12
— Вы уволены.
Я… что? Он серьезно?
Ошеломленно поднимаю голову от блокнота, и снова перевожу взгляд на сероватую бумагу, на которой я по инерции написала эту фразу.
«Составить расписание, проверить договор с «Сантана-плюс», перепечатать новый прайс, вы уволе…»
— Это какая-то шутка, Петр Евгеньевич? — растягиваю губы в неискренней улыбке, чувствуя, как колотится мое сердце. Пусть это не работа моей мечты и не сказать, что я буду жить впроголодь, когда уйду, но… Это, черт возьми моя работа, которую я отлично выполняю, и сообщать мне таким образом о её окончании просто свинство!
— Вы же шутите? — повторяю.
— Нет. Вы не соответствуете занимаемой должности, потому я имею право вас уволить. Но можно и написать заявление по собственному, точнее, именно это я вам и предлагаю, — мой непосредственный начальник, которому я сварила немыслимое количество чашек кофе, чей не самый ровный характер терпела, отводит взгляд. А я все еще не могу поверить своим ушам.
— Не… соответствую? Издеваетесь? — получается хрипло.
— Ничуть. Вы слишком… компетентны для этой должности.
Офигеть.
Я даже головой трясу.
— Тогда почему бы вам не предложить повышение? — цежу сквозь стиснутые зубы, застланная врасплох приступом дикой злости.
Мне всегда говорили, что рыжие — очень эмоциональные и вспыльчивые, но казалось, что это не про меня. Я себя контролировала и скорее опасалась сильных эмоций, чем выпячивала их наружу. Но сейчас мне захотелось запустить в начальника не только блокнотом, но и стулом впридачу.
— В нашей фирме нет свободных вакансий.
— Тогда я хочу работать на освободившейся вакансии секретаря, — шиплю и отбрасываю таки злосчастный блокнот.
— Майя… ну давайте не доводить ситуацию до абсурда, — на лице Петра Евгеньевича появляется упрямое и столь хорошо знакомое мне выражение, и я понимаю — что бы я ни сказала или сделала, результат будет один. Я сложу свои вещи в коробку и уйду под недоумевающие, а может ехидные взгляды.
Что же… я сделала не так? Чем заслужила?
— Даже не объяснитесь?
— Я все уже сказал.
— И без отработки?
— Мы справимся.
Справятся? Он, определенно, издевается. И юлит. Скрывает что-то, а у меня пока даже в голову не идет, как можно… за права свои побороться. Но тут же понимаю — бороться не буду. Я же сама после такого не смогу с ним работать, что бы ни послужило причиной этого увольнения.
Молча разворачиваюсь, возвращаюсь в приемную, где стоит мой стол… ой да ладно, уже не мой — скидываю в сумку свои немногочисленные личные вещи, а остальное… да просто оставляю как есть. Пусть сами разбираются.
Мне ведь дела не сказали доделать или передать кому.
В бухгалтерии уже ждут — выдать расчет и трудовую книжку.
И спустя десять минут я растерянно стою на крыльце бизнес-центра, смотрю на спешащих по своим делам прохожих и темные тучи и пытаюсь понять, что вообще происходит.
Беру телефон и нахожу там номер отца. Денису звонить не хочу — мне кажется он только обрадуется моему увольнению, а вот папа… я столько лет была лишена возможности жаловаться папе, может пора начать?
— Майя… привет милая, — отец отвечает после нескольких гудков, когда я уже хочу положить трубку. Голос его странно дребезжит, будто чужой. Меня это неожиданно пугает. И вместо того, чтобы рассказать о своем увольнении, я тихонько спрашиваю:
— У тебя все в порядке?
— Ты будто почувствовала, — замолкает ненадолго. — Не очень… дела вообще последнее время идут не очень, а сегодня я узнал, что проиграл тендер, на который рассчитывал, причем странно проиграл, будто поспособствовал этому кто…
Ахаю.
Мы ведь после приема разговаривали с ним еще — и отец снова рассказывал, как ему это нужно и как он уверен в заказе…
— Дурак я — уверился, что все мне под силу и под это много чего наворотил я и наобещал, — вздыхает невесело. — Как теперь разгрести и не понятно… Но ничего, и не такие времена и кризисы переживал, справлюсь как-нибудь. А ты чего звонишь?
— Просто так, — вру с легкостью. Уж точно не хочу ему беспокойства добавлять.
— Мы потом поговорим, ладно? А то сейчас невпроворот дел.
— Конечно, — соглашаюсь, — ты если помощь какая нужна — говори. Ну вдруг что поделать надо.
Мы прощаемся, а я впихиваю телефон в уже переполненную сумку и продолжаю стоять на крыльце под накрапывающим дождем. И вместе с сыростью в мою голову приходит осознание происходящего.
Мариша.
Увольнение.
Тендер.
И единственная причина, почему все идет прахом…
Как ни странно, мне даже не приходится спрашивать у кого-то, чтобы узнать адрес. Достаточно вспомнить разговоры, что велись вокруг раньше, и вбить несколько названий в поисковик.
Паспорт у меня с собой, как и пробивное желание посмотреть в глаза Каримову. Ну или выцарапать их. И уверенность, что я имею на это право — даже если придется ждать его под дверью несколько дней. Наверное именно эта уверенность не позволяет другим людям — охранникам, администраторам, что выписывают пропуска, секретарю на ресепшн — остановить меня и расспросить поподробней, с чего вдруг кому-то так рьяно понадобился Илья Демидович.
Только последний бастион в лице ухоженной шатенки в деловом, но настолько облегающем платье, что не оставляет простора для воображения, не сдается легко. Зато наша возня привлекает внимание хозяина кабинета, который — о, сюрприз — находится на месте и даже один.
У меня создается ощущение, что он не удивлен моему появлению.
Подугасшая было злость вспыхивает с новой силой.
И пока он преувеличенно вежливо приглашает меня в кабинет, а потом медленно садится за стол, я швыряю сумку в сторону и с трудом сдерживаюсь, чтобы не наброситься на него.
— Ты — ублюдок, Каримов… Господи, какой же ты ублюдок!
Стою, вытянувшись в струнку и кулаки стискиваю, так что ногти до боли впиваются в кожу.
Я и не думала, что дошла до края.
Даже не знала, что во мне столько ненависти и боли.
А еще — гонору напасть на него, пусть и словесно.
И сейчас стою и смотрю как мой враг смеется, откинув голову и демонстрируя белоснежные зубы, и понимаю, что таки да — я была права. Он это все устроил, мои мысли о не случайности наших встреч, от которых я отмахивалась, были совершенно уместны.
Только толку? Я ничего не докажу, лишь развлеку его… как развлекала до этого.
Меня так распирает от злости, что хочется стать оборотнем и вцепиться клыками в подставленную шею… да хотя бы выдрать клок волос!
И на себя злюсь не меньше. Вот что я делаю здесь, а? Зачем притащилась в его офис? Я ведь знала, что так и будет… что он даст мне выплеснуть яд, а сам получит от этого извращенное удовольствие.
Я бы набросилась на него и без клыков, но это совсем глупо. В Каримове два метра стальных мышц — я ему едва ли до груди достаю. Когда-то давно, в том прошлом, которое я старалась забыть, этот контраст приводил меня в восторг, но сейчас я вижу лишь подтверждение, что никогда мне не следовало подходить к нему близко.
Впрочем, кто меня спрашивал?
Становится холодно, и я растираю плечи в защитном жесте и спрашиваю, уже уверенная, что не получу никаких ответов:
— Зачем?
— Почему ты думаешь, что это я? — теперь он наклоняется, ставит локти на стол, сводя кончики пальцев, и смотрит на меня с нечитаемым выражением лица.
В голосе — холод.
В каждом жесте — скупая угроза.
Илья Каримов умеет подавлять одним только своим видом, а уж если решит, что ты — враг, впору убираться из города.
Даже странно, что я никогда его не боялась. Да, поначалу этому и не было причин, но потом, когда он показал свое истинное лицо… почему я его не боялась? Почему не убралась с его дороги, как только встретила после нескольких лет забытья?
Вот… теперь расплачиваюсь за собственное промедление.
— Может потому, что ты даже не спрашиваешь, о чем я сейчас говорю? — усмехаюсь и цежу сквозь зубы. — А может и потому что ты единственный, кто мог бы это провернуть. Я не знаю, зачем и как ты это делаешь, но… Я знаю только, что все дерьмо, что происходит со мной, началось с того момента, когда ты снова появился в моей жизни. Отец проиграл тендер, на который так рассчитывал, меня уволили, подруга написала, что не хочет видеть меня… Теперь ты, надеюсь, доволен?
— Доволен? — он хмыкает.
А потом встает из-за своего огромного стола и делает несколько шагов ко мне.
Я сглатываю.
Даже сидя он выглядит внушительно, а уж когда нависает надо мной, играя в своего любимого доминанта… Хорош, ублюдок. Не перекаченный, гибкий, с жестким, очень красивым лицом и темными волосами.
Почему я об этом думаю?
— Нет, я еще не доволен.
— Вы уволены.
Я… что? Он серьезно?
Ошеломленно поднимаю голову от блокнота, и снова перевожу взгляд на сероватую бумагу, на которой я по инерции написала эту фразу.
«Составить расписание, проверить договор с «Сантана-плюс», перепечатать новый прайс, вы уволе…»
— Это какая-то шутка, Петр Евгеньевич? — растягиваю губы в неискренней улыбке, чувствуя, как колотится мое сердце. Пусть это не работа моей мечты и не сказать, что я буду жить впроголодь, когда уйду, но… Это, черт возьми моя работа, которую я отлично выполняю, и сообщать мне таким образом о её окончании просто свинство!
— Вы же шутите? — повторяю.
— Нет. Вы не соответствуете занимаемой должности, потому я имею право вас уволить. Но можно и написать заявление по собственному, точнее, именно это я вам и предлагаю, — мой непосредственный начальник, которому я сварила немыслимое количество чашек кофе, чей не самый ровный характер терпела, отводит взгляд. А я все еще не могу поверить своим ушам.
— Не… соответствую? Издеваетесь? — получается хрипло.
— Ничуть. Вы слишком… компетентны для этой должности.
Офигеть.
Я даже головой трясу.
— Тогда почему бы вам не предложить повышение? — цежу сквозь стиснутые зубы, застланная врасплох приступом дикой злости.
Мне всегда говорили, что рыжие — очень эмоциональные и вспыльчивые, но казалось, что это не про меня. Я себя контролировала и скорее опасалась сильных эмоций, чем выпячивала их наружу. Но сейчас мне захотелось запустить в начальника не только блокнотом, но и стулом впридачу.
— В нашей фирме нет свободных вакансий.
— Тогда я хочу работать на освободившейся вакансии секретаря, — шиплю и отбрасываю таки злосчастный блокнот.
— Майя… ну давайте не доводить ситуацию до абсурда, — на лице Петра Евгеньевича появляется упрямое и столь хорошо знакомое мне выражение, и я понимаю — что бы я ни сказала или сделала, результат будет один. Я сложу свои вещи в коробку и уйду под недоумевающие, а может ехидные взгляды.
Что же… я сделала не так? Чем заслужила?
— Даже не объяснитесь?
— Я все уже сказал.
— И без отработки?
— Мы справимся.
Справятся? Он, определенно, издевается. И юлит. Скрывает что-то, а у меня пока даже в голову не идет, как можно… за права свои побороться. Но тут же понимаю — бороться не буду. Я же сама после такого не смогу с ним работать, что бы ни послужило причиной этого увольнения.
Молча разворачиваюсь, возвращаюсь в приемную, где стоит мой стол… ой да ладно, уже не мой — скидываю в сумку свои немногочисленные личные вещи, а остальное… да просто оставляю как есть. Пусть сами разбираются.
Мне ведь дела не сказали доделать или передать кому.
В бухгалтерии уже ждут — выдать расчет и трудовую книжку.
И спустя десять минут я растерянно стою на крыльце бизнес-центра, смотрю на спешащих по своим делам прохожих и темные тучи и пытаюсь понять, что вообще происходит.
Беру телефон и нахожу там номер отца. Денису звонить не хочу — мне кажется он только обрадуется моему увольнению, а вот папа… я столько лет была лишена возможности жаловаться папе, может пора начать?
— Майя… привет милая, — отец отвечает после нескольких гудков, когда я уже хочу положить трубку. Голос его странно дребезжит, будто чужой. Меня это неожиданно пугает. И вместо того, чтобы рассказать о своем увольнении, я тихонько спрашиваю:
— У тебя все в порядке?
— Ты будто почувствовала, — замолкает ненадолго. — Не очень… дела вообще последнее время идут не очень, а сегодня я узнал, что проиграл тендер, на который рассчитывал, причем странно проиграл, будто поспособствовал этому кто…
Ахаю.
Мы ведь после приема разговаривали с ним еще — и отец снова рассказывал, как ему это нужно и как он уверен в заказе…
— Дурак я — уверился, что все мне под силу и под это много чего наворотил я и наобещал, — вздыхает невесело. — Как теперь разгрести и не понятно… Но ничего, и не такие времена и кризисы переживал, справлюсь как-нибудь. А ты чего звонишь?
— Просто так, — вру с легкостью. Уж точно не хочу ему беспокойства добавлять.
— Мы потом поговорим, ладно? А то сейчас невпроворот дел.
— Конечно, — соглашаюсь, — ты если помощь какая нужна — говори. Ну вдруг что поделать надо.
Мы прощаемся, а я впихиваю телефон в уже переполненную сумку и продолжаю стоять на крыльце под накрапывающим дождем. И вместе с сыростью в мою голову приходит осознание происходящего.
Мариша.
Увольнение.
Тендер.
И единственная причина, почему все идет прахом…
Как ни странно, мне даже не приходится спрашивать у кого-то, чтобы узнать адрес. Достаточно вспомнить разговоры, что велись вокруг раньше, и вбить несколько названий в поисковик.
Паспорт у меня с собой, как и пробивное желание посмотреть в глаза Каримову. Ну или выцарапать их. И уверенность, что я имею на это право — даже если придется ждать его под дверью несколько дней. Наверное именно эта уверенность не позволяет другим людям — охранникам, администраторам, что выписывают пропуска, секретарю на ресепшн — остановить меня и расспросить поподробней, с чего вдруг кому-то так рьяно понадобился Илья Демидович.
Только последний бастион в лице ухоженной шатенки в деловом, но настолько облегающем платье, что не оставляет простора для воображения, не сдается легко. Зато наша возня привлекает внимание хозяина кабинета, который — о, сюрприз — находится на месте и даже один.
У меня создается ощущение, что он не удивлен моему появлению.
Подугасшая было злость вспыхивает с новой силой.
И пока он преувеличенно вежливо приглашает меня в кабинет, а потом медленно садится за стол, я швыряю сумку в сторону и с трудом сдерживаюсь, чтобы не наброситься на него.
— Ты — ублюдок, Каримов… Господи, какой же ты ублюдок!
Стою, вытянувшись в струнку и кулаки стискиваю, так что ногти до боли впиваются в кожу.
Я и не думала, что дошла до края.
Даже не знала, что во мне столько ненависти и боли.
А еще — гонору напасть на него, пусть и словесно.
И сейчас стою и смотрю как мой враг смеется, откинув голову и демонстрируя белоснежные зубы, и понимаю, что таки да — я была права. Он это все устроил, мои мысли о не случайности наших встреч, от которых я отмахивалась, были совершенно уместны.
Только толку? Я ничего не докажу, лишь развлеку его… как развлекала до этого.
Меня так распирает от злости, что хочется стать оборотнем и вцепиться клыками в подставленную шею… да хотя бы выдрать клок волос!
И на себя злюсь не меньше. Вот что я делаю здесь, а? Зачем притащилась в его офис? Я ведь знала, что так и будет… что он даст мне выплеснуть яд, а сам получит от этого извращенное удовольствие.
Я бы набросилась на него и без клыков, но это совсем глупо. В Каримове два метра стальных мышц — я ему едва ли до груди достаю. Когда-то давно, в том прошлом, которое я старалась забыть, этот контраст приводил меня в восторг, но сейчас я вижу лишь подтверждение, что никогда мне не следовало подходить к нему близко.
Впрочем, кто меня спрашивал?
Становится холодно, и я растираю плечи в защитном жесте и спрашиваю, уже уверенная, что не получу никаких ответов:
— Зачем?
— Почему ты думаешь, что это я? — теперь он наклоняется, ставит локти на стол, сводя кончики пальцев, и смотрит на меня с нечитаемым выражением лица.
В голосе — холод.
В каждом жесте — скупая угроза.
Илья Каримов умеет подавлять одним только своим видом, а уж если решит, что ты — враг, впору убираться из города.
Даже странно, что я никогда его не боялась. Да, поначалу этому и не было причин, но потом, когда он показал свое истинное лицо… почему я его не боялась? Почему не убралась с его дороги, как только встретила после нескольких лет забытья?
Вот… теперь расплачиваюсь за собственное промедление.
— Может потому, что ты даже не спрашиваешь, о чем я сейчас говорю? — усмехаюсь и цежу сквозь зубы. — А может и потому что ты единственный, кто мог бы это провернуть. Я не знаю, зачем и как ты это делаешь, но… Я знаю только, что все дерьмо, что происходит со мной, началось с того момента, когда ты снова появился в моей жизни. Отец проиграл тендер, на который так рассчитывал, меня уволили, подруга написала, что не хочет видеть меня… Теперь ты, надеюсь, доволен?
— Доволен? — он хмыкает.
А потом встает из-за своего огромного стола и делает несколько шагов ко мне.
Я сглатываю.
Даже сидя он выглядит внушительно, а уж когда нависает надо мной, играя в своего любимого доминанта… Хорош, ублюдок. Не перекаченный, гибкий, с жестким, очень красивым лицом и темными волосами.
Почему я об этом думаю?
— Нет, я еще не доволен.