Придушить ее хотелось, если честно! Интересно, понимает ли она, что речь идет о жизни человека? Или ее апатичность и фатализм распространяются вообще на всех?
– Мара, ты прости, конечно, но мне не до музыки. Я сейчас такое видел! Ты и представить себе не можешь! Но это неважно. Важно, что Жорка – мой единственный близкий человек, я не могу думать ни о чем другом, пойми! Поэтому музыка – это последнее, чего бы мне сейчас хотелось.
– Это очень плохо, когда близкий человек только один. Лучше уж вообще ни одного, как у меня. А хочешь, я стану твоим близким человеком? Даже твоим братом могу. Ну то есть сестрой. Я ловкая и сообразительная. Хочешь?
И что отвечать на такое? Обижать ее сейчас никак нельзя.
– Ну… почему бы и нет? – Кажется, я очень неуверенно это сказал, она как-то вся сразу поникла. Потом сжала руки в замочек и сказала совершенно другим, безразличным тоном:
– Да говорила я с Оскаром про твоего брата, говорила.
– С Оскаром?
– Ну да, с Боссом. У него имя есть, представляешь? – съехидничала девушка.
Представляю. Прекрасно представляю. Я его имя знал, еще даже не выехав из Барнаула.
– И что сказал твой Оскар?
Она резким жестом сунула наушники в рюкзак.
– Он не мой и вообще ничей. И от него тут многое зависит, если ты еще не понял…
– Извини.
– …а ты полез поперед батьки и сильно испортил себе все. Вот зачем ты повел туда своих могильщиков? Я как услышала про драку – сразу поняла, что это ты. Я, конечно, договорилась, чтобы он принял тебя. Но если он поймет, что именно ты провел в подвал этих идиотов, тебе несдобровать.
– Весело. А про Жору он что-нибудь сообщил?
– Босс вообще-то не информбюро. Но Оскар заинтересован в том, чтобы старший Белецкий был жив, это даже мне понятно. Иначе он не стал бы назначать тебе аудиенцию – ты для него такой же источник сведений о своем брате, как и он для тебя. Почему ты не подождал меня и начал суетиться?
Так. Я запрокинул голову и выдохнул. Надо мной висели облупившиеся буквы вывески.
– Ты не пришла вчера: ни через два часа, ни через три, ни поздно вечером! Откуда мне было знать, придешь ли ты вообще? Ты могла забыть, ты могла забить, тебя мог найти и запереть отец. Или подработка тебе какая-нибудь подвернулась, почему бы нет? Я тебя вижу второй раз в жизни, как же я могу полагаться на незнакомого человека?
Она вдруг улыбнулась, но не мне, а куда-то в сторону.
– Ну да, не пришла, правда. Извини. Я просто заснула в монастыре, в храме. Я всегда там засыпаю почему-то. Там очень спокойно, будто ты домой вернулся наконец.
– Ничего себе спокойно! Там же эти адские псины живут! Вообще не понимаю, почему тебя еще не растерзали… – Меня передернуло, едва я вспомнил поверхность моста, намазанного, словно бутерброд, толстым слоем внутренностей.
Она проигнорировала мои слова. Спросила, роясь в рюкзаке:
– Ну что, пойдешь к Боссу?
– У меня разве есть варианты?
– Варианты всегда есть. И Босс не волшебник, между прочим. Ваш разговор – еще не гарантия, что ты найдешь брата. Пошли. И съешь пастилку, а то еще в обморок свалишься.
Кажется, лакрица уже очень скоро перестанет напоминать мне Германию. Противный вкус, но да, она права, надо съесть хоть что-то.
Глава пятая
Дежавю, честное слово. Мы снова брели по Советской.
Время от времени я невольно косился на свою спутницу. Сколько ей? Семнадцать? Девятнадцать? В таком случае – откуда у нее столь непривычный лексикон? Нет, так-то она строит фразы, как и все мы, жертвы Катастрофы: чем проще и доходчивее, тем лучше. Человеческая речь упростилась до безобразия, и только «старики» типа меня, заставшие русский язык во всем его многообразии и величии, могут позволить себе ввернуть в разговоре вычурные пассажи или изобилующие специализированными терминами конструкции – ну так это, скорее, кич, выпендреж и тоска о былом. «Молодежь», воспитанная уже под землей или вовсе родившаяся в новых условиях, использует гораздо более примитивные варианты. Мара, в принципе, тоже, однако время от времени проскакивают у нее словечки типа «информбюро», «аудиенция», «гарантия». Понятия не из нашего мира. Чужеродные термины, которым нет места в обиходе кротов и червей, роющих норы под землей.
– Слушай, а ты вообще понимаешь, о чем песни «Битлз»?
Мара фыркнула.
– Конечно! Зачем бы я слушала их, если бы не понимала.
– Да хотя бы из-за мелодий или аранжировок, – пожал я плечами. – Поклонникам классической или электронной музыки никакие тексты не требовались, для них слова не имели никакого значения, зато в звучании скрипок, саксофонов или каких-нибудь синтезаторов они находили прекрасное. Между прочим, мелодии песен «Битлз» довольно часто исполняли симфонические оркестры – без вокала, без слов. А еще эти песни перепевались сотнями других исполнителей на десятках других языков. Я вот по-японски ничего не понимаю, но послушать Let It Be на японском было весьма любопытно.
– Мне бы тоже было интересно. – Мара вздохнула. – Я никогда не видела японцев и не слышала, как они разговаривают, тем более как поют.
– Ты и англичан не видела никогда, – усмехнулся я, возвращаясь к своему вопросу, – но утверждаешь, что понимаешь песни битлов. Откуда же такие познания в английском?
Мара насупилась и надолго замолкла. Я уж решил было, что обиделась, но девушка наконец проговорила, хмурясь:
– Это мама. Она хорошо знала инглиш. Хвасталась, что в молодости «свободно общалась», хотя я до сих пор не понимаю, что значит «свободно». Разве в мире до Катастрофы кто-нибудь запрещал общаться по-английски? За это же не арестовывали!
Я промолчал. Мог бы объяснить, что значит «свободно говорить на чужом языке», но это было ни к чему. Да и момент не тот – похоже, откровенность Мары имеет порционный характер, и перебивать очередной порыв не стоило.
– Мама занималась со мной и английским, и русским, и математикой. Соседи посмеивались и даже раздражались – зачем, мол, тратить время на иностранный язык? Никто, дескать, в Войне не уцелел, а если и выжили эти вражьи морды в Англии или Штатах, так вряд ли их положение сейчас лучше нашего – тоже, небось, по норам сидят, носа наружу не кажут. Короче, не с кем общаться на английском. А может, говорили они маме, ты ждешь, что когда-нибудь за твоей дочкой иностранные спасатели примчатся прямиком в Куровское? Ну так им в рожу нужно будет плюнуть, а не хау-ду-ю-ду говорить. Но мама их не слушала, продолжала меня учить.
Снова возникла пауза. Я, положа руку на сердце, не смог бы так сразу сказать, чью сторону принял бы в подобном споре. Я вообще не люблю спорить. Хотя аргументы за и против у меня имелись для обеих спорящих сторон. В нашем Могильнике жил бывший школьный учитель; я слышал, что когда-то он пытался обустроить что-то вроде класса для детей – преподавать разные предметы, грамоте обучать, счету, про окружающий мир рассказывать. Да только не прижилось его начинание. В изменившихся условиях знания оказались избыточным балластом. Точнее, сами знания, коль они уже имелись у человека, приветствовались. Но тратить время и силы на то, чтобы когда-нибудь в будущем в какой-нибудь записульке все знаки препинания были расставлены верно, никто не собирался. Арифметикой детеныши владели на уровне «два яйца сытнее, чем одно», а логарифмы вычислять им в ближайшие десятилетия точно не понадобится. Так что родители сообща решили: школа – излишество, куда полезнее научить своих чад ухаживать за вешенками и несушками и выживать в кривых холодных лазах каменоломни. И я их понимал.
– А отец? – наконец спросил я, вспомнив Матвея.
Мара с досадой махнула рукой:
– Папа тоже учил кой-чему. Немножко физики, немножко химии – но все такое, что можно применить на практике. Ну, там, как мыло сделать из подручных средств, как воду очистить, как рассчитать толщину подпорки и угол, под которым ее нужно устанавливать.
– Полезные навыки, – одобрил я, вот только девушка явно осталась этим недовольна:
– Навыки… Далеко бы ушел пещерный человек, если бы пользовался только навыками, полученными в своей пещере и пригодными лишь внутри этой пещеры?
– А ты, значит, за цивилизацию и прогресс?
– Ну не тупи, Кир! Прогресс нам пока не светит, это воробышку понятно. Но кто-то ведь должен хотя бы сохранить знания? Мама – пыталась, пока была жива, потому и учила меня английскому. Оскар тоже по-своему пытается. А кто-то сказочками про Чистилище довольствуется!
Сказано это было с таким презрением, что Матвей наверняка бы оскорбился, услышав подобное в свой адрес. Впрочем, если ему окончательно снесло башку на религиозной почве, то… Но не это было сейчас важным.
– И чем же таким занимается Оскар, что ты его уважаешь больше, чем членов нынешней своей семьи?
Мара сперва возмущенно полыхнула глазищами и явно собиралась выпалить что-то эдакое, сенсационное, но потом одумалась, помрачнела и ядовито произнесла:
– Оскар занимается всяким. Придем – сам у него и спросишь.
Я был уверен, что девушка поведет к дыре у железнодорожного полотна, однако она уверенно шла к пролому в стене, окружавшей комбинат, – точке, откуда в несчастливый день мы с братом перешли Рубикон в поисках продуктового бункера.
– Нет смысла туда соваться, – сказал я Маре, – после сегодняшнего побоища там все заперли.
– Коли заперли, в дыру полезем, – без эмоций отозвалась она, – проверить же все равно надо.
Посреди дороги, совсем недалеко от иномарки с борщевиком-антенной, темнела невнятная куча. Подойдя ближе, я разглядел окровавленные куски мяса на частично обглоданных костях. Над останками жужжали жирные мухи. Рядом валялись клочья одежды и клетчатый шарф, пропитанный кровью, но вполне узнаваемый. Вот куда подевался плюгавенький Петрович! Значит, и на него волки напали посреди бела дня, в черте города?! То есть, пока мы лезли в подвал, а Петрович, сдрейфив, притормозил, стая прямо за нашими спинами устроила трапезу? Или это волкопоклонники похитили мужичка и скормили «друзьям», а останки кинули на видное место в качестве предупреждения или акции устрашения?
– Его что, в жертву принесли? – спросил я у Мары.
– Почему в жертву? Просто сожрали.
Я тупо пялился на останки. Нет, я не видел, чтобы на мосту волки жрали серых. Там была драка, массовое убийство агрессивных чужаков, посягнувших на территорию, охраняемую стаей. Защищали ли волки тех, кто прибыл на машинах? Вряд ли. Защищали ли они город, который считали своим? Да, безусловно. Но убитыми монстрами о
– Мара, ты прости, конечно, но мне не до музыки. Я сейчас такое видел! Ты и представить себе не можешь! Но это неважно. Важно, что Жорка – мой единственный близкий человек, я не могу думать ни о чем другом, пойми! Поэтому музыка – это последнее, чего бы мне сейчас хотелось.
– Это очень плохо, когда близкий человек только один. Лучше уж вообще ни одного, как у меня. А хочешь, я стану твоим близким человеком? Даже твоим братом могу. Ну то есть сестрой. Я ловкая и сообразительная. Хочешь?
И что отвечать на такое? Обижать ее сейчас никак нельзя.
– Ну… почему бы и нет? – Кажется, я очень неуверенно это сказал, она как-то вся сразу поникла. Потом сжала руки в замочек и сказала совершенно другим, безразличным тоном:
– Да говорила я с Оскаром про твоего брата, говорила.
– С Оскаром?
– Ну да, с Боссом. У него имя есть, представляешь? – съехидничала девушка.
Представляю. Прекрасно представляю. Я его имя знал, еще даже не выехав из Барнаула.
– И что сказал твой Оскар?
Она резким жестом сунула наушники в рюкзак.
– Он не мой и вообще ничей. И от него тут многое зависит, если ты еще не понял…
– Извини.
– …а ты полез поперед батьки и сильно испортил себе все. Вот зачем ты повел туда своих могильщиков? Я как услышала про драку – сразу поняла, что это ты. Я, конечно, договорилась, чтобы он принял тебя. Но если он поймет, что именно ты провел в подвал этих идиотов, тебе несдобровать.
– Весело. А про Жору он что-нибудь сообщил?
– Босс вообще-то не информбюро. Но Оскар заинтересован в том, чтобы старший Белецкий был жив, это даже мне понятно. Иначе он не стал бы назначать тебе аудиенцию – ты для него такой же источник сведений о своем брате, как и он для тебя. Почему ты не подождал меня и начал суетиться?
Так. Я запрокинул голову и выдохнул. Надо мной висели облупившиеся буквы вывески.
– Ты не пришла вчера: ни через два часа, ни через три, ни поздно вечером! Откуда мне было знать, придешь ли ты вообще? Ты могла забыть, ты могла забить, тебя мог найти и запереть отец. Или подработка тебе какая-нибудь подвернулась, почему бы нет? Я тебя вижу второй раз в жизни, как же я могу полагаться на незнакомого человека?
Она вдруг улыбнулась, но не мне, а куда-то в сторону.
– Ну да, не пришла, правда. Извини. Я просто заснула в монастыре, в храме. Я всегда там засыпаю почему-то. Там очень спокойно, будто ты домой вернулся наконец.
– Ничего себе спокойно! Там же эти адские псины живут! Вообще не понимаю, почему тебя еще не растерзали… – Меня передернуло, едва я вспомнил поверхность моста, намазанного, словно бутерброд, толстым слоем внутренностей.
Она проигнорировала мои слова. Спросила, роясь в рюкзаке:
– Ну что, пойдешь к Боссу?
– У меня разве есть варианты?
– Варианты всегда есть. И Босс не волшебник, между прочим. Ваш разговор – еще не гарантия, что ты найдешь брата. Пошли. И съешь пастилку, а то еще в обморок свалишься.
Кажется, лакрица уже очень скоро перестанет напоминать мне Германию. Противный вкус, но да, она права, надо съесть хоть что-то.
Глава пятая
Дежавю, честное слово. Мы снова брели по Советской.
Время от времени я невольно косился на свою спутницу. Сколько ей? Семнадцать? Девятнадцать? В таком случае – откуда у нее столь непривычный лексикон? Нет, так-то она строит фразы, как и все мы, жертвы Катастрофы: чем проще и доходчивее, тем лучше. Человеческая речь упростилась до безобразия, и только «старики» типа меня, заставшие русский язык во всем его многообразии и величии, могут позволить себе ввернуть в разговоре вычурные пассажи или изобилующие специализированными терминами конструкции – ну так это, скорее, кич, выпендреж и тоска о былом. «Молодежь», воспитанная уже под землей или вовсе родившаяся в новых условиях, использует гораздо более примитивные варианты. Мара, в принципе, тоже, однако время от времени проскакивают у нее словечки типа «информбюро», «аудиенция», «гарантия». Понятия не из нашего мира. Чужеродные термины, которым нет места в обиходе кротов и червей, роющих норы под землей.
– Слушай, а ты вообще понимаешь, о чем песни «Битлз»?
Мара фыркнула.
– Конечно! Зачем бы я слушала их, если бы не понимала.
– Да хотя бы из-за мелодий или аранжировок, – пожал я плечами. – Поклонникам классической или электронной музыки никакие тексты не требовались, для них слова не имели никакого значения, зато в звучании скрипок, саксофонов или каких-нибудь синтезаторов они находили прекрасное. Между прочим, мелодии песен «Битлз» довольно часто исполняли симфонические оркестры – без вокала, без слов. А еще эти песни перепевались сотнями других исполнителей на десятках других языков. Я вот по-японски ничего не понимаю, но послушать Let It Be на японском было весьма любопытно.
– Мне бы тоже было интересно. – Мара вздохнула. – Я никогда не видела японцев и не слышала, как они разговаривают, тем более как поют.
– Ты и англичан не видела никогда, – усмехнулся я, возвращаясь к своему вопросу, – но утверждаешь, что понимаешь песни битлов. Откуда же такие познания в английском?
Мара насупилась и надолго замолкла. Я уж решил было, что обиделась, но девушка наконец проговорила, хмурясь:
– Это мама. Она хорошо знала инглиш. Хвасталась, что в молодости «свободно общалась», хотя я до сих пор не понимаю, что значит «свободно». Разве в мире до Катастрофы кто-нибудь запрещал общаться по-английски? За это же не арестовывали!
Я промолчал. Мог бы объяснить, что значит «свободно говорить на чужом языке», но это было ни к чему. Да и момент не тот – похоже, откровенность Мары имеет порционный характер, и перебивать очередной порыв не стоило.
– Мама занималась со мной и английским, и русским, и математикой. Соседи посмеивались и даже раздражались – зачем, мол, тратить время на иностранный язык? Никто, дескать, в Войне не уцелел, а если и выжили эти вражьи морды в Англии или Штатах, так вряд ли их положение сейчас лучше нашего – тоже, небось, по норам сидят, носа наружу не кажут. Короче, не с кем общаться на английском. А может, говорили они маме, ты ждешь, что когда-нибудь за твоей дочкой иностранные спасатели примчатся прямиком в Куровское? Ну так им в рожу нужно будет плюнуть, а не хау-ду-ю-ду говорить. Но мама их не слушала, продолжала меня учить.
Снова возникла пауза. Я, положа руку на сердце, не смог бы так сразу сказать, чью сторону принял бы в подобном споре. Я вообще не люблю спорить. Хотя аргументы за и против у меня имелись для обеих спорящих сторон. В нашем Могильнике жил бывший школьный учитель; я слышал, что когда-то он пытался обустроить что-то вроде класса для детей – преподавать разные предметы, грамоте обучать, счету, про окружающий мир рассказывать. Да только не прижилось его начинание. В изменившихся условиях знания оказались избыточным балластом. Точнее, сами знания, коль они уже имелись у человека, приветствовались. Но тратить время и силы на то, чтобы когда-нибудь в будущем в какой-нибудь записульке все знаки препинания были расставлены верно, никто не собирался. Арифметикой детеныши владели на уровне «два яйца сытнее, чем одно», а логарифмы вычислять им в ближайшие десятилетия точно не понадобится. Так что родители сообща решили: школа – излишество, куда полезнее научить своих чад ухаживать за вешенками и несушками и выживать в кривых холодных лазах каменоломни. И я их понимал.
– А отец? – наконец спросил я, вспомнив Матвея.
Мара с досадой махнула рукой:
– Папа тоже учил кой-чему. Немножко физики, немножко химии – но все такое, что можно применить на практике. Ну, там, как мыло сделать из подручных средств, как воду очистить, как рассчитать толщину подпорки и угол, под которым ее нужно устанавливать.
– Полезные навыки, – одобрил я, вот только девушка явно осталась этим недовольна:
– Навыки… Далеко бы ушел пещерный человек, если бы пользовался только навыками, полученными в своей пещере и пригодными лишь внутри этой пещеры?
– А ты, значит, за цивилизацию и прогресс?
– Ну не тупи, Кир! Прогресс нам пока не светит, это воробышку понятно. Но кто-то ведь должен хотя бы сохранить знания? Мама – пыталась, пока была жива, потому и учила меня английскому. Оскар тоже по-своему пытается. А кто-то сказочками про Чистилище довольствуется!
Сказано это было с таким презрением, что Матвей наверняка бы оскорбился, услышав подобное в свой адрес. Впрочем, если ему окончательно снесло башку на религиозной почве, то… Но не это было сейчас важным.
– И чем же таким занимается Оскар, что ты его уважаешь больше, чем членов нынешней своей семьи?
Мара сперва возмущенно полыхнула глазищами и явно собиралась выпалить что-то эдакое, сенсационное, но потом одумалась, помрачнела и ядовито произнесла:
– Оскар занимается всяким. Придем – сам у него и спросишь.
Я был уверен, что девушка поведет к дыре у железнодорожного полотна, однако она уверенно шла к пролому в стене, окружавшей комбинат, – точке, откуда в несчастливый день мы с братом перешли Рубикон в поисках продуктового бункера.
– Нет смысла туда соваться, – сказал я Маре, – после сегодняшнего побоища там все заперли.
– Коли заперли, в дыру полезем, – без эмоций отозвалась она, – проверить же все равно надо.
Посреди дороги, совсем недалеко от иномарки с борщевиком-антенной, темнела невнятная куча. Подойдя ближе, я разглядел окровавленные куски мяса на частично обглоданных костях. Над останками жужжали жирные мухи. Рядом валялись клочья одежды и клетчатый шарф, пропитанный кровью, но вполне узнаваемый. Вот куда подевался плюгавенький Петрович! Значит, и на него волки напали посреди бела дня, в черте города?! То есть, пока мы лезли в подвал, а Петрович, сдрейфив, притормозил, стая прямо за нашими спинами устроила трапезу? Или это волкопоклонники похитили мужичка и скормили «друзьям», а останки кинули на видное место в качестве предупреждения или акции устрашения?
– Его что, в жертву принесли? – спросил я у Мары.
– Почему в жертву? Просто сожрали.
Я тупо пялился на останки. Нет, я не видел, чтобы на мосту волки жрали серых. Там была драка, массовое убийство агрессивных чужаков, посягнувших на территорию, охраняемую стаей. Защищали ли волки тех, кто прибыл на машинах? Вряд ли. Защищали ли они город, который считали своим? Да, безусловно. Но убитыми монстрами о
Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь.
Перейти к странице: