Первыми всегда прыгали те, кто в любви признался, да готов по осени и свадьбу сыграть. Порой признавались прямо на ярмарке, да прыгали через костер вместе, всему городищу, всем людям вызов бросая, словно говоря — я за любимым-любимой и в огонь и в воду без сомнений последую. Удивительное таинство отчаянной молодости, что готова рисковать да очертя голову ради любви и преграду огненную миновать.
Отошли мы с Водей от кострища, что почти догорело уже, от того и прыгать можно было, не боясь сгореть, да обняв меня со спины, согревая, водяной спросил:
— Как думаешь, кто первый будет?
Огляделась с интересом, чувства да эмоции считывая, я же ведьма, я такое могу. Увидала парня, он в стороне стоял — плечистый, мрачный, вихры солнцем вызолоченные, а кожа смуглая и глаза темные, вот только пылал он болью, да печалью неутолимой. И тогда на одежду обратила я внимание — рубаха поношенная, руки мозолистые, взгляд усталый, да обращен он на девушку, что весь вечер рядом с другим стояла. А тот и ростом пониже, и живота окружность поболее плеч была, зато рубаха новая, на пальце перстень золотой, на поясе кошель, напоказ выставленный. И любви в нем не было, так только желание одно, что похотью в народе зовется, но видать для девушки той кошель был весомее чувств. И потому, когда потянул ее толстопузый к костру, пошла не оглядываясь.
— Ой, я на такое смотреть не могу, — отвернулась тут же.
— Это на какое? — лениво спросил Водя, задумчиво накручивая на палец прядь моих волос.
— Да вот тот ее любит любовью сильной, вот только не повезло ему, в семье богатой не родился, от того трудится от зари до зари, а возлюбленной его только золото подавай. Вот и идет за тем, у кого кошель на пузе.
— Под пузом, — хмыкнул водяной.
— Согласна, под пузом. И ведь не любит он ее, ни капельки не любит.
— Да ей этого и не надь видимо.
— Видимо, — я все же вновь на плечистого парубка взглянула, — только жалко так его, он ведь по-настоящему любит.
Ничего на это не сказал водяной, вот только когда побежали богач да девушка к костру, богатей вдруг на ровном месте подскользнулся и мордой в грязь упал. Хотя грязи там до момента этого совершенно не было. И грянул смех на поляне, веселился хмельной народ от души, а для чей-то души это как знак выше стало. И рванулся парень плечистый, помчался как ветер, как олень молодой по весне, подхватил свою ненаглядную на руки, да вместе с ней, почти не останавливаясь и прыгнул через костер.
Ахнули все!
А он перепрыгнул, любимую удержав. Взял и перепрыгнул, хотя где ж это видано, чтобы через такой костер да с ношею, но он сумел. И полыхнула тут злость да ненависть, оглянулась я — отец, на ту девушку так похожий, стоял мрачнее тучи, а девушка… Девушка никого не видела больше — сбросила она груз обещания что дала под давлением, про весь мир забыла, и теперь смотрела только на любимого своего… и мира больше без него не видела.
— Она любит его, — прошептала я Воде.
Обернулась, взглянула в глаза веселые и добавила:
— Спасибо.
— Да мелочи, — улыбнулся он, — сама знаешь тут болота под низом, мне ничего не стоило призвать немного воды.
Ничего не стоило, но не просто воду же призвал — жизни спас, целых две жизни, целый мир для них двоих, просто взял и спас.
А через костер уже прыгали и пары, и парни, и девушки.
Разбегались быстро-быстро, да прыгали! Кто резко да решительно, кто глаза от страха зажмурив, а кто и завизжав так, что хоть уши закрывай. Но не закрывал никто — самое веселье началось. Вновь запели да заплясали хороводы, девушка какая-то увлекла меня в хмельной пляс, а опосля, и не заметила я, что оказывается стою, очереди своей дожидаюсь, да прыгнуть через костер собираюсь. Оглянулась на Водю, тот стоял, что-то с русалом одним парубком пригожим прикинувшимся, обсуждал серьезно, но я не обижалась — Водя он водяной, ему через костер прыгать не пристало, да и затушит костер же неглядя, рефлексы они у нас работают порой независимо от желания. А вот я прыгнуть могла. Желание загадать самое шальное, из всех возможных, разбежаться, да прыгнуть прямо через жар полыхающего пламени.
И уж в прыжке от земли отталкивалась, когда услыхала крик водяного «Веся, стой!», да визг девчачий, да крики, да…
Да ничего более, ведь пущенную стрелу не остановишь и я уже летела!
Взмывала над травой, что водой быстро покрываться начала, быстро, да не достаточно. И потрясенными глазами взирая на чудище, что из огня явилось, меня в полете рывком схватило, к себе прижало… Да и рухнули мы с ним куда-то далеко…
Но не визжала я, не брыкалась, не дергалась даже. Я эти руки узнала сразу.
Рухнули мы на песок.
Наверху луна яркая да огромная, такой яркой ее никогда не видела, да и большой такой не видала. Звезды что блюдца — слепят взгляд. Черный песок повсюду, куда ни глянешь, а на до мной аспид злой. Да такой злой, каковым я его никогда не видела.
А я не испугалась, поднялась с песка, руки отряхнула деловито, опосля сарафан, затем подбородок вскинула гордо, и сообщила:
— Ты, аспид-маг, видать позабыл слегка, с кем дело имеешь!
Усмехнулся он, в свете луны яркой белые зубы сверкнули, да и ответ дал такой:
— Разговор есть, ведьма. И договор. А по договору ты мне сына должна. Я свою часть сделки выполнил — Гиблый яр тебе завоевал, войну выиграл. Пришла пора расплачиваться, Веся. Вот и пошли, делом займемся.
Да головой дернул, в сторону неприметной пещеры, как бы на направление пути намекая.
Напугал страшнее некуда. Дрожу вся!
— Аспид, — я руки на груди сложила, — ты договор-то вспомни отчетливо. Что говорил, что требовал, что ценою своею назвал.
Но не поддался на провокацию маг, лишь глаза пылающие гневом прищурил зло, да и ответил:
— Сына.
— Сына значит, — постояла я, на чудище огненное взираючи, да и не удержалась: — А коли дочка родится, тогда что?
Думала смутить? Зря, не смутился ни капли, да и ответил сразу:
— Тогда порадуюсь я дочке, и сыном займемся.
Интересно-то как.
— А коли снова дочка? — уж азарт меня взял.
Нельзя ведьме пить, ох и нельзя, а я напилась так, что в ушах звон, а пустыня черная под звездами-блюдцами пошатывается.
— Снова порадуюсь, — только уж не шипел аспид, да и оказался вдруг близко так, что неприлично даже, — и снова займемся сыном.
Упорный какой.
— А коли опять будет дочь? — не унималась я.
Отвечать не стал. Дыханием жарким губы опалил, да дышал тяжело, так что ясно стало — поцелует сейчас. Только вот я с чудищем лобызаться не хотела от слова совсем, отвернулась резко, на луну поглядела, на звезды, да и сказала тихо:
— Договор был. И в договоре том сказано было «крови втрое меньше чем в тебе, да крова сроком почти на год». Вот от того, аспид-маг, я тебя как правда открылась, из лесу то и не вышвырнула. Мой лес тебе домом весь затребованный срок будет, и крови я тебе нацежу столько, сколько просил. И на этом все, маг.
И вновь поглядела на аспида. Сила в моем взгляде была, уверенность, решимость, а страха не было. Что-то другое было, что-то странное.
— Маг? — переспросил хрипло.
И не ожидала я от себя такого, мне бы от разговора уйти, к себе возвернуться, да видать хмель в голову ударил, иначе как объяснить то, что молвила:
— Агнехран, зачем лгал?
Вздрогнул аспид. Несколько секунд вглядывался в меня неверяще, словно думал, что оговорилась я, али сказала не подумав… Но секунда за секундой и зашуршала чешуя, стремительно сменяясь кожей человеческой, сверкнули глаза, да зрачок змеиный в человеческий сузился, и опустились руки у меня, по тому как до последнего надеялась, пусть даже глупой надеждой было, но надеялась — не он это. А это он оказался. Злой, не выспавшийся, с кругами темными под глазами, голодный явно, бледный такой, что даже под луной это видно и несчастный. До того несчастный, что не смогла я в стороне стоять — руку протянула, к щеке его небритой прикоснулась, а опосля к волосам коротким, и скользнули пальцы по ним, думала руку убрать, а она от чего-то обратно вернулась, к щеке прижалась. И попросила я, хоть и не собиралась:
— Скажи, что ты никогда аспидом не был, что заклинание это какое-нибудь, пожалуйста…
Он щекой к ладони моей сильнее прижался, в глаза мои посмотрел, да и спросил неожиданное:
— Почему ты об этом просишь, Веся?
Его глаза блестели тревогой, поражением, напряжением и болью, я видела все эмоции как на ладони и я знала, больше никогда не спрошу, только сегодня, когда голова хмельная, а на душе легко от все того же хмеля, и потому тяжесть не придавила все слова, коим вырываться не следовало. И я спросила то, о чем бы стоило промолчать:
— Твой ребенок, та история, что рассказал, была правдою?
И губу прикусила, чтобы не сорвалось полное боли «только не говори, что это было правдой, только не говори». И Агнехран не сказал, словно призыв мой мысленный услышал, так что этого он не сказал. Иное молвил:
— Наши дети при рождении менять облик не способны. Они мимикрируют быстро, в течение нескольких часов, но при родах… Я этого не знал.
А я не знала, почему вдруг обняла его. Обхватила шею, на пальцах приподнялась, теряя лапти, да прижавшись всем телом, обняла крепко-крепко, так что он выдохнул от неожиданности, да обнял в ответ, бережно к себе прижимая.
— Если бы могла, забрала боль твою, до последней капельки, — прошептала, грудью чувствуя, как бешено бьется сердце его.
— Ты уже забрала, — тихо ответил Агнехран. — Боль забрала, горечь потери, да и рана что все годы кровоточила, затянулась уродливыми шрамами. Прости за обман, да не нашел я другого способа.
Медленно я в лапти свои вернулась, голову запрокинула, в глаза его вглядываясь, и сказала бы… многое бы сказала, стой он передо мной аспидом. А он человечным был. И не архимаг и не аспид, а весь мой родной охранябушка, что охранял да берег как мог, любыми путями, любыми средствами.
— И кровь твоя мне не нужна, — добавил так же тихо. — Но вот от крова не откажусь — десять месяцев рядом с тобой быть это целая жизнь для меня. Светлая, радостная, счастливая жизнь. А без тебя я не живу, Веся, и не жил.
— Жил же, до того как заманили тебя в ловушку подлую, нормально жил, — сказала я.
А он головой покачал отрицательно, да и ответил:
— Нет, Веся, не жил. Чем угодно это было, только не жизнью. Что такое жизнь я понял, лишь оказавшись с тобой.
И я смотрела на него и думала… о том я думала, что если бы он на месте Тиромира был, я бы из лесу вышла. Вышла бы, даже если бы предал, но я бы все равно вышла, потому что его боль сильнее своей чувствовала. И смотрю в глаза его, они сухие — это из моих слезы катятся, а над нами луна огромная, да звезды яркие слепят сиянием, а под ногами песок черный, и такое ощущение, словно все не правильно, словно не земля под нами, а черное беспросветное небо, а звезды и луна они на земле. Все не правильно, все вот это вообще не правильно, не должно так быть…
Отступила я от мага, только за руку взяла, сама не знаю почему, огляделась, спросила тихо:
— Где это мы?
— Дом мой, — тихо так же ответил Агнехран, — здесь я родился.
Глянула на проход тьмой зияющий, вспомнила те пещеры, в которые часть жизненного огня влила, когда сама в огне горела, но не слышно было ни звука из прохода, ни шороха.
— Там нет никого, да? — не знаю, зачем вопрос задала, итак чувствовала, что нету.
— Никого, — выдохнул маг.
Отошли мы с Водей от кострища, что почти догорело уже, от того и прыгать можно было, не боясь сгореть, да обняв меня со спины, согревая, водяной спросил:
— Как думаешь, кто первый будет?
Огляделась с интересом, чувства да эмоции считывая, я же ведьма, я такое могу. Увидала парня, он в стороне стоял — плечистый, мрачный, вихры солнцем вызолоченные, а кожа смуглая и глаза темные, вот только пылал он болью, да печалью неутолимой. И тогда на одежду обратила я внимание — рубаха поношенная, руки мозолистые, взгляд усталый, да обращен он на девушку, что весь вечер рядом с другим стояла. А тот и ростом пониже, и живота окружность поболее плеч была, зато рубаха новая, на пальце перстень золотой, на поясе кошель, напоказ выставленный. И любви в нем не было, так только желание одно, что похотью в народе зовется, но видать для девушки той кошель был весомее чувств. И потому, когда потянул ее толстопузый к костру, пошла не оглядываясь.
— Ой, я на такое смотреть не могу, — отвернулась тут же.
— Это на какое? — лениво спросил Водя, задумчиво накручивая на палец прядь моих волос.
— Да вот тот ее любит любовью сильной, вот только не повезло ему, в семье богатой не родился, от того трудится от зари до зари, а возлюбленной его только золото подавай. Вот и идет за тем, у кого кошель на пузе.
— Под пузом, — хмыкнул водяной.
— Согласна, под пузом. И ведь не любит он ее, ни капельки не любит.
— Да ей этого и не надь видимо.
— Видимо, — я все же вновь на плечистого парубка взглянула, — только жалко так его, он ведь по-настоящему любит.
Ничего на это не сказал водяной, вот только когда побежали богач да девушка к костру, богатей вдруг на ровном месте подскользнулся и мордой в грязь упал. Хотя грязи там до момента этого совершенно не было. И грянул смех на поляне, веселился хмельной народ от души, а для чей-то души это как знак выше стало. И рванулся парень плечистый, помчался как ветер, как олень молодой по весне, подхватил свою ненаглядную на руки, да вместе с ней, почти не останавливаясь и прыгнул через костер.
Ахнули все!
А он перепрыгнул, любимую удержав. Взял и перепрыгнул, хотя где ж это видано, чтобы через такой костер да с ношею, но он сумел. И полыхнула тут злость да ненависть, оглянулась я — отец, на ту девушку так похожий, стоял мрачнее тучи, а девушка… Девушка никого не видела больше — сбросила она груз обещания что дала под давлением, про весь мир забыла, и теперь смотрела только на любимого своего… и мира больше без него не видела.
— Она любит его, — прошептала я Воде.
Обернулась, взглянула в глаза веселые и добавила:
— Спасибо.
— Да мелочи, — улыбнулся он, — сама знаешь тут болота под низом, мне ничего не стоило призвать немного воды.
Ничего не стоило, но не просто воду же призвал — жизни спас, целых две жизни, целый мир для них двоих, просто взял и спас.
А через костер уже прыгали и пары, и парни, и девушки.
Разбегались быстро-быстро, да прыгали! Кто резко да решительно, кто глаза от страха зажмурив, а кто и завизжав так, что хоть уши закрывай. Но не закрывал никто — самое веселье началось. Вновь запели да заплясали хороводы, девушка какая-то увлекла меня в хмельной пляс, а опосля, и не заметила я, что оказывается стою, очереди своей дожидаюсь, да прыгнуть через костер собираюсь. Оглянулась на Водю, тот стоял, что-то с русалом одним парубком пригожим прикинувшимся, обсуждал серьезно, но я не обижалась — Водя он водяной, ему через костер прыгать не пристало, да и затушит костер же неглядя, рефлексы они у нас работают порой независимо от желания. А вот я прыгнуть могла. Желание загадать самое шальное, из всех возможных, разбежаться, да прыгнуть прямо через жар полыхающего пламени.
И уж в прыжке от земли отталкивалась, когда услыхала крик водяного «Веся, стой!», да визг девчачий, да крики, да…
Да ничего более, ведь пущенную стрелу не остановишь и я уже летела!
Взмывала над травой, что водой быстро покрываться начала, быстро, да не достаточно. И потрясенными глазами взирая на чудище, что из огня явилось, меня в полете рывком схватило, к себе прижало… Да и рухнули мы с ним куда-то далеко…
Но не визжала я, не брыкалась, не дергалась даже. Я эти руки узнала сразу.
Рухнули мы на песок.
Наверху луна яркая да огромная, такой яркой ее никогда не видела, да и большой такой не видала. Звезды что блюдца — слепят взгляд. Черный песок повсюду, куда ни глянешь, а на до мной аспид злой. Да такой злой, каковым я его никогда не видела.
А я не испугалась, поднялась с песка, руки отряхнула деловито, опосля сарафан, затем подбородок вскинула гордо, и сообщила:
— Ты, аспид-маг, видать позабыл слегка, с кем дело имеешь!
Усмехнулся он, в свете луны яркой белые зубы сверкнули, да и ответ дал такой:
— Разговор есть, ведьма. И договор. А по договору ты мне сына должна. Я свою часть сделки выполнил — Гиблый яр тебе завоевал, войну выиграл. Пришла пора расплачиваться, Веся. Вот и пошли, делом займемся.
Да головой дернул, в сторону неприметной пещеры, как бы на направление пути намекая.
Напугал страшнее некуда. Дрожу вся!
— Аспид, — я руки на груди сложила, — ты договор-то вспомни отчетливо. Что говорил, что требовал, что ценою своею назвал.
Но не поддался на провокацию маг, лишь глаза пылающие гневом прищурил зло, да и ответил:
— Сына.
— Сына значит, — постояла я, на чудище огненное взираючи, да и не удержалась: — А коли дочка родится, тогда что?
Думала смутить? Зря, не смутился ни капли, да и ответил сразу:
— Тогда порадуюсь я дочке, и сыном займемся.
Интересно-то как.
— А коли снова дочка? — уж азарт меня взял.
Нельзя ведьме пить, ох и нельзя, а я напилась так, что в ушах звон, а пустыня черная под звездами-блюдцами пошатывается.
— Снова порадуюсь, — только уж не шипел аспид, да и оказался вдруг близко так, что неприлично даже, — и снова займемся сыном.
Упорный какой.
— А коли опять будет дочь? — не унималась я.
Отвечать не стал. Дыханием жарким губы опалил, да дышал тяжело, так что ясно стало — поцелует сейчас. Только вот я с чудищем лобызаться не хотела от слова совсем, отвернулась резко, на луну поглядела, на звезды, да и сказала тихо:
— Договор был. И в договоре том сказано было «крови втрое меньше чем в тебе, да крова сроком почти на год». Вот от того, аспид-маг, я тебя как правда открылась, из лесу то и не вышвырнула. Мой лес тебе домом весь затребованный срок будет, и крови я тебе нацежу столько, сколько просил. И на этом все, маг.
И вновь поглядела на аспида. Сила в моем взгляде была, уверенность, решимость, а страха не было. Что-то другое было, что-то странное.
— Маг? — переспросил хрипло.
И не ожидала я от себя такого, мне бы от разговора уйти, к себе возвернуться, да видать хмель в голову ударил, иначе как объяснить то, что молвила:
— Агнехран, зачем лгал?
Вздрогнул аспид. Несколько секунд вглядывался в меня неверяще, словно думал, что оговорилась я, али сказала не подумав… Но секунда за секундой и зашуршала чешуя, стремительно сменяясь кожей человеческой, сверкнули глаза, да зрачок змеиный в человеческий сузился, и опустились руки у меня, по тому как до последнего надеялась, пусть даже глупой надеждой было, но надеялась — не он это. А это он оказался. Злой, не выспавшийся, с кругами темными под глазами, голодный явно, бледный такой, что даже под луной это видно и несчастный. До того несчастный, что не смогла я в стороне стоять — руку протянула, к щеке его небритой прикоснулась, а опосля к волосам коротким, и скользнули пальцы по ним, думала руку убрать, а она от чего-то обратно вернулась, к щеке прижалась. И попросила я, хоть и не собиралась:
— Скажи, что ты никогда аспидом не был, что заклинание это какое-нибудь, пожалуйста…
Он щекой к ладони моей сильнее прижался, в глаза мои посмотрел, да и спросил неожиданное:
— Почему ты об этом просишь, Веся?
Его глаза блестели тревогой, поражением, напряжением и болью, я видела все эмоции как на ладони и я знала, больше никогда не спрошу, только сегодня, когда голова хмельная, а на душе легко от все того же хмеля, и потому тяжесть не придавила все слова, коим вырываться не следовало. И я спросила то, о чем бы стоило промолчать:
— Твой ребенок, та история, что рассказал, была правдою?
И губу прикусила, чтобы не сорвалось полное боли «только не говори, что это было правдой, только не говори». И Агнехран не сказал, словно призыв мой мысленный услышал, так что этого он не сказал. Иное молвил:
— Наши дети при рождении менять облик не способны. Они мимикрируют быстро, в течение нескольких часов, но при родах… Я этого не знал.
А я не знала, почему вдруг обняла его. Обхватила шею, на пальцах приподнялась, теряя лапти, да прижавшись всем телом, обняла крепко-крепко, так что он выдохнул от неожиданности, да обнял в ответ, бережно к себе прижимая.
— Если бы могла, забрала боль твою, до последней капельки, — прошептала, грудью чувствуя, как бешено бьется сердце его.
— Ты уже забрала, — тихо ответил Агнехран. — Боль забрала, горечь потери, да и рана что все годы кровоточила, затянулась уродливыми шрамами. Прости за обман, да не нашел я другого способа.
Медленно я в лапти свои вернулась, голову запрокинула, в глаза его вглядываясь, и сказала бы… многое бы сказала, стой он передо мной аспидом. А он человечным был. И не архимаг и не аспид, а весь мой родной охранябушка, что охранял да берег как мог, любыми путями, любыми средствами.
— И кровь твоя мне не нужна, — добавил так же тихо. — Но вот от крова не откажусь — десять месяцев рядом с тобой быть это целая жизнь для меня. Светлая, радостная, счастливая жизнь. А без тебя я не живу, Веся, и не жил.
— Жил же, до того как заманили тебя в ловушку подлую, нормально жил, — сказала я.
А он головой покачал отрицательно, да и ответил:
— Нет, Веся, не жил. Чем угодно это было, только не жизнью. Что такое жизнь я понял, лишь оказавшись с тобой.
И я смотрела на него и думала… о том я думала, что если бы он на месте Тиромира был, я бы из лесу вышла. Вышла бы, даже если бы предал, но я бы все равно вышла, потому что его боль сильнее своей чувствовала. И смотрю в глаза его, они сухие — это из моих слезы катятся, а над нами луна огромная, да звезды яркие слепят сиянием, а под ногами песок черный, и такое ощущение, словно все не правильно, словно не земля под нами, а черное беспросветное небо, а звезды и луна они на земле. Все не правильно, все вот это вообще не правильно, не должно так быть…
Отступила я от мага, только за руку взяла, сама не знаю почему, огляделась, спросила тихо:
— Где это мы?
— Дом мой, — тихо так же ответил Агнехран, — здесь я родился.
Глянула на проход тьмой зияющий, вспомнила те пещеры, в которые часть жизненного огня влила, когда сама в огне горела, но не слышно было ни звука из прохода, ни шороха.
— Там нет никого, да? — не знаю, зачем вопрос задала, итак чувствовала, что нету.
— Никого, — выдохнул маг.