– И поэтому тоже. Однако он считает мои подозрения небезосновательными. Если бы он хотел скрыть грешки инспектора Хана, то, прочитав письмо, просто бы меня уволил. Вместо этого он лишь наказал меня за проникновение в его кабинет – лишил месячного жалованья, да и все. Письмо доказывает вину инспектора Хана.

– Какое письмо?

– То, которое я украл при тебе две недели назад. – Кён снова приблизился, и я почувствовала себя совсем маленькой перед возвышающейся надо мной тенью. – Ты расскажешь мне все, что знаешь. Только тогда я расскажу тебе то, что хочешь знать ты. А можешь молчать, как последняя трусиха, и тогда следующая смерть ляжет на твои плечи. Тебе всего шестнадцать, Соль, ты еще слишком мала для важных решений. Делай, как тебе велят. – Он потрепал меня за щёку. Дважды. – Поразмысли над этим.

Оставшись одна, я посмотрела на ногти, которые еще недавно впивались в вощеную кожу ученого Ана. И в кожу юной госпожи О. По проходу пронесся ветер вперемешку с дождем, и меня пробрало до мурашек. Мне не хотелось становиться на одну сторону с Кёном. Не хотелось вообще иметь ничего общего с расследованием. Но я слишком много знала. Призраки убитых кружили вокруг меня и шептали: «Кто, кроме тебя?»





Четырнадцать




Прошло две недели. Сезон дождей должен был давным-давно закончиться, но вместо этого он плавно перетек в осень; поговаривали, что природа взбунтовалась из-за женщины на троне. Тогда-то и начались всякие странности. Я просыпалась в холодном поту, потому что мне снова снились мертвые. То целая гора обгоревших тел слуг, то замученные голодом дети, гниющие в амбаре, то спящие под кустом мертвецы… И все – католики. А прошлой ночью женщина, которая снилась мне чаще всего, повернула голову и посмотрела мне прямо в глаза.

«Найди меня, – нараспев велела юная госпожа О. – Скорее».

Целый день я бесцельно бродила по ведомству. Кровь стынет в жилах от одной только мысли, что следовало бы встретиться с командором Ли. Он должен знать правду. И хотя я осознавала, что так будет правильнее, я все равно чувствовала холодные прикосновения страха, его мертвую хватку, от которой слезы застилали мне глаза. Меня не отпускали вопросы. Что, если… хотя я была уверена, что это неправда, но что, если мы с инспектором Ханом связаны кровью? Я спрашивала себя: толкнула бы я его прямиком в стаю голодных тигров во имя справедливости?

Несколько месяцев назад я бы ответила «нет». Но я видела рваную рану на горле девушки и утопшего мужчину, повешенного вниз головой. Тогда я была в сто раз наивнее, в сто раз добродушнее, но теперь все изменилось.

В одном я точно была уверена. Старший брат всегда строго говорил мне: лучше умереть молодым, чем долго вносить беспорядок в чужие жизни. Он бы точно не хотел, чтобы я позволила ему прожить жизнь убийцы.

Я покачала головой, сама себе не веря. Всерьез размышляю о том, что умудрилась вообразить. У меня даже доказательств никаких не было! Одно я знала наверняка: алиби инспектора Хана было лживым, и что бы ни случилось в ночь на двадцать первое, это его настолько ужаснуло, что он, окровавленный, только и мог бормотать о какой-то мертвой женщине.

С моей стороны было трусливо и отвратительно молчать. А если умрет еще кто-нибудь, вся вина ляжет мне на плечи.

Собрав все свои мысли на грязном полу, я по буквам попыталась написать: «Поверит ли мне командор Ли?»

Стерла и попробовала еще раз: я иногда путала какие-то знаки. Впрочем, несмотря на случавшиеся ошибки, эти мазки меня больше не озадачивали. Каждую ночь, когда мне не спалось, я скатывалась с циновки и при свете свечи изучала хангыль, вспоминая то, чему меня учила Эджон. Чтобы нарисовать согласную, надо было представить, где во рту образовывается этот звук. Я воображала, как обмакиваю кисть в чернила и следую за своим голосом: вот он изгибается у меня на языке и ударяется о нёбо, вот он отскакивает от передних зубов, вот он кружит в горле, вот он гудит на губах.

Гласные различать было легко: они образовывались из трех штрихов. Горизонтальная линия – для плоской земли, точка – для солнца и небес, вертикальная линия – для стоящего человека.

Земля, солнце, человек. Три этих простых явления служили основой жизни. Тем не менее жизнь совсем не была простой. Она походила на сложную паутину из нитей лжи и обмана. Интересно, как будет выглядеть истина, если я по этой нити доберусь до сердца инспектора Хана? Будет ли истина, лежащая в самом центре его естества, так же проста, будет ли его причина убивать одной из трех самых частых – похоти, жадности, мести?

«Скажи командору Ли», – написала я в грязи.

Громовым облаком меня накрыла тень, за которой последовал знакомый голос:

– Как любопытно. Служанка, умеющая писать.

Молодой господин Чхои Джинёп! Только сейчас я поняла, как обособленно расположен кухонный двор. Он, тяжело ступая, направился ко мне, а я не сводила глаз с его тени, которая становилась все больше и больше, пока наконец краем глаза я не увидела его шелковые одежды. Он нагнулся, подобрал какую-то палку. Решив, что он собирается меня ударить, я отшатнулась.

– Должно быть «Ли», а не «Лё», – поправил он меня. – Последняя буква не та.

Одним взмахом руки он исправил надпись и отбросил палку в сторону. Я думала, он отойдет, но вместо этого он сел рядом со мной – так близко, что от его тихого смеха у меня волосы на затылке зашевелились.

– Я смотрю, у тебя вся шея в мурашках. Меня испугалась, малышка?

Я напряглась.

– А может, тебе и стоит бояться. Возможно, я и есть убийца. Возможно, это я послал разбойников за инспектором. – Он наклонился еще ближе, и в его шепоте я почувствовала запах алкоголя: – Я на самом деле хотел узнать, кем был любовник госпожи О, и на самом деле хотел наказать его за мое унижение. А ты что думаешь? Убийца я или нет?

Я осмелилась взглянуть на него. В тот же миг весь мой страх улетучился. Я увидела не вельможу, перед которым я прежде была беспомощна, а юношу, который находил в унижении других облегчение. Я раскрыла губы, в голове огнем вспыхнула мысль, и мне пришлось отвернуться, чтобы молодой господин не заметил лучи света в моих глазах. Он был даже не сыном, а всего лишь племянником, которого господин Чхои усыновил, лишь бы у него был хоть какой-то наследник. Громкий титул был единственной гордостью молодого господина.

– Помогла бы смерть ученого Ана восстановить вашу репутацию, господин?

– Нисколько.

Мотив. Не знаю, какой мотив был у инспектора Хана, но мотивы молодого господина были ясны как белый день. Скорее всего, он и вправду отправил за нами разбойников, но на убийство госпожи О и ученого Ана он бы не пошел.

– Вы не стали бы убивать ученого Ана, господин. И госпожу О тоже. Вы бы хотели, чтобы все королевство воочию убедилось в их позоре.

– Правду все-таки говорят… Ты слишком умна для служанки. И язык у тебя хорошо подвешен.

Я решила не отвечать. Не хотелось рассказывать ему о старшей сестре, о том, как ее подозрительная образованность сказалась на мне. Не хотелось, чтобы этот вельможа хоть что-нибудь знал о моей семье.

– Отрезанный нос навел меня на мысль, – сказал юноша. – Думаю, нас всех водит за нос кто-то знакомый. Хотелось бы мне знать, кто убийца. – С его лица сошла шаловливая улыбка, и я внезапно увидела серьезного молодого человека, в глазах которого сверкала досада. – Один раз меня провели, но больше я этого не позволю. Передай инспектору: пусть идет по следу позора.

Я непонимающе нахмурилась.


– Знаешь ли ты, что стыд делает с человеком? Он заставляет его отчаянно искать себе оправдания. Например, отрезать носы жертвам, чтобы напомнить себе и миру: они заслуживали смерти, – молодой господин встал и поправил черную сетчатую шляпу. – Все в конце концов уясняют один урок: любое зло рождается из несбыточного желания что-то значить.

Прежде чем он ушел, я вскочила на ноги и, не в силах сдержать любопытство, выпалила:

– Почему вы доверились мне?

– А что, ты не догадываешься? – он приподнял бровь. – Полицейские судят слишком быстро, а в итоге всегда умирает невиновный. Но ты… ты любишь подслушивать. И ты единственная в этом ведомстве умеешь слышать.





* * *


К полудню ногти уже кровоточили. Я кусочек за кусочком отдирала уголки и никак не могла остановиться. Голова горела огнем. Будет ли командор Ли проводить расследование, когда услышит мою историю? Или быстренько казнит инспектора Хана?

Я пряталась за одной из колонн главного павильона – последнее время я часто сюда наведывалась – и следила, как по двору, сердито топая и цокая языком, идет господин Со из Палаты наказаний.

– Вот неучи-то, – бормотал он. – Совершенно ничего не умеют.

Неподалеку стоял командор Ли – само спокойствие, лишь челюсть его была сжата, как будто он пытался удержать в себе резкие слова. Точь-в-точь старик, которого потрепали сильные штормы.

– Командор Ли, я должна кое в чем признаться, – повторила я себе под нос. – Я не могу больше молчать. Я должна признаться.

Времени на сомнения больше не было. Я вытолкала себя из-за колонны и торопливо зашагала к раздвижным дверям в главный павильон, куда только что зашел командор. Как он отреагирует на мои слова? Даже не представляю. Кровь гулко стучала в ушах, форма липла к телу. Я сжала кулаки, готовясь пасть перед ним ниц.

Но какая-то неведомая сила потянула меня обратно, подальше от этого обрыва.

«Ты точно уверена? – услышала я в ветре голос сестры. – Ну что за бестолковщина. А если инспектор – твой орабони? Ты что, готова сдать брата? Командор ведь его убьет».

Я потрясла головой, пытаясь заглушить шепот. Мне не хотелось винить себя в смерти очередной жертвы, убитой из-за моего молчания. Убийцу мог остановить лишь командор. У него были власть, средства, информация. Но каждый шаг давался мне все труднее. На меня давили и слова сестры, и моя собственная неуверенность.

– Я нашел! – с криком забежал в ведомство полицейский Го. – Нашел!

Я замерла. Во двор вбежали остальные полицейские, и путь к командору оказался отрезан. В толпе я растеряла остатки храбрости – а ведь я была так близко к павильону! Стоило только кому-нибудь приложить ухо к бумаге ханджи, и он бы тотчас узнал, что тамо Соль – предательница. Служанка, которая собирается выдать своего хозяина.

«В другой раз, – успокоила я себя. – Можно и не сегодня рассказать».

Уняв дрожь, я пробралась к полицейскому Го, гадая, что же он такое обнаружил. Из-за спин полицейских я разглядела в руке Го грязную деревяшку.

– Я нашел подвеску с ожерелья госпожи О, – задыхаясь, выдавил Го. – Гляньте, наверху дырка. Должно быть, тут крепилась нитка ожерелья.

– Где вы его нашли? – К нему, отпихнув меня плечом, пробралась Хеён. Она будто бы не заметила меня, но я была уверена: она это специально.

– Между горой Нам и Южными воротами.

Девушка скрестила на груди руки и подняла брови.

– Вы уверены, что это подвеска с того самого шнурка? За последние несколько недель там столько ожерелий могло порваться…

Все притихли и уставились в одном направлении. В нашу сторону направлялся Сим. Полицейские расступились и склонили головы. Он сильно похудел за последнее время, сквозь мышцы выступали кости. Словно тощий уличный пес: всегда начеку, вздрагивает от внезапных движений и звуков.

– Что за шум? – поинтересовался он.

Полицейский Го шагнул вперед и доложил о своей находке. Я, не отрывая глаз, смотрела, как Сим взял у полицейского из рук деревянную подвеску и внимательно ее оглядел.

– Хм… – Сим большим пальцем ковырнул налипший кусок грязи и замер. Все переглянулись. – Подвеска в форме лошади-дракона…

– А что это значит, господин? – горло у меня пересохло, голос дрогнул. Обычно я старалась помалкивать в присутствии приближенных инспектора Хана, точно кошка, которая надеется скрыться в тени, однако сейчас любопытство было слишком велико. Попытается ли Сим отмахнуться от возможной улики? – Например, крест, господин, это символ католицизма.

– О лошади-драконе есть только одна история, – ответил Сим, не в силах оторвать взгляд от подвески. – Миф Агиджансу. «Могучее дитя».

– А о чем этот м… – хотела спросить я, но Хеён меня перебила:

– Господин, как думаете, это улика? С момента убийства прошел месяц, по той дороге к Южным воротам прошло не меньше тысячи человек.

Сим наконец поднял красные глаза, в которых отражалось сомнение. Казалось, ему даже заговорить удалось с трудом.

– Может, и улика, – чуть ли не шепотом произнес он наконец. – Унесите.