Так фосфоресцировал океан в Фор-де-Франсе, на Мартинике. Наверное, в бочки случайно зачерпнули люминесцирующую морскую воду и привезли в Версаль.
— Русалка?
Мари-Жозеф замурлыкала мелодию, которую пела при ней русалка. Интересно, означают ли русалочьи песни хоть что-нибудь, вроде криков и воплей кота Геркулеса?
«А что, если я сейчас пою о том, как чудесно наконец вырваться на волю, спастись из золотого бассейна, из-под парусинового навеса? — подумала Мари-Жозеф. — Тогда бедная русалка совсем потеряет голову».
Она села на край фонтана и стала напевать другую мелодию.
И тут гладь бассейна точно взрезала сияющая стрела, под водой летящая к Мари-Жозеф. Это поплыла к помосту русалка: ее раздвоенный хвост совершал плавные волнообразные движения, а над поверхностью виднелись только глаза и волосы. Мари-Жозеф сидела на нижней ступеньке, поставив ноги на мокрый помост, и протягивала пленнице рыбу.
«А если сжать рыбу в кулаке? — подумала она. — Нет, заставив держаться рядом со мной, я только ее напугаю».
Вместо того чтобы выхватить рыбу и умчаться во тьму, русалка подплыла совсем близко, повернулась и медленно прошла под рукой Мари-Жозеф, так что она кожей ощутила напор воды.
— Русалка, ты что, не хочешь есть?
Русалка вынырнула в сажени от нее.
— Рррыба, — внятно произнесла она.
— Вот именно, рыба!
Русалка снова нырнула на глубину. Мари-Жозеф сидела не шелохнувшись, пальцы у нее онемели от холодной воды.
В светящейся глубине показалась темная тень русалки и медленно всплыла к ее руке. Русалка, вверх лицом покачиваясь на волнах, внимательно поглядела на Мари-Жозеф сквозь люминесцирующую рябь и медленно подняла перепончатые когти к самым ее пальцам.
Мари-Жозеф опустила рыбу прямо ей на ладонь.
Русалка перекувырнулась на волнах, проведя рукой по ладони Мари-Жозеф, и она почувствовала исходящее от русалки тепло и в свою очередь погладила ее по спине, словно успокаивая пугливого жеребенка.
Русалка задрожала.
Мари-Жозеф с трудом заставила себя солгать, хотя бы и животному:
— Все хорошо, нечего бояться…
Покачиваясь вниз лицом на волнах, русалка постепенно затихла под ее ладонью.
Мари-Жозеф распутала сначала одну прядь ее темно-зеленых волос, потом другую. Блестящие кудри русалки окутывали ее плечи и в слабом свечении отливали черным на фоне кожи. Русалка стала что-то тихонько напевать, словно мурлычущая кошка, которой чешут за ушком. Мари-Жозеф взялась было за третью прядь, но она сбилась колтуном и не расчесывалась.
Русалка снова перекувырнулась на волнах, вырвав из руки Мари-Жозеф спутанную прядь волос. Покачиваясь на спине, она аккуратно откусила рыбью голову, прожевала ее и съела вторую половину. Раздвоенным хвостом она била по воде у самых ног Мари-Жозеф. Мари-Жозеф нагнулась, чтобы получше его разглядеть. Раздвоенный хвост был совершенно не похож на рыбьи плавники и даже мало напоминал тюленьи ласты. От таза до кончиков плавников русалку покрывала более темная и грубая кожа, на которой выделялись спутанные волосы, прикрывавшие гениталии. «Бедренные» кости обоих хвостов были довольно короткими, «берцовые» — значительно длиннее, с хорошо развитыми мышцами спереди и сзади. «Колено» между ними сгибалось в обе стороны. Сустав, соединявший длинные «берцовые» кости со ступнями, напоминал запястье Мари-Жозеф. Сами ступни заканчивались длинными перепончатыми пальцами с устрашающе мощными когтями. Русалка взмахнула пальцем ноги, забрызгав Мари-Жозеф: капли упали ей на щеку и тонкой струйкой сбежали к подбородку.
— Пожалуйста, не брызгайся, русалка! — взмолилась она. — Я и так уже испортила одно платье, когда ты затащила меня в бассейн, и не могу позволить себе потерять второе. Пожалуйста, не надо играть. Съешь лучше рыбку. У меня столько дел, мне надо торопиться.
В желудке у Мари-Жозеф заурчало. Она уже успела забыть о жареных голубях, к тому же они были такие крохотные. Она улыбнулась русалке:
— Вот тебе повезло! Я бы не отказалась, если бы кто-нибудь угостил меня рыбой!
Русалка взяла рыбку, откусила ей голову и протянула тушку с хвостом Мари-Жозеф.
Мари-Жозеф в ужасе отпрянула и кинулась за край фонтана. Почувствовав себя в безопасности, она сверху вниз пристально посмотрела на русалку.
«Успокойся! — приказала себе Мари-Жозеф. — Она не могла понять, что ты хочешь есть. Просто принесла тебе рыбку, как Геркулес — мышь».
Русалка пропела несколько нот.
— Спасибо, — поблагодарила Мари-Жозеф так же, как обычно благодарила кота. — Можешь ее скушать.
— Рррыба, — произнесла русалка и засунула в рот кусочек. Между зубами у нее торчал рыбий хвост. Она захрустела, проглотила его, и прозрачный плавник исчез.
На прощание Мари-Жозеф погладила русалку. Внезапно русалка схватила ее за запястье и, не прерывая нежного, плавного пения, стала мягко, но неумолимо увлекать ее в воду.
— Отпусти! — потребовала Мари-Жозеф. — Русалка…
Она попыталась вырваться, ожесточенно крутя кистью, но русалка когтями намертво сжимала ее руку. Она снова запела, громко и настойчиво, и за руку потянула Мари-Жозеф под воду. «А ну, отпусти меня!» — вскрикнула та и в ужасе отчаянно рванулась, пытаясь освободить руку из цепких острых когтей, чего бы это ни стоило.
Русалка отпустила ее. От неожиданности Мари-Жозеф опрокинулась на спину, неловко вскочила и бросилась бежать. Русалка проводила ее взглядом, чуть видимая над водой. Она все пела и пела, но звуки словно пульсировали в воде и камне и дрожью отдавались в деревянном помосте, точно дикарская барабанная дробь. Мари-Жозеф скорее даже не слышала, а ощущала ее. Она поежилась, с металлическим скрежетом захлопнула и заперла дверь, схватила фонарь и поспешила прочь из шатра.
— Спокойной ночи, мадемуазель де ла Круа. Надеюсь, вы хорошо накормили эту тварь?
— Полагаю, что да, — сухо сказала Мари-Жозеф, едва ответив на его поклон.
Она стала взбираться по Зеленому ковру, мимо усеянных каплями росы нескончаемых цветов в кадках, к безмолвным фонтанам. Прежде она никогда не боялась животных, и сейчас страх глубоко ее опечалил. У нее до сих пор ныло запястье, на котором сомкнулись когти морской твари. Однако русалка отпустила ее, а ведь могла бы в клочья изодрать ей руку, навсегда оставив шрамы.
Песня русалки неслась следом, мрачная и неблагозвучная. Мари-Жозеф вздрогнула. Перед нею белоснежными призраками возвышались статуи, а их тени черными омутами пятнали тьму. Блаженство и гордость Мари-Жозеф растворились в яростной музыке русалки.
«Ив?..» Перед нею стоял ее брат, бледный как мрамор, бледный как смерть, с его ладоней, с его лба сочилась кровь. Она увидела его столь же отчетливо, как будто песня русалки претворилась в свет, но спустя миг видение исчезло.
Песня смолкла.
— Ив?! Где ты?
Внезапно хлынувшие слезы размыли и ярко освещенные окна дворца, и пламя факелов. Она отерла глаза тыльной стороной ладони, подхватила повыше юбки и бросилась бежать.
Мари-Жозеф мчалась к дворцу, по ее лицу струились слезы, туфли промокли от росы. Однако у нее хватило присутствия духа взбежать по черной лестнице в надежде, что ее никто не заметит.
«Надо перестать, — лихорадочно соображала она, — надо перестать плакать, надо идти, а не бежать, надо идти торжественным, размеренным шагом, едва касаясь юбкой пола, чтобы никому не дать повод сказать: „Вот крестьянка, подобрала юбки выше колен!“»
Она взбежала по узким ступенькам на чердак, едва сдерживая рыдания, судорожно хватая ртом воздух, и распахнула дверь в комнату Ива, освещенную одной-единственной свечой. Ив застегивал рясу, а рядом нетерпеливо переминался с ноги на ногу лакей в королевской ливрее.
Мари-Жозеф влетела в объятия брата.
— Сестра, что случилось?
Он прижал ее к себе, и само его живое присутствие было ей утешением.
— Мне привиделось, что ты умер, мне показалось…
— Умер? — переспросил он. — Ну вот еще! — Он улыбнулся. — Даже не сплю, хотя и очень хотел бы. Что тебя так напугало?
— Ваша милость… — напомнил слуга.
— Хорошо, иду, уже иду.
Ив снова обнял ее, живой, теплый, надежный. Он достал платок и отер слезы с ее щек, как будто они вернулись в детство и она вновь стала маленькой девочкой, ударившей ножку о камень.
— Мне показалось…
Видения, представшие ей во мраке сада, рассеялись в свете свечей в его комнате.
— Я кормила русалку…
— В темноте? Ничего удивительного, что ты так испугалась. На будущее не стоит ночью гулять по саду в одиночестве. Бери с собой Оделетт.
— Ты прав, наверное, это все из-за темноты, — согласилась Мари-Жозеф, не переставая думать: «Как странно, раньше я никогда не боялась темноты».
— Ваша милость, прошу вас…
— Не называйте меня так! — осадил Ив лакея. — Иду.
— Куда ты? — спросила Мари-Жозеф.
— К его величеству. Препарировать русалку.
Фонтан люминесцировал, наполняя шатер свечением не то гнилушек, не то блуждающих огоньков. Сияли раковина тритона, копыта и морды солнечных коней, словно они неслись по холодному пламени и выдыхали его из ноздрей.
Мари-Жозеф зажгла фонари; свечение исчезло. Русалка посвистывала, напевала и плескалась, надеясь привлечь внимание Мари-Жозеф.
— Я не могу сейчас играть с тобой, русалка, — прошептала Мари-Жозеф. — Вот-вот прибудет его величество!
Она проверила, точно ли атласные ширмы непрозрачны и надежно ли скрывают от взора живой русалки мертвую, а потом отвела наброшенный на тело парусиновый саван. Под ним обнажился труп, на пол посыпались опилки, зазвенел колотый лед. На парусине расплылись пятна противогнилостного раствора и запекшейся крови. Взору Мари-Жозеф предстали вскрытые ребра морской твари, с которых Ив уже совлек кожу и мышцы. Одна рука и одна нога были рассечены до кости.
Возле шатра раздались скрип королевского кресла на колесах, хруст гравия под лошадиными копытами, тяжелые шаги. Ив поклонился его величеству и графу Люсьену. Глухонемые слуги ввезли кресло в шатер. Граф Люсьен шагал рядом. За ними четверо носильщиков внесли портшез с белыми бархатными драпировками в золотых кистях. Мари-Жозеф плотнее завернулась в темный плащ Лоррена, стоя рядом с ящиком для живописных принадлежностей и надеясь как можно меньше привлекать к себе внимание.
— Я счел за лучшее исследовать внутренние органы морской твари без посторонних, — объявил король.
— Ваше величество, — сказал Ив, — морские твари — обычные животные.
Глухонемые подняли кресло на дощатый помост и подвинули его к секционному столу. Следом носильщики опустили на помост портшез и поспешно покинули шатер.
Его величество не стал отпускать глухонемых; он почти не замечал их существования. Граф Люсьен, слегка опиравшийся на трость, не отходил от короля ни на шаг. Мари-Жозеф в ответ на его вежливый кивок быстро присела в реверансе. Ив помог его святейшеству выйти из паланкина и подвел его к креслу.
Лицо старца побледнело от изнеможения, он тяжело опирался на руку Ива. Его величество встал с кресла и, прихрамывая, прошел к секционному столу, лишь немного опираясь на плечо графа Люсьена. Казалось, он не в силах отвести зачарованный взгляд от морской твари. Людовик не обнаруживал никаких признаков усталости, хотя и бодрствовал всю ночь; даже подагра не терзала более его ногу.
— Все свойства русалки, которые я успел изучить, — начал Ив, — все мышцы, все кости имеют соответствие у всех млекопитающих, известных натурфилософии.
— Русалка?
Мари-Жозеф замурлыкала мелодию, которую пела при ней русалка. Интересно, означают ли русалочьи песни хоть что-нибудь, вроде криков и воплей кота Геркулеса?
«А что, если я сейчас пою о том, как чудесно наконец вырваться на волю, спастись из золотого бассейна, из-под парусинового навеса? — подумала Мари-Жозеф. — Тогда бедная русалка совсем потеряет голову».
Она села на край фонтана и стала напевать другую мелодию.
И тут гладь бассейна точно взрезала сияющая стрела, под водой летящая к Мари-Жозеф. Это поплыла к помосту русалка: ее раздвоенный хвост совершал плавные волнообразные движения, а над поверхностью виднелись только глаза и волосы. Мари-Жозеф сидела на нижней ступеньке, поставив ноги на мокрый помост, и протягивала пленнице рыбу.
«А если сжать рыбу в кулаке? — подумала она. — Нет, заставив держаться рядом со мной, я только ее напугаю».
Вместо того чтобы выхватить рыбу и умчаться во тьму, русалка подплыла совсем близко, повернулась и медленно прошла под рукой Мари-Жозеф, так что она кожей ощутила напор воды.
— Русалка, ты что, не хочешь есть?
Русалка вынырнула в сажени от нее.
— Рррыба, — внятно произнесла она.
— Вот именно, рыба!
Русалка снова нырнула на глубину. Мари-Жозеф сидела не шелохнувшись, пальцы у нее онемели от холодной воды.
В светящейся глубине показалась темная тень русалки и медленно всплыла к ее руке. Русалка, вверх лицом покачиваясь на волнах, внимательно поглядела на Мари-Жозеф сквозь люминесцирующую рябь и медленно подняла перепончатые когти к самым ее пальцам.
Мари-Жозеф опустила рыбу прямо ей на ладонь.
Русалка перекувырнулась на волнах, проведя рукой по ладони Мари-Жозеф, и она почувствовала исходящее от русалки тепло и в свою очередь погладила ее по спине, словно успокаивая пугливого жеребенка.
Русалка задрожала.
Мари-Жозеф с трудом заставила себя солгать, хотя бы и животному:
— Все хорошо, нечего бояться…
Покачиваясь вниз лицом на волнах, русалка постепенно затихла под ее ладонью.
Мари-Жозеф распутала сначала одну прядь ее темно-зеленых волос, потом другую. Блестящие кудри русалки окутывали ее плечи и в слабом свечении отливали черным на фоне кожи. Русалка стала что-то тихонько напевать, словно мурлычущая кошка, которой чешут за ушком. Мари-Жозеф взялась было за третью прядь, но она сбилась колтуном и не расчесывалась.
Русалка снова перекувырнулась на волнах, вырвав из руки Мари-Жозеф спутанную прядь волос. Покачиваясь на спине, она аккуратно откусила рыбью голову, прожевала ее и съела вторую половину. Раздвоенным хвостом она била по воде у самых ног Мари-Жозеф. Мари-Жозеф нагнулась, чтобы получше его разглядеть. Раздвоенный хвост был совершенно не похож на рыбьи плавники и даже мало напоминал тюленьи ласты. От таза до кончиков плавников русалку покрывала более темная и грубая кожа, на которой выделялись спутанные волосы, прикрывавшие гениталии. «Бедренные» кости обоих хвостов были довольно короткими, «берцовые» — значительно длиннее, с хорошо развитыми мышцами спереди и сзади. «Колено» между ними сгибалось в обе стороны. Сустав, соединявший длинные «берцовые» кости со ступнями, напоминал запястье Мари-Жозеф. Сами ступни заканчивались длинными перепончатыми пальцами с устрашающе мощными когтями. Русалка взмахнула пальцем ноги, забрызгав Мари-Жозеф: капли упали ей на щеку и тонкой струйкой сбежали к подбородку.
— Пожалуйста, не брызгайся, русалка! — взмолилась она. — Я и так уже испортила одно платье, когда ты затащила меня в бассейн, и не могу позволить себе потерять второе. Пожалуйста, не надо играть. Съешь лучше рыбку. У меня столько дел, мне надо торопиться.
В желудке у Мари-Жозеф заурчало. Она уже успела забыть о жареных голубях, к тому же они были такие крохотные. Она улыбнулась русалке:
— Вот тебе повезло! Я бы не отказалась, если бы кто-нибудь угостил меня рыбой!
Русалка взяла рыбку, откусила ей голову и протянула тушку с хвостом Мари-Жозеф.
Мари-Жозеф в ужасе отпрянула и кинулась за край фонтана. Почувствовав себя в безопасности, она сверху вниз пристально посмотрела на русалку.
«Успокойся! — приказала себе Мари-Жозеф. — Она не могла понять, что ты хочешь есть. Просто принесла тебе рыбку, как Геркулес — мышь».
Русалка пропела несколько нот.
— Спасибо, — поблагодарила Мари-Жозеф так же, как обычно благодарила кота. — Можешь ее скушать.
— Рррыба, — произнесла русалка и засунула в рот кусочек. Между зубами у нее торчал рыбий хвост. Она захрустела, проглотила его, и прозрачный плавник исчез.
На прощание Мари-Жозеф погладила русалку. Внезапно русалка схватила ее за запястье и, не прерывая нежного, плавного пения, стала мягко, но неумолимо увлекать ее в воду.
— Отпусти! — потребовала Мари-Жозеф. — Русалка…
Она попыталась вырваться, ожесточенно крутя кистью, но русалка когтями намертво сжимала ее руку. Она снова запела, громко и настойчиво, и за руку потянула Мари-Жозеф под воду. «А ну, отпусти меня!» — вскрикнула та и в ужасе отчаянно рванулась, пытаясь освободить руку из цепких острых когтей, чего бы это ни стоило.
Русалка отпустила ее. От неожиданности Мари-Жозеф опрокинулась на спину, неловко вскочила и бросилась бежать. Русалка проводила ее взглядом, чуть видимая над водой. Она все пела и пела, но звуки словно пульсировали в воде и камне и дрожью отдавались в деревянном помосте, точно дикарская барабанная дробь. Мари-Жозеф скорее даже не слышала, а ощущала ее. Она поежилась, с металлическим скрежетом захлопнула и заперла дверь, схватила фонарь и поспешила прочь из шатра.
— Спокойной ночи, мадемуазель де ла Круа. Надеюсь, вы хорошо накормили эту тварь?
— Полагаю, что да, — сухо сказала Мари-Жозеф, едва ответив на его поклон.
Она стала взбираться по Зеленому ковру, мимо усеянных каплями росы нескончаемых цветов в кадках, к безмолвным фонтанам. Прежде она никогда не боялась животных, и сейчас страх глубоко ее опечалил. У нее до сих пор ныло запястье, на котором сомкнулись когти морской твари. Однако русалка отпустила ее, а ведь могла бы в клочья изодрать ей руку, навсегда оставив шрамы.
Песня русалки неслась следом, мрачная и неблагозвучная. Мари-Жозеф вздрогнула. Перед нею белоснежными призраками возвышались статуи, а их тени черными омутами пятнали тьму. Блаженство и гордость Мари-Жозеф растворились в яростной музыке русалки.
«Ив?..» Перед нею стоял ее брат, бледный как мрамор, бледный как смерть, с его ладоней, с его лба сочилась кровь. Она увидела его столь же отчетливо, как будто песня русалки претворилась в свет, но спустя миг видение исчезло.
Песня смолкла.
— Ив?! Где ты?
Внезапно хлынувшие слезы размыли и ярко освещенные окна дворца, и пламя факелов. Она отерла глаза тыльной стороной ладони, подхватила повыше юбки и бросилась бежать.
Мари-Жозеф мчалась к дворцу, по ее лицу струились слезы, туфли промокли от росы. Однако у нее хватило присутствия духа взбежать по черной лестнице в надежде, что ее никто не заметит.
«Надо перестать, — лихорадочно соображала она, — надо перестать плакать, надо идти, а не бежать, надо идти торжественным, размеренным шагом, едва касаясь юбкой пола, чтобы никому не дать повод сказать: „Вот крестьянка, подобрала юбки выше колен!“»
Она взбежала по узким ступенькам на чердак, едва сдерживая рыдания, судорожно хватая ртом воздух, и распахнула дверь в комнату Ива, освещенную одной-единственной свечой. Ив застегивал рясу, а рядом нетерпеливо переминался с ноги на ногу лакей в королевской ливрее.
Мари-Жозеф влетела в объятия брата.
— Сестра, что случилось?
Он прижал ее к себе, и само его живое присутствие было ей утешением.
— Мне привиделось, что ты умер, мне показалось…
— Умер? — переспросил он. — Ну вот еще! — Он улыбнулся. — Даже не сплю, хотя и очень хотел бы. Что тебя так напугало?
— Ваша милость… — напомнил слуга.
— Хорошо, иду, уже иду.
Ив снова обнял ее, живой, теплый, надежный. Он достал платок и отер слезы с ее щек, как будто они вернулись в детство и она вновь стала маленькой девочкой, ударившей ножку о камень.
— Мне показалось…
Видения, представшие ей во мраке сада, рассеялись в свете свечей в его комнате.
— Я кормила русалку…
— В темноте? Ничего удивительного, что ты так испугалась. На будущее не стоит ночью гулять по саду в одиночестве. Бери с собой Оделетт.
— Ты прав, наверное, это все из-за темноты, — согласилась Мари-Жозеф, не переставая думать: «Как странно, раньше я никогда не боялась темноты».
— Ваша милость, прошу вас…
— Не называйте меня так! — осадил Ив лакея. — Иду.
— Куда ты? — спросила Мари-Жозеф.
— К его величеству. Препарировать русалку.
Фонтан люминесцировал, наполняя шатер свечением не то гнилушек, не то блуждающих огоньков. Сияли раковина тритона, копыта и морды солнечных коней, словно они неслись по холодному пламени и выдыхали его из ноздрей.
Мари-Жозеф зажгла фонари; свечение исчезло. Русалка посвистывала, напевала и плескалась, надеясь привлечь внимание Мари-Жозеф.
— Я не могу сейчас играть с тобой, русалка, — прошептала Мари-Жозеф. — Вот-вот прибудет его величество!
Она проверила, точно ли атласные ширмы непрозрачны и надежно ли скрывают от взора живой русалки мертвую, а потом отвела наброшенный на тело парусиновый саван. Под ним обнажился труп, на пол посыпались опилки, зазвенел колотый лед. На парусине расплылись пятна противогнилостного раствора и запекшейся крови. Взору Мари-Жозеф предстали вскрытые ребра морской твари, с которых Ив уже совлек кожу и мышцы. Одна рука и одна нога были рассечены до кости.
Возле шатра раздались скрип королевского кресла на колесах, хруст гравия под лошадиными копытами, тяжелые шаги. Ив поклонился его величеству и графу Люсьену. Глухонемые слуги ввезли кресло в шатер. Граф Люсьен шагал рядом. За ними четверо носильщиков внесли портшез с белыми бархатными драпировками в золотых кистях. Мари-Жозеф плотнее завернулась в темный плащ Лоррена, стоя рядом с ящиком для живописных принадлежностей и надеясь как можно меньше привлекать к себе внимание.
— Я счел за лучшее исследовать внутренние органы морской твари без посторонних, — объявил король.
— Ваше величество, — сказал Ив, — морские твари — обычные животные.
Глухонемые подняли кресло на дощатый помост и подвинули его к секционному столу. Следом носильщики опустили на помост портшез и поспешно покинули шатер.
Его величество не стал отпускать глухонемых; он почти не замечал их существования. Граф Люсьен, слегка опиравшийся на трость, не отходил от короля ни на шаг. Мари-Жозеф в ответ на его вежливый кивок быстро присела в реверансе. Ив помог его святейшеству выйти из паланкина и подвел его к креслу.
Лицо старца побледнело от изнеможения, он тяжело опирался на руку Ива. Его величество встал с кресла и, прихрамывая, прошел к секционному столу, лишь немного опираясь на плечо графа Люсьена. Казалось, он не в силах отвести зачарованный взгляд от морской твари. Людовик не обнаруживал никаких признаков усталости, хотя и бодрствовал всю ночь; даже подагра не терзала более его ногу.
— Все свойства русалки, которые я успел изучить, — начал Ив, — все мышцы, все кости имеют соответствие у всех млекопитающих, известных натурфилософии.