Букетные глаза мастера смерти неожиданно выцвели и пошли трещинками. Потом с шелестящим звуком разошлась в жуткий провал усмешка. Хохолок сломался, сложился набок, далее все лицо провалилось само в себя, почернело, скукожилось, разбилось на отдельные островки и осыпалось мертвым лиственным крошевом.

Бумм! – раскололась вдобавок доска.

Несколько мгновений Эльга оторопело смотрела на горку листьев на подоле платья, будто на ворох бабочек, потом стряхнула ее и закусила губу. Что ж, господин мастер смерти, подумала она, если вы не убили меня, значит, не можете.

А я буду осторожнее.

Она взяла новую доску, подбила сак ближе. Вы, похоже, не чувствуете, пока вам ничего не угрожает…

Букет за букетом Эльга упорно набивала мастера смерти, и каждый раз букеты чернели, трескались, превращались в прах. Едва она хотела добавить листьев, поправить узор, сделать невинный какой-то штрих, и в руках у нее оставались одни осколки.

Пальцы стало жечь.

Набивка приносила все больше боли, но Эльга не обращала внимания. Пусть пальцы хоть заживо, до косточек сотрутся!

– Не нравится? – шептала она, сама чуть не плача. – Надеюсь, ты мучаешься. А еще, надеюсь, тебе страшно.

Потом просто не осталось сил.



Первых беженцев они увидели через день.

Это была семья – муж, жена, двое погодков, мальчиков, наверное, восьми и девяти лет, – которая тихо брела по краю дороги. Лица у них были пыльные, у детей глаза и губы отерты тряпочкой. Женщина тащила на спине высокий бельевой тюк, прихваченный через малахай к ней платками и веревкой. Мужчина в заношенном муландире, какие носили лет пятнадцать назад, тянул тачку с посудой и тем, что удалось прихватить – какими-то свертками, железными прутьями, бочонком, мочалом, кадками. Дети шли с худыми мешками на лямках, очень похожими на первый Эльгин сак.

Они спросили про ближнее местечко, далеко ли оно, можно ли там остановиться, мальчик, младший, попросил воды.

Над переносицей у Сарвиссиана легла вертикальная кладка, словно ему защемили лоб. Он свел фургон с дороги, и все вместе они устроили небольшой привал, развели костер, пожарили клубни и мясо, подсластили воду из ручья медом.

– Откуда вы? – спросила Эльга.

– Издалека, – махнул рукой на запад мужчина. – Третью седьмицу идем. Надо бы еще дальше, в тайя-гу.

В глазах у него стоял страх.

– Гонит кто? – спросил Сарвиссиан. Борода у него дернулась, брови сдвинулись. – Титор какой или энгавр?

Женщина посмотрела почему-то на Эльгу.

– Смерть гонит, – сказала она, подбирая под себя ноги. – Мастер тангарийский. С разными глазами. – И добавила шепотом: – Он смерть и есть.

– Говорят, он один войско Края победил, – добавил мальчишка постарше, выгребая прутиком из костра кусок мяса.

– Целую тысячу! – показал руками его брат.

Среди солнечного дня сделалось холодно, зябко. Казалось, далеко беда, далеко, а она рядом. Близко. Смотрит в упор.

– Вы видели его? – спросила Эльга.

– Не, – заговорили мальчишки. – Кто посмотрит, тот умрет.

– Не видели мы его, – сказала женщина. – Просто через наш городок с Аветы, с Жиморца, с Повяти люди хлынули, кто конный, кто пеший, кто из войска сбежал, кто торговлю свернул, три дня рекой.

– Мы уж понаслушались, – очищая кожицу с клубня, сказал мужчина. – Говорят, он людей за людей не считает. Что дети, что старики, все ему едино. Мертвые даже приятней. Говорят, посмотрит, и человек замертво падает. Или просто пальцем укажет. В том и мастерство. В Жиморце, по слухам, всех, кто не сбежал, уморил.

Он дал очищенный клубень старшему сыну, тот разломил его пополам и поделился с младшим.

– Ну, мы и не стали ждать, когда нас коснется, – сказала женщина. – Все бегут, а навстречу никого. Ни одного воина. Сначала хотели до столицы податься, а потом Гайс мой (мужчина при этих словах кивнул) сказал, что и Стогон не удержится, и кранцвейлер, – она понизила голос, – скорее всего, недолго проживет. Решили как можно дальше на восход идти, пусть и места дикие, так все лучше, чем умереть.

Сарвиссиан с треском сломал сухую ветку, подбросил в костер.

– Что, и остановить некому?

– Так как остановишь мастера, который с самой смертью знается? – вздохнула женщина. – С ранней весны, говорят, все началось, когда он в Серых Землях силу обрел. Вроде как по условиям тех, кто ему эту силу дал, он теперь всех людей должен под корень вывести. Плата с него такая.

– Вранье, – сказал Сарвиссиан.

– Может, и так, – согласилась женщина.

Листья шумели: страшно, страшно!

Поев, собрались быстро. Эльга с Сарвиссианом дали семье с собой круг сыра, несколько тыкв и мешок клубней. Попрощались:


– Храни Матушка-Утроба.

Не оборачивались.



Дальше стало хуже.

Солнцедар сменился пожатьем, но собирать урожай на полях и огородах никто почему-то не спешил. В день они встречали по десять, по пятнадцать человек, бредущих навстречу, к восходу, потом беженцы потянулись уже обозами, на телегах, в возках, пешком, на коровах и волах, на козах, даже на волокушах, обтрепанные, грязные, молчаливые, с такими же молчаливыми, усталыми детьми.

Их впервые ограбили. Три мужчины и четыре женщины окружили их фургон, наставили вилы и косы, вежливо, стыдясь самих себя, попросили отдать им еду и деньги. Эльга рассталась со всеми эринами, что имела. Впрочем, тратить их было некуда, разве что на доски, которые почти кончились. Мастер смерти ни в какую не желал становиться букетом, неизменно уничтожая и листья, и древесную основу.

Сарвиссиан с каждым днем делался все мрачнее.

– Скоро они отбросят всякое стеснение, – сказал он.

Люди шли и шли, утекали по дорогам от сумасшедшего мастера, как песок. Они были злы и измотаны. Фургон дважды попытались отбить, но Сарвиссиан действовал решительно, угостив кнутом и кулаками сначала женщину и подростка, на ходу с хриплыми криками ринувшихся разуздывать Аннику, затем – несколько часов спустя – трех угрюмых мужчин, вооруженных палками и большим мясницким ножом. Правда, во втором случае им откровенно повезло – нападавших спугнул воинский отряд, топающий в сторону столицы. Одного из бандитов поймали и без разговоров повесили.

В стоящем на отшибе местечке со смешным названием Безрыбье Сарвиссиан, темно-фиолетовый на правую половину лица, сказал:

– Госпожа мастер, я должен вывезти Ильму с детьми из-под Гуммина.

– И куда? – спросила Эльга.

– На юг, на границу с калифатом. У меня там есть дом.

– Думаете, он туда не дойдет, дядя Сарви?

Сарвиссиан потер заросшие щеки. В глазах его плеснула неуверенность.

– Не знаю. Сначала он, наверное, с Краем будет разбираться.

– Не думаю, что он станет убивать всех. Ему же нужны слуги, нужны работники.

– А сколько тех живых останется?

Ответа на этот вопрос Эльга не знала.

– Я возьму фургон, – сказал Сарвиссиан.

– Хорошо, – кивнула она.

– Я припрятал несколько эринов, вам хватит на два-три месяца здесь. Но вы можете поехать со мной, если хотите.

– Нет, дядя Сарви.

– Просто, я считаю, здесь все же будет спокойнее.

Эльга кивнула.

– Поезжайте. Не думайте обо мне, дядя Сарви.

– Но как же…

Сарвиссиану было тошно. Он считал, что предает Эльгу. В узоре его души ядовитым цветом прорастали мелкие шарики мимозы. Повинуясь странному чувству, Эльга словно поймала этот узор в воздухе и выкинула дурацкий желтый цвет. Получилось как-то само собой. Словно на букете.

Сарвиссиан, вздохнув, поднялся.

– Долгой жизни, госпожа мастер.

– Долгой жизни, дядя Сарви.

Так она осталась одна.



Дни на ветхом постоялом дворе тянулись, как смола.

Старая хозяйка приносила ей завтраки и ужины, ни о чем не спрашивая и даже, кажется, в иное время ее не замечая. Эльга чувствовала, как гудит, трясется, кричит и стонет от страха Край, как брызжет во все стороны жителями, но в Безрыбье было тихо. Если и объявлялся вдруг шальной всадник, то скакал насквозь, не останавливаясь.

Доски кончились, а листьев – хоть отбавляй. Справа лес, слева лес и прямо, если свернуть с кривой дороги, тоже лес. В нем Эльга и проводила почти все время.

Оказалось, складывать букеты можно и на земле, а если сплетать с травой, то букет словно парит в воздухе. Набивать мастера смерти она перестала. Пусть. Позже. А то пока перевод листьев один. Вместо разноглазого из-под пальцев на прогалинах и лужайках по всему лесу прорастала Эльгина память. Сидела под дубом за марбеттой мастер Мару, повернув голову, словно к чему-то прислушиваясь. Рядом надувал щеки смешной провидец Илокей Фаста, держа в руках кувшин с молоком. Жмурился на шелестящие березы Рыцек с усевшимся у него на коленях котом, тоже Рыцеком. Вот уж парочка!

Сидели на лавочке мама, папа и сестра. Плевали в небо жители Дивьего Камня. Отворачивался Шивван с лицом, похожим на полынью. Смотрел из окна титор Гельмих Астараго, вид его был задумчив. За спиной титора проступало – остролист, осина, яблоня – бледное лицо Каршетта.