– Да, мастер Мару.
Кранужан и Симанцы росли и пухли, самодовольно шелестя. Эльге казалось, что часы ее жизни перетекают на плитки. Лиственное зрение отпускало с трудом. Серый пустырник и чарник, липа, ольха и клен – вот из чего состояло все сущее. Унисса, чистотел и одуванчики, куталась в одеяло из трав.
Доделав Покосы, Супрыню и Плешкин Луг, она загнала девочку наверх, к Бархатцам, а сама встала на ее место, оформляя труды ученицы рукой мастера в копии местечек, в холмы и низинки, в поля, ограды и огороды.
Руку Эльге уже даже не надо было засовывать в холщовое нутро – листья цеплялись и текли, текли между пальцев. Ручьем, рекой, неостановимым потоком.
Наверное, Бархатцы она набила и вовсе во сне. Как не свалилась с поставленной на лавку приступки, непонятно. А потом вдруг обнаружила, что спит сидя, пустая кружка покачивается на пальце, а у ног на полу растекается молочное пятно.
– Поспи, – приказывала Унисса.
Эльга кивала и, кажется, спала, но в следующий момент почему-то уже тащила мешок или тянулась поправить вылезающий за рамку лиственный клок.
Солнечные пятна скакали по дереву, за перилами ветер гонял скукоженные, коричневые комочки, в ушах звенели голоса. Эльга – тихоня! Эльга – тупица! Эльга – вечная ученица! Глупые. Отвлекаться на вас еще.
Тут осталось-то…
Утром четвертого дня снизу пришел гул, шорох множества ног, лязганье железа. Эльга с удивлением слушала набирающее силу «У-у-у!» человеческих злости и обиды.
Скоро на смотровую площадку выплеснулись первые фигуры, как вода, они протекли к Дивьему Камню, а от него – к беседке.
Снизу появлялись еще и еще люди, босые, изможденные, в лохмотьях и просто дрянной одежде. Иссохший родник вызывал у них стоны и плач. Многие несли на руках детей, и было не ясно, мертвые это дети или живые.
Солнце красило их красным, листья хрупали под ногами.
Унисса поднялась и ждала идущих, обступающих беседку людей со скрещенными на груди руками. Наверное, окажись она более-менее соответствующей их ожиданиям о мастере, пользующем воду за их счет, ее тут же убили бы. Возможно, хором, многорукой толпой скинули бы со смотровой площадки вниз, на камни. Но глазам их предстал такой же изможденный, высохший человек, как они сами. Эльга, прячущаяся за юбкой мастера, выглядела не лучше.
Это вызвало некоторое замешательство.
– М-мастер… – прохрипел кто-то.
Ни один не шагнул в беседку.
Безумные глаза. Жаждущие рты. Серые, грязные платья, штаны и рубахи.
– Ты! – Унисса пальцем выбрала ближнего, заросшего, худого мужчину. – Иди сюда.
Тот испуганно мотнул головой.
– Ну же!
Толпа качнулась, и мужика внесло в беседку.
– Берись.
Она показала ему встать у притворенного ставнями панно. Эльга не помнила, чтобы они навешивали ставни.
– Мне нужны еще трое.
С задних рядов кто-то крикнул что-то неразборчиво-злое, возникла толчея, лица людей помрачнели, толпа сбилась теснее, задышала отчаянием. Дивий Камень чернел за ними, с трещиной, алеющей по сколам, как разбитое сердце.
– Вы хотите дождя? – как кость собакам, бросила в воздух свой голос Унисса. – Ну же, я дам вам дождь. Еще трое.
Сдавленный вздох прокатился по толпе. Злость. Страх. Надежда. Один, два, три человека протиснулись, встали перед мастером.
– Вы точно…
Взгляд из-под колтуна. Унисса даже не стала слушать.
– Беритесь за края, осторожно катите наружу.
Ш-ш-ш – сонно зашептали листья. Эльга покрепче сжала юбочные оборки в кулаке.
Панно, огромное, полное тайного шелеста и скрипов, протиснулось в проем, застряло, дернулось.
– Держите там, – выдохнула Унисса.
Потянулись руки, мужские, женские. Кто-то прищемил палец и, вякнув, получил по затылку ладонью. Панно выплыло и встало, чуть-чуть наклонившись.
Высокое. Темно-коричневое.
– Пошли, – сказала Унисса ученице, и они выбрались к толпе под солнце.
Эльге казалось, что она идет не сама.
– Нам не принесли воды, – хрипло сказала Унисса, поворачиваясь перед людьми. – Так получилось. Вам всем придется помочь мне.
Она перевела дыхание, покачнулась, и Эльга неловко обхватила ее в поясе, чтобы не дать упасть.
– Снимите ставни.
Ее, помедлив, послушались.
Дерево стукнуло о дерево, толпа отхлынула и потрясенно замерла. Кривые рты. Стылые глаза. Кости сквозь кожу.
– Это же Камень наш…
– А вот Бархатцы.
– И Гарь-Поле!
Местечки сияли под солнечными лучами.
– Вам нужно… – сказала Унисса, едва шевеля губами. – Каждому…
Ее расслышала только Эльга.
– Тише! – крикнула она, стараясь перекрыть гул голосов. – Вам нужно плюнуть! Каждому! Кто куда достанет. Не только на Дивий Камень. Всюду.
Унисса благодарно прикрыла глаза.
Люди запереглядывались, морщили лбы, пялились непонимающе. Тогда Эльга шагнула к панно первой.
– П-фу!
Слюны было немного, брызги упали куда-то в район Покосов.
– Ну, плюйте же!
Рядом с Эльгой вдруг оказалась женщина, тронула морщинистым пальцем.
– Куда плевать, доча?
– Куда хотите.
– Пффуй!
Женщина плюнула, вытерла сухой рот рукавом. Отошла в сторону, приставив к глазам ладонь от солнца.
– И в Камень можно? – спросил кто-то.
– Да.
– И дождь будет?
– Будет.
– Что-то не верится.
– Плюйте!
По одному, оглядываясь, пожимая плечами, мол, раз сказано, то чего уж нам, люди подступали к панно. Вытягивались шеи, задирались головы. Один глаз щурился, другой целился. Собирались губы, высовывался язык.
Тьфу, пффу, пфуй!
Ни облачка. Солнце карабкалось, лило жаркий свет. Эльга снова держала Униссу, которая, казалось, мелко дрожала изнутри. У Эльги ныли пальцы и подгибались колени.
– Плюйте!
Тьфу, пффу, пфуй!
Люди сменяли друг друга, отступали назад. Ходили кадыки, морщились лица. Хрустели мертвые листья.
– Ну же, – шептала Эльга.
Кто-то высокий, с клочковатой, неряшливой бородой, привстав на носки, выцелил Дивий Камень.
Кранужан и Симанцы росли и пухли, самодовольно шелестя. Эльге казалось, что часы ее жизни перетекают на плитки. Лиственное зрение отпускало с трудом. Серый пустырник и чарник, липа, ольха и клен – вот из чего состояло все сущее. Унисса, чистотел и одуванчики, куталась в одеяло из трав.
Доделав Покосы, Супрыню и Плешкин Луг, она загнала девочку наверх, к Бархатцам, а сама встала на ее место, оформляя труды ученицы рукой мастера в копии местечек, в холмы и низинки, в поля, ограды и огороды.
Руку Эльге уже даже не надо было засовывать в холщовое нутро – листья цеплялись и текли, текли между пальцев. Ручьем, рекой, неостановимым потоком.
Наверное, Бархатцы она набила и вовсе во сне. Как не свалилась с поставленной на лавку приступки, непонятно. А потом вдруг обнаружила, что спит сидя, пустая кружка покачивается на пальце, а у ног на полу растекается молочное пятно.
– Поспи, – приказывала Унисса.
Эльга кивала и, кажется, спала, но в следующий момент почему-то уже тащила мешок или тянулась поправить вылезающий за рамку лиственный клок.
Солнечные пятна скакали по дереву, за перилами ветер гонял скукоженные, коричневые комочки, в ушах звенели голоса. Эльга – тихоня! Эльга – тупица! Эльга – вечная ученица! Глупые. Отвлекаться на вас еще.
Тут осталось-то…
Утром четвертого дня снизу пришел гул, шорох множества ног, лязганье железа. Эльга с удивлением слушала набирающее силу «У-у-у!» человеческих злости и обиды.
Скоро на смотровую площадку выплеснулись первые фигуры, как вода, они протекли к Дивьему Камню, а от него – к беседке.
Снизу появлялись еще и еще люди, босые, изможденные, в лохмотьях и просто дрянной одежде. Иссохший родник вызывал у них стоны и плач. Многие несли на руках детей, и было не ясно, мертвые это дети или живые.
Солнце красило их красным, листья хрупали под ногами.
Унисса поднялась и ждала идущих, обступающих беседку людей со скрещенными на груди руками. Наверное, окажись она более-менее соответствующей их ожиданиям о мастере, пользующем воду за их счет, ее тут же убили бы. Возможно, хором, многорукой толпой скинули бы со смотровой площадки вниз, на камни. Но глазам их предстал такой же изможденный, высохший человек, как они сами. Эльга, прячущаяся за юбкой мастера, выглядела не лучше.
Это вызвало некоторое замешательство.
– М-мастер… – прохрипел кто-то.
Ни один не шагнул в беседку.
Безумные глаза. Жаждущие рты. Серые, грязные платья, штаны и рубахи.
– Ты! – Унисса пальцем выбрала ближнего, заросшего, худого мужчину. – Иди сюда.
Тот испуганно мотнул головой.
– Ну же!
Толпа качнулась, и мужика внесло в беседку.
– Берись.
Она показала ему встать у притворенного ставнями панно. Эльга не помнила, чтобы они навешивали ставни.
– Мне нужны еще трое.
С задних рядов кто-то крикнул что-то неразборчиво-злое, возникла толчея, лица людей помрачнели, толпа сбилась теснее, задышала отчаянием. Дивий Камень чернел за ними, с трещиной, алеющей по сколам, как разбитое сердце.
– Вы хотите дождя? – как кость собакам, бросила в воздух свой голос Унисса. – Ну же, я дам вам дождь. Еще трое.
Сдавленный вздох прокатился по толпе. Злость. Страх. Надежда. Один, два, три человека протиснулись, встали перед мастером.
– Вы точно…
Взгляд из-под колтуна. Унисса даже не стала слушать.
– Беритесь за края, осторожно катите наружу.
Ш-ш-ш – сонно зашептали листья. Эльга покрепче сжала юбочные оборки в кулаке.
Панно, огромное, полное тайного шелеста и скрипов, протиснулось в проем, застряло, дернулось.
– Держите там, – выдохнула Унисса.
Потянулись руки, мужские, женские. Кто-то прищемил палец и, вякнув, получил по затылку ладонью. Панно выплыло и встало, чуть-чуть наклонившись.
Высокое. Темно-коричневое.
– Пошли, – сказала Унисса ученице, и они выбрались к толпе под солнце.
Эльге казалось, что она идет не сама.
– Нам не принесли воды, – хрипло сказала Унисса, поворачиваясь перед людьми. – Так получилось. Вам всем придется помочь мне.
Она перевела дыхание, покачнулась, и Эльга неловко обхватила ее в поясе, чтобы не дать упасть.
– Снимите ставни.
Ее, помедлив, послушались.
Дерево стукнуло о дерево, толпа отхлынула и потрясенно замерла. Кривые рты. Стылые глаза. Кости сквозь кожу.
– Это же Камень наш…
– А вот Бархатцы.
– И Гарь-Поле!
Местечки сияли под солнечными лучами.
– Вам нужно… – сказала Унисса, едва шевеля губами. – Каждому…
Ее расслышала только Эльга.
– Тише! – крикнула она, стараясь перекрыть гул голосов. – Вам нужно плюнуть! Каждому! Кто куда достанет. Не только на Дивий Камень. Всюду.
Унисса благодарно прикрыла глаза.
Люди запереглядывались, морщили лбы, пялились непонимающе. Тогда Эльга шагнула к панно первой.
– П-фу!
Слюны было немного, брызги упали куда-то в район Покосов.
– Ну, плюйте же!
Рядом с Эльгой вдруг оказалась женщина, тронула морщинистым пальцем.
– Куда плевать, доча?
– Куда хотите.
– Пффуй!
Женщина плюнула, вытерла сухой рот рукавом. Отошла в сторону, приставив к глазам ладонь от солнца.
– И в Камень можно? – спросил кто-то.
– Да.
– И дождь будет?
– Будет.
– Что-то не верится.
– Плюйте!
По одному, оглядываясь, пожимая плечами, мол, раз сказано, то чего уж нам, люди подступали к панно. Вытягивались шеи, задирались головы. Один глаз щурился, другой целился. Собирались губы, высовывался язык.
Тьфу, пффу, пфуй!
Ни облачка. Солнце карабкалось, лило жаркий свет. Эльга снова держала Униссу, которая, казалось, мелко дрожала изнутри. У Эльги ныли пальцы и подгибались колени.
– Плюйте!
Тьфу, пффу, пфуй!
Люди сменяли друг друга, отступали назад. Ходили кадыки, морщились лица. Хрустели мертвые листья.
– Ну же, – шептала Эльга.
Кто-то высокий, с клочковатой, неряшливой бородой, привстав на носки, выцелил Дивий Камень.