Это ведь может быть и его игра.

— Почему же ты не выясняешь, кто меня надоумил? — получается неожиданно холодно и дерзко. — Почему не требуешь подробностей, сдать все пароли и явки? Может ты просто пытаешься избавиться от меня таким образом?

Он замирает лишь на секунду.

А потом следует взрыв.

Меня швыряют на стену и перехватывают горло, да так, что в глазах чуть ли не темнеет.

Мы и раньше использовали это… в наших играх, но сегодня я, похоже, рискую лишиться воздуха полностью.

— С-сука, — шипит мне в лицо. — Лживая с-сука… Если бы ты не забралась мне под кожу, не приблизилась так, что, уничтожив тебя, я могу и себя задеть, ты бы уже была с моими ребятами, которые выбили бы из тебя все, что нужно. Я найду всех, и твоя лживая правда мне больше не нужна.

Он отпускает так же резко, как и схватил, а я вдруг чувствую, что меня выключает.

Не физически, нет. Морально.

У меня не остается ни страха, ни удивления, как не приходит и понимание, что же на самом деле произошло. В глубине души умирает маленькая влюбленная Майя, а кожа покрывается мурашками. Я цепенею.

Я уже была свидетелем, как Каримов вышвыривает из своей жизни людей, которые провинились перед ним в чем-то, и хотя знаю, что не виновата, но также знаю, что ничего не смогу доказать. Он поспешил найти свидетельства моей вины и использовать их, а это может значить только одно — ему и не захотелось меня оправдывать.

Удобный повод избавиться от неудобной жены.

Распрямляюсь и уже безразлично произношу:

— Надеюсь ты подготовил бумаги для развода? Мне ведь их просто подписать их надо, не читая, как и брачный контракт и документы на активы, не так ли?

Дергается.

В его взгляде — удивление. А еще я там вижу отголоски той режущей боли, которая будет преследовать меня на протяжении нескольких лет.

Хотя нет… только кажется.

— Все так.

Он достает из портфеля целую стопку и почти швыряет их мне.

Я долго буду помнить этот момент — может быть потому что будто вижу его со стороны.

Тоненькая девушка с рыжими волосами в роскошном красном платье берет со стола лист за листом и ставит там свою подпись.

Лист за листом.

— А теперь убирайся, золотко — летит мне презрительное в спину, когда я встаю и поворачиваюсь в сторону двери.

— Непременно, — отвечаю равнодушно.

— И имей в виду — я ничего тебе не позволю забрать. И в этом городе тебе не место!

— Что, буду напоминать тебе о единственной твоей слабости? — у меня даже хватает сил на усмешку.

— Чтобы я не передумал и не взял тебя все-таки в оборот, — цедит. — Водитель отвезет тебя на вокзал и купит билет. Возвращайся в свою деревню.

Пожимаю плечами.

Сейчас он похож на киллера, который делает контрольный выстрел, вот только он не знает — жертва умерла, когда в нее попали первые пули.

Я и правда ничего не беру. Даже про паспорт забываю и студенческий.

Нахожу в пакете, заткнутом в дальнем углу гардероба, свои старые вещи, переодеваюсь в джинсы, свитер и пуховик и выхожу на улицу.

Каримов меня не провожает — он даже не смотрит, как я покидаю его квартиру.





Здесь и сейчас




1





Говорят, перед смертью вся твоя жизнь проносится перед глазами. За одну секунду. И делать в течение жизни надо все, чтобы ты в эту секунду улыбался…

Все может быть. Но именно сейчас я осознаю, что умирать не собираюсь. И тех нескольких мгновений, что я провожу со своими воспоминаниями, рухнув обратно в кресло, оказывается достаточно, чтобы почувствовать Жизнь.

Не знаю, что меняется в этот момент.

Атмосфера?

Ситуация?

Я сама?

Какой очередной щелчок происходит в моем сознании или судьбе?

Такой же как тогда, когда он решил сделать меня своей? Щелчок, как когда мы впервые встретились взглядами, и я инстинктивно почувствовала, что от него будут сплошные неприятности?

Щелчок… каждый раз, когда на перепутье я делаю свой выбор.

И это меняет мою реальность.

Раз — и я не падаю в обморок с подносом.

Два — он меня не замечает.

Три — я не слышу тот разговор в кабинете клуба и не иду к нему.

Четыре — не говорю ему свое влюбленное «да».

Пять — не подписываю никаких документов. И не делаю сотни других вещей, которые приводят меня в этот кабинет с обвинениями, которых он даже не замечает.

Щелчок — и жизнь, которая казалась мне нашей, но существовала у каждого отдельно, не существует.

Щелчок.

И я снова поднимаюсь с кресла.

Новая я.

Мне кажется, концентрация всех этих мыслей отражается у меня на лице, потому как присевший на стол Каримов стискивает бокал, а в его глазах мелькает удивление. Что он видит? Не свойственное мне прежде осознание права на собственные желания? Или уверенность, что я больше не позволю ничему — ни судьбе, ни кому либо другому — управлять собой? Что я теперь во всех событиях, что произошли со мной, смогу увидеть не только боль, но и возможность, то самое дно, от которого я оттолкнусь?

Мама говорит — мы с ней медные проволоки. Но именно здесь и сейчас я чувствую, что это не скрученные моток, брошенный на свалке. А оголенный провод, по которому течет сумасшедшая энергия.

Смешок.

Почти издевательский.

И с удивлением я понимаю, что это мой, а не его.

Я мягко-мягко, как кошка, смотря прямов в глаза, подхожу к нему, становясь рядом и задираю голову — но не чувствую себя при этом ниже.

— Значит, твоя жена?

Обвожу языком пересохшие губы. Каримов вздрагивает и на мгновение переводит взгляд. Его тело не врет и не врало никогда. Я могу быть уверена, что он последняя сволочь и игрок, к которому не стоит даже подходить, но при этом я также уверена — физически нам было хорошо вместе.

Хорошо настолько, что я предпочитаю не вспоминать об этом…

Он не отвечает ничего, только утягивает одним взглядом в привычный омут, пытаясь снова присвоить полностью — мое тело, душу, мысли, включить в новую, но столь же опасную, как и прежде, игру.

— Значит, я владею всем, что прописано в бумагах и что полагается по закону? Твоими активами, половиной имущества, твоим бизнесом, домом… тобой?

Я говорю неосознанно хрипло, так же хрипло и непристойно, как шептала когда-то в его постели, в его квартире, как кричала, когда он доводил меня до грани, за которой я теряла себя, подчинял, заставляя получать от этого сумасшедшее удовольствие, поглощал своей темной энергетикой и уводил в глубину Тьмы.

Зрачки мужчины расширяются и будто пульсируют в такт биению сердца. Моего или его?

— Значит, в моем старом паспорте все еще штамп, на бумагах только моя подпись, а ты пришел, чтобы заявить на меня свои права?

Его дыхание все-таки сбивается.

На долю секунды, но я чувствую его настолько хорошо, что мне хватает и этого, чтобы понять, насколько сжата пружина у него внутри.

Чертов игрок, который однажды небрежно смахнул неугодную пешку с шахматной доски. Мой бывший, который по каким-то причинам все еще желает оставаться настоящим — но при этом до сих пор не оправдал меня за предыдущие «преступления». Враг, готовый казнить меня за малейшую провинность — и, возможно, приехавший, чтобы привести свой прошлый приговор в исполнение.