— Я это…
Левон был похож на гипсовую статую, серое лицо, серые волосы, вставшие дыбом, серая одежда. Одна рука была согнута в локте и держалась на двух веревках, перекинутых через шею. Голос дрожал от страха или напряжения, кажется, парень готов был заплакать, но не заплакал, а дважды чихнул. Сурен шагнул вперед, хотел обнять Левона, но тот отступил:
— Осторожно, у меня левая плечевая кость сломана. Крови нет. Но больно, когда двигаюсь.
— Только рука, дружище?
— Только рука, будь она неладна.
— Главное — голова на месте. Мы починим твою руку.
— Конечно, — Левон чихнул. — Черт, это у меня аллергия на пыль. Там человек лежит. Его столбом задавило.
— Он жив? — спросил Сурен.
— Он не дышит. Что это было? Это война?
— Меня об этом только что спрашивали, — усмехнулся Сурен. — Нет, дружище. Я был на войне. Там все по-другому. Это землетрясение.
Сурен объяснил, что нужно сделать. Елена должна была прийти на площадь, но тут началась эта чертовня, наверняка Лена выбрала ближнюю дорогу, пошла по вот этой улице, название вылетело из головы, улица близко, до нее всего двадцать метров, но сейчас поворот не виден из-за пыли. Нужно найти Лену, наверняка она где-то рядом, где-то там, на дороге, но эта задача еще проще, чем кажется на первый взгляд, улица прямая, не заблудишься, на машине нельзя, асфальта нет, но машина и не нужна, из нее ничего не увидишь, тут надо медленно, на своих двоих. Они будут держаться рядом, оставаясь в зоне прямой видимости. Сурен пошел вперед, он двигался медленно, чтобы не упасть, увидел поворот и свернул на ту самую улицу, название которой забыл.
Он шел по обочине, Левон немного отстал, иногда он чихал и вытирал нос куском газеты. Видимость плохая, а пыли столько, что дышать тяжело, но здесь чувствовался слабый ветерок. С начала до конца улица была застроена частными домами, перед ними кирпичные или каменные заборы, но теперь на их месте одни развалины. Впереди горел огонь, стоял ровный столб оранжевого пламени, это газовая труба, покореженная ударом, задралась высоко вверх, а газ загорелся. Слева вдалеке тоже занимался пожар, — на соседней улице полыхал двухэтажный дом, чудом уцелевший, справа кирпичная стена забора, стоявшая наклонно, вдруг рассыпалась, словно от дуновения ветра, Левон вздрогнул и чихнул.
Первым живым человеком, которого они встретили, оказалась женщина, закутанная в платок, она остановилась, увидев двух незнакомцев, это была старуха с темным морщинистым лицом и скорбно сжатыми губами. Она спряталась в платок, когда Левон хотел заговорить, пошла дальше, но оступилась, упала, Левон наклонился, подал руку, старуха пронзительно закричала.
— Оставь ее, — сказал Сурен. — Пошли.
Старуха продолжала кричать, когда они отошли уже далеко, наконец, крик пропал. Пробежала собака, она двигалась как-то странно, боком, поджимая заднюю лапу, собака зарычала, оскалила клыки и шмыгнула в серую мглу. Навстречу шел мужчина в пальто с поднятым воротником, он шагал нетвердой походкой, раскачиваясь, как пьяный, лицо было залито кровью, волосы спутались, он мельком взглянул на Сурена и отвел взгляд, будто испугался.
Сурен встал на его пути.
— Послушай, ты не видел тут женщину? — он хотел уточнить свой вопрос, но не знал, что еще добавить, как описать Лену. — Ну, молодую такую женщину?
Мужчина смотрел на него слезящимися глазами, стараясь понять, чего от него хотят. Он молча толкнул Сурена в грудь и поковылял дальше. Прошли вперед еще метров триста, не встретив никого, из серой мглы иногда доносились звуки, один раз они услышали мужские голоса, другой раз — женский плач, но непонятно было, кто плакал и где, больше людей на дороге не попалось.
* * *
Они добрались до места, где еще сегодня жила Лена. Кирпичный забор завалился в сторону улицы, дом был разрушен. Сурен почувствовал, что слезы подступили совсем близко, если он произнесет вслух хоть одно слово, то расплачется. Он остановился, выкурил сигарету, — стало немного легче, позвал Левона и сказал, чтобы тот быстро двигал по тому адресу, где они ночевали, и выяснил, жив ли дядя и тетя Ануш. Сурен рассказал, как легче найти дом или то, что от него осталось, главная примета — желтые ворота на железных столбах, — они не должны упасть. Пусть не спешит, чтобы не оступиться и не повредить сломанную кость, они встретятся на площади, возле машины.
Сурен достал пистолет, вложил его в руку Левона и сказал:
— Возьми, мало ли что… Вдруг пригодится.
Левон чихнул, вытер нос газетой и пропал, наступила тишина, только вдалеке лаяла собака и плакала женщина. Сурен некоторое время бродил по развалинам дома, делал шаг, останавливался и вслушивался в звуки, может, в те трагические минуты Лена спустилась в подвал, чтобы что-то захватить с собой в дорогу, — и чудом спаслась. Дом рассыпался, а подвал уцелел, и она теперь там, внизу, — ждет спасения. Сурен вздохнул и сказал себе, что сказки лучше оставить детям, подвалы превратились в могилы для тех, кто там оказался. Он полазал по развалинам гаражей, но все попусту.
Не зная, куда идти дальше, присел на бетонный столбик, вытащил из внутреннего кармана и открыл бутылку минералки, сделал глоток, скрутил из куска газеты затычку, опустил бутылку во внутренний карман плаща, прикурил и наблюдал, как из мглы соткались две человеческие фигуры. Мужчины двигались в его направлении, переговариваясь на ходу, вот они перелезли руины забора, остановились посередине двора. Тот, что выше ростом, сказал:
— Блин, я прямо вот тут стоял, когда это началось. Стена блин, рухнула… Чуть не на меня. Назад отскочил, и, блин, забор, падла, повалился на хрен. И машины в гараже стояли. Ах, мать твою туда-сюда, жизнь с чистого листа придется начать. Господи, вот он ужас-то.
— А она-то где была? — спросил другой, у него был глуховатый голос.
— Кто? А, эта блядь… Хрен разберет. Я ж не больше твоего знаю.
— Может, она жива?
— Я за час до этого в город вернулся. И сразу в горсовет, не заходя домой. Сидел в кабинете Бабаяна. Он обещал из городского фонда кое-что мне подкинуть. Ну, сидим, разговариваем. Я его приглашаю в ресторан, перекусить. Я звоню, чтобы там, в ресторане, все приготовили, что мы придем. Только трубку положил, и тут звонят. Я сначала голос не узнал… Говорят, блин, твоя Лена совсем, сука, стыд потеряла. Посереди улицы лижется с каким-то кобелем. С Суреном этим…
— Бля, до чего дошло, — сказал второй мужчина. — Вот же баба, — на людей ноль внимания. Уже совсем на мужа забила… Ну, и ты чего?
— Беру у Бабаяна машину с персональным водителем, — и сюда. Машина уехала, захожу на двор. И тут какой-то гул, мать его, из-под земли идет. Я оглянулся, мать твою за ляжку… Короче, ты сам видишь. Так вот, блин. Вот так… И луку мешок.
— Так не понял, ты ее видел или нет?
— Наверняка в доме ее засыпало. Сто процентов. Есть на свете Бог, есть. Поделом суке… Жаль, я их вместе не застал, поубил бы… Опять этот Сурен появился, что б ему… Мать его…
— Не переживай, ну, что ты. Себя пожалей. Здоровье дороже.
— Ладно… Значит, ты разрушения видел своими глазами. Понимаю, сейчас тебе не до этого. Но через неделю надо оформить страховку, ну, задним числом, — какие я убытки понес. Дом, гараж, две машины… Надворные постройки. Плюс движимое имущество. Опись имущества я составлю. И на нее, на суку эту, тоже надо сделать страховой полис. Ну, на жизнь и здоровье. Что, мол, я ее застраховал. И теперь, значит, как вдовец, потерявший супругу во время стихийного бедствия… Во время землетрясения… И все такое прочее. Короче, могу за лярву гробовые деньги получить.
— Сделаем. Мы друзья, все сделаем.
Сурену еще можно было остаться на месте и, может быть, уйти незамеченным. Но в голове что-то щелкнуло, а перед глазами поплыло розовое марево, похожее на малиновый кисель. Сурен почувствовал, что не может дальше это слушать, не может больше сидеть и не двигаться, ярость рвется из груди, душит, тисками сжимает горло. И нет сил, чтобы справиться с самим собой. Он поднял кирпич, облепленный цементным раствором, встал на ноги.
Только тут его заметили. Он сделал несколько шагов вперед, пряча кирпич за спиной. Теперь с мужем Лены его разделяло метров семь или того меньше. Спутником Нарека оказался широкоплечий мужчина с бритой головой и пышными черными с проседью усами. Он был в плаще и резиновых сапогах. Нарек, вытаращив глаза, смотрел на Сурена, второй мужчина тоже замер от неожиданности, серое лицо будто окаменело.
Нарек первым пришел в себя и заорал, обращаясь неизвестно к кому:
— Люди, смотрите… Люди, он посмел прийти ко мне… Он забрал мою жену и посмел прийти снова. Когда дом разрушен, когда беда такая… Чего ты хочешь? Забрать последнее? Денег хочешь?
Усатый сунул руку под плащ, вытащив нож с костяной ручкой и широким клинком:
— Вот чего он хочет. Блин, виновник торжества. Сейчас мы тебя, дорогой товарищ, немного резать будем. Немного больно будет, да.
Усатый шагнул вперед, он держал нож внизу, прямым хватом, видимо, хотел вспороть живот от лобка до ребер. Сурен оставался на месте, только выставил левое плечо вперед. Усатый сделал два-три шага, Сурен развернулся и бросил в него кирпич. Уже нельзя было увернуться, — кирпич летел в грудь, но, повинуюсь инстинкту, человек опустил голову, вжал ее в плечи и приподнял руки. Кирпич ударил выше темени, отлетел в сторону, усатый оказался на коленях, опустился на четвереньки. Нож упал на камни, отскочил и где-то пропал. Сурен шагнул вперед и нанес удар ногой, снизу вверх, в эту круглую голову, похожую на окровавленный мяч.
Нарек не испугался, он кинулся вперед, но нерасчетливо, — налетел на кулак Сурена, получил пару встречных по голове, отступил. Сурен шагнул вперед и срубил его ударом в подбородок. Нарек упал неудачно, спиной, головой на камни. Раздвинув ноги, Сурен сел сверху, он даже не смотрел, куда бьет. Сказал себе, что надо остановиться, но не смог, перед глазами плыло и плыло розовое марево, в малинном киселе тонул весь мир, ярость все сжимала горло. Он остановился и перевел дух, закрыл глаза, а когда открыл, увидел нож.
Нарек уже не сопротивлялся, все было кончено, — и можно уходить. Но Сурен все-таки дотянулся до ножа. Потом, через минуту, он поднялся на ноги, закинул нож подальше, выудил из внутреннего кармана бутылку с водой, зубами вытащил бумажную затычку и смыл с рук кровь.
* * *
Он снова перелез кирпичные отвалы, выбрался на улицу, повернул в переулок, а потом на другую улицу, параллельную первой, — Лена могла выбрать другую дорогу, ведь к площади ведет несколько путей. Здесь та же картина запустения, горы камня, битого кирпича, парочка раскуроченных машин. Встретилась женщина, она вела куда-то старика в пальто, его голова была обвязана тряпками, женщина в испуге шарахнулась в сторону, увлекая за собой спутника, и пропала из вида.
Он прошел улицу обратно, до площади, нашел машину, взял бутылку воды и стал неторопливо пить. Он стянул с правой руки золотой перстень с ониксом, с левой руки другой перстень с крупным алмазом, под перстни попала пыль или песок, кожа натерта чуть не до крови. Он опустил перстни в карман джинсов. Подошел худой невысокий мужчина, он был одет в женскую шубку из искусственного каракуля, человек попросил воды, и Сурен отдал ему початую бутылку.
— Дом у меня развалился, — сказал мужчина и стер с век слезы. — Вообще-то дом старый, так себе… И мышей много было. Собирался новый дом строить. А этот… А, черт с ним. Мыши там все испортили.
— А родные целы?
— Целы, наверное, — кивнул мужчина. — Только не знаю, где они. В доме были. Там вместе с мышами и остались. Наверное, они там все вместе. Но точно не знаю…
Мужчина ушел, Сурен покинул площадь, побрел по другой улице, навстречу шли несколько человек. Он спрашивал всех, не попадалась ли женщина, среднего роса, с волосами до плеч, но никто такую женщину не видел. В сторону площади едва полз армейский «Урал», борт кузова под брезентовым тентом был открыт, в его темноте что-то шевелилось. За грузовиком шли два военных в зимних шапках со звездочками и запыленных бушлатах без погон, один спросил у Сурена, не видел ли тот раненых, покалеченных.
— Не видел, — ответил Сурен. — Трупы видел.
— Сейчас не до трупов, — сказал военный. — Мы увечных собираем.
— И много собрали? — заволновался Сурен. — Там, у вас в кузове, женщина есть, молодая?
— Бабка старая есть. Если еще не умерла. И два мужика.
Откуда-то появилась женщина с растрепанными волосами, она тянула военного за рукав бушлата, говорила, что какие-то люди забрались в ее дом, половина дома уцелела, там все ее имущество, но теперь его разворовывают и куда-то увозят на тачке.
— Пойдемте, — бормотала женщина. — Меня же грабят. Меня защитить некому.
— Отстань ты со своим барахлом, — военный вырвался и зашагал дальше.
Сурен прошел улицу почти до конца, здесь, перед развалинами какого-то длинного жилого дома, из земли торчала водопроводная труба, лился ручеек чистой воды. Поодаль четверо мужчин разожгли костерок и, сидя на корточках, грелись у огня. Сурен скинул плащ, стянул свитер и рубашку, он вымылся до пояса, сполоснул волосы. Слабая надежда еще оставалась, Лена могла зайти к своей единственной подруге Тамаре, что-то оставить или забрать, сказать на прощание несколько слов, Сурен знал, где живет эта женщина, но сейчас было трудно определить, где какая улица.
Незаметно начало вечереть, теперь был слышен гул, доносившейся с неба, это над руинами города и облаком пыли, кружил военный вертолет. Вокруг стали появляться люди, они выплывали из серой тьмы и в ней исчезали. На полотнище брезента четверо мужчин пронесли пятого, он был весь в крови, куда его несли и зачем, — ведь ни помощи, ни лекарств нигде нет, — непонятно. Сурен шел вдоль улицы, но не мог понять, это та самая улица, где жила Тамара, или другая. Справа ряд гаражей, обшитых листовым железом, они совсем не пострадали, кажется, эти гаражи он видел, он их узнал, значит, идет правильно.
Глава 5
Сурен увидел Лену, когда прошел улицу почти до конца и хотел повернуть налево, поискать там, а затем сделать еще один круг. Лена сидела возле развалившегося забора на деревянной скамейке, врытой в землю, рядом валялся раскрытый чемодан. Сурен, еще не поверив глазам, подбежал, сел рядом, обнял за плечи и поцеловал, ее губы в пыльном налете были сухими и горячими.
— Господи, я тебя нашел, — говорил Сурен. — Все-таки я тебя нашел…
— Суренчик, Суренчик, — повторяла она, будто других слов не знала, гладила его по волосам. Слезы текли по щекам, по пыльной коже, оставляя темные полосы. — Я знала, что ты придешь. Я ждала тебя.
— Ты цела?
— Ну, не совсем, почти цела, — она продолжала плакать. — Что со мной сделается? Главное, что ты жив. Господи…
Левон был похож на гипсовую статую, серое лицо, серые волосы, вставшие дыбом, серая одежда. Одна рука была согнута в локте и держалась на двух веревках, перекинутых через шею. Голос дрожал от страха или напряжения, кажется, парень готов был заплакать, но не заплакал, а дважды чихнул. Сурен шагнул вперед, хотел обнять Левона, но тот отступил:
— Осторожно, у меня левая плечевая кость сломана. Крови нет. Но больно, когда двигаюсь.
— Только рука, дружище?
— Только рука, будь она неладна.
— Главное — голова на месте. Мы починим твою руку.
— Конечно, — Левон чихнул. — Черт, это у меня аллергия на пыль. Там человек лежит. Его столбом задавило.
— Он жив? — спросил Сурен.
— Он не дышит. Что это было? Это война?
— Меня об этом только что спрашивали, — усмехнулся Сурен. — Нет, дружище. Я был на войне. Там все по-другому. Это землетрясение.
Сурен объяснил, что нужно сделать. Елена должна была прийти на площадь, но тут началась эта чертовня, наверняка Лена выбрала ближнюю дорогу, пошла по вот этой улице, название вылетело из головы, улица близко, до нее всего двадцать метров, но сейчас поворот не виден из-за пыли. Нужно найти Лену, наверняка она где-то рядом, где-то там, на дороге, но эта задача еще проще, чем кажется на первый взгляд, улица прямая, не заблудишься, на машине нельзя, асфальта нет, но машина и не нужна, из нее ничего не увидишь, тут надо медленно, на своих двоих. Они будут держаться рядом, оставаясь в зоне прямой видимости. Сурен пошел вперед, он двигался медленно, чтобы не упасть, увидел поворот и свернул на ту самую улицу, название которой забыл.
Он шел по обочине, Левон немного отстал, иногда он чихал и вытирал нос куском газеты. Видимость плохая, а пыли столько, что дышать тяжело, но здесь чувствовался слабый ветерок. С начала до конца улица была застроена частными домами, перед ними кирпичные или каменные заборы, но теперь на их месте одни развалины. Впереди горел огонь, стоял ровный столб оранжевого пламени, это газовая труба, покореженная ударом, задралась высоко вверх, а газ загорелся. Слева вдалеке тоже занимался пожар, — на соседней улице полыхал двухэтажный дом, чудом уцелевший, справа кирпичная стена забора, стоявшая наклонно, вдруг рассыпалась, словно от дуновения ветра, Левон вздрогнул и чихнул.
Первым живым человеком, которого они встретили, оказалась женщина, закутанная в платок, она остановилась, увидев двух незнакомцев, это была старуха с темным морщинистым лицом и скорбно сжатыми губами. Она спряталась в платок, когда Левон хотел заговорить, пошла дальше, но оступилась, упала, Левон наклонился, подал руку, старуха пронзительно закричала.
— Оставь ее, — сказал Сурен. — Пошли.
Старуха продолжала кричать, когда они отошли уже далеко, наконец, крик пропал. Пробежала собака, она двигалась как-то странно, боком, поджимая заднюю лапу, собака зарычала, оскалила клыки и шмыгнула в серую мглу. Навстречу шел мужчина в пальто с поднятым воротником, он шагал нетвердой походкой, раскачиваясь, как пьяный, лицо было залито кровью, волосы спутались, он мельком взглянул на Сурена и отвел взгляд, будто испугался.
Сурен встал на его пути.
— Послушай, ты не видел тут женщину? — он хотел уточнить свой вопрос, но не знал, что еще добавить, как описать Лену. — Ну, молодую такую женщину?
Мужчина смотрел на него слезящимися глазами, стараясь понять, чего от него хотят. Он молча толкнул Сурена в грудь и поковылял дальше. Прошли вперед еще метров триста, не встретив никого, из серой мглы иногда доносились звуки, один раз они услышали мужские голоса, другой раз — женский плач, но непонятно было, кто плакал и где, больше людей на дороге не попалось.
* * *
Они добрались до места, где еще сегодня жила Лена. Кирпичный забор завалился в сторону улицы, дом был разрушен. Сурен почувствовал, что слезы подступили совсем близко, если он произнесет вслух хоть одно слово, то расплачется. Он остановился, выкурил сигарету, — стало немного легче, позвал Левона и сказал, чтобы тот быстро двигал по тому адресу, где они ночевали, и выяснил, жив ли дядя и тетя Ануш. Сурен рассказал, как легче найти дом или то, что от него осталось, главная примета — желтые ворота на железных столбах, — они не должны упасть. Пусть не спешит, чтобы не оступиться и не повредить сломанную кость, они встретятся на площади, возле машины.
Сурен достал пистолет, вложил его в руку Левона и сказал:
— Возьми, мало ли что… Вдруг пригодится.
Левон чихнул, вытер нос газетой и пропал, наступила тишина, только вдалеке лаяла собака и плакала женщина. Сурен некоторое время бродил по развалинам дома, делал шаг, останавливался и вслушивался в звуки, может, в те трагические минуты Лена спустилась в подвал, чтобы что-то захватить с собой в дорогу, — и чудом спаслась. Дом рассыпался, а подвал уцелел, и она теперь там, внизу, — ждет спасения. Сурен вздохнул и сказал себе, что сказки лучше оставить детям, подвалы превратились в могилы для тех, кто там оказался. Он полазал по развалинам гаражей, но все попусту.
Не зная, куда идти дальше, присел на бетонный столбик, вытащил из внутреннего кармана и открыл бутылку минералки, сделал глоток, скрутил из куска газеты затычку, опустил бутылку во внутренний карман плаща, прикурил и наблюдал, как из мглы соткались две человеческие фигуры. Мужчины двигались в его направлении, переговариваясь на ходу, вот они перелезли руины забора, остановились посередине двора. Тот, что выше ростом, сказал:
— Блин, я прямо вот тут стоял, когда это началось. Стена блин, рухнула… Чуть не на меня. Назад отскочил, и, блин, забор, падла, повалился на хрен. И машины в гараже стояли. Ах, мать твою туда-сюда, жизнь с чистого листа придется начать. Господи, вот он ужас-то.
— А она-то где была? — спросил другой, у него был глуховатый голос.
— Кто? А, эта блядь… Хрен разберет. Я ж не больше твоего знаю.
— Может, она жива?
— Я за час до этого в город вернулся. И сразу в горсовет, не заходя домой. Сидел в кабинете Бабаяна. Он обещал из городского фонда кое-что мне подкинуть. Ну, сидим, разговариваем. Я его приглашаю в ресторан, перекусить. Я звоню, чтобы там, в ресторане, все приготовили, что мы придем. Только трубку положил, и тут звонят. Я сначала голос не узнал… Говорят, блин, твоя Лена совсем, сука, стыд потеряла. Посереди улицы лижется с каким-то кобелем. С Суреном этим…
— Бля, до чего дошло, — сказал второй мужчина. — Вот же баба, — на людей ноль внимания. Уже совсем на мужа забила… Ну, и ты чего?
— Беру у Бабаяна машину с персональным водителем, — и сюда. Машина уехала, захожу на двор. И тут какой-то гул, мать его, из-под земли идет. Я оглянулся, мать твою за ляжку… Короче, ты сам видишь. Так вот, блин. Вот так… И луку мешок.
— Так не понял, ты ее видел или нет?
— Наверняка в доме ее засыпало. Сто процентов. Есть на свете Бог, есть. Поделом суке… Жаль, я их вместе не застал, поубил бы… Опять этот Сурен появился, что б ему… Мать его…
— Не переживай, ну, что ты. Себя пожалей. Здоровье дороже.
— Ладно… Значит, ты разрушения видел своими глазами. Понимаю, сейчас тебе не до этого. Но через неделю надо оформить страховку, ну, задним числом, — какие я убытки понес. Дом, гараж, две машины… Надворные постройки. Плюс движимое имущество. Опись имущества я составлю. И на нее, на суку эту, тоже надо сделать страховой полис. Ну, на жизнь и здоровье. Что, мол, я ее застраховал. И теперь, значит, как вдовец, потерявший супругу во время стихийного бедствия… Во время землетрясения… И все такое прочее. Короче, могу за лярву гробовые деньги получить.
— Сделаем. Мы друзья, все сделаем.
Сурену еще можно было остаться на месте и, может быть, уйти незамеченным. Но в голове что-то щелкнуло, а перед глазами поплыло розовое марево, похожее на малиновый кисель. Сурен почувствовал, что не может дальше это слушать, не может больше сидеть и не двигаться, ярость рвется из груди, душит, тисками сжимает горло. И нет сил, чтобы справиться с самим собой. Он поднял кирпич, облепленный цементным раствором, встал на ноги.
Только тут его заметили. Он сделал несколько шагов вперед, пряча кирпич за спиной. Теперь с мужем Лены его разделяло метров семь или того меньше. Спутником Нарека оказался широкоплечий мужчина с бритой головой и пышными черными с проседью усами. Он был в плаще и резиновых сапогах. Нарек, вытаращив глаза, смотрел на Сурена, второй мужчина тоже замер от неожиданности, серое лицо будто окаменело.
Нарек первым пришел в себя и заорал, обращаясь неизвестно к кому:
— Люди, смотрите… Люди, он посмел прийти ко мне… Он забрал мою жену и посмел прийти снова. Когда дом разрушен, когда беда такая… Чего ты хочешь? Забрать последнее? Денег хочешь?
Усатый сунул руку под плащ, вытащив нож с костяной ручкой и широким клинком:
— Вот чего он хочет. Блин, виновник торжества. Сейчас мы тебя, дорогой товарищ, немного резать будем. Немного больно будет, да.
Усатый шагнул вперед, он держал нож внизу, прямым хватом, видимо, хотел вспороть живот от лобка до ребер. Сурен оставался на месте, только выставил левое плечо вперед. Усатый сделал два-три шага, Сурен развернулся и бросил в него кирпич. Уже нельзя было увернуться, — кирпич летел в грудь, но, повинуюсь инстинкту, человек опустил голову, вжал ее в плечи и приподнял руки. Кирпич ударил выше темени, отлетел в сторону, усатый оказался на коленях, опустился на четвереньки. Нож упал на камни, отскочил и где-то пропал. Сурен шагнул вперед и нанес удар ногой, снизу вверх, в эту круглую голову, похожую на окровавленный мяч.
Нарек не испугался, он кинулся вперед, но нерасчетливо, — налетел на кулак Сурена, получил пару встречных по голове, отступил. Сурен шагнул вперед и срубил его ударом в подбородок. Нарек упал неудачно, спиной, головой на камни. Раздвинув ноги, Сурен сел сверху, он даже не смотрел, куда бьет. Сказал себе, что надо остановиться, но не смог, перед глазами плыло и плыло розовое марево, в малинном киселе тонул весь мир, ярость все сжимала горло. Он остановился и перевел дух, закрыл глаза, а когда открыл, увидел нож.
Нарек уже не сопротивлялся, все было кончено, — и можно уходить. Но Сурен все-таки дотянулся до ножа. Потом, через минуту, он поднялся на ноги, закинул нож подальше, выудил из внутреннего кармана бутылку с водой, зубами вытащил бумажную затычку и смыл с рук кровь.
* * *
Он снова перелез кирпичные отвалы, выбрался на улицу, повернул в переулок, а потом на другую улицу, параллельную первой, — Лена могла выбрать другую дорогу, ведь к площади ведет несколько путей. Здесь та же картина запустения, горы камня, битого кирпича, парочка раскуроченных машин. Встретилась женщина, она вела куда-то старика в пальто, его голова была обвязана тряпками, женщина в испуге шарахнулась в сторону, увлекая за собой спутника, и пропала из вида.
Он прошел улицу обратно, до площади, нашел машину, взял бутылку воды и стал неторопливо пить. Он стянул с правой руки золотой перстень с ониксом, с левой руки другой перстень с крупным алмазом, под перстни попала пыль или песок, кожа натерта чуть не до крови. Он опустил перстни в карман джинсов. Подошел худой невысокий мужчина, он был одет в женскую шубку из искусственного каракуля, человек попросил воды, и Сурен отдал ему початую бутылку.
— Дом у меня развалился, — сказал мужчина и стер с век слезы. — Вообще-то дом старый, так себе… И мышей много было. Собирался новый дом строить. А этот… А, черт с ним. Мыши там все испортили.
— А родные целы?
— Целы, наверное, — кивнул мужчина. — Только не знаю, где они. В доме были. Там вместе с мышами и остались. Наверное, они там все вместе. Но точно не знаю…
Мужчина ушел, Сурен покинул площадь, побрел по другой улице, навстречу шли несколько человек. Он спрашивал всех, не попадалась ли женщина, среднего роса, с волосами до плеч, но никто такую женщину не видел. В сторону площади едва полз армейский «Урал», борт кузова под брезентовым тентом был открыт, в его темноте что-то шевелилось. За грузовиком шли два военных в зимних шапках со звездочками и запыленных бушлатах без погон, один спросил у Сурена, не видел ли тот раненых, покалеченных.
— Не видел, — ответил Сурен. — Трупы видел.
— Сейчас не до трупов, — сказал военный. — Мы увечных собираем.
— И много собрали? — заволновался Сурен. — Там, у вас в кузове, женщина есть, молодая?
— Бабка старая есть. Если еще не умерла. И два мужика.
Откуда-то появилась женщина с растрепанными волосами, она тянула военного за рукав бушлата, говорила, что какие-то люди забрались в ее дом, половина дома уцелела, там все ее имущество, но теперь его разворовывают и куда-то увозят на тачке.
— Пойдемте, — бормотала женщина. — Меня же грабят. Меня защитить некому.
— Отстань ты со своим барахлом, — военный вырвался и зашагал дальше.
Сурен прошел улицу почти до конца, здесь, перед развалинами какого-то длинного жилого дома, из земли торчала водопроводная труба, лился ручеек чистой воды. Поодаль четверо мужчин разожгли костерок и, сидя на корточках, грелись у огня. Сурен скинул плащ, стянул свитер и рубашку, он вымылся до пояса, сполоснул волосы. Слабая надежда еще оставалась, Лена могла зайти к своей единственной подруге Тамаре, что-то оставить или забрать, сказать на прощание несколько слов, Сурен знал, где живет эта женщина, но сейчас было трудно определить, где какая улица.
Незаметно начало вечереть, теперь был слышен гул, доносившейся с неба, это над руинами города и облаком пыли, кружил военный вертолет. Вокруг стали появляться люди, они выплывали из серой тьмы и в ней исчезали. На полотнище брезента четверо мужчин пронесли пятого, он был весь в крови, куда его несли и зачем, — ведь ни помощи, ни лекарств нигде нет, — непонятно. Сурен шел вдоль улицы, но не мог понять, это та самая улица, где жила Тамара, или другая. Справа ряд гаражей, обшитых листовым железом, они совсем не пострадали, кажется, эти гаражи он видел, он их узнал, значит, идет правильно.
Глава 5
Сурен увидел Лену, когда прошел улицу почти до конца и хотел повернуть налево, поискать там, а затем сделать еще один круг. Лена сидела возле развалившегося забора на деревянной скамейке, врытой в землю, рядом валялся раскрытый чемодан. Сурен, еще не поверив глазам, подбежал, сел рядом, обнял за плечи и поцеловал, ее губы в пыльном налете были сухими и горячими.
— Господи, я тебя нашел, — говорил Сурен. — Все-таки я тебя нашел…
— Суренчик, Суренчик, — повторяла она, будто других слов не знала, гладила его по волосам. Слезы текли по щекам, по пыльной коже, оставляя темные полосы. — Я знала, что ты придешь. Я ждала тебя.
— Ты цела?
— Ну, не совсем, почти цела, — она продолжала плакать. — Что со мной сделается? Главное, что ты жив. Господи…