Эльга оделась в чистое, подвязала пояс, выволокла опустевшие бадьи наружу.
Мир звенел, стрекотал, разливался птичьим пением. Это же почти лето! А она чуть его не проморгала! Тут ведь просто – распахни глаза и смотри, перекладывай на букеты. Можно ведь, наверное, сохранить в листьях кусочек этого светлого, уходящего цветеня, или следующего за ним чаровня, или жаркого, плодородного пожатья. Чтобы достал, сбросил тряпочку – и лето, и солнце, и запахи!
Да, об этом стоило подумать.
– Госпожа мастер.
Господин Некис явно остался доволен тем, как она выглядит.
– Совершенно другое дело, – сказал он. – Наконец-то вы не производите впечатление смертельно больной.
– И вам – долгой жизни, – ответила Эльга.
Ей ужасно хотелось показать господину Некису язык, но она подумала, что это будет совсем уж ребячеством. И она вроде не девочка, и господин Некис не в том возрасте, чтобы с ним таким образом заигрывать, еще подумает, что госпожа мастер не потянула букет и сошла с ума. Эльга едва не расхохоталась, представив, как бегает вокруг стола и сыплет листьями.
А ведь чуть не пустилась вприпрыжку!
Но завтракали нарочито неторопливо, хотя Эльгу и щекотало изнутри, и подталкивало: не сиди, вперед, к забору, к Ружам и Башквицам. Господин Некис поглядывал искоса, но ни слова не говорил. Расправляясь с тушеной тыквой вперемешку с мелкими кусочками мяса в луковой подливе, Эльга вдруг подумала о Сарвиссиане. За ним, пожалуй, следует послать. Как там поселок называется? Песья Голова?
– А вы дикарей видели? – спросила она господина Некиса.
– Конечно, – ответил он.
– Они людей едят?
– Нет, это сказки. Они обычные люди.
– Почему же дикари?
Господин Некис пожал плечами.
– Не живут так, как мы, поэтому и дикари. Каменных, деревянных домов не признают. Жилье у них из шкур. Что зимой, что летом. В центре очаг, а вокруг – жерди, между которыми шкуры натянуты.
– То есть одна комната?
– Одна. И, между прочим, там тепло. Хотя пахнет внутри довольно… своеобразно. Госпожа мастер, если вы двинетесь на север, то через неделю пути обязательно проедете мимо Ольлохоя – племенного стойбища. Там всегда с десяток семей чоломы держат. Жилище из шкур и жердей у них так называется – чолом.
– А меня пустят?
– Это земли Края, хотя дальше на север после Ольлохоя лучше не ходить, там одни моховые пустоши и болота. И дикари там уже другие.
– Совсем дикие?
– Кочевые. Поэтому после Ольлохоя советую поворачивать на восход и даже южнее, к Лойде, небольшому городку на реке Зыби. Это вейлар Меена. Оттуда, кстати, ходят барки с пушниной да лесом, и вы сможете добраться до Осовья.
– А Готтурн?
– Он будет еще восточнее.
Господин Некис отставил пустую миску, посидел, побарабанил пальцами. Повернул голову:
– Ну что, пойдем?
– Да, наверное.
Эльга поднялась.
– Если ничего не получится, – сказал господин Некис, трогая рукоять клинка в ножнах, – ничего страшного. Я все же оставлю караул на меже.
Эльга подумала, что человек или два на границе местечек никого не спасут. Даже если они будут самого грозного вида. Нет, даже если они будут мастера боя.
– Тогда я тоже останусь, – сказала она.
Господин Некис хмыкнул.
– Настрой мне нравится.
Они двинулись через весь лагерь к забору. Эльга даже заоглядывалась – не чудится ли ей. Палатки были пусты, на тренировочных площадках жарились под солнцем брошенные соломенные чучела, за длинным и пустым обеденным столом – никого.
Было удивительно тихо. Только где-то в стороне пофыркивала лошадь. И ветер покусывал палаточные бока.
– А где все? – спросила Эльга.
– Там, – господин Некис показал глазами вперед.
Эльге стало не по себе. Собрались у букета? И молчат? Что они там делают? Неужели просто стоят и смотрят? Она сцепила пальцы. У нее все получится. Пусть она далеко не грандаль и мастер едва ли с месяц…
– Ну, вот мы и пришли, – сказал господин Некис и, помедлив, сошел с мостков.
Его спина, в которую глядела Эльга, пропала.
На площадке перед забором, закрывая его, теснились люди, слева – Башквицы, справа – Ружи, а разделяли их две группы воинов.
– Сюда, – сказал господин Некис и первым направился по узкому проходу, который его подчиненные держали в центре.
Собравшиеся заповорачивали головы. Зашелестели голоса:
– Мастер… госпожа мастер пришла…
Благоговение в голосах смущало.
Эльга протиснулась за господином Некисом и оказалась на полукруглом пятачке перед самым букетом. Все смотрели на нее: и живые люди, и лиственные.
– Хорошо, что вы все пришли, – сказала Эльга.
Несколько мгновений она впитывала угли и костры ненависти друг к другу, горящие в Башквицах и в Ружах.
– Мой сак, – обернулась она к господину Некису, застывшему в устье прохода.
– Сейчас.
Господин Некис быстрым шагом ушел к палатке.
– Вот. – Он вернулся с неполным мешком. – Этого хватит?
Эльга улыбнулась одними губами.
– Да.
Стоящие покачивались, переступали с ноги на ногу, ждали. В их глазах неверие мешалось с подозрительностью. А ну как госпожа мастер сыграет за другую сторону? Подтянув сак, Эльга повернулась к ним спиной.
Руку – к листьям. Здравствуйте, родные мои. Хозяйка, хозяйка! – обрадовались, зашептали листья. Пора?
Эльга закрыла глаза. Обычное зрение ей было не нужно. Она видела, как разгораются позади осиново-рябиновые узоры, как внутри них горят злые краски, как тянутся красные нити от одного скопления к другому. Нити звенели от давних и свежих обид, разговоров и пересудов, плевков бузиной, задиристых выкриков со своего поля, сжимающихся кулаков, выбитых зубов и сломанных носов.
Что ж, пусть так.
Фигуры, застывшие в букете, тоже проросли узорами, сплетаясь вокруг девушки. Эльга, не касаясь их, медленно шагнула к левому краю, к Башквицам, с усмешкой ощущая, что все Ружи, и дети, и взрослые, затаили дыхание.
– Поймите, – сказала она, не оборачиваясь, – в вас нет никакой разницы.
Пальцы нащупали край доски, колючую, не выглаженную кромку. Лиственный слой чуть пружинил под ладонью.
– Смотрите.
Эльга надавила на кромку.
С шорохом, с шелестом, похожим на шипение речной волны, накатывающей на берег, принялся медленно меняться букет. Листья проворачивались, разгибались и складывались ряд за рядом, обновляя общий узор. Человеческие фигуры на букете вроде бы оставались теми же, но все же не совсем, и то там, то здесь выскакивала свежая, не виданная раньше деталь, странный изгиб, цвет, выбивающаяся из строя складка.
Перебравшись на правый край, Эльга запустила рябь перемен уже от Ружей, помогая листьям ладонями и торопя обновляющийся узор к центру букета. Пальцы невесомо касались жилок и сгибов, на ходу исправляя мелкие недочеты. В глазах лиственных фигур темно-зеленой тенью проскакивал испуг.
Ш-ш-ш.
К меже обе запущенных Эльгой волны пришли одновременно. Когда волны не остановились и прошли друг сквозь друга, кто-то за спиной не выдержал и ахнул. Новый узор растягивал и портил лица, морщил лбы, играл глазами, кривил плечи, подменял одни руки другими.
Ш-ш-ш.
Тихий, убаюкивающий шепот рассыпался, летел к концам забора. И вдруг – хлоп! – все стало как прежде. Ружи и Башквицы. Башквицы и Ружи. Только не понятно кто где.
– Смотрите, – повторила Эльга.
Руки зачерпнули из сака, подбросили листья вверх. Падали они долго, казалось, плотный воздух с неохотой пропускает их через себя.
Вот Башквицы таращатся сквозь. Но не со своей половины, а со всего букета. Одни Башквицы. Старики и старухи. И дети. И скудоумные близнецы. И Осип смеется в бороду. А Ружи где? Хотя нет, постойте, это же Ружи и есть! Ружи слева и Ружи справа. Тоже мужики и бабы, и дети поверху. Исключительно Ружи. Расползлись, расселись, заняли лавки. Только если присмотреться, то понятно, что Башквицы. Или все же?
Листья упали.
Эльга смотрела, как прорастающие из букетных фигур нити долгой, оголтелой вражды путаются, пытаясь найти, кого бы ужалить, и лопаются искрами, сплетясь перед тем в узлы, как жаркие сполохи под осиновыми и рябиновыми листьями затухают, никнут и сменяются другими, простыми и светлыми узорами.
Мир звенел, стрекотал, разливался птичьим пением. Это же почти лето! А она чуть его не проморгала! Тут ведь просто – распахни глаза и смотри, перекладывай на букеты. Можно ведь, наверное, сохранить в листьях кусочек этого светлого, уходящего цветеня, или следующего за ним чаровня, или жаркого, плодородного пожатья. Чтобы достал, сбросил тряпочку – и лето, и солнце, и запахи!
Да, об этом стоило подумать.
– Госпожа мастер.
Господин Некис явно остался доволен тем, как она выглядит.
– Совершенно другое дело, – сказал он. – Наконец-то вы не производите впечатление смертельно больной.
– И вам – долгой жизни, – ответила Эльга.
Ей ужасно хотелось показать господину Некису язык, но она подумала, что это будет совсем уж ребячеством. И она вроде не девочка, и господин Некис не в том возрасте, чтобы с ним таким образом заигрывать, еще подумает, что госпожа мастер не потянула букет и сошла с ума. Эльга едва не расхохоталась, представив, как бегает вокруг стола и сыплет листьями.
А ведь чуть не пустилась вприпрыжку!
Но завтракали нарочито неторопливо, хотя Эльгу и щекотало изнутри, и подталкивало: не сиди, вперед, к забору, к Ружам и Башквицам. Господин Некис поглядывал искоса, но ни слова не говорил. Расправляясь с тушеной тыквой вперемешку с мелкими кусочками мяса в луковой подливе, Эльга вдруг подумала о Сарвиссиане. За ним, пожалуй, следует послать. Как там поселок называется? Песья Голова?
– А вы дикарей видели? – спросила она господина Некиса.
– Конечно, – ответил он.
– Они людей едят?
– Нет, это сказки. Они обычные люди.
– Почему же дикари?
Господин Некис пожал плечами.
– Не живут так, как мы, поэтому и дикари. Каменных, деревянных домов не признают. Жилье у них из шкур. Что зимой, что летом. В центре очаг, а вокруг – жерди, между которыми шкуры натянуты.
– То есть одна комната?
– Одна. И, между прочим, там тепло. Хотя пахнет внутри довольно… своеобразно. Госпожа мастер, если вы двинетесь на север, то через неделю пути обязательно проедете мимо Ольлохоя – племенного стойбища. Там всегда с десяток семей чоломы держат. Жилище из шкур и жердей у них так называется – чолом.
– А меня пустят?
– Это земли Края, хотя дальше на север после Ольлохоя лучше не ходить, там одни моховые пустоши и болота. И дикари там уже другие.
– Совсем дикие?
– Кочевые. Поэтому после Ольлохоя советую поворачивать на восход и даже южнее, к Лойде, небольшому городку на реке Зыби. Это вейлар Меена. Оттуда, кстати, ходят барки с пушниной да лесом, и вы сможете добраться до Осовья.
– А Готтурн?
– Он будет еще восточнее.
Господин Некис отставил пустую миску, посидел, побарабанил пальцами. Повернул голову:
– Ну что, пойдем?
– Да, наверное.
Эльга поднялась.
– Если ничего не получится, – сказал господин Некис, трогая рукоять клинка в ножнах, – ничего страшного. Я все же оставлю караул на меже.
Эльга подумала, что человек или два на границе местечек никого не спасут. Даже если они будут самого грозного вида. Нет, даже если они будут мастера боя.
– Тогда я тоже останусь, – сказала она.
Господин Некис хмыкнул.
– Настрой мне нравится.
Они двинулись через весь лагерь к забору. Эльга даже заоглядывалась – не чудится ли ей. Палатки были пусты, на тренировочных площадках жарились под солнцем брошенные соломенные чучела, за длинным и пустым обеденным столом – никого.
Было удивительно тихо. Только где-то в стороне пофыркивала лошадь. И ветер покусывал палаточные бока.
– А где все? – спросила Эльга.
– Там, – господин Некис показал глазами вперед.
Эльге стало не по себе. Собрались у букета? И молчат? Что они там делают? Неужели просто стоят и смотрят? Она сцепила пальцы. У нее все получится. Пусть она далеко не грандаль и мастер едва ли с месяц…
– Ну, вот мы и пришли, – сказал господин Некис и, помедлив, сошел с мостков.
Его спина, в которую глядела Эльга, пропала.
На площадке перед забором, закрывая его, теснились люди, слева – Башквицы, справа – Ружи, а разделяли их две группы воинов.
– Сюда, – сказал господин Некис и первым направился по узкому проходу, который его подчиненные держали в центре.
Собравшиеся заповорачивали головы. Зашелестели голоса:
– Мастер… госпожа мастер пришла…
Благоговение в голосах смущало.
Эльга протиснулась за господином Некисом и оказалась на полукруглом пятачке перед самым букетом. Все смотрели на нее: и живые люди, и лиственные.
– Хорошо, что вы все пришли, – сказала Эльга.
Несколько мгновений она впитывала угли и костры ненависти друг к другу, горящие в Башквицах и в Ружах.
– Мой сак, – обернулась она к господину Некису, застывшему в устье прохода.
– Сейчас.
Господин Некис быстрым шагом ушел к палатке.
– Вот. – Он вернулся с неполным мешком. – Этого хватит?
Эльга улыбнулась одними губами.
– Да.
Стоящие покачивались, переступали с ноги на ногу, ждали. В их глазах неверие мешалось с подозрительностью. А ну как госпожа мастер сыграет за другую сторону? Подтянув сак, Эльга повернулась к ним спиной.
Руку – к листьям. Здравствуйте, родные мои. Хозяйка, хозяйка! – обрадовались, зашептали листья. Пора?
Эльга закрыла глаза. Обычное зрение ей было не нужно. Она видела, как разгораются позади осиново-рябиновые узоры, как внутри них горят злые краски, как тянутся красные нити от одного скопления к другому. Нити звенели от давних и свежих обид, разговоров и пересудов, плевков бузиной, задиристых выкриков со своего поля, сжимающихся кулаков, выбитых зубов и сломанных носов.
Что ж, пусть так.
Фигуры, застывшие в букете, тоже проросли узорами, сплетаясь вокруг девушки. Эльга, не касаясь их, медленно шагнула к левому краю, к Башквицам, с усмешкой ощущая, что все Ружи, и дети, и взрослые, затаили дыхание.
– Поймите, – сказала она, не оборачиваясь, – в вас нет никакой разницы.
Пальцы нащупали край доски, колючую, не выглаженную кромку. Лиственный слой чуть пружинил под ладонью.
– Смотрите.
Эльга надавила на кромку.
С шорохом, с шелестом, похожим на шипение речной волны, накатывающей на берег, принялся медленно меняться букет. Листья проворачивались, разгибались и складывались ряд за рядом, обновляя общий узор. Человеческие фигуры на букете вроде бы оставались теми же, но все же не совсем, и то там, то здесь выскакивала свежая, не виданная раньше деталь, странный изгиб, цвет, выбивающаяся из строя складка.
Перебравшись на правый край, Эльга запустила рябь перемен уже от Ружей, помогая листьям ладонями и торопя обновляющийся узор к центру букета. Пальцы невесомо касались жилок и сгибов, на ходу исправляя мелкие недочеты. В глазах лиственных фигур темно-зеленой тенью проскакивал испуг.
Ш-ш-ш.
К меже обе запущенных Эльгой волны пришли одновременно. Когда волны не остановились и прошли друг сквозь друга, кто-то за спиной не выдержал и ахнул. Новый узор растягивал и портил лица, морщил лбы, играл глазами, кривил плечи, подменял одни руки другими.
Ш-ш-ш.
Тихий, убаюкивающий шепот рассыпался, летел к концам забора. И вдруг – хлоп! – все стало как прежде. Ружи и Башквицы. Башквицы и Ружи. Только не понятно кто где.
– Смотрите, – повторила Эльга.
Руки зачерпнули из сака, подбросили листья вверх. Падали они долго, казалось, плотный воздух с неохотой пропускает их через себя.
Вот Башквицы таращатся сквозь. Но не со своей половины, а со всего букета. Одни Башквицы. Старики и старухи. И дети. И скудоумные близнецы. И Осип смеется в бороду. А Ружи где? Хотя нет, постойте, это же Ружи и есть! Ружи слева и Ружи справа. Тоже мужики и бабы, и дети поверху. Исключительно Ружи. Расползлись, расселись, заняли лавки. Только если присмотреться, то понятно, что Башквицы. Или все же?
Листья упали.
Эльга смотрела, как прорастающие из букетных фигур нити долгой, оголтелой вражды путаются, пытаясь найти, кого бы ужалить, и лопаются искрами, сплетясь перед тем в узлы, как жаркие сполохи под осиновыми и рябиновыми листьями затухают, никнут и сменяются другими, простыми и светлыми узорами.