– Папа, – поспешно говорю я. – Мне кое-кого надо найти. Пожалуйста, не двигайся с этого кресла. Я скоро вернусь.

– Единственное движение, которое я буду делать, – вот это. – Он поднимает кружку и подносит ее к губам. Делает глоток «Гиннесса», закрывает глаза и наслаждается вкусом, над губами остаются белые усы из пены.

Я выхожу из бара и мечусь по огромному театру, не зная, где искать. Некоторое время стою в ожидании у ближайшего мужского туалета… Смотрю на ложу, где он сидел, но она пуста.



Джастин перестает сторожить у выхода, когда мимо него просачиваются последние несколько человек. Наверное, он ее пропустил, сглупил, решив, что в здании только один выход. Он раздраженно вздыхает. Ему бы хотелось вернуться в тот день, когда они встретились в парикмахерской, узнать о ней побольше… Его карман начинает вибрировать, возвращая его в реальность.

– Братишка, где тебя черти носят?

– Привет, Эл, я опять видел эту женщину.

– Женщину из новостей?

– Ага!

– Женщину из «Ладьи викингов»?

– Да-да, ее.

– Женщину из «Антиквариата под носом»?

– Да! Господи, чтобы до тебя дошло, нужно все перечислить?

– Эй, а ты никогда не думал, что она может быть телефонным маньяком?

– Если она сумасшедшая, что же это я ее все время преследую?

– Да, интересно. Тогда, может быть, ты псих, просто этого не знаешь.

– Эл! – говорит он сквозь зубы.

– Короче, давай быстрее сюда, пока у Дженнифер не случился истерический припадок. Еще один.

Джастин вздыхает:

– Иду.

Он закрывает телефон и в последний раз выглядывает за дверь. В толпе ему бросается в глаза красное пальто. Волна адреналина заставляет его выбежать на улицу, он расталкивает медленно идущих людей, его сердце колотится в горле, глаза не отрываются от пальто.

– Джойс! – кричит он, и еще громче: – Джойс, подождите!

Она продолжает идти, не слыша его.

Джастин расталкивает людей, в ответ они ругаются, он тоже получает тычки в бок, пока наконец она не оказывается всего в нескольких дюймах от него.

– Джойс, – говорит он, задыхаясь и хватая ее за руку.

Она оборачивается, лицо незнакомки искажено удивлением и испугом. Это не Джойс.

Она ударяет его по голове своей кожаной сумочкой:

– Ой! Эй! Господи!

Извинившись, он медленно идет обратно к театру, пытаясь отдышаться, потирая ноющую голову, ругаясь и раздраженно ворча себе под нос. Он подходит к главному входу. Он закрыт. Джастин пытается открыть дверь, сначала осторожно, потом стучит, через несколько секунд он уже изо всех сил толкает и тянет за ручку, раздраженно пинает дверь.

– Эй, эй! Мы закрыты! Театр закрыт! – сообщает ему работник театра через стекло.



Возвратившись в бар, я с радостью вижу, что папа сидит в том же углу, где я его оставила. Только на этот раз он не один, на краешке стула рядом с ним, склонив голову, как будто она глубоко увлечена разговором, сидит Бэа. Я паникую и кидаюсь к столику.

– Привет! – Я подхожу к ним со страхом: папенька, большой любитель поговорить, мог уже ненароком выдать какие-нибудь мои секреты или наболтать лишнего.

– А, вот и ты, дорогая! Я уж подумал, что ты меня бросила. Эта милая девочка пришла, чтобы узнать, все ли у меня в порядке, потому что меня пытались выгнать.

– Меня зовут Бэа. – Она улыбается, и я не могу не отметить, какой она стала взрослой. Насколько она уверена в себе. Я почти готова сказать, что последний раз, когда я ее видела, она была «во-от такой», и еле удерживаюсь от восторженных разглагольствований о ее удивительных возрастных изменениях.

– Привет, Бэа.

– Мы знакомы? – На ее фарфоровом лбу появляются морщинки.


– Э-э…

– Это моя дочь, Грейси, – влезает папа, и на этот раз я его не поправляю.

– О, Грейси! – Бэа качает головой. – Мне показалось… Нет. Приятно познакомиться.

Мы пожимаем друг другу руки, и я, наверное, несколько затягиваю рукопожатие, очарованная реальностью ее бархатной кожи, которая была знакома мне только по воспоминаниям. Спохватившись, я отпускаю ее руку.

– Вы сегодня были великолепны, я так вами гордилась, – с внезапной хрипотой говорю я.

– Гордились? Ах да, ваш отец сказал мне, что вы придумали костюмы. – Она улыбается. – Изумительные! Странно, что я вас до этого не видела, все примерки проводила Линда.

У меня открывается рот, папа нервно поводит плечами и отпивает, кажется, уже из второй кружки. Новая ложь для новой кружки. Цена его души.

– О, я их не придумывала… я просто… – Ты просто что, Джойс? – Я просто руководила работой над костюмами, – тихо говорю я. – Что еще он вам рассказал? – Нервничая, я сажусь и оглядываю помещение в поисках ее отца, надеясь, что он не подгадает к этому моменту, чтобы войти и поприветствовать меня, разрушив нелепую ложь.

– Ну, когда вы пришли, он рассказывал мне, как спас жизнь лебедю, – улыбается она.

– Одной рукой! – добавляют они хором и смеются.

– Ха-ха! – выдавливаю я из себя – звучит довольно фальшиво. – Это правда? – с сомнением спрашиваю я папу.

– Эх ты, недоверчивая моя! – Он делает еще один глоток пива. В свои семьдесят пять он уже выпил бренди и пинту пива, так что совсем скоро захмелеет. И кто знает, что он будет говорить тогда! Нам нужно поскорее уйти отсюда.

– Знаете, девочки, как прекрасно спасти кому-то жизнь! – выпендривается папа. – Если вам не довелось, вы даже не можете себе это представить.

– Мой отец – герой, – улыбаюсь я.

Бэа смеется над ним:

– Вы так похожи на моего папу!

Я настораживаюсь:

– Он здесь?

Она смотрит по сторонам:

– Нет пока. Я не знаю, где он. Наверное, прячется от мамы и ее нового парня, не говоря уже о моем парне, – смеется она. – Но это бог с ним. А похож, потому что считает себя чуть ли не Суперменом…

– Почему? – перебиваю я, пытаясь взять себя в руки.

– Около месяца назад он сдал кровь! – торжественно сообщает она и всплескивает руками. – И все! – Она смеется. – Но считает себя героем, который спас чью-то жизнь. Может, он кого-то и спас, но теперь он только об этом и говорит. Он сдал ее в передвижном донорском пункте в колледже, где вел семинар, – вы, наверное, знаете, это в Дублине. Тринити-колледж? Да и сдал-то только потому, что доктор была симпатичной, и еще из-за того китайского обычая… Когда вы спасаете кому-то жизнь, то спасенный навеки у вас в долгу… Или что-то в этом роде…

Папа пожимает плечами:

– Я не говорю по-китайски. И не знаком с китайцами. Хотя вот она все время жует их еду. – Он кивает в мою сторону. – Рис с яйцом, в общем, всякая ерунда. – Он морщит нос.

Бэа продолжает:

– Так вот, он решил, что если спасает чью-то жизнь, то заслуживает того, чтобы каждый день до конца жизни выживший человек его благодарил.

– А как бы он это делал? – наклоняется к ней папа.

– Приносил корзины с маффинами, относил его одежду в химчистку, каждое утро приносил к двери газету и кофе, нанимал машину с шофером, доставал билеты на оперу в первый ряд… – Она закатывает глаза, а потом хмурится. – Не помню, он еще что-то говорил – нелепость какая-то! В общем, я ему сказала, что он с тем же успехом может завести себе раба, если хочет, чтобы с ним так обращались, а не спасать чью-то жизнь, – смеется она, и папа вторит ей.

Я складываю губы в форме буквы «о», но не могу выдавить ни звука.

– Не поймите меня неверно, на самом деле он очень хороший человек, – быстро добавляет она, неверно истолковав мое молчание. – И я очень горжусь, что он сдал кровь, потому что он ужасно боится иголок. У него ужасная фобия, – объясняет она папе, который согласно кивает головой. – Вот он. – Она открывает висящий у нее на шее медальон, и если я и обрела вновь способность говорить, то снова быстро ее теряю.

На одной стороне медальона фотография Бэа с матерью, на другой – ее фотография с отцом – она там маленькая девочка, они в парке в тот летний день, который так крепко врезался мне в память. Я помню, как она возбужденно подпрыгивала, и у нас много времени ушло на то, чтобы заставить ее сидеть спокойно. Я помню запах ее волос, когда она села мне на колени, дотянулась своей головой до моей и закричала «И-з-ю-юм!» так громко, что чуть меня не оглушила. Конечно, все это произошло не со мной, но я вспоминаю об этом с такой же нежностью, как и о дне, который мы с папой провели на рыбалке, когда я была маленькой, переживаю все впечатления того дня так же ясно, как ощущаю напиток, который сейчас пью: холодок льда, сладость…

– Мне нужно надеть очки, чтобы разглядеть, – говорит папа. – Где это?

– В парке, рядом с тем местом, где мы раньше жили. В Чикаго. Тут, с папой, мне пять лет, я люблю эту фотографию. Это был особенный день. – Она с любовью смотрит на снимок. – Один из самых лучших в моей жизни.

Я тоже улыбаюсь, вспоминая его.

– Фотографируемся! – кричит кто-то в баре.

– Папа, давай уйдем отсюда, – шепчу я, пока Бэа отвлечена шумом.

– Хорошо, дорогая, после этой кружки…

– Нет! Сейчас! – шиплю я.