15
Сегодня я внес последнюю часть кредита за квартиру. Мы вместе сняли ее, вместе начали обставлять, здесь «все наше». В конце концов, выкупил ее я один. Один-один-один. Но все равно в этих стенах горчичного цвета не так холодно без тебя, как вне их. Ты ведь все еще здесь. На этом подоконнике ты любила сидеть, подобрав ноги, и, если даже там были печальные октябрьские сумерки, все равно улыбалась. «Никогда не разлюблю осень, никогда». Ты же обещала мне это никогда!
В этой маленькой комнатке с большим окном мы планировали сделать детскую. Она ни для чего другого не подходила – слишком узкая для спальни и слишком личная для гостиной. Ты могла сидеть здесь часами. Читать потрепанный томик с рассказами о кубинском зное или рассуждать о материнстве так, будто вырастила троих детей. Ты хотела мальчика, мне было все равно, лишь бы от тебя.
«Сначала я влюблюсь в саму мысль о нем, затем в плюсик теста, стручок с ручками и ножками, а потом в пухлощекого человечка, сующего себе ноги в рот. Чувства к нему быстро меняются. В первый год кажется: ну нельзя больше любить. Потом эта любовь расширяется, углубляется, умножается в каких-то совершенно невероятных измерениях. И каждый новый день становится очередным шажком на длинном пути. Теперь мама уже спутник, рука в руке, а не просто кров и питание».
Я удивлялся, возмущался, пытал, откуда у тебя такие глубокие познания. Признаюсь, ревновал – хотелось, чтобы все, что было до меня и будет вместе со мной, проходило через меня. Я хотел тебя себе, всю целиком. В любви есть светлая и тихая ревность, растущая из желания принадлежать ко всем временам года твоей половинки. Это как сжать в кулаке теплый никому не принадлежащий прибрежный песок, но чувствовать, как он высыпается именно из твоей руки.
«Будто я пережила уже это в прошлом, в прошлой жизни… Не смейся! Такое бывает, я читала в Интернете… И вообще, кажется, я и тебя знаю миллиарды лет. Ты веришь, что такое бывает?» Вопросы отпадали сами собой, и мы целовались так, будто во всей вселенной нет ничего важнее. Я не могу простить себе случившегося. Я сам потерял тебя и того малыша, которого ты унесла с собой туда, куда не добраться, не утратив жизни. А может, того места, где вы должны сейчас находиться, вовсе нет? Что, если это еще одна иллюзия человечества? Мне холодно и страшно от слова «никогда».
Ты думала парадоксально. Твои мысли были прекрасны даже в ответ на какие-то повседневные несуразности. Наушники твоего айпода постоянно запутывались, и ты по-детски хмурилась, пытаясь их разделить. Уже вот-вот ты отбросишь их в приступе раздражения и юркнешь в метро без музыки, как неожиданно рассмеешься, беззаботно поясняя: «Они запутываются не для того, чтобы позлить меня. Просто левый наушник любит правый. Они обнимаются. Это любовь». Твой айпод сейчас слушаю я. Без наушников, подключая к ноутбуку. Первая песня всегда «Everytime I close my eyes I see your face». Закрываю глаза, вижу твое лицо. И почти слышу твой голос.
Теперь эти стены окончательно принадлежат нам. Или мне? В руках последние банковские документы, за окном шуршат шины редких автомобилей уходящего понедельника. Вжжж-вжжж по влажному асфальту. Опять зарядили дожди. Когда тебя не стало здесь, в этом мире, Клюква посоветовала мне съехать отсюда. «Хватит мучить себя, здесь все напоминает о ней. Ты погибнешь под этим, слышишь, погибнешь! Отпусти ее. Ты разве не понимаешь, что своими терзаниями изводишь и их? Отпустить не значит забыть!» Я не съехал. Поговорил с хозяйкой, попросил продать мне эту квартиру. Тут же нашел покупателя на машину, оформил кредит – и вот он погашен. Сам не знаю, как это вышло так быстро. Значит, так было нужно. Обстоятельства способствовали, возможности, подгоняемые какой-то силой, сыпались с неба.
Да, я привожу сюда женщин, которых не люблю. И я отчаиваюсь здесь, задумываясь о смерти. Но все это не имеет значения. Это уже другая жизнь другого человека. Все связи с прошлым остались внутри, заперты в ядре сердца, как смерть Кащея. Ничем не запачканные, ничем не развеянные. Каждый в той или иной мере торгуется со временем, каждый нацелен выиграть, зачастую во имя самых примитивных целей. Все война, внутри каждого война, вокруг меня война. А в войну все самое ценное относят в укрытие.
16
Наверно, я таким родился. Хотел бы быть ребенком, но как-то не получалось. Приходили новые и новые обстоятельства, и приходилось доказывать, что я сумею их победить. Доказывать себе и своей никудышной семье. Всегда легче не пробовать, чем прилагать усилия, а тот, кто сам неудачник, и других хочет видеть неудачниками. Я же шел напролом – для меня не было никаких репетиций, все писалось начисто и прямо сейчас.

Если скажу, не жалею, что беззаботного детства не было, выйдет вранье и цинизм. Конечно, были мгновения, которые растягиваются в целую пору. Но это просто лечебный самообман. Само собой, мне хотелось, чтобы мой отец был героем. Тем, кто не отмахнется, когда я погряз в проблемах, а крепко, по-мужски, обнимет за плечи, честно скажет: «Это хреново, сынок, но я с тобой». Но так не произошло ни разу. А теперь уже и не нужно. Ждать помощи – как брать взаймы. Самому сделать проще.
Маленький, я никогда нигде не забывал свои игрушки, не разбирал розетку, не засыпал в обнимку с родителями, когда пугают ночные призраки. Я не видел шумных дней рождения, когда мама разрезает большой-большой торт, взрослые шумно говорят о своем, пока маленькие и оттого еще более шумные ползают на четвереньках под столом, играя в прятки. У меня не было любимой сказки перед сном, любимой книжки, любимого папы. Все как-то мимо. Но и никакого чувства ущербности не было, только сожаление. Все сам купил себе. Поздно, но купил. Даже машинки, так похожие на настоящие. И настоящую машину тоже. Ничего никому не доказывая.
Самое светлое в моей жизни началось, когда появилась она. Мы засыпали в тени высокого эвкалипта, и в этот миг прежнее одиночество казалось вполне оправданным – стоило так долго мечтать о ней, чтобы спустя годы ее встретить. Даже нелюдимый ветер казался только шалостью непогоды, а не колкими нападками былых тревог. Я готов был горстями вычерпать наше море, излить его к белоснежным ногам твоим. Но никакая поэзия не заменит поступков. Тебе было важнее, что я делал изо дня в день.
Да, мы спорили, расходились, я обвинял тебя в собственных упущениях, потом понимал подлость своих действий, просил прощения. И ты, возвышаясь вершиной над мужскими провалами, прощала, избегая банального «да все хорошо, забудем». «Я люблю, когда ты говоришь со мной, мне нравится и то, что ты не всегда одобряешь мои поступки, и твоя резковатая оценка всего, что я делаю, и твою аккуратная нежность… Я не знаю как, но я сделаю все для тебя».
От такого признания, не подчиняющегося какой-то хитрой женской политике, мне становилось стыдно. Я больше не смел сказать никаких слов, чтобы заживо не сгореть в них. Клал голову на твои колени, ты перебирала мои волосы, а потом спрашивала что-нибудь совершенно житейское: «Ты что сегодня ел? Пойдем, я что-нибудь приготовлю».
Мужчины тянутся к женщинам за утешением или спасением. Ты меня спасла. Нашел в тебе семью. Сейчас скажу банальность: жизнь двоих гораздо счастливее, когда желание понимать важнее, чем быть понятым; когда желание сделать приятное не таит в себе планы получить что-то взамен, даже благодарность. Когда любовь не меняется даже на любовь, а только дарится.
Вот только теперь я не знаю, кому молиться, у кого искать то счастье, которому я научился, к которому приучился. Я как потерянный пес, у которого были семья, и вера, и желание отдавать любовь, но все внезапно исчезло. Крыша над головой осталась, еду добыть еще удается. Но нет больше прикосновений своего человека – ничем не заменимых, самых желанных. От этой пустоты начинаешь уменьшаться, заканчиваться, хотя еще бегаешь и вглядываешься. Живешь. Вдруг все вернется. Вдруг. И тогда все пережитое покажется обычным страшным сном. Стоило лишь проснуться, и все исчезло. А ты, дуралей, испереживался, хвост повесил.
К сожалению, это конец ознакомительного фрагмента.
Вы можете недорого купить книгу по ссылке