраснела.
Про бутылки народ не понял – в чем вопрос? Запас всегда должо́н быть. Почему коньяк, а не водка, что ли? Так ведь Лёха художник, интеллигент, эстет, творческая личность. Он своим приятелям водку редко наливает, всё больше коньячишком балует. Фёдор Тимофеевич целый монолог завернул:
– Лёха не такой. Чтоб вы знали – не пьёт, не курит и матом не ругается. Он даже Катьку не огулял, хотя та очень не против была. Не шпана он.
– Точно не шпана! – опять за меня вступилась Симка. – Что ножом мужику глаз чуть не вырезал, так то никто не видел! Подумаешь, Галош рассказал!
– Ага, – подтвердил один из посетителей. – А что троих палками излупцевал, ведь он за девочку вступился. Им так и надо было. Зря его оттащили, пущай совсем бы забил.
Новый начальник с женою почему-то немного побледнели. Об этой грани моего таланта их явно не проинформировали.
– Я одно не поняла, – веско поинтересовалась тетя Даша, – чего вы в чужих вещах рылись?
Меня выдернули на всеобщее обозрение.
– Тебя спрашивали, можно ли твои вещи об-шмонать?
– Нет. Но мне всё равно. Я же молодой, материально безответственный. Если что и пропадет, с меня спросу нет.
– За мной Марк записал, как Володьку выгнал! – взвизгнула Сима. – Что они сперли, я отвечать не собираюсь!
– Может, у Лёхи там деньги лежали! – предположил кто-то из зрителей. – Тыщи три от мамы прятал.
– Пять! – поддержали из коридора. – От папы ныкал.
– Итого восемь тысяч вернуть должны, – подвел итог Фёдор Тимофеевич, – и велосипед.
– Какой еще велосипед? – окрысились Ганка.
– Который здесь мог стоять. Про восемь тысяч, значит, согласны?
Следующие минут двадцать супругам громко, с примерами объясняли, дескать, не знаем, как у них в Каменках, а вот у нас по чужим шкафам никто не лазит. Поганые картинки при людях не разглядывают. Вот тот же Лёха. Не его карточки, так он их даже не тронул. Бухарик уехал, а его вещи по местам сохранены. И всё почему? У нас в поселке порядок! И не каким-то там приезжим его нарушать, брать чужие вещи и развратничать на людях. Оба красных и взмыленных Кризько еле вырвались из толпы негодующих селян. Карточки, с которых началась свара, куда-то делись. Уж больно народ хотел узнать, какие конкретно пакости рассматривала парочка. Коньяка из запасов Бухарика осталось всего три бутылки. Куда-то он разошелся у меня. Но и их я приговорил к уничтожению путем распития. Народ одобрил, взяли еще беленького и пошли в столовку перетереть случившееся.
Назавтра приехала комиссия из райпотребсоюза. Видать, проинформировали о случившемся. Главным – Ваграм Ашотович. Еще Ник Ник, фотограф, с которым снимали свадьбу, и трое полузнакомых товарищей решили на месте разобраться с ситуацией. Что вы мне ни говорите, а южный темперамент, помноженный на северную закалку, дает ошеломительный эффект. Народ мимо кабинета начальника пробегал, как под пулями, пригнувшись. Я прожил долгую жизнь, много чего слышал, но такого мата не доводилось. Прям хоть конспектируй для памяти.
Влезли куда не надо. Очень неправильно. Следующий раз создай комиссию и проводи инспекцию. Еще, понимаешь, аморалка. Поругать и простить, с кем не бывает. Сейчас терпи, пока пропесочат как следует. Но растрата трехсот рублей в первую же неделю работы уже перебор и несколько болезненно воспринимается руководством. А Ольга Петровна, наш главбух, бумаги с этим фактом первым делом подсунула приехавшим контролёрам. Другие женщины рассказали о других недостатках.
Развал работы, аморальное поведение, кумовство, растрата – страшные слова. Результатом проверки стал строгий выговор с занесением в личное дело ему, а ей простой без занесения. Если бы был конкурс на скоростное пожирание начальства, наш женский оппозиционный триумвират с огромным отрывом занял бы первое место.
Ганна Кондратьевна, красная, со слезами на глазах, слушала комментарии Ник Ника о способах ее работы. Он не желает обслуживать кроме своего еще и наш поселок. Приехавший Слоник, которому фотографии были нужны срочно, подробно описал свои хождения по мукам. Вячеслав Чеславович покорно написал просьбу о переводе в Медвежку. А скромно потупившая глазки Зинаида Петровна согласилась занять вакантный пост руководителя.
Из приятного – дядя Вася из рейса вернулся. Перетянул остатки ГАЗ-69. В Ягодное года три назад экспериментальный почтовый пригнали, вроде как для испытаний в районе Крайнего Севера. Понятно, он там никому не нужен, но кто-то очень мудёр был, пробил такое решение. Сначала контейнер с машиной по морю привезли к нам в поселок. Затем дождались зимника и санями на тракторе дотащили на место назначения. Автомобилю там и летом-то ездить некуда, а зимой и подавно. Однако интересно людям, решили посмотреть, что такое им привалило. Достали газон, поездили по гаражу. Здорово! Жаль, покататься по улице нельзя. Забыли до весны. Летом вспомнили, но двигатель был уже напрочь убитый. Что, кто и почему, выяснять не стали, просто запихнули назад в контейнер, списали и забыли. Теперь вот обратно привезли.
Василий чего доволен? Газик как новый. Коленвал стуканул, двигатель, похоже, на выброс, но остальное практически новяк. Я получаю закрытый корпус почтового фургона. На минуточку, утеплённого и с автономной печкой. У моего на дверях замков нет, а в городе без них нельзя. У моего задняя дверца откидная, у почтового двойная распашная. Что удобнее? Недостатки тоже имеются. Основной – грузоподъемность падает килограммов на двести. Для пассажирского варианта нормально, но как грузовик газик только пятьсот кило вытянет. Окон в корпусе нет. На переднем сиденье без разницы, но в салоне темновато. Конечно, можно прорезать отверстия и стекла подыскать, однако зимой холоднее будет. Хотя лампочка в потолке предусмотрена, ею можно обойтись. Словом, мне решать. А он отдохнет, отогреется и может начать с орлами козлика делать. Рубликов двести-триста, однако, придется заплатить.
27–30.11.1972
Зинаида Петровна в первый же день своего правления предложила без потери в деньгах, а наоборот, с прибытком покинуть должности учеников слесаря и охотника. Взамен дает полную ставку художника и… Тут вдруг случился интересный финт ушами… И советует взять по полставки художника в клубе и в кинотеатре. В клубе ставка всего шестьдесят рублей, половина – тридцать. Работы немного. Я ей не сказал, но в курсе, что больше, чем у нас в конторе. Афиши, объявления, те же стенгазеты. Кинотеатр платит художнику сто двадцать, соответственно, мне предлагается шестьдесят. Раз или два в неделю надо написать афишу про фильмы, идущие по будням и в выходные. Ерунда? Размер афиши метр на полтора. Материал – грубый холст. Его грунтуют белилами, затем наносят название фильма и сеансы. Не так сложно. Следующий вопрос – где брать новые холсты? Правильный ответ – отмывать старые. Напоминаю – Север. В декабре сумерки почти весь день. Холод. Часто бывает пурга. Мыть холсты на улице удовольствие ниже среднего, сильно ниже. Придется носить кипяток, поливать холст, скоблить старую краску. Грязно опять же. Желающих заняться маловато. Раньше холстами развлекался директор кинотеатра, сейчас он ушел директором в клуб. Пока еще моет. Из-за денег, но без удовольствия.
Несколько неожиданно для новой начальницы отказываюсь от такой чести. Вежливо. Говорю, учеба в школе, тренировки по стрельбе, просто не хватит времени. То, что вместо рабочего стану служащим, не упоминаю. Хотя оно значительно хуже для анкеты. Не хочу выглядеть слишком умным. Обнажается доселе скрытый кинжал. Тогда деньги художника вместе со студией придется отдать. Легко соглашаюсь. Кинжал выбит из рук. Разоружил, но минус сорок рублей за художника. Осталось шестьдесят за ученика слесаря и тридцать пять за ученика охотника. Думаю, сейчас будет дальше мне зарплату снижать. Нет! Ошибся. Оказалось, в районе не довольны снижением моих доходов. Они в курсе потери полставки фотографа. Ваграму Ашотовичу велели изыскать возможность помочь «нашему чемпиону» и цифру озвучили – не меньше двухсот. Вот Зинаида Петровна и решила платить мне за чужой счет.
– Ты понимаешь, я ставку фотографа уже обещала! Что бы нам придумать?
Виду не показываю, но в душе всё кипит от обиды. Кризько чужой был, а тут вроде хорошая знакомая. Пожимаю плечами.
– Не знаю. В принципе, могу перевестись в другое место. В гараж к дяде Васе, например. Он не откажет, – наивно предлагаю я.
Никто райкому и райисполкому не откажет, но выводы про руководство кооператива сделают. Пусть сама думает, раз начальница.
Переводом народ уходит на другую работу, чтобы не терять надбавку за выслугу лет. У меня она лишь десять процентов, но увольняться и начинать с нуля не хочется.
– Может, тебе разряд присвоить? Уже давно пора. И оформим на участок ремонта тары.
Оказывается, готов запасной вариант? Уверен, Ашотович его сразу предложил, а Петровна решила сэкономить.
Чтобы было понятно, по большей части нам привозят товар в деревянных ящиках. На материке тара возвратная, у нас нет. Если везти пустые ящики обратно в Питер, они по цене золотыми станут. Так что их не чинят. Для невеликих потребностей поселка выбирают покрепче, остальные идут на дрова.
По результату разговора у меня теперь должность слесаря-инструментальщика 3-го разряда. Синекура. Оклада нет, сдельщина. Закрывать обещает двести рублей в месяц без учета надбавок. Северные сто шестьдесят и двадцать за выслугу. Всего триста восемьдесят, очень прилично. Однако осадок от разговора остался, да и студии лишился. Зато на работу могу не ходить.
С одной стороны, могу не ходить, с другой – дядя Витя учит. Обустроился у него в мастерской, он сам предложил. Стал инструмент раскладывать и вдруг вижу на верстаке рецепт. Не на обычной желтоватой бумаге, а красивый, белый, весь в тонких узорах, как на денежных купюрах, и тоже с водяными знаками. Я раньше похожий только раз видел, и то случайно. На таких бланках в Союзе выписывали рецепты на наркотики. Дядя Витя заметил мой взгляд и хмыкнул:
– Умный ты, всё-то знаешь. Вот и про лекарство сразу понял. А что Витя Калина спекся, даже не догадывался.
Тут-то он и рассказал, что освободили его не по УДО, а по актировке, как хронически тяжелобольного. Думали, он на операцию пойдет, однако после нее редко больше полугода живут. Больной под нож не полез и живет уже четыре года. Несколько времени назад начались боли, значит, конец уже близок. Пока ходит, но врач обещает не больше двух-трех месяцев. Железный мужик! Так держаться перед смертью мало кто может. Рак и в XXI веке не победили, а сейчас только самое начало войны с ним. Главное, ведь сказать-то нечего. Сочувствия ему точно не нужно. А иного ни я, ни кто другой предложить не может. Здоровье не купишь. Спросил для приличия: