Душам было запрещено знать истинные имена друг друга, и Стукач заработал свое прозвище самым простым способом: бился лбом об пол, пытаясь облегчить душевные муки. Стукач был барменом в Финиксе. Не так давно в приступе ярости он ударил ножом одного из посетителей бара, после чего бежал в Южную Америку, бросив жену и четырехлетнюю дочку. Стукачу было 27, когда Икс приволок его в Низины. Теперь ему вечно будет 27. Повелители не позволяли охранникам избивать заключенных, понимая, что для заключенных это станет желанным отвлечением. Стукач, как и многие другие души, вместо этого причинял боль сам себе.

Икс подошел к двери камеры и посмотрел в коридор, надеясь, что кто-то из охранников утихомирит его соседа. Ближайший из них – громадный русский с хромой ногой, почему-то носивший синий тренировочный костюм и летные очки, был от них в тридцати шагах.

– Ты не слышал ни слова, – сказал Икс Стукачу, – потому что я не говорил ни слова.

К их разговору присоединился третий голос – без всякого предупреждения:

– Притвора, притвора, притвора!

Это была Рвач: она занимала камеру слева от Икса. Чтобы отвлечь себя от мучительных мыслей, Рвач вырывала себе ногти, а потом нетерпеливо ждала, чтобы они снова отрасли – и ей можно было бы снова их вырвать. В XIX веке в Лондоне у нее на глазах кто-то из ее слуг пролил суп на колени одного из гостей, приглашенных ею на обед. Она встала с места, прошла за молодой женщиной на кухню – и убила ее одним ударом кипящего чайника. После этого она приказала двум лакеям вынести труп служанки на булыжную мостовую у нее за домом. Она знала, что полиция будет так трепетать перед ее богатством, что не станет задавать ей вопросов. К этому моменту Рвач оставалась 36-летней уже почти 200 лет.

Многие из товарищей-заключенных Икса были жалкими мужчинами и женщинами, чьи души переносились в Низины после их смерти. Немногих из них, как Стукача и Рвач, живыми захватывали охотники за головами, в том случае, если земное правосудие не наказывало их должным образом.

Сейчас Рвач расхаживала по камере и громко декламировала стишок из времен своей юности: «Проныра, притвора. Держите вора! Шапка горит – голова слетит!»

Эта красивая и грозная женщина учила Икса охотиться на преступников и десятки других тоже. Вот только в последнее время она, похоже, находилась на волоске от полного безумия.

Икс снова посмотрел в коридор. Русский охранник услышал, как вопит Рвач, и уже шел к ним, приволакивая левую ногу.

Стукач прошипел соседке:

– Господи, Рвач, заткнись, а?

– Но он притвора! Я тоже слышала его вскрик.

– Ну и ладно, – отозвался Стукач, – но остынь уже. И, кстати, правильный вариант будет просто: на воре шапка горит. Просто поговорка.

Рвач загоготала.

– Ну да, конечно, – сказала она. – При следующей же встрече сообщу мистеру Уильяму Блейку о его ошибке.

Русский наконец пришел и просунул дубинку через решетку камеры, которую занимала Рвач.

– Чево это дамочка так разболталась? – спросил он. – Надо заткнуть рот.

– Я ее уже предупредил, мужик, – сказал Стукач. – Уже работаю.

Охранник проковылял к камере Стукача.

– Помощь навозного жука не нужна, – объявил он. – Пожалуйста, тоже заткнись.

– А то что? – поинтересовался Стукач. – Ты меня ударишь? Ах, да: ты ведь не можешь. Потому что работа у тебя паршивая. Тебе хоть медстраховку сделали? Зубы явно не лечат.

– Если кого и будут бить, то это должна быть moi, – вмешалась Рвач, почему-то используя французское местоимение. – Вынуждена настаивать, просто вынуждена.

Охранник выругался и снова заковылял к камере упрямицы. Воровато оглядевшись, он быстро ткнул ее дубинкой. Когда он захромал прочь, она радостно ворковала.

– А мне ничего? – окликнул его Стукач.

– Нет, – ответил охранник, – потому что ты осел.

На какое-то время воцарилась тишина. Икс снова лег на грубый каменный пол. Лицевые кости у него продолжали болезненно гореть. Его пульс как раз начал выравниваться, когда до него донесся настырный шепот Стукача.

– Поговори со мной, парень, – попросил он. – Расскажи мне историю твоей жизни. А я расскажу тебе свою.

Икс с трудом подавил гнев. У него не было желания разговаривать. Он ответил резко, чтобы прекратить все попытки общения:

– Стукач, я прекрасно знаю твою историю, – сказал он. – Разве ты забыл, что это именно я доставил тебя сюда? Или что это я учил тебя охотиться на преступников – точно так же, как Рвач учила меня? Мне твои преступления слишком хорошо знакомы. Новое упоминание о них только вызовет у меня отвращение.

– Боже, – сказал Стукач, – ну ты и придурок.

Во вновь наступившей тишине Икс закрыл глаза, уже сожалея о своей вспышке. Он забрал четырнадцать душ по приказу повелителей Низин, и Стукач был отнюдь не самым худшим из них. Вот только Икс терпеть не мог рассказывать собственную историю: она напоминала ему о том, сколько несправедливости было в его жизни.

Икс не совершал преступлений.

Он был невинен.

В отличие от всех душ, с которыми ему приходилось встречаться, он не знал, почему его осудили. Он не знал, что за преступление он якобы совершил – или даже как и когда мог его совершить. Однако недоумение не давало ему ощущения чистоты: Икс был просто убежден, что в его сердце есть нечто мерзкое и извращенное, что однажды ему откроется.

Боль под глазами уже стала настоящей мукой.

Время настало.

Даже Стукач это понял. Он стоял у решетки своей камеры и смотрел наружу.


– У тебя гости, жеребчик.

Икс посмотрел сквозь решетку – сердце у него стучало, как барабан.

Какой-то повелитель взлетел с каменистой равнины и несся по воздуху прямо на него.





* * *


Заключенным не разрешалось знать имена повелителей. Повелитель, ворвавшийся сейчас в камеру Икса, держался по-африкански царственно, так что его втихую называли Регентом, отдавая должное его гордой осанке, внушительному росту и сияющей угольно-черной коже.

Икс лег на спину, готовясь к ожидающему его ритуалу.

Вскоре Регент уже возвышался над ним, а золотой обруч у него на шее и ярко-синее одеяние мерцали в темноте.

Он положил ладонь на лицо Икса, словно маску, и начал произносить речь, которую Икс уже много раз слышал.

– Низинам нужно заполучить в свое собрание еще одну душу, – произнес он голосом, который был чрезмерно громким для тюремной камеры. – Он дурной человек, нераскаявшийся и ненаказанный. Я принес тебе его мерзкое имя. Готов ли ты получить это имя, и поставишь ли ты этого человека передо мной на колени?

– Да, – ответил Икс.

– Будешь ли ты все это время оберегать тайну нашего мира? Будешь ли защищать древнюю нерушимую стену между живыми и мертвыми, как это делали все охотники с той поры, когда даже время еще не начало оставлять след на камнях? – вопросил Регент.

– Буду, – пообещал Икс.

Повелитель обхватил лицо Икса своей когтистой рукой и начал сжимать пальцы. Череп Икса словно воспламенился. Боль потекла вниз по его шее, прошлась по плечам и двинулась дальше, пока не поглотила его целиком. Он не мог дышать. По предыдущему опыту он знал, что этот ужас пройдет, однако невольно начал рваться и дергаться. Рука повелителя надавила еще сильнее.

Тем не менее Икс не счел Регента жестоким. Продолжая надежно удерживать Икса, другой рукой он отечески гладил его по голове и следил за тем, чтобы его когти не повредили Иксу кожу. Вскоре нечто под глазницами Икса прорвалось, словно плотина, так что он видел только ослепительную белизну. Придя в себя, он обнаружил, что находится в Верхнем мире… на склоне горы, в буран.

Регент наполнил жилы Икса прегрешениями мужчины.

Икс был подобен псу, почуявшему запах добычи.

Теперь он мог начать охоту.

Имя мужчины было скучным кирпичиком: Стэн. Но по крови Икса бежала не только история Стэна, но и истории всех тех, чьи жизни были им заражены. Там была старая супружеская чета, Берт и Бетти. Там был мальчик, заблудившийся в лесу, без куртки и перчаток. Пара собак.

И девушка.

Икс мог бы вызвать ее лицо и рассмотреть его во всех деталях, но поостерегся это делать.

Он просто скользнул по ней краем мысленного взгляда – и увидел достаточно, чтобы понять: она слишком милая… слишком отважная и полная надежды… чтобы он мог оправиться.





5


Сейчас девушка стояла у гаража. Она просто стояла, щурилась, глядя на Икса, и терла нос, ее волосы растрепались после сна. И все равно он был настолько заворожен ею, что в его теле все остановилось. У нее были волнистые светло-каштановые волосы, едва доходившие до плеч. На левой скуле красовалась небольшая родинка, привлекающая внимание к ее глазам: большим, сверкающим – и цвет менялся с голубого на серый.

Икс отвернулся и яростно раскашлялся. Преступления Стэна загрязняли его тело с той поры, как Регент впустил их ему в кровь. Теперь, когда Икс позволил Стэну уйти, боль усилилась. Для повелителей трясучка служила средством заставить охотников исполнить приказ и вернуться в Низины с добычей.

Икс никогда раньше так не страдал, потому что никогда еще не отказывался исполнить свой долг. И тем не менее он знал, что эти мучения – жар, боль, бред – будут только усиливаться, если он не возобновит поиски Стэна. Даже если Икс выдержит эту болезнь, повелители отправят за ним другого охотника – или, может, появится сам Регент, разгневанный и настроенный на мщение.

Когда приступ кашля прошел, Икс снова повернулся к девушке и ее родным. Мать удерживала детей на безопасном расстоянии, однако мальчишка сумел вырваться и кинулся к нему. Тело Икса инстинктивно напряглось: прежде к нему приближались только те, кто собирался ему навредить, но мальчишка просто захотел обнять его, шепнув:

– Ты спас моих собак!

Он стиснул Икса так сильно, что тот ахнул.

– Прекрати, ты делаешь ему больно! – сказала девушка. – И вообще так себя не ведут.

– Отойди от него, Джона, – потребовала мать.

Мальчик послушался. Мать обвела взглядом гараж.

– Господи, да тут жарко! – сказала она. – Как такое может быть?