– Ай-яй-яй, – повторил Скаринар весело. – От тебя, пожалуй, надо держаться подальше. Ты какай-то… обезумевший!
Он расхохотался, пока лишившийся разума пленник рвался из колодок, тянул жилистую шею, тряс бородой, сжимал и разжимал пальцы и плевался. Слюна пузырилась на его губах, полные лихорадочного блеска глаза вращались в глазницах. Эльга отвернулась.
– Ты смотри, смотри, – сказал ей Скаринар. – Развернись.
– Я бы хотела пойти работать, – сказала Эльга.
– Уже? Нет, погоди.
– Р-р-ры! – прорычал Беарт Горстро.
Скаринар посмотрел на него со странной нежностью.
– Знаешь, – сказал он Эльге, – выпусти я его, он бы убил тебя, не задумываясь. Возможно, бил бы тебя о доски помоста, пока твой череп не треснул и не лишился мозгов. Но и потом, думаю, не остановился бы.
– Вы хотите получить панно?
– Ладно, – сказал Скаринар, и безумец поник головой. Нитка слюны свесилась до помоста. – Следующие – коротко.
Он повел Эльгу, показывая остальных колодников: двух женщин и четверых мужчин. Завывал кафаликс, объявляя их убийцами и бунтовщиками. Тенью следовал страж. Холодное солнце висело в небе.
Скаринар демонстрировал мастерство, заставляя пленников кричать, хохотать, биться в припадке. Хрустели кости («Смотри, я могу сделать их хрупкими»), кровь текла горлом, из ушей, носа, глаз, кто-то проглатывал язык, кто-то не мог вспомнить свое имя («Смотри, я могу убить память»), жизнь покидала тела колодников по частям, торопливо или с задержкой, мучительно растягивая мгновения.
Эльге казалось, что внутри она – дерево. Покрылась твердой корой и ничего не чувствует. Ничего. Или, как Беарт Горстро, сошла с ума.
– Все!
Скаринар взмахнул руками. Он пробежал в конец помоста и вернулся, едва не поскользнувшись на кровавой луже, не успевшей впитаться в доски. Расхохотался – видимо, это показалось ему забавным.
– Все!
Подвинув пленников у помоста, подъехала телега, и стражники, сняв колодки, сноровисто поскидывали на нее мертвецов. Мир, площадь, люди, небо в глазах у Эльги порыжели, запламенели осенним узором. Куда ни посмотришь, все чудится красное. Кровь, смерть. В отливающих черным брызгах.
– Ах, вы еще, – в наигранном удивлении Скаринар воззрился на три десятка стоящих в цепях людей. – Поднимайтесь, поднимайтесь. Смотри, Эльга, какие у нас замечательные бунтовщики! Ах, как они меня ненавидят! Какой будоражащий запах! Ты чувствуешь?
Он дернул Эльгу за рукав, чтобы она не стояла на пути пленников, потом прижал к себе.
– Сделай вид, как будто это прием в мою честь, – шепнул он ей. – Я – кранцвейлер. Ты – моя жена. Кланяйся.
Тычок в бок заставил Эльгу вздрогнуть.
– И улыбайся.
– Что?
– Улыбайся!
Эльга почувствовала, как, помимо ее воли, губы раздвинулись в подобии улыбки и так и застыли. На помост, звякнув кандалами, шагнула человеческая фигура.
– Рады вас видеть! – сказал Скаринар. – Не задерживайтесь!
Стражник подтолкнул фигуру дальше.
– Рад, рад, что вы почтили нас своим вниманием!
Новый пленник на миг заслонил Эльге свет. Приветствуя его, она чуть присела. Или не она? Костры узоров обжигали сердце.
– Проходите.
Скаринар подарил ей новый тычок.
– Приветствуй гостей!
Эльга, присев, подняла глаза к очередному пленнику. В изодранном муландире, босой, с перевязанной головой, в кандалах, сомкнутых на запястьях, перед ней стоял…
– Господин Некис, – прошептала она.
Невысокий, крепкий командир отряда, когда-то делившего на меже Башквицев и Ружей, улыбнулся ей одними губами.
– С ним? – спросил он, показав глазами на Скаринара.
– Нет.
Воин кивнул, словно не ожидал другого ответа.
В следующее мгновение Эльга отлетела в сторону, звякнули, распадаясь, кандалы, в руке у господина Некиса появился кинжал, тонкое, узкое жало, кто-то из пленников повалил ближнего стражника, еще двое, сбросив цепи, ринулись за своим командиром к Скаринару. В их руках были простые ножи.
Сколько оставалось господину Некису – шаг, несколько ударов сердца?
Все вдруг остановилось, замерло. Эльга обнаружила, что так и не приземлилась на помост, между ней и досками можно было просунуть ладонь. Люди застыли в движении, лица их сморщились, одежды собрались в складки, глаза остекленели. Болт, выбитый из кандалов, повис в воздухе. Нацеленный в мастера смерти кинжал, полоска смертельной стали, на локоть не достал до фиолетовой свитки.
Раздался глухой смешок.
– Кажется, я еще немного умею убивать время, – повернул голову к Эльге Скаринар. – Недавно обнаружил.
Единственный из всех застывших, скованных неясной природой людей, он обладал свободой движения. Отступил от кинжала, щелкнул по нему ногтем – дзонн! – потом, поднырнув под руку господина Некиса, подобрался к Эльге.
– Я мог бы убить их и так, – доверительно прошептал Скаринар, вглядываясь в лицо девушки, – но решил устроить маленькое представление. Ты впечатлена?
Он повернулся и сел, скрестив ноги, похожий на зрителя, перед которым заезжие артисты разыгрывают историю.
– Сейчас, – сказал он.
Мир отмер.
По небу заторопилось облако, продолжил полет лист, сдернутый с липы, Эльга упала, отбив бедро и локоть и невольно вскрикнув, рядом свернулась черной змеей подпиленная кандальная цепь, придушенный, сполз на доски стражник, а господин Некис и два его помощника, их ножи и его кинжал сдвинулись к тому месту, где должен был стоять Скаринар.
Грудь, живот, шея – чтобы наверняка.
Смер-рть!
– Ай, – сказал Скаринар, глядя на пронзенную пустоту, – я, должно быть, убит.
Командир Некис повернул голову. На лице его отразилось ошеломление, но в следующий момент он уже был мертв и упал на помост, разбивая нос и губы, не успев сделать и шага. Кинжал вылетел из пальцев. Соратники его свалились тут же. Глаза одного уставились на Эльгу. Все остальные пленники, и те, кто поднялся на помост, и те, что столпились на подъеме, умерли разом. В одно мгновение.
Скаринар поднялся и отряхнул руки.
– М-да, – сказал он, – никакой фантазии. – И повернулся к Эльге. – Все, можешь идти работать. Тебя проводят. Вечером я загляну, посмотрю, что там с моим панно. А то, знаешь, бунтовщиков много наловили, вся тюремная башня до подвала забита. Ну!
Он подал ей руку.
Проигнорировав жест, Эльга сама встала на ноги и с тенью-стражником за левым плечом заковыляла во дворец.
У дверей в зал ее оставили одну.
Где-то через полчаса ее заколотило. Дрожь не прекращалась, даже когда она, стараясь согреться, накинула на себя накидку, несколько одеял и платков и еще какие-то тряпки. Сидела и тряслась, стучала зубами.
Холод шел изнутри, и унять его было невозможно. Раза три или четыре, кусая губы, она поднималась к панно, но все ее попытки набить хоть один букет, поправить фон, залатать еще Униссой допущенные прорехи, оканчивались бегством обратно на тюфяк, под тряпичный ворох. Листья не слушались, кололись, пальцы мерзли и промахивались по узору, но, главное, в голове, не переставая, звенело: не хочу! Не хочу! Не хочу! Он – подлый убийца! Урод! Убийца! Ненавижу!
Слез не было, холод был.
Солнце ушло из окон. Две девочки-служанки зажгли лампы и принесли подносы с едой. Одна тронула ее за плечо:
– Госпожа мастер, обед.
Эльга не ответила, сидя с закрытыми глазами, и девочка пропала, будто ее и не было. Мир под веками и снаружи был одинаково и холодно темен. Рисунок его казался зыбким, вянущим, теряющим отдельные листья и связки.
Через какое-то время Эльга зашептала:
– Ненавижу. Слышишь? Давай, убей меня, я не сделаю тебе больше ни одного букета. Убей, слышишь? Я серьезно.
– Так, да? – спросила она колонны, когда ничего не изменилось. – Хорошо.
Подтащив к тюфяку лиственный мешок, Эльга запустила руки в его шуршащее нутро и кинула на колени темно-зеленый сухой ворох.
– Смотри.
Она принялась мять и рвать листья. Мстительно, зло, раздирая их по жилкам, напополам, как придется. Осколки дождем падали на пол, она сдвигала их ногой. Вот так, вот так! Никаких тебе приспешников на панно! Никакой тебе радости на расстоянии!
Через какое-то время Эльга вдруг заметила, что даже в раздерганных, раскрошенных листьях все же проглядывает узор. Она хотела было и его смести ладонью, но остановила движение, пригляделась. Потом легко коснулась пальцами кучки, поправила, чуть сместила рисунок, делая его четче.
С букета улыбнулся господин Некис. Командир Некис. Ах, кажется, даже ободряюще подмигнул!
Дальше Эльга уже работала, забыв про холод, голод, боль в бедре, Скаринара. Нет, про Скаринара помнила, но как про тень, мушку перед глазами. Из-под пальцев – туп-ток-ток – на полу вырос лиственный мальчишка, Инник Больгет, глядящий светло и смело. За ним, рядом, встал Беарт Горстро, вздернул подбородок, кладя мальчишке руку на плечо.
Оба из Шимуца.
Он расхохотался, пока лишившийся разума пленник рвался из колодок, тянул жилистую шею, тряс бородой, сжимал и разжимал пальцы и плевался. Слюна пузырилась на его губах, полные лихорадочного блеска глаза вращались в глазницах. Эльга отвернулась.
– Ты смотри, смотри, – сказал ей Скаринар. – Развернись.
– Я бы хотела пойти работать, – сказала Эльга.
– Уже? Нет, погоди.
– Р-р-ры! – прорычал Беарт Горстро.
Скаринар посмотрел на него со странной нежностью.
– Знаешь, – сказал он Эльге, – выпусти я его, он бы убил тебя, не задумываясь. Возможно, бил бы тебя о доски помоста, пока твой череп не треснул и не лишился мозгов. Но и потом, думаю, не остановился бы.
– Вы хотите получить панно?
– Ладно, – сказал Скаринар, и безумец поник головой. Нитка слюны свесилась до помоста. – Следующие – коротко.
Он повел Эльгу, показывая остальных колодников: двух женщин и четверых мужчин. Завывал кафаликс, объявляя их убийцами и бунтовщиками. Тенью следовал страж. Холодное солнце висело в небе.
Скаринар демонстрировал мастерство, заставляя пленников кричать, хохотать, биться в припадке. Хрустели кости («Смотри, я могу сделать их хрупкими»), кровь текла горлом, из ушей, носа, глаз, кто-то проглатывал язык, кто-то не мог вспомнить свое имя («Смотри, я могу убить память»), жизнь покидала тела колодников по частям, торопливо или с задержкой, мучительно растягивая мгновения.
Эльге казалось, что внутри она – дерево. Покрылась твердой корой и ничего не чувствует. Ничего. Или, как Беарт Горстро, сошла с ума.
– Все!
Скаринар взмахнул руками. Он пробежал в конец помоста и вернулся, едва не поскользнувшись на кровавой луже, не успевшей впитаться в доски. Расхохотался – видимо, это показалось ему забавным.
– Все!
Подвинув пленников у помоста, подъехала телега, и стражники, сняв колодки, сноровисто поскидывали на нее мертвецов. Мир, площадь, люди, небо в глазах у Эльги порыжели, запламенели осенним узором. Куда ни посмотришь, все чудится красное. Кровь, смерть. В отливающих черным брызгах.
– Ах, вы еще, – в наигранном удивлении Скаринар воззрился на три десятка стоящих в цепях людей. – Поднимайтесь, поднимайтесь. Смотри, Эльга, какие у нас замечательные бунтовщики! Ах, как они меня ненавидят! Какой будоражащий запах! Ты чувствуешь?
Он дернул Эльгу за рукав, чтобы она не стояла на пути пленников, потом прижал к себе.
– Сделай вид, как будто это прием в мою честь, – шепнул он ей. – Я – кранцвейлер. Ты – моя жена. Кланяйся.
Тычок в бок заставил Эльгу вздрогнуть.
– И улыбайся.
– Что?
– Улыбайся!
Эльга почувствовала, как, помимо ее воли, губы раздвинулись в подобии улыбки и так и застыли. На помост, звякнув кандалами, шагнула человеческая фигура.
– Рады вас видеть! – сказал Скаринар. – Не задерживайтесь!
Стражник подтолкнул фигуру дальше.
– Рад, рад, что вы почтили нас своим вниманием!
Новый пленник на миг заслонил Эльге свет. Приветствуя его, она чуть присела. Или не она? Костры узоров обжигали сердце.
– Проходите.
Скаринар подарил ей новый тычок.
– Приветствуй гостей!
Эльга, присев, подняла глаза к очередному пленнику. В изодранном муландире, босой, с перевязанной головой, в кандалах, сомкнутых на запястьях, перед ней стоял…
– Господин Некис, – прошептала она.
Невысокий, крепкий командир отряда, когда-то делившего на меже Башквицев и Ружей, улыбнулся ей одними губами.
– С ним? – спросил он, показав глазами на Скаринара.
– Нет.
Воин кивнул, словно не ожидал другого ответа.
В следующее мгновение Эльга отлетела в сторону, звякнули, распадаясь, кандалы, в руке у господина Некиса появился кинжал, тонкое, узкое жало, кто-то из пленников повалил ближнего стражника, еще двое, сбросив цепи, ринулись за своим командиром к Скаринару. В их руках были простые ножи.
Сколько оставалось господину Некису – шаг, несколько ударов сердца?
Все вдруг остановилось, замерло. Эльга обнаружила, что так и не приземлилась на помост, между ней и досками можно было просунуть ладонь. Люди застыли в движении, лица их сморщились, одежды собрались в складки, глаза остекленели. Болт, выбитый из кандалов, повис в воздухе. Нацеленный в мастера смерти кинжал, полоска смертельной стали, на локоть не достал до фиолетовой свитки.
Раздался глухой смешок.
– Кажется, я еще немного умею убивать время, – повернул голову к Эльге Скаринар. – Недавно обнаружил.
Единственный из всех застывших, скованных неясной природой людей, он обладал свободой движения. Отступил от кинжала, щелкнул по нему ногтем – дзонн! – потом, поднырнув под руку господина Некиса, подобрался к Эльге.
– Я мог бы убить их и так, – доверительно прошептал Скаринар, вглядываясь в лицо девушки, – но решил устроить маленькое представление. Ты впечатлена?
Он повернулся и сел, скрестив ноги, похожий на зрителя, перед которым заезжие артисты разыгрывают историю.
– Сейчас, – сказал он.
Мир отмер.
По небу заторопилось облако, продолжил полет лист, сдернутый с липы, Эльга упала, отбив бедро и локоть и невольно вскрикнув, рядом свернулась черной змеей подпиленная кандальная цепь, придушенный, сполз на доски стражник, а господин Некис и два его помощника, их ножи и его кинжал сдвинулись к тому месту, где должен был стоять Скаринар.
Грудь, живот, шея – чтобы наверняка.
Смер-рть!
– Ай, – сказал Скаринар, глядя на пронзенную пустоту, – я, должно быть, убит.
Командир Некис повернул голову. На лице его отразилось ошеломление, но в следующий момент он уже был мертв и упал на помост, разбивая нос и губы, не успев сделать и шага. Кинжал вылетел из пальцев. Соратники его свалились тут же. Глаза одного уставились на Эльгу. Все остальные пленники, и те, кто поднялся на помост, и те, что столпились на подъеме, умерли разом. В одно мгновение.
Скаринар поднялся и отряхнул руки.
– М-да, – сказал он, – никакой фантазии. – И повернулся к Эльге. – Все, можешь идти работать. Тебя проводят. Вечером я загляну, посмотрю, что там с моим панно. А то, знаешь, бунтовщиков много наловили, вся тюремная башня до подвала забита. Ну!
Он подал ей руку.
Проигнорировав жест, Эльга сама встала на ноги и с тенью-стражником за левым плечом заковыляла во дворец.
У дверей в зал ее оставили одну.
Где-то через полчаса ее заколотило. Дрожь не прекращалась, даже когда она, стараясь согреться, накинула на себя накидку, несколько одеял и платков и еще какие-то тряпки. Сидела и тряслась, стучала зубами.
Холод шел изнутри, и унять его было невозможно. Раза три или четыре, кусая губы, она поднималась к панно, но все ее попытки набить хоть один букет, поправить фон, залатать еще Униссой допущенные прорехи, оканчивались бегством обратно на тюфяк, под тряпичный ворох. Листья не слушались, кололись, пальцы мерзли и промахивались по узору, но, главное, в голове, не переставая, звенело: не хочу! Не хочу! Не хочу! Он – подлый убийца! Урод! Убийца! Ненавижу!
Слез не было, холод был.
Солнце ушло из окон. Две девочки-служанки зажгли лампы и принесли подносы с едой. Одна тронула ее за плечо:
– Госпожа мастер, обед.
Эльга не ответила, сидя с закрытыми глазами, и девочка пропала, будто ее и не было. Мир под веками и снаружи был одинаково и холодно темен. Рисунок его казался зыбким, вянущим, теряющим отдельные листья и связки.
Через какое-то время Эльга зашептала:
– Ненавижу. Слышишь? Давай, убей меня, я не сделаю тебе больше ни одного букета. Убей, слышишь? Я серьезно.
– Так, да? – спросила она колонны, когда ничего не изменилось. – Хорошо.
Подтащив к тюфяку лиственный мешок, Эльга запустила руки в его шуршащее нутро и кинула на колени темно-зеленый сухой ворох.
– Смотри.
Она принялась мять и рвать листья. Мстительно, зло, раздирая их по жилкам, напополам, как придется. Осколки дождем падали на пол, она сдвигала их ногой. Вот так, вот так! Никаких тебе приспешников на панно! Никакой тебе радости на расстоянии!
Через какое-то время Эльга вдруг заметила, что даже в раздерганных, раскрошенных листьях все же проглядывает узор. Она хотела было и его смести ладонью, но остановила движение, пригляделась. Потом легко коснулась пальцами кучки, поправила, чуть сместила рисунок, делая его четче.
С букета улыбнулся господин Некис. Командир Некис. Ах, кажется, даже ободряюще подмигнул!
Дальше Эльга уже работала, забыв про холод, голод, боль в бедре, Скаринара. Нет, про Скаринара помнила, но как про тень, мушку перед глазами. Из-под пальцев – туп-ток-ток – на полу вырос лиственный мальчишка, Инник Больгет, глядящий светло и смело. За ним, рядом, встал Беарт Горстро, вздернул подбородок, кладя мальчишке руку на плечо.
Оба из Шимуца.