Понедельник, 24 ноября 1997 года


Пратима наблюдает за мной из дверного проема, ведущего в комнату ее дочери. Я остро сознаю, что топчу ботинками палевый ковер. Протокол полицейской работы не предусматривает возможности снимать уличную обувь в жилых помещениях. За окном спальни виднеется белесое зимнее небо. Скоро стемнеет. Это темнота такого рода, которая наползает все раньше и раньше с каждым днем до зимнего солнцестояния и погружает нас в самую длинную ночь года.

На туалетном столике Лиины лежат две глянцевитые брошюры с рекламой волонтерской работы в африканской миссии. Я вспоминаю о фотографии, найденной в ее бумажнике, о судне благотворительной организации.

Ясно, что Лиина хотела вырваться из этого города.

— Эти миссионерские суда находятся под управлением христианской организации? — спрашиваю я и беру брошюру.

Пратима защитным жестом складывает руки на груди.

— Вера не имела для Лиины никакого значения. Это было лишь средство, чтобы убраться подальше отсюда. Она хотела творить добро, помогать несчастным людям. Она…

Голос Пратимы прерывается. Я молча смотрю на нее.

— Лиина хотела оказаться там, где ее будут ценить, — с трудом продолжает она. — Мы… все мы хотим, чтобы нас ценили по достоинству, правда? Чтобы нас любили, чтобы мы чувствовали себя частью общего. Если у нас нет ощущения принадлежности, что мы можем назвать своим домом? В конце концов, это простой инстинкт выживания: если тебя выгоняют из группы или из стада, ты умираешь.

Я гляжу на Пратиму и на мгновение задаюсь вопросом, не говорит ли она о самой себе. О своем иммигрантском опыте. Я гадаю, испытывает ли эта страдающая мать еще и другую боль, которую я даже пока не могу осознать. Я гадаю, может ли она свободно говорить со своим мужем. Насколько она одинока?

— Пратима, отца Лиины беспокоило, что его дочь интересуется работой в христианской миссии?

— Джасвиндер — ревностный поборник сикхизма. Он очень строго обходился с Лииной. Она проходила через период, когда отвергала разные вещи просто ради того, чтобы досадить ему. Она восставала против его контроля. Она отстранялась от всего, что было связано с ее культурными корнями. Она… она просто очень старалась вписаться в школьную компанию.

— Типичный подросток, — мягко говорю я.

Она возмущенно смотрит на меня. Чувство вины поднимается в моей груди, и я отворачиваюсь к туалетному столику. Рядом с брошюрами стоит корзиночка с ювелирными украшениями и другими безделушками. Я смотрю на них и достаю несколько предметов. Кольца, браслет, сережки, ожерелье с маленькой подвеской. Мать Лиины входит в комнату и останавливается у меня за спиной. Она понижает голос.

— Снимок медальона с кельтскими узлами, который вы нам показали… мне нужно кое-что вам рассказать.

Мое сердце бьется быстрее. Вот оно. То, что она скрывала от своего мужа внизу, то, что вызвало ее смущение.

— Это то же самое, что и губная помада, которую вы нашли, — говорит она. — А может быть, даже книга стихов и записная книжка.

— Что именно?

— Она… — Пратима судорожно вздыхает. — Наша Лиина имела привычку брать вещи.

— Что значит «брать вещи»?

— Она крала вещи или одалживала их без разрешения. Джасвиндер запретил Лине покупать любую косметику, поэтому она брала макияж у других девочек. Вроде как… коллекционировала вещи, — Пратима колеблется. — Менеджер нашего универсама позвонил нам несколько месяцев назад… чтобы мы пришли и забрали Лиину. Он хотел поговорить с нами. Она украла румяна и тени для век. Она пообещала, что это больше не повторится, поэтому он не стал выдвигать обвинений или сообщать в полицию. — Ее щеки покрываются густым румянцем. — Не знаю, остановилась ли она на этом. Думаю, эта губная помада, записная книжка и томик стихов принадлежат другим ученикам. И медальон тоже.

Как ни странно, я испытываю облегчение.

— Вы уверены?

— Нет. Но я думала, вам нужно знать, что эти вещи могут принадлежать другим девочкам.

— Это очень полезные сведения, Пратима. Спасибо за вашу откровенность. — Я делаю паузу. — Скажите… вы не припомните других друзей Лиины, носивших этот кельтский медальон, или другой, похожий на него?

Она смотрит на меня. Время как будто растягивается. Ветер снаружи скребет ветвями дерева по оконному стеклу. Я физически ощущаю перемену погоды, падение температуры. Приближается шторм.

— Вы не понимаете, Рэйчел? У Лиины не было друзей в школе.

Ее слова повисают в воздухе. Я снова вспоминаю тот день в школьном спортзале.

— Как насчет этих фотографий, приколотых к пробковой доске?

Я подхожу ближе к доске, повешенной на стене. Я видела эти фотографии, когда в прошлый раз была здесь, когда Лиина Раи еще была объявлена пропавшей без вести. Здесь, на желтых кнопках, развешаны фотографии ее одноклассниц, сделанные как в школе, так и за ее пределами. Я узнаю многие лица, включая собственную дочь и ее лучшую подругу Бет. Некоторые лица обведены красным фломастером.

— Разве они не были ее подругами? Иначе зачем она повесила здесь эти фотографии?

— Думаю, она хотела, чтобы эти люди стали ее подругами. Это что-то… вроде визуализации. Она делала вид, будто все хорошо.

— Почему некоторые лица обведены красным?

Пратима молчит. Я смотрю на нее.

Она снова глубоко вздыхает.

— Не знаю. Я знаю только, что Лиина хотела быть похожей на определенных девочек. Ей хотелось стать своей среди них.

Я хмурюсь и вглядываюсь в лица, обведенные красным. Бет. Мэдди. Чейенна. Эми. Сима. Самые популярные девочки.


В Твин-Фоллс есть только одна начальная школа и одна средняя школа. По одному классу на каждый год обучения. Большинство местных детей, которые познакомились еще в детском саду, вместе переходят из одного класса в следующий. Все ходят друг к другу на дни рождения, совершают покупки в одних и тех же магазинах. Посещают одни и те же спортивные и общественные мероприятия. Такова природа маленьких городов. Я так понимаю, что если ты не вписываешься в компанию сверстников или испытываешь одиночество, особенно если тебя недолюбливают, то ты оказываешься в аду. Потому что у тебя нет выхода.

Я облизываю губы и говорю:

— Как вы думаете, кто-нибудь из детей на этих фотографиях был хотя бы чуточку ближе к Лиине, чем остальные? Кто-нибудь, кто мог бы помочь нам выяснить, что с ней произошло с тех пор, как ее последний раз видели у костра?

— Если и был такой человек, она не рассказывала мне об этом. — Большие, темные глаза Пратимы влажно блестят. — Мы думаем, что бережем детей, когда велим им, что нужно делать, когда стараемся контролировать их. Мы думаем, что если занять их спортом, то они не попадут в беду. Но мы ошибаемся.

Внезапно я замечаю маленькую темноволосую голову, выглядывающую из-за двери. Это Ганеш. Глаза шестилетнего ребенка широко распахнуты. Он смотрит, слушает и учится.

Его мать разворачивается посмотреть, что привлекло мое внимание.

— Ганеш! Иди отсюда! — Она властно машет рукой. — Убирайся. Как ты можешь стоять и подслушивать?

Мальчик с легким топотом убегает по коридору. Я слышу, как хлопает дверь. Пратима опускается на кровать своей дочери и закрывает лицо ладонями. Она снова начинает плакать.





* * *


Когда мы Люком идем на пронизывающем ветру к нашему немаркированному автомобилю, я ощущаю, что за нами наблюдают, и оглядываюсь на дом. Наверху у освещенного мансардного окна видна маленькая тень. Снова Ганеш, играет в сыщика. Когда я смотрю на него, меня охватывает печаль. О чем думает этот мальчик? Что он услышал из нашего разговора? Что он понял о смерти старшей сестры — о событии, которое навсегда изменит его?

Я поднимаю руку, чтобы помахать ему, но он исчезает. Люк молча смотрит на меня с другой стороны автомобиля. Я опускаю руку и забираюсь на место водителя. Пристегиваюсь, не глядя на Люка, и завожу двигатель. Когда мы выезжаем на дорогу, ведущую к дому Эми Чан, начинается дождь. Эта девочка сообщила о том, что видела Лиину на мосту Дьявола в два часа ночи 15 ноября.

— Пока ты была наверху, позвонили из лаборатории, — говорит Люк. — Они высушили страницы дневника. Почерк можно разобрать. Они высылают копии в участок.

Я напряженно киваю.

— Лиина крала вещи. Пратима думает, что она «одолжила» у других детей записную книжку, томик стихов, медальон и губную помаду. Однажды она украла косметику в магазине.

— Значит, вот что Пратима скрывала от своего мужа внизу?

— Похоже на то.

Я поворачиваю на бульвар, который ведет в гору, где находится фешенебельный квартал города. Мы направляемся к Смоук-Блаффс — гранитному выступу, на котором стоит дом Чанов, похожий на свадебный торт с колоннами, в окружении таких же нарядных домов.

— Этот медальон — довольно распространенная безделушка, верно? — Я кошусь на Люка. — Он мог принадлежать кому угодно.

— Мы снова соберем детей для расспросов, — говорит он.

— А у тебя есть дети?

— До этого так и не дошло. А потом наш брак распался, и было уже слишком поздно.

Я снова кошусь на него.

— Ты в разводе?

— Женат на работе. — Он смеется. — Так было всегда; это профессиональный риск, особенно если работаешь в отделе убийств. Понятно, что моей бывшей надоело быть второй скрипкой в оркестре. В конце концов, это был полюбовный развод, если так можно говорить о подобных вещах.

Дождь неожиданно превращается в ливень. Осенний муссон. Потоки воды струятся по крутой дороге, и ветровое стекло затягивает мутной пеленой, несмотря на работающие «дворники». Как правило, неизменные осенние муссоны воспринимаются как фоновый шум в моей жизни. Сегодня все выглядит по-другому. Дождевые капли разбрызгиваются по стеклу с такой упрямой настойчивостью, как будто хотят что-то сказать.

Я думаю об утратах. О ежедневных провалах, которые мы оставляем за собой. Кроссовка Лиины, ее окровавленный носок. Ее мокрый рюкзак и книжка стихов, застрявшая между валунами на речном берегу. Плавающие в воде страницы дневника. У этой девочки были свои планы и мечты. Теперь ничего не осталось.

— Этот Дарш Раи, ты его знаешь? — спрашивает Люк, когда сворачиваю на улицу, ведущую к дому Чанов.

— Да. Симпатичный парень двадцати лет или чуть постарше. Работает на целлюлозном заводе по другую сторону бухты. Никогда не имел неприятностей с полицией. Судя по отзывам, весьма приятный человек. Всегда аккуратно одет, питает страсть к реставрации старых автомобилей. Девушки роятся вокруг него.

— Нам нужно поговорить с этим богоданным кузеном Даршем. — Люк смотрит на часы. — Мы нанесем ему визит сегодня вечером, после беседы с Эми Чан. Пока не распространились слухи о смерти Лиины.

Как и дождь, сегодня Люк отличается какой-то упрямой настойчивостью. Я его понимаю. На первом этапе расследования убийства время имеет первостепенное значение, а мы уже отстаем от графика.

— Еще что-то не так с ее отцом, — добавляет он. — Нужно проверить его биографию.

— Что не так с Джасвиндером? — удивленно спрашиваю я.

— Хм-мм…

Я сворачиваю на подъездную дорожку.

— Джасвиндер может казаться чересчур властным и грубоватым, но он хороший человек, Люк. А сейчас ему больно. Черт побери, не знаю, что бы стало со мной, если бы кто-то сотворил такое с моим ребенком. Он работает в местной транспортной компании на регулярном автобусном маршруте. Все его коллеги могут подтвердить, что он славный и достойный человек. — Я останавливаю автомобиль и вспоминаю синяки на теле Лиины. — Ты же не думаешь, что он имел какое-то отношение к смерти своей дочери?