– Эй, Петрович, вы чешетесь, али как? – произнес хриплый женский голос, его обладательница появилась в дверях – в меру упитанная, некрасивая, в короткой шубейке, голова обернута пуховым платком. Женщина испуганно застыла, округлив огромные глаза.

Убивать это нелепое существо слабого пола не стали. Даже Гулыгин как-то смутился и сунул «наган» за пазуху. Женщину связали, в рот сунули кляп – скомканную, дурно пахнущую ветошь. У бабы хватило ума не сопротивляться – женщины вообще соображают лучше мужиков.

– И что с ней делать? – почесал затылок Вербин.

– На бал с собой возьми, – фыркнул Гулыгин, а Лазаренко хищно оскалился.

– Не наша, конечно, забота, но сжечь бы эту деревню ко всем чертям, – проворчал Гулыгин. – Дотла, до последнего сарая, чтобы фрицам шиш достался, а не печка. Да и предателей тут навалом.

– Здесь не только предатели, – подметил Вербин. – А баб с детишками и стариками куда? На мороз? Не выживут ведь.

– А ты шире смотри на вещи, музыкант, – отрезал Гулыгин, – что важнее, то и делай. Немец в тепле отдохнет, выспится, а потом с полными силами так по нам ударит, что мало не покажется. И неизвестно, сколько стариков и детишек погибнет – уж не меньше, чем в этой деревне. Так что сравнивай, что да как. Или выступаешь против приказов нашего Верховного главнокомандования, а, музыкант?

– Да бес с тобой. – Вербин побледнел, быстро глянул на лейтенанта. – А ты, Гулыгин, не передергивай, я вообще не об этом говорил!

– Уймитесь, спорщики, – сказал Шубин. – Не наше это дело – деревни сжигать. До следующего вечера провозимся. Все, на выход.

– А бабу оставим? – насупился Гулыгин. – Развяжется же, тварь, сбежит.

– Да и шут с ней, – отмахнулся Шубин. – Куда она сбежит? Все ее подельники мертвые. Или почти все. Навстречу немцам побежит, платочком махать будет? Да они пристрелят ее и разбираться не станут. Ничего, окончится война, все получат по заслугам.

– Товарищ лейтенант, немцы едут, – постучал в окошко Гончар.

Он так буднично об этом сказал! Дернулись все, залязгали затворы.

– Их немного, товарищ лейтенант, – добавил Гончар. – Только мотоциклы – точно вам говорю, у меня слух музыкальный. Вы бы не выходили из дома-то? Сразу вас увидят. А мы вокруг хаты оборону займем на всякий случай.

– Бежим, товарищ лейтенант? – неуверенно предложил Лазаренко – Можно через заднее окно – и в огород…

– Отставить, – бросил Глеб, – смыться успеем, не сбежит твой огород…

За окном уже светало. Как-то незаметно пробежало время. Вербин притушил керосиновую лампу, разведчики застыли у окна. Треск мотоциклетных моторов становился все явственнее. Возможно, это авангард неприятельского войска, будет прискорбно, если за этой «первой ласточкой» нагрянет вся армия. Но это мог быть и разведывательный дозор, оторвавшийся от основных сил…

Воздух светлел. Избы, заваленные снегом, проявлялись, как фантомы, из студеного воздуха. Мотоциклы шли по расчищенной дороге, растянувшись в колонну с четкой дистанцией. Немцы предпочитали не рисковать. Гостеприимность Подмосковья они уже познали. Над снежным валом у заборов плыли каски характерной формы.

Головной мотоцикл притормозил, пилот осмотрелся, задержал взгляд на избе, где прятались разведчики. Немного поколебался, потом поддал газа и покатил дальше. Мимо калитки проследовали четыре мотоцикла с колясками. В одной из них находился пулемет, в других – непонятно что, слишком быстро проехали.

Треск понемногу затихал. Застонала женщина. Бойцы уставились на связанное тело. Из полумрака поблескивали недобрые глаза.

– Лежите, барышня, – пробормотал Лазаренко, – получайте удовольствие, пока вас не убили.

По всей вероятности, мотоциклисты должны были вернуться, уткнувшись за околицей в снежный вал. Проехать там мог только танк или мощный вездеход.

Пилоты заглушили двигатели, и пару минут было тихо.



«Ругаются, – подумал Глеб, – что местные не подготовили дорогу к их прибытию». Но никто и не обещал, что здесь будет Париж. Колонна потянулась обратно, нарастал раздражающий стрекот. Снова в поле зрения появились все те же каски.

Головной мотоцикл остановился напротив калитки – пилот развернул машину поперек дороги. Мотоциклисты, панцергренадеры – мотопехота, предстали во всей красе: в длинных шинелях, до зубов вооруженные, под касками какие-то шапочки, чтобы не мерзли головы. Неудержимо светало, видимость улучшилась: на небритых солдатских лицах серебрился иней. Белели ресницы, брови. У пулеметчика замерзли сопли и висели под ноздрями, словно белые затычки.

Ствол пулемета проделал дугу и уставился на крыльцо. Стрелок остался в коляске, двое других слезли и разошлись, сняв с плеч автоматы. Солдаты замерзли: сидевший сзади был даже без перчаток, одной рукой держал автомат, другую прятал за отворотом шинели.

– Вот скажите на милость, почему именно эта изба их привлекла? – расстроился Вербин.

– Потому что центральная и самая добротная. И печка в ней топится, – отозвался Глеб. – Могу привести еще пару доводов. Греться идут.

– Убираться не пора, товарищ лейтенант? – задумался Вербин.

– Ага, и бабу с собой возьмем, – хмыкнул Гулыгин, – и эту троицу усопших.

Назревали неприятные события. Глеб прислушивался, не подходят ли основные силы. Пока бог миловал. Подтянулись остальные мотоциклы, перекрыли дорогу. Морозный воздух разорвали каркающие команды. Снежный вал отчаянно мешал! Но неприятельским солдатам он также заслонял обзор.

В поле зрения показался офицер в звании обер-лейтенанта – молодцеватый, подтянутый. Он явно форсил, хотя замерз не меньше прочих, носил шинельку на рыбьем меху, тонкие тряпочные наушники под фуражкой, явно не рассчитанные на российскую стужу. Офицер осмотрелся, вытянув шею. По команде два автоматчика прошли на участок, разбежались и присели. Иней на лицах превращал их в жутковатых сказочных персонажей. Один укрылся за бочкой, другого устроил сугроб. В голове сразу же возник вопрос: пробьют ли пули сугроб?

Раздалась команда, и на участке появились еще двое, побежали по дорожке к крыльцу. Остальные остались на дороге, щелкали зажигалки – весьма сомнительный способ согреться. Справа, метрах в тридцати, на соседнем участке отметилось движение – некто в маскхалате прополз между раздвинутыми штакетинами. Шевелился кто-то еще, помогал товарищу. Приятно знать, что другая часть группы где-то рядом.

– Готовы встретить гостей, товарищи? – тихо спросил Шубин. – Обойдемся без шума… во всяком случае, поначалу. Вербин, держи на мушке пулеметчика – его убрать в первую очередь.

Расклад был не в пользу разведчиков – двенадцать против восьми. Но откровенных неумех Шубин не отбирал. Даже среди ополченцев встречались способные ребята.

Немцы уже топали по крыльцу. Стучаться не стали, распахнули дверь. Загремел опрокинутый тазик. Немец что-то зло прокричал. В сенях было тепло, но солдаты рвались туда, где еще теплее! Нежданные гости возникли в дверях, возбужденные, с автоматами наперевес. Они спешили, инерция живого тепла тащила их в горницу. Здоровый фриц выпучил глаза, мотнул головой, едва не стряхнув с нее каску.


Картина так себе – мертвые тела сельчан, связанная женщина с кляпом во рту, какие-то смутные, а главное, вооруженные личности в маскировочных халатах…

Острое лезвие вошло под ребро, как нож в масло – немец поперхнулся, закашлялся. Нож рвал еще живые ткани, хозяйничал в чужом организме. Гулыгин выдернул лезвие и варежкой заткнул фашисту рот.

Второй не успел ничего понять – Глеб ударил его прикладом в загривок ниже каски. Хрустнул шейный позвонок, солдат захлебнулся, потерял дар речи, Лазаренко с Вербиным приняли его на руки и аккуратно положили на пол. Гулыгин пристроил рядом своего, собрался вытереть лезвие о шинель мертвеца. Но передумал, задумчиво глянул на второго – тот еще подавал признаки жизни, конвульсивно вздрагивал. Гулыгин ударил его в сердце, немец вздрогнул и затих. Боец аккуратно вытянул нож, опасаясь обильного кровотечения, и только после этого вытер его о сукно.

– Погреться не удалось, – согласно прошептал Вербин.

Шубин приложил палец к губам, на цыпочках подошел к окну, пристроился за занавеской. Обер-лейтенант стоял у крыльца, ждал вестей от подчиненных и уже выказывал нетерпение. У него мерзли руки, он разминал пальцы в тонких кожаных перчатках. Офицер был молод и строен, имел правильные черты лица – истинный представитель великой расы! Он даже холод сносил стойко, хотя ничто не мешало ему утеплиться – в избах хватало зимних вещей!

Обер-лейтенант раздраженно скривил рот, вытянул шею, всматриваясь в черноту дверного проема. Увидел банные веники, удивился: на что это похоже? Наконец у него лопнуло терпение.

– Что там, солдаты? – прокричал он.

– Избушка, избушка… – прошептал Лазаренко и вопросительно глянул на командира. К комвзвода разведки личный состав относился нормально, но смущало одно обстоятельство – никогда не поймешь, что у Шубина на уме.

Выглянул немец из-за бочки, выжидающе уставился на офицера. Второй зашевелился за сугробом, высунул замерзший нос. Пулеметчик в коляске за оградой был невозмутим, как сфинкс – видимо, уже окоченел.

– Все в порядке, обер-лейтенант! – хрипло выкрикнул Шубин. – Можно заходить!

Вряд ли офицер различал голоса своих подчиненных. Да и на морозе с голосом какие только метаморфозы не происходят. Офицер оживился, заблестели глаза. Он передумал доставать пистолет, взбежал на крыльцо и шагнул в сени. Вот же незадача, на этот раз не удалось сохранить тишину! Он быстро вошел в горницу, где было, мягко говоря, не прибрано…

У офицера прекрасно работало боковое зрение! Он уловил движение, ушел от удара, бросился обратно, но Шубин подставил ему подножку, и офицер покатился по полу, голося что есть мочи! Коршуном налетел на него Гулыгин, ударил прикладом в челюсть. Хрустнула кость, обер-лейтенант потерял сознание.

– Не убивать! – крикнул Глеб.

Все пришло в движение, забегали люди! Лазаренко прикладом разбил стекло, дал в огород раскатистую очередь. Немец оторвался от бочки и очень об этом пожалел. Пули прошили тонкую шинель, отшвырнули вояку к ограде.

Шубин стал рядом с сержантом, ударил по сугробу. Пули вздыбили спрессованный снег, устроили поземку. «Эксперимент» удался – пораженное тело вывалилось из-за сугроба, солдат судорожно держался за простреленный бок. Он попытался было ползти, но силы оставили его, и он скатился к ограде. На снегу заалела кровь, словно художник в отчаянии мазнул краской.

Свои не дремали: заняли позиции снаружи и открыли огонь после первого же крика. «ППШ» работали с двух сторон, обрабатывая весь участок деревенской дороги. Кто-то кричал, кажется, ефрейтор Гончар: мотоциклы не уродовать!

Пулеметчик в коляске дал короткую очередь, но быстро закончил – повалился носом вперед. Кровь текла на землю по стальному ободу. В момент атаки солдаты курили и к смерти не готовились. Они уже предвкушали отдых в отапливаемом помещении, смеялись, острили.

Перекрестный огонь посеял панику. Двое повалились замертво. Третий присел за мотоциклом, выдернул из-за пояса гранату. Его свалил прицельным выстрелом красноармеец Карабаш – еще один вчерашний студент. Неиспользованная граната покатилась по растоптанному снегу.

Трое беспорядочно стреляли в разные стороны. Двум сразу не повезло, пули разбросали их по проезжей части. Последний, в звании ефрейтора, оказался самым хитрым, пустился наутек. Он петлял, как заяц, успешно увертывался от пуль. Потом покатился за сугроб за оградой.

Поднялся красноармеец Лапштарь – бывший шахтер из Кузбасса, позднее рабочий на трубопрокатном заводе, – бросил гранату. Рука у мужика была крепкая, мозолистая, но не добросил – боеприпас взорвался с недолетом. Немец ногами выбил штакетник, кинулся на участок. Лапштарь бросился исправлять ошибку, немец обернулся, дернулся автомат. Лапштарь поскользнулся, разбил нос, но в остальном не пострадал. У немца имелся шанс, но наперерез уже бежал Левашов, подхватил с земли бесхозную «колотушку», пехотную гранату с удлиненной рукояткой, отвинтил колпачок, дернул за выпавший шнурок и бросил гранату в огород. Сам кинулся за подвернувшийся мотоцикл, избегая осколков. Немец далеко не уполз, граната порвала его, как огородное пугало…

– Товарищ лейтенант, мы закончили! – разнесся над деревней молодецкий крик Сани Левашова. – Выходите, стрелять не будем! У вас все целы?

Шубин выбежал в сени, запнулся о треклятый тазик, отшвырнул его ногой, спрыгнул с крыльца. На западной окраине деревни храбро гавкала собака. Мирные жители из домов не выходили – поди разберись, что произошло и кто с кем дрался.

Он припустил по дорожке. За бочкой валялся мертвый пехотинец. Его товарищ, подстреленный за сугробом, еще не расстался с жизнью, рыл снег скрюченной конечностью. Шубин успокоил его точным выстрелом в голову и кинулся за калитку.

Азарт охватил его – верный спутник в подобных ситуациях. Порой закрадывалась мысль: «Кончится война, разобьем немца, как ты будешь жить без всего этого?»

Представшее взгляду зрелище полностью удовлетворяло: дорога залита немецкой кровью, свои все целы, не считая разбитого носа у Лапштаря. Боец обиженно надувал щеки, прикладывал снег к пострадавшему лицу.

– Эх, Коля, Коля, – качал головой Гончар, пряча ухмылку, – вечно с тобой истории. Вот скажи, чего ты испугался? Надо же, немец в него выстрелил…

– Никого не осталось? – спросил Шубин.

– Двенадцать их было, товарищ лейтенант, – отчитался Левашов, – включая офицера. Всех угостили, другие пока не подошли.

Ключевое слово – «пока». Дорога в западном направлении была пуста, убегала за деревню, карабкалась на лесистый холм.

– Левашов, Гончар, садитесь на мотоцикл – и туда. – Глеб показал, куда именно. – Раз эти проехали, то и вы проедете. Прояснить обстановку к западу от деревни. Под огонь не лезть. Далеко не уезжать, пара километров – и хватит. Обнаружите неприятеля – пулей назад. Мне нужно минут пятнадцать.

– Ясно, товарищ лейтенант, сделаем вам пятнадцать минут! – Гончар подбежал к ближайшему мотоциклу, у того вхолостую работал мотор, забрался за руль. Со смехом «хорошо, что не пешком» подбежал Левашов, забрался в коляску.

– Куда вы с лыжами, дурачье? – проворчал Лапштарь. – Здесь оставьте, не украдем.

Мотоцикл укатил, выбрасывая синеватый дымок. Что-то подсказывало: неприятности не за горами. Но требовалось время – допросить офицера и добежать до восточной околицы. Шубин бросился в дом – и вовремя: Гулыгин, поигрывая ножом, с растущей неприязнью поглядывал на пленного. Он же не железный!

Обер-лейтенант не отличался смирением, смотрел презрительно и высокомерно. И эта война взглядов могла закончиться очередным кровопусканием. Обер-лейтенант тяжело дышал, лежал на боку, привалившись к стене. Он немного удивился, когда севший рядом русский вдруг заговорил на немецком языке:

– Боюсь, у нас мало времени, господин обер-лейтенант. Вам сегодня не повезло, вы встретились с советской разведкой, и в этой связи приношу глубокие сочувствия. Для вас война окончена, и жизнь, собственно, тоже. Мы не намерены тащить вас пятнадцать километров. Вы должны это ясно понимать. Но смерть смерти рознь. Можно умереть быстро и почти безболезненно. Или предпочтете мучительные страдания с поэтапным нанесением тяжелых ранений? Посмотрите на человека с ножом – поверьте, его не придется упрашивать. Мне нужны ответы на вопросы, после чего обещаю вас не мучить. Для начала представьтесь.

Для обер-лейтенанта все закончилось как обухом по голове. Он не был трусом, но умирать сегодня не планировал. Пришлось смириться с неизбежным. На месте русского он поступил бы точно так же. Немец заговорил скрипучим голосом, морщился – болела изувеченная челюсть.

Его звали Адам Рихтер, он командовал разведывательной ротой 316-го мотопехотного полка, входящего в моторизованный корпус в составе 3-й танковой группы. Корпус двигался на Клин, преодолевая упорное сопротивление Красной армии. Вчера вечером подразделения корпуса захватили село Маслово, разбив окопавшийся за селом стрелковый батальон. Танковые клинья расползлись в восточном и южном направлениях. Основной удар намечается на юго-восток. Это Клин и Солнечногорск. Немецкие части потрепаны, но еще полны сил и решимости. Пару дней назад корпус под командованием генерал-майора Фридриха Ларке получил из резерва два десятка новых танков «Т-4» и дивизион самоходных орудий. Основные силы корпуса выдвигаются к Клину, который планируется взять с ходу, а дальше развивать наступление в сторону Лобни, Красной Поляны и канала Москва – Волга. По данным немецкого командования, силы Красной армии разрознены и вряд ли сдержат натиск. Клин обороняют несколько сотен русских солдат, большинство из них – так называемое народное ополчение. Это не помеха, город обречен. Следом – Солнечногорск, затем северная окраина русской столицы…

– За моей спиной два полностью укомплектованных моторизованных батальона, танковый полк и дивизион штурмовых орудий… – с тоном превосходства выдавливал из себя Рихтер. – Уже сегодня вечером они выйдут к вашему Клину, и к утру город будет взят… То, что вы получите эти сведения, вам не поможет – вы обречены. Никому еще не удавалось долго сопротивляться германской военной машине… Будь у вас хоть капля благоразумия, вы бы давно сдались и не плодили эти многочисленные жертвы… Но ваша нация начисто лишена разума, в отличие от нормальных европейских наций… Признаться, наше командование немного удивлено – вы сопротивляетесь дольше, чем мы думали, вашим солдатам не откажешь в стойкости и храбрости, на отдельных участках вы даже остановили наше наступление… Но вы должны понимать, что это тщетные усилия…