– Тромплёй, – произношу я вслух.

Сэм прекращает стучать карандашом и смотрит на меня с любопытством.



– Что это значит? – спрашивает Кейт.

– Тромплёй – это художественный прием, изображение, создающее у зрителя иллюзию реальности. Этот термин происходит от французского «trompe-l’œil»: «trompe» означает «обманывает», а «l’œil» – «глаз», – поясняет Джастин. – Обман зрения, – говорит он, обводя глазами все лица в зале.

Где же ты?





Глава тридцать четвертая




– И как все прошло? – спрашивает Томас, когда Джастин возвращается в машину после доклада.

– Я видел вас в дальней части зала. Вот вы мне и скажите.

– Ну, я мало разбираюсь в искусстве, а вы здорово сумели рассказать о «Женщине, пишущей письмо».

Джастин улыбается и тянется за очередной бутылкой воды. Он не хочет пить, но вода-то под рукой, и к тому же бесплатная.

– Там впереди сидела одна заноза. – Томас внимательно взглянул на него в зеркало.

– О! Это была вовсе не заноза, а милая пожилая дама. – Джастин улыбнулся, но складка на лбу не разгладилась. – Хотя она мне кого-то напомнила, я даже хотел спросить, нет ли у нее дочери.

– Дочь сидела рядом с ней, разве нет?

– Да, но вспомнилась мне не она. – Он с силой потер лоб. – Все это было так давно… Я не уверен, что узнал бы ее в уличной толпе.

Томас смотрит на него в зеркало внимательно, но с какой-то неловкостью.

Джастин улыбается и качает головой:

– Неважно. Если бы я вам об этом рассказал, вы бы решили, что я сумасшедший.



– Ну и что ты думаешь? – спрашиваю я Кейт – мы гуляем по площади Меррион, и она рассказывает мне о лекции Джастина.

– Что я думаю? – повторяет она, медленно шагая рядом со мной за коляской, где спит Сэм. – Я думаю, что не имеет значения, ел он вчера карпаччо и фенхель или нет, потому что он кажется прекрасным человеком. Я думаю, что вне зависимости от того, по каким причинам ты чувствуешь связь с ним или влечение к нему – это не имеет значения, – ты должна перестать ходить вокруг да около и просто представиться.

Я качаю головой:

– Я не могу этого сделать.

– Почему? Он ведь казался весьма заинтересованным, когда бежал за твоим автобусом или когда увидел тебя на балете. Что изменилось-то?

– Ему теперь не до меня.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– Откуда? И не ссылайся на гадания по чаинкам на дне твоей чашки.

– Я теперь пью кофе.

– Ты же ненавидишь кофе!

– А он, очевидно, нет.

Она изо всех сил сдерживается, чтобы не сказать резкость, даже в сторону отворачивается.

– Он слишком занят поисками женщины, чью жизнь он спас, я его больше не интересую. У него был записан мой телефон, Кейт, а он так и не позвонил. Ни разу. Ему до такой степени нет до меня дела, что он выбросил листок с моим номером в мусорный контейнер. И не спрашивай, как я об этом узнала!

– Зная тебя, могу предположить, что ты затаилась на дне мусоросборника.


Я молчу.

Кейт вздыхает:

– Долго ты еще собираешься дурью мучиться?

Я пожимаю плечами:

– Не очень.

– А что с работой? Что с Конором?

– Между мной и Конором все кончено. Больше не о чем говорить. Четыре года раздельного проживания, после чего нас разведут. Что до работы, то я уже сообщила, что выйду на следующей неделе, мой ежедневник заполнен встречами, а насчет нашего дома… Черт! – Я поднимаю руку и смотрю на часы. – Мне нужно возвращаться. Через час я показываю дом. – Чмокаю ее в щеку и бегу к ближайшей автобусной остановке.



– Остановите здесь, пожалуйста. – Джастин смотрит из окна машины вверх, на второй этаж, который занимает Центр переливания крови.

– Вы собираетесь сдать кровь? – спрашивает Томас.

– Ни в коем случае! Просто хочу кое-кого навестить. Я недолго. Если вы увидите, что подъезжают полицейские машины, заводите мотор. – Джастин улыбается, но улыбка выглядит довольно жалкой.

В приемной он нервно спрашивает о Саре, и его просят подождать. Вокруг него сидят мужчины и женщины в деловых костюмах, отлучившиеся с работы на обеденный перерыв, читают газеты, ожидая, когда их позовут сдавать кровь.

Джастин придвигается ближе к женщине, листающей журнал рядом с ним, наклоняется, и, когда задает шепотом вопрос, она подпрыгивает от неожиданности.

– Вы уверены, что хотите это сделать?

Все присутствующие опускают газеты и журналы, чтобы взглянуть на него. Он кашляет и смотрит в сторону, делая вид, что говорил не он. На стенах висят плакаты, убеждающие сдавать кровь, фотографии маленьких детей, выживших после лейкемии и других заболеваний.

Он уже прождал полчаса и каждую минуту, нервничая, смотрит на часы: ему нужно успеть на самолет. Когда уходит последний человек, в дверях появляется Сара:

– Джастин!

Она не холодна и не рассержена. Молчалива. Обижена. Это хуже. Он бы предпочел, чтобы она сердилась.

– Сара. – Он встает ей навстречу, неловко приобнимает, целует в одну щеку, в другую, затем почти касается ее губ. Она отстраняется, обрывая этот фарс.

– Я ненадолго, мне нужно успеть на самолет, но я хотел зайти повидаться с тобой. Мы можем поговорить несколько минут?

– Да, конечно. – Она выходит в приемную, садится, руки скрещены на груди.

Он озирается по сторонам:

– А у тебя нет кабинета или чего-то в этом роде?

– Здесь приятно и тихо.

– Где твой кабинет?

Она прищуривается, и он прекращает расспросы и быстро садится рядом с ней.

– Я здесь, чтобы извиниться за свое поведение во время нашей последней встречи и за все, что произошло после. Мне правда очень жаль.

Она кивает, ожидая продолжения.

Черт! Это все, что я заготовил! Думай, думай! Тебе очень жаль и…

– Я не хотел тебя обидеть. В тот день мои мысли были заняты всеми этими сумасшедшими викингами. На самом деле можно сказать, что мои мысли были заняты ими почти каждый день в течение последнего месяца или двух, и м-м… – Думай! – Можно мне сходить в туалет? Если ты не против. Пожалуйста.

Она выглядит немного сбитой с толку, но говорит:

– Конечно. Прямо по коридору в самом конце.



Стоя рядом с домом, перед которым совсем недавно установили табличку «Продается», Линда и ее муж Джо прижимаются носами к окну и заглядывают в гостиную. Меня внезапно охватывает желание защитить дом. И так же внезапно исчезает.

– Джойс? Это ты? – Линда медленно снимает темные очки.

Я широко улыбаюсь им дрожащими губами и лезу в карман за связкой ключей.

– Твои волосы… Ты выглядишь другим человеком!