Массивная дверь открылась. Заняв грузным телом почти весь проем, первым вошел массивный Степанов в белом генеральском мундире, за ним последовал министр юстиции Кудрявцев в темном скромном костюме.
Президент, увидев столь разительно отличающуюся между собой пару, улыбнулся:
— Лето ведь на дворе, господа, могли бы и полегче одеться… — Затем, дабы преодолеть официоз, расстегнул верхнюю пуговицу на легкой, с коротким рукавом, бледно-голубой тенниске.
— От вас, Николай Борисович, нам на заседание Совбеза. — Грузный Степанов вытер пот со лба. — А после обеда ехать на заседание Думы.
— Ну, разве что так. У меня тоже весь день расписан.
Стараясь не шуметь, вошел Александр с подносом.
— Мне, Саша, как обычно, — попросил президент.
— Я тоже, пожалуй, начну день с кофе, — поддержал его Степанов.
Кудрявцев, по слухам ревниво следящий за своим здоровьем, остановился на зеленом чае.
Несколько минут прошло в молчании, нарушаемом звяканьем ложечек да удовлетворенным причмокиванием прокурора.
— Итак, что мы изберем? — начал президент. — Далее затягивать решение вопроса вряд ли уместно: казнить нельзя помиловать…
Он повторил знаменитый афоризм по-латыни: «Occidere nolite timere bonum est», иронично добавив: — Где поставить запятую? Начнем с вас, Дмитрий Владимирович.
И тут Кудрявцев блеснул эрудицией:
— Перевод точен, а далее идет фраза: «Не бойтесь убить Эдуарда, это будет правильно». Слова относятся к 1327 году, когда был умерщвлен король Англии Эдуард Второй. Чтобы на теле не осталось следов, ему в задний проход ввели раскаленный прут…
— Так то Средневековье, мы действуем куда цивилизованней. — Прокурор раскрыл объемистую папку, — Буду краток, Николай Борисович, приведу несколько цифр. Сейчас в России порядка 692 заключенных-смертников, свыше ста осужденных в прошлом году приговорены к пожизненным срокам заключения. И более 50 приговоров по первой группе поэтапно в исполнении. Думаю, еще не скоро, но справимся с этим валом. Полагаю, уйдет не один год.
— Понятно… — Президент встал, прошелся по кабинету, остановившись у окна. Насти с садовником уже не было, лишь Фаворит блестящим темным пятном грациозно возлежал на ярко-зеленом газоне.
— Ваше мнение, Анатолий Викторович? — Президент вернулся к столу, сделав глоток подостывшего кофе.
— Европа давит, настаивает, этого нельзя не учитывать. — Кудрявцев открыл свое досье. — Экономисты, Минфин и Минторг в сложном положении, премьер и Минюст тоже считают, что с решением вопроса затягивать не стоит. Иначе Совет Европы в который раз «пролетит» мимо нас. Я подготовил проект вашего указа…
— Разрешите мне, — едва дождавшись последней фразы министра юстиции, в волнении выдохнул Степанов. — В России за год происходят тысячи убийств, среди них до трех тысяч заказных, ряд осуществляется убийцами-одиночками с большим числом жертв. Добавим сюда громкие, с резонансом на весь мир, теракты боевиков с десятками, а то и сотнями жертв. Из всех убийств больше трети так и не раскрыты. Народ нас не поймет. Прокуратура и МВД считают преждевременной отмену высшей меры.
— А мы не будем ее отменять, к чему ломать Конституцию страны, — задумчиво произнес президент. — Но пока введем мораторий на смертную казнь. Для начала на несколько лет, вступим в ЕС, а там посмотрим. Давайте проект указа, Анатолий Викторович…
— Может, не будем торопиться?… — Сделав приличествующую паузу после последних слов президента, Степанов грузно приподнялся и повторил: — Народ нас не поймет.
— Мораторий, не отмена казни, а всего лишь ее оттяжка, Дмитрий Владимирович, — твердо возразил президент. — Вот в той же Америке, если память не изменяет, приведение ее к исполнению иной раз растягивается и на десяток лет. Мы же вступим в Совет Европы, осмотримся, подумаем, тогда и примем окончательное решение, куда ставить запятую.
Выбрав из изящного малахитового прибора авторучку, он подписал указ.
— Мораторий вступает в действие с завтрашнего дня, — напомнил он помрачневшему прокурору. — После обеда вы и Анатолий Викторович проведите пресс-конференцию для журналистов, с приглашением иностранных корреспондентов, к утру оповестите регионы. Надо подготовить страну и зарубежье к принятому Россией решению.
⁂
Едва Степанов и Кудрявцев покинули кабинет президента, как он, в нетерпении нажав кнопку, вызвал своего помощника.
— С полчаса, Саша, я буду занят, попрошу ни с кем не соединять, — медленно, словно в раздумье, произнес он.
Александр вышел. Кедров через боковую дверь, прикрытую, в тон стенам, зеленоватой портьерой, прошел в примыкающие к служебному кабинету апартаменты. Здесь в пяти оборудованных всем необходимым просторных комнатах он нередко отдыхал, порой и ночевал, приглашая после приемов иностранных гостей или личных друзей.
Подойдя к холодильнику, стоявшему в углу второй, самой большой, комнаты — гостиной и открыв его, Кедров вслух произнес нередко употребляемую им, как своеобразный ритуал, вопросительную фразу: «Водка, коньяк, виски?»
Затем, держа уже в руках запотевшую ледяную «Кедровку», изготовленную по особому заказу на заводе под Зеленодольском, не без удовлетворения подумал, что именно сегодня, в день официального утверждения принятого моратория, он должен, просто обязан отметить столь нелегко давшееся ему событие двумя рюмками доброй, настоянной на сибирских кедровых орешках, русской водки.
4
По крутой, с несколькими поворотами, подвальной лестнице Милославского с завязанными глазами, не снимая наручников, ввели на нулевой блокпост. В квадратной комнате у одной из боковых стен находился умывальник с желтым вафельным полотенцем, у той, что против двери, был закреплен металлический стул. Над ним висела копия картины Шишкина «Утро в сосновом лесу», написанная маслом кем-то из тюремных художников. Известный сюжет поражал примитивизмом исполнения, во многом проигрывая из-за чрезмерной яркости красок, с преобладанием ярко-зеленой цветовой гаммы и тщательно, едва ли не графически выписанными деталями. Ниже картины, на уровне метра и полуметра от пола, симметрично с каждой из сторон в стену были вделаны черные матерчатые шнуры.
Раздетого Милославского в трусах и грязной пропотевшей футболке усадили на стул, поставленный на деревянный брус. Голова его оказалась в центре картины, касаясь изображения медвежонка, забравшегося выше других на ствол покореженной сосны. Два надзирателя закрепили шнурами руки и ноги Милославского к выкрашенной белой краской стене.
Несколько расслабленный после сытных щей Благов, брезгливо проверив надежность креплений, едва дотронувшись до шнуров, взглянул на жертву. В холодных глазах подполковника серой сталью мелькнул жесткий огонек.
«Расстреляют или будут пытать? — мелькнуло в мозгу Милославского. — Лучше расслабиться, не думать ни о чем…» Чтобы унять дрожь, охватившую худое тело, он, облизнув пересохшие губы, покрутил головой, ощутив затылком шероховатую поверхность картины. Стараясь забыться, представил медведей, висящих за спиной: «Так, медведица-мать находится на земле, двое, нет, трое медвежат, взобрались на дерево. Они просто играют или убежали от матери. Она же, недобрая, хочет их наказать…» Изображение расплылось, стало исчезать из памяти, шнуры, сковавшие тело, врезались в кожу. «Вот теперь я словно сам Христос». — Верующего Милославского охватило чувство религиозного восторга, близкое к эйфории. Он уже не ощущал мертвящего холода стены, вспомнив, как мать и в особенности бабушка еще с детства заставляли его у иконы замаливать грехи. После плохих отметок в школе, драк, мелких краж и дурных поступков с жалобами соседей раз в неделю приучали ставить свечку в церкви. С возрастом этот церковный ритуал стал для него привычным, свершаемым даже после кровавых преступлений.
Он хотел попросить у надзирателей закурить, но в возбуждении, близком к экстазу, ощутил позывы на эрекцию, позабыв о сигарете.
— Гляди, Егорыч, встал! — Один из надзирателей, качок с прыщавым веснушчатым лицом, коснулся начищенным до блеска сапогом паха Милославского.
— Теперь уж в последний раз. — Его старший напарник ощупал путы на ногах смертника. — Многих, Серега, я тут перевидал, а такое вижу впервые. Небось вспомнил тех, кого трахал и убивал…
Едва надзиратели вышли из комнаты, как картина на стене отошла вбок, за ней в казавшейся гладкой стене открылось круглое отверстие. Одновременно, прикрывая дверь, из-под потолка опустился вниз зеленоватый занавес пулеулавливателя.
В затылок Милославского уперся ствол пистолета с глушителем. Негромким хлопком, подобно звуку петарды, грянул выстрел. В тишине тело Милославского, повисшего на шнурах, сотрясли судороги. В комнату вошел врач. Оттянув веки, осмотрел зрачки, прижав ладонь к шее, кончиками пальцев прощупал сонную артерию. Затем, приоткрыв окошко в стене, что-то сказал.
За окошком стрелявший громко выругался, оно захлопнулось. Врач вышел. Через минуту оконце вновь открылось, мгновением спустя раздался второй выстрел в голову — контрольный.
5
После расстрела Милославского Благов прошел в дежурную часть, раскрыл оперативный журнал, в который следовало внести с указанием времени все происшедшее за минувшие сутки в централе. Его суточное дежурство сразу началось с ЧП, когда вчера, около десяти утра, зэк Пестриков из камеры 12-В вскрыл вены на руке заточенным черенком от ложки. Был вызван дежурный врач, окровавленного, закатывающего глаза зэка отправили в медчасть. Около двенадцати ночи изъято два письма, их из окна камеры четвертого этажа лагерной почтой на шнурках переправляли на второй. На клочках бумаги удалось прочесть грозное напоминание «вора в законе» Толи Рязанского по долгам тюремного общака. Послания изъяты, оставлены для передачи «куму» — начальнику оперчасти Стукашову. Наконец, самое главное, утренний расстрел Милославского час назад. Об этом надо бы поподробнее, и сразу вопросы: писать ли о втором выстреле? О том, что при расстреле маньяка исполнявший акцию старшина Пелипенко использовал два патрона из еще послевоенного «ТТ», и не хватило патронов для расстрела террориста Дамзаева? Хотя по казни террориста проблема только во времени, и дежурка, отъехавшая за редкими боеприпасами, уже в пути…
Покончив с записями в казенном гроссбухе, Благов закурил, прикидывая, куда отправится после дежурства. Еще вчера он созвонился с Ниной Печерской, врачом-стоматологом их медчасти. И хотя все зубы у него, благодаря заботам той же Печерской, были в идеальном состоянии, следовало переключиться от тягот службы на нечто более приятное.
Весь вопрос состоял теперь в том, что купить: шаловливое шампанское или все-таки надежный коньяк? Нина, как и он, предпочитает крепкие напитки…
Едва он распорядился о подготовке второй расстрельной акции по террористу Дамзаеву, как раздался телефонный звонок. Звонили из областного УИНа, он узнал по голосу майора Титаренко из отдела собственной безопасности.
— Ознакомился, Трофим Валентинович, с факсом? — с места в карьер спросил Титаренко. — Обзваниваю всех, Москва на проводе.
— Только вошел, с минуту как закончил обход зоны перед сдачей дежурства, — не выпуская из руки трубку, Благов ринулся к факсу.
— Надо бы за себя помощника оставлять, — сухо посоветовал Титаренко. — Там правительственный указ о моратории на смертную казнь за подписью президента. Он вводится сегодня с утра. Распишись в получении, немедленно поставь в известность начальника централа. У вас ведь нынче двое были на очереди?
— Одного, секс-маньяка, мы с полчаса как отправили в расход. Хотели еще ночью осуществить акцию, но оставили на утро.
— Да, тут вы поторопились. — Титаренко недовольно повторил: — Надо бы за себя помощника оставлять. Что ж, сообщу начальству, хоть второго не трогайте. Мораторий, верно, уже и до Владивостока добрался, а Тригорск рядом со столицей до сих пор в неведении пребывает.
Столь неожиданный звонок Титаренко поставил Благова в тупик. Выходит, оторвись он на минуту от щей со свининой и прочти факс, Милославский избежал бы расстрела! Теперь надо и о втором выстреле внести запись в журнал. Да, день начался явно неудачно, совсем не ко времени пришел этот президентский указ. Подполковник набрал сотовый номер начальника централа Папуши, доложил об исполнении запланированного расстрела маньяка Милославского, факсе из УИНа и столь неожиданно свалившемся, как снег на голову, правительственном моратории.
— Выезжаю, — коротко отозвался Папуша. — Всем оставаться на местах, немедленно подними по тревоге моих замов и начальников отрядов.
6
Вернувшись в оружейку после расстрела Милославского, Пелипенко отпер сейф, швырнул на полку теперь уже ненужный «ТТ». Острое чувство досады охватило его. Обычно, чтобы снять стресс, расслабиться после акции, он сразу чистил пистолет. Это стало традицией, едва ли не священным ритуалом.
«Ну и влип ты, Ванька-а-а, — подумал он, — похоже, стареешь. Пора, наверное, на пенсию. Конечно, невелика государственная благодать, но на хлеб, молоко да табачок наберется. А там съеду на дачу, внука Сережку прихвачу, огородом займусь…»
Еще час назад все казалось привычным и устоявшимся. Предстояло ликвидировать двоих, и у него оставалось всего два патрона к «ТТ», по одному на каждого. Проверенный надежный «туляк» сбоев не давал. Он гордился этим, вот и в работе — по саду ли, дому — гвоздь в доску вгонял с одного удара. Однако поди догадайся, что у насильника Милославского окажется столь толстый череп…
— Судмедэксперт сказал, что первая пуля, пробив затылочную кость толщиной до двух сантиметров, почти прошла сквозь полушарие мозга, остановившись в лобной доле, — сообщил ему после вскрытия врач централа. — Но насильник не скончался. Вот тут, Иван, и потребовался второй выстрел….
И кто мог предугадать, что, пока дежурная машина мчалась в пятую колонию на другой конец города за патронами для «ТТ», в централ свалится столь неожиданный факс о моратории? Возможно, полковник Папуша, начальник централа, и закрыл бы на него глаза, но особист Титаренко своим контрольным звонком спас террориста Дамзаева от ликвидации. Теперь начальник вне себя, рвет и мечет. Конечно, он, как все устаканится, потребует объяснений от подчиненных, и прежде всего от него — Пелипенко.
— Что ж, если с террористом, мать его ети, произошел прокол, пора подумать о себе. Традиции надо чтить. — Пелипенко вновь открыл сейф. Рука его дрогнула, коснувшись рукоятки теперь ненужного пистолета, уверенно нащупав в глубине металлического ящика бутылку водки.
Залпом осушив стакан «беленькой», Пелипенко зажевал водку прихваченным из дома самолично приготовленным салом с чесноком. Едва он убрал бутылку и стакан, как в дверь постучали. И тотчас за стуком на пороге возник доктор Пирожков, которого за глаза все в централе называли Пирожком.
— Грустишь, Иван? — участливо спросил он. — Вот и я переживаю. Теперь понятно, отчего этот Милославский тьму девчат уложил. Череп-то у него необычный, толщиной, что танковая броня, в медицине это болезнью Педжета называется. А мозг — маленький, недоразвитый, ему в таком черепе было явно тесновато.
Президент, увидев столь разительно отличающуюся между собой пару, улыбнулся:
— Лето ведь на дворе, господа, могли бы и полегче одеться… — Затем, дабы преодолеть официоз, расстегнул верхнюю пуговицу на легкой, с коротким рукавом, бледно-голубой тенниске.
— От вас, Николай Борисович, нам на заседание Совбеза. — Грузный Степанов вытер пот со лба. — А после обеда ехать на заседание Думы.
— Ну, разве что так. У меня тоже весь день расписан.
Стараясь не шуметь, вошел Александр с подносом.
— Мне, Саша, как обычно, — попросил президент.
— Я тоже, пожалуй, начну день с кофе, — поддержал его Степанов.
Кудрявцев, по слухам ревниво следящий за своим здоровьем, остановился на зеленом чае.
Несколько минут прошло в молчании, нарушаемом звяканьем ложечек да удовлетворенным причмокиванием прокурора.
— Итак, что мы изберем? — начал президент. — Далее затягивать решение вопроса вряд ли уместно: казнить нельзя помиловать…
Он повторил знаменитый афоризм по-латыни: «Occidere nolite timere bonum est», иронично добавив: — Где поставить запятую? Начнем с вас, Дмитрий Владимирович.
И тут Кудрявцев блеснул эрудицией:
— Перевод точен, а далее идет фраза: «Не бойтесь убить Эдуарда, это будет правильно». Слова относятся к 1327 году, когда был умерщвлен король Англии Эдуард Второй. Чтобы на теле не осталось следов, ему в задний проход ввели раскаленный прут…
— Так то Средневековье, мы действуем куда цивилизованней. — Прокурор раскрыл объемистую папку, — Буду краток, Николай Борисович, приведу несколько цифр. Сейчас в России порядка 692 заключенных-смертников, свыше ста осужденных в прошлом году приговорены к пожизненным срокам заключения. И более 50 приговоров по первой группе поэтапно в исполнении. Думаю, еще не скоро, но справимся с этим валом. Полагаю, уйдет не один год.
— Понятно… — Президент встал, прошелся по кабинету, остановившись у окна. Насти с садовником уже не было, лишь Фаворит блестящим темным пятном грациозно возлежал на ярко-зеленом газоне.
— Ваше мнение, Анатолий Викторович? — Президент вернулся к столу, сделав глоток подостывшего кофе.
— Европа давит, настаивает, этого нельзя не учитывать. — Кудрявцев открыл свое досье. — Экономисты, Минфин и Минторг в сложном положении, премьер и Минюст тоже считают, что с решением вопроса затягивать не стоит. Иначе Совет Европы в который раз «пролетит» мимо нас. Я подготовил проект вашего указа…
— Разрешите мне, — едва дождавшись последней фразы министра юстиции, в волнении выдохнул Степанов. — В России за год происходят тысячи убийств, среди них до трех тысяч заказных, ряд осуществляется убийцами-одиночками с большим числом жертв. Добавим сюда громкие, с резонансом на весь мир, теракты боевиков с десятками, а то и сотнями жертв. Из всех убийств больше трети так и не раскрыты. Народ нас не поймет. Прокуратура и МВД считают преждевременной отмену высшей меры.
— А мы не будем ее отменять, к чему ломать Конституцию страны, — задумчиво произнес президент. — Но пока введем мораторий на смертную казнь. Для начала на несколько лет, вступим в ЕС, а там посмотрим. Давайте проект указа, Анатолий Викторович…
— Может, не будем торопиться?… — Сделав приличествующую паузу после последних слов президента, Степанов грузно приподнялся и повторил: — Народ нас не поймет.
— Мораторий, не отмена казни, а всего лишь ее оттяжка, Дмитрий Владимирович, — твердо возразил президент. — Вот в той же Америке, если память не изменяет, приведение ее к исполнению иной раз растягивается и на десяток лет. Мы же вступим в Совет Европы, осмотримся, подумаем, тогда и примем окончательное решение, куда ставить запятую.
Выбрав из изящного малахитового прибора авторучку, он подписал указ.
— Мораторий вступает в действие с завтрашнего дня, — напомнил он помрачневшему прокурору. — После обеда вы и Анатолий Викторович проведите пресс-конференцию для журналистов, с приглашением иностранных корреспондентов, к утру оповестите регионы. Надо подготовить страну и зарубежье к принятому Россией решению.
⁂
Едва Степанов и Кудрявцев покинули кабинет президента, как он, в нетерпении нажав кнопку, вызвал своего помощника.
— С полчаса, Саша, я буду занят, попрошу ни с кем не соединять, — медленно, словно в раздумье, произнес он.
Александр вышел. Кедров через боковую дверь, прикрытую, в тон стенам, зеленоватой портьерой, прошел в примыкающие к служебному кабинету апартаменты. Здесь в пяти оборудованных всем необходимым просторных комнатах он нередко отдыхал, порой и ночевал, приглашая после приемов иностранных гостей или личных друзей.
Подойдя к холодильнику, стоявшему в углу второй, самой большой, комнаты — гостиной и открыв его, Кедров вслух произнес нередко употребляемую им, как своеобразный ритуал, вопросительную фразу: «Водка, коньяк, виски?»
Затем, держа уже в руках запотевшую ледяную «Кедровку», изготовленную по особому заказу на заводе под Зеленодольском, не без удовлетворения подумал, что именно сегодня, в день официального утверждения принятого моратория, он должен, просто обязан отметить столь нелегко давшееся ему событие двумя рюмками доброй, настоянной на сибирских кедровых орешках, русской водки.
4
По крутой, с несколькими поворотами, подвальной лестнице Милославского с завязанными глазами, не снимая наручников, ввели на нулевой блокпост. В квадратной комнате у одной из боковых стен находился умывальник с желтым вафельным полотенцем, у той, что против двери, был закреплен металлический стул. Над ним висела копия картины Шишкина «Утро в сосновом лесу», написанная маслом кем-то из тюремных художников. Известный сюжет поражал примитивизмом исполнения, во многом проигрывая из-за чрезмерной яркости красок, с преобладанием ярко-зеленой цветовой гаммы и тщательно, едва ли не графически выписанными деталями. Ниже картины, на уровне метра и полуметра от пола, симметрично с каждой из сторон в стену были вделаны черные матерчатые шнуры.
Раздетого Милославского в трусах и грязной пропотевшей футболке усадили на стул, поставленный на деревянный брус. Голова его оказалась в центре картины, касаясь изображения медвежонка, забравшегося выше других на ствол покореженной сосны. Два надзирателя закрепили шнурами руки и ноги Милославского к выкрашенной белой краской стене.
Несколько расслабленный после сытных щей Благов, брезгливо проверив надежность креплений, едва дотронувшись до шнуров, взглянул на жертву. В холодных глазах подполковника серой сталью мелькнул жесткий огонек.
«Расстреляют или будут пытать? — мелькнуло в мозгу Милославского. — Лучше расслабиться, не думать ни о чем…» Чтобы унять дрожь, охватившую худое тело, он, облизнув пересохшие губы, покрутил головой, ощутив затылком шероховатую поверхность картины. Стараясь забыться, представил медведей, висящих за спиной: «Так, медведица-мать находится на земле, двое, нет, трое медвежат, взобрались на дерево. Они просто играют или убежали от матери. Она же, недобрая, хочет их наказать…» Изображение расплылось, стало исчезать из памяти, шнуры, сковавшие тело, врезались в кожу. «Вот теперь я словно сам Христос». — Верующего Милославского охватило чувство религиозного восторга, близкое к эйфории. Он уже не ощущал мертвящего холода стены, вспомнив, как мать и в особенности бабушка еще с детства заставляли его у иконы замаливать грехи. После плохих отметок в школе, драк, мелких краж и дурных поступков с жалобами соседей раз в неделю приучали ставить свечку в церкви. С возрастом этот церковный ритуал стал для него привычным, свершаемым даже после кровавых преступлений.
Он хотел попросить у надзирателей закурить, но в возбуждении, близком к экстазу, ощутил позывы на эрекцию, позабыв о сигарете.
— Гляди, Егорыч, встал! — Один из надзирателей, качок с прыщавым веснушчатым лицом, коснулся начищенным до блеска сапогом паха Милославского.
— Теперь уж в последний раз. — Его старший напарник ощупал путы на ногах смертника. — Многих, Серега, я тут перевидал, а такое вижу впервые. Небось вспомнил тех, кого трахал и убивал…
Едва надзиратели вышли из комнаты, как картина на стене отошла вбок, за ней в казавшейся гладкой стене открылось круглое отверстие. Одновременно, прикрывая дверь, из-под потолка опустился вниз зеленоватый занавес пулеулавливателя.
В затылок Милославского уперся ствол пистолета с глушителем. Негромким хлопком, подобно звуку петарды, грянул выстрел. В тишине тело Милославского, повисшего на шнурах, сотрясли судороги. В комнату вошел врач. Оттянув веки, осмотрел зрачки, прижав ладонь к шее, кончиками пальцев прощупал сонную артерию. Затем, приоткрыв окошко в стене, что-то сказал.
За окошком стрелявший громко выругался, оно захлопнулось. Врач вышел. Через минуту оконце вновь открылось, мгновением спустя раздался второй выстрел в голову — контрольный.
5
После расстрела Милославского Благов прошел в дежурную часть, раскрыл оперативный журнал, в который следовало внести с указанием времени все происшедшее за минувшие сутки в централе. Его суточное дежурство сразу началось с ЧП, когда вчера, около десяти утра, зэк Пестриков из камеры 12-В вскрыл вены на руке заточенным черенком от ложки. Был вызван дежурный врач, окровавленного, закатывающего глаза зэка отправили в медчасть. Около двенадцати ночи изъято два письма, их из окна камеры четвертого этажа лагерной почтой на шнурках переправляли на второй. На клочках бумаги удалось прочесть грозное напоминание «вора в законе» Толи Рязанского по долгам тюремного общака. Послания изъяты, оставлены для передачи «куму» — начальнику оперчасти Стукашову. Наконец, самое главное, утренний расстрел Милославского час назад. Об этом надо бы поподробнее, и сразу вопросы: писать ли о втором выстреле? О том, что при расстреле маньяка исполнявший акцию старшина Пелипенко использовал два патрона из еще послевоенного «ТТ», и не хватило патронов для расстрела террориста Дамзаева? Хотя по казни террориста проблема только во времени, и дежурка, отъехавшая за редкими боеприпасами, уже в пути…
Покончив с записями в казенном гроссбухе, Благов закурил, прикидывая, куда отправится после дежурства. Еще вчера он созвонился с Ниной Печерской, врачом-стоматологом их медчасти. И хотя все зубы у него, благодаря заботам той же Печерской, были в идеальном состоянии, следовало переключиться от тягот службы на нечто более приятное.
Весь вопрос состоял теперь в том, что купить: шаловливое шампанское или все-таки надежный коньяк? Нина, как и он, предпочитает крепкие напитки…
Едва он распорядился о подготовке второй расстрельной акции по террористу Дамзаеву, как раздался телефонный звонок. Звонили из областного УИНа, он узнал по голосу майора Титаренко из отдела собственной безопасности.
— Ознакомился, Трофим Валентинович, с факсом? — с места в карьер спросил Титаренко. — Обзваниваю всех, Москва на проводе.
— Только вошел, с минуту как закончил обход зоны перед сдачей дежурства, — не выпуская из руки трубку, Благов ринулся к факсу.
— Надо бы за себя помощника оставлять, — сухо посоветовал Титаренко. — Там правительственный указ о моратории на смертную казнь за подписью президента. Он вводится сегодня с утра. Распишись в получении, немедленно поставь в известность начальника централа. У вас ведь нынче двое были на очереди?
— Одного, секс-маньяка, мы с полчаса как отправили в расход. Хотели еще ночью осуществить акцию, но оставили на утро.
— Да, тут вы поторопились. — Титаренко недовольно повторил: — Надо бы за себя помощника оставлять. Что ж, сообщу начальству, хоть второго не трогайте. Мораторий, верно, уже и до Владивостока добрался, а Тригорск рядом со столицей до сих пор в неведении пребывает.
Столь неожиданный звонок Титаренко поставил Благова в тупик. Выходит, оторвись он на минуту от щей со свининой и прочти факс, Милославский избежал бы расстрела! Теперь надо и о втором выстреле внести запись в журнал. Да, день начался явно неудачно, совсем не ко времени пришел этот президентский указ. Подполковник набрал сотовый номер начальника централа Папуши, доложил об исполнении запланированного расстрела маньяка Милославского, факсе из УИНа и столь неожиданно свалившемся, как снег на голову, правительственном моратории.
— Выезжаю, — коротко отозвался Папуша. — Всем оставаться на местах, немедленно подними по тревоге моих замов и начальников отрядов.
6
Вернувшись в оружейку после расстрела Милославского, Пелипенко отпер сейф, швырнул на полку теперь уже ненужный «ТТ». Острое чувство досады охватило его. Обычно, чтобы снять стресс, расслабиться после акции, он сразу чистил пистолет. Это стало традицией, едва ли не священным ритуалом.
«Ну и влип ты, Ванька-а-а, — подумал он, — похоже, стареешь. Пора, наверное, на пенсию. Конечно, невелика государственная благодать, но на хлеб, молоко да табачок наберется. А там съеду на дачу, внука Сережку прихвачу, огородом займусь…»
Еще час назад все казалось привычным и устоявшимся. Предстояло ликвидировать двоих, и у него оставалось всего два патрона к «ТТ», по одному на каждого. Проверенный надежный «туляк» сбоев не давал. Он гордился этим, вот и в работе — по саду ли, дому — гвоздь в доску вгонял с одного удара. Однако поди догадайся, что у насильника Милославского окажется столь толстый череп…
— Судмедэксперт сказал, что первая пуля, пробив затылочную кость толщиной до двух сантиметров, почти прошла сквозь полушарие мозга, остановившись в лобной доле, — сообщил ему после вскрытия врач централа. — Но насильник не скончался. Вот тут, Иван, и потребовался второй выстрел….
И кто мог предугадать, что, пока дежурная машина мчалась в пятую колонию на другой конец города за патронами для «ТТ», в централ свалится столь неожиданный факс о моратории? Возможно, полковник Папуша, начальник централа, и закрыл бы на него глаза, но особист Титаренко своим контрольным звонком спас террориста Дамзаева от ликвидации. Теперь начальник вне себя, рвет и мечет. Конечно, он, как все устаканится, потребует объяснений от подчиненных, и прежде всего от него — Пелипенко.
— Что ж, если с террористом, мать его ети, произошел прокол, пора подумать о себе. Традиции надо чтить. — Пелипенко вновь открыл сейф. Рука его дрогнула, коснувшись рукоятки теперь ненужного пистолета, уверенно нащупав в глубине металлического ящика бутылку водки.
Залпом осушив стакан «беленькой», Пелипенко зажевал водку прихваченным из дома самолично приготовленным салом с чесноком. Едва он убрал бутылку и стакан, как в дверь постучали. И тотчас за стуком на пороге возник доктор Пирожков, которого за глаза все в централе называли Пирожком.
— Грустишь, Иван? — участливо спросил он. — Вот и я переживаю. Теперь понятно, отчего этот Милославский тьму девчат уложил. Череп-то у него необычный, толщиной, что танковая броня, в медицине это болезнью Педжета называется. А мозг — маленький, недоразвитый, ему в таком черепе было явно тесновато.