— Меня к ней допускать будешь?
— Допущу, — сурово ответил леший, — но коли руки распускать начнешь… Мне продолжать?
Отрицательно водяной головой покачал, и ответил серьезно:
— И рекой и головой своей клянусь — трогать не буду.
Кивнул леший, клятву принимая.
Водяной же продолжил:
— Книги чародейские подниму со дна, все сундуки что найду — все подниму. Информацию о кругах тех найти надобно.
Я улыбнулась ему одобрительно, то, что книги просмотреть придется, это точно.
— С аспида браслет обручальный сними, — сурово сказал лешенька. — Там где будешь, он тебя найти не должон. Никак.
Кивнула я, не дура, сама понимаю.
— А сколько потребуется… дней? — тихо спросил Водя.
Я чуть было не сказала «два-три», но леший опередил, за меня ответил:
— Коли все как нужно пройдет — месяц. А может и больше.
Поежилась я, перспективу оценивая, а Водя посмотрел на лешеньку, да и сказал:
— Много книг прочитать успеем.
— Много, — согласился леший.
«Плакать хочется», — подумала с болью.
— Аспиду ни слова,- предупредил леший, — про магов и сама знаешь.
— Аспид тоже маг, — напомнила я.
— Тем более, — сказал лешенька, да поднялся решительно.
Оно и понятно — времени на страдания да на размышления нет. И ладно сейчас две последовавшие за первой навкары удерживает Леся, ей это не трудно вовсе, но что если из круга мертвых что другое полезет? Ведь коли двенадцать чародеек среди ведьм обосновались, они вторжение уж давно готовили, так что ждать всего можно. Вообще всего. А Ярина эту пакость в Гиблом яру не удержит, нету у нее сил таких, и тогда что будет? Пусть на той стороне реки поселений человеческих мало, но они есть. А одна навкара она деревню за полчаса вырежет, ни детей малых, ни баб, ни стариков не жалея. Не могу я такого допустить.
Когда на поляну я вернулась, там шел пир вовсю. Кружились в веселом танце изящные русалки, носились спотыкаясь кикиморы, видать тоже к хмелю приобщившиеся, сидел чуть ли не в обнимку с вождем Далаком граф Гыркула, а купец Савран на удивление примостился рядом с моровиками. Те наворачивали колбасу кровяную, Савран же явно байку травил, запросто с нечистью выпивая. И все бы ничего, да только там у него жена с дитятками сама из последних сил выбивается, а он тут… И тут поняла я — он тут отдыхает он. И пусть нечисть вокруг, а ему в его положении, родных да родителей, да товарищей верных потерявшему, покойно и спокойно. Да и выпил он-то впервые за все время прошедшее. И не стала прогонять-ругать. Одну из русалок жестом подозвала, сказала снеди взять, Ульяне с ребятишками отнести, да помочь жене Саврана, коли делом занята.
А Савран то увидел, поднялся тут же, ко мне, у калитки стоящей, приблизился, поклонился поясно, и сказал:
— Поздно уж, позволь откланяться, хозяйка лесная.
— Отдохни, Савран, — тихо сказала я. — К Ульяне русалок послала, и помогут и за ребятишками присмотрят, а тебе свой отдых нужен… после всего, что пережить пришлось.
Ссутулился купец, опустились плечи могучие, блеснули слезы в глазах боли полных. Он их рукавом споро утер, голову опустил, да и сказал:
— Никогда, никогда не прощу себе… Зачем согласился? Зачем золотом соблазнился? Коли знал бы, чем все закончится, никогда бы…
Оборвался голос его. Мужчины плачут молча, даже если все тело от глухих рыданий содрогается, все равно молча.
— Савран… — хотела было добавить по привычке «сын Горда-кузнеца», да не стала, не стала сердце его тревожить упоминанием имени отца. — Я тебе так скажу, Савран, коли не ты, коли другой купец перевезти его согласился бы, да прошел не по моему лесу Заповедному, как ты, а другой тропой-дорогой, да доставил раба этого к тем, кому он так требовался… вот тогда, Савран, большая беда случилась бы. Большая, да страшная. А так… ты своими родными, близкими да сотоварищами, за благополучие мира заплатил. И хоть непомерна плата, да все сложилось уже как есть. Не терзайся. Боюсь, не случись все так, как случилось — в течение года погибла бы вся твоя семья, включая Ульяну с ребятишками.
Вскинул голову купец, на меня потрясенно, неверяще глядя, да только… он меня уж давно знал, знал, что лгать не стану. Знал и слова мои принял. Поклонился вновь, развернулся да побрел обратно к моровикам. А бадзул один, уж до чего бадзулы-то хоть и народ злой и никому не сочувствующий, к нему подлетел, да и повел купца к столу, за плечи придерживая. Настоящее горе, его ведь даже бадзуллы чувствуют.
И тут из темноты прозвучало:
— С купцом поговорила, а со мной словом когда перекинешься?
Повернула я голову на звук, смотрю а сидит на бревне аспид. Сам сидит. С ним ни снеди какой, ни вина, ничего. Один сидит. Явно меня ждет.
— И с тобой словом перекинусь, — вздохнула я, — как же не перекинуться-то. Браслет отдай.
Медленно аспид поднялся, медленно ко мне подошел, медленно надо мной, крепко клюку сжимающей согнулся, да глядя мне в глаза, прямо в лицо и выдохнул ледяное:
— Нет.
Помолчала я, по сторонам поглядела, думала может леший рядом и всякое такое, но никого не было, видать леший с Лесей да Яриной сейчас разговаривал, а аспид взял да и добавил:
— Никогда.
И нехорошо мне стало. От вида его, от глаз змеиных, а пуще от осознания, что коли сам не снимет браслет — я его снять не смогу. Да даже с рукой не отпилю, по сути. Один выход есть — убить. Да и то ведь не выход.
Что ж, постояла я, подумала, да решилась на поступок подлый, неправильный, нехороший. Нет, оно, конечно смотря с какой стороны нехороший — если сравнить с убийством аспида, дабы браслет снять, то поступок был очень даже приличным. Но если по совести, по правде… Аспид ведь маг. С магами связан, и я о том уже доподлинно знаю. А еще я знаю, что аспид сына горячо любимого потерял, из-за чужой алчности, из-за чужой жестокости… А смогу ли я поступить жестоко?
— Отдай браслет, добром прошу, — произнесла, в глаза его змеиные глядя.
Глаза лишь прищурились гневно.
— Отдай, — повторила с нажимом.
— Отбери, коли сможешь, — с вызовом ответил аспид.
Не смогу, и ему о том ведомо. Не смогу убить его, никак. А вот поступить жестоко мне теперь придется.
Вскинула подбородок, совесть свою не слушая, и слушать не желая, да аспиду жестоко соврала:
— Если отдашь, то сына твоего из мертвых подскажу, как вернуть можно.
Замер господин Аедан. Выпрямился, да такой прямой стал, словно штырь проглотил. На меня в полумраке глядит, глаза синим светом светятся, лица так-то не видно, но ярость она словно в воздухе разливается. А я… жду я. Ответа жду. По больному ударила, он мне сердце открыл, правду сказал, а я ударила. Подло ударила. От подлости той на губах горечь, самой горько, а делать то нечего, и другого выхода у меня нет. Зато оправдание имеется — вот он мой шанс, выяснить, правда ли то, что маги в Гиблый яр не просто так отрядами шли, страшной смертью погибая. Правда ли, что знали о кругах чародейских, что мертвых в живых обратить могут. И вот теперь я ответ ждала — коли знает аспид обо всем, тогда согласится сразу. А коли нет — спросит о чем я вообще. И я все понимаю, все ведаю, а в глаза его змеиные гляжу с тоской немой, да с мольбой, что никогда не прозвучит. Только хочется, так хочется, чтобы он сейчас спросил язвительно: «Ты о чем, ведьма?».
Спроси, аспид, пожалуйста, спроси. Тогда надежда во мне останется, что и Агнехран не ведает ничего, что не ради кругов чародейских живительных он помогал мне во всем. Спроси… пожалуйста… спроси…
Но секунда шла за секундой, а аспид молчал.
Я содрогнулась, подол-то у платья был мокрый, а аспид все так же молчал.
Он, похоже, и дальше бы молчал, но заметив, что холодно мне, лишь тогда тихо сказал:
— Веся, браслет я тебе не отдам. Никогда и ни за что. В избу иди, продрогнешь.
Вспыхнул круг алхимический, исчез в нем аспид, а я осталась стоять.
Он знал. Знал о круге. Раньше-то только предполагать можно было, а вот теперь все точно обозначилось. Он знал. И все маги знали. И Агнехран, стало быть, знал тоже. Дьявол оказался полностью прав.
До избы я не дошла — добрела, как будто брела во мраке. С трудом по ступеням взошла, дверь открылась со скрипом, а вот опосля звон да дребезжание раздались — звало меня блюдце серебряное, моего ответа требовал кто-то настойчиво.
Я к столу подошла, по блюдцу яблочко наливное пустила, да и вздрогнула, увидев глаза синие, такие синие, как небо летнее перед грозой. Синие и злые. Несколько мгновений я на Агнехрана смотрела, а затем молча перевернула блюдечко, связь разрывая. Оно задребезжало вновь, требовательно и гневно, но я яблочко наливное взяла, окно распахнула да и как запустила яблоко в то окно изо всех сил.
— Ай! Больно! — раздался голос кого-то из пирующих.
Быстренько окошко закрыла и сделала вид, что это вообще не я тут яблоками кидалась. А на дворе-то прогремело:
— Кто?! Кто посмел? Кто яблоко в меня швырнул?!
А я смотрю — у меня на столе еще цельное блюдо с яблоками-то. Недолго думая окно снова открыла, да и как есть, все яблоки выбросила вместе с блюдом медным.
— Ааа, — протянул кто-то из пирующих, — так это закусь была.
— Ага, — ответила нервно, — угощайтесь на здоровье!
И окно захлопнула.
Опосля постояла, в стол руками опираясь, да чувствуя как сжимается, как болит сердце ретивое… и ведь знала, точно знала, что маги они такие, все знала я, а все равно больно.
Дверь тихонько открылась, шмыгнул Тихон, еды мне принес, а вместе с едой неожиданно и яблоко. Наливное. Цельное.
— Кто яблоко дал? — спросила сурово.
Домовой плечами пожал, да и ответил простецки:
— Дык, это, господин аспидушка и дал самолично, сказал, что оно тебе зело надобно.
Значит аспид и Агнехран действительно в сговоре. И это подтвердилось. Я взяла яблоко, нож со стола — два движения и на стол опадают четыре ломтика, а блюдце перестает дребезжать-трезвонить.
— Сомневаюсь, что яблочко-наливное для разрезания было передано, — высказался Тихон.
— А вот я уже ни в чем не сомневаюсь, к сожалению, — тихо ответила ему.
Домовой постоял, посмотрел на меня, головой покачал, да и вышел, осторожно дверь за собой прикрыв.
Я руку протянула, и оплело дверь лианами-кореньями, да так плотно, что срослась та со стеной, следом я и окно запечатала.
— Допущу, — сурово ответил леший, — но коли руки распускать начнешь… Мне продолжать?
Отрицательно водяной головой покачал, и ответил серьезно:
— И рекой и головой своей клянусь — трогать не буду.
Кивнул леший, клятву принимая.
Водяной же продолжил:
— Книги чародейские подниму со дна, все сундуки что найду — все подниму. Информацию о кругах тех найти надобно.
Я улыбнулась ему одобрительно, то, что книги просмотреть придется, это точно.
— С аспида браслет обручальный сними, — сурово сказал лешенька. — Там где будешь, он тебя найти не должон. Никак.
Кивнула я, не дура, сама понимаю.
— А сколько потребуется… дней? — тихо спросил Водя.
Я чуть было не сказала «два-три», но леший опередил, за меня ответил:
— Коли все как нужно пройдет — месяц. А может и больше.
Поежилась я, перспективу оценивая, а Водя посмотрел на лешеньку, да и сказал:
— Много книг прочитать успеем.
— Много, — согласился леший.
«Плакать хочется», — подумала с болью.
— Аспиду ни слова,- предупредил леший, — про магов и сама знаешь.
— Аспид тоже маг, — напомнила я.
— Тем более, — сказал лешенька, да поднялся решительно.
Оно и понятно — времени на страдания да на размышления нет. И ладно сейчас две последовавшие за первой навкары удерживает Леся, ей это не трудно вовсе, но что если из круга мертвых что другое полезет? Ведь коли двенадцать чародеек среди ведьм обосновались, они вторжение уж давно готовили, так что ждать всего можно. Вообще всего. А Ярина эту пакость в Гиблом яру не удержит, нету у нее сил таких, и тогда что будет? Пусть на той стороне реки поселений человеческих мало, но они есть. А одна навкара она деревню за полчаса вырежет, ни детей малых, ни баб, ни стариков не жалея. Не могу я такого допустить.
Когда на поляну я вернулась, там шел пир вовсю. Кружились в веселом танце изящные русалки, носились спотыкаясь кикиморы, видать тоже к хмелю приобщившиеся, сидел чуть ли не в обнимку с вождем Далаком граф Гыркула, а купец Савран на удивление примостился рядом с моровиками. Те наворачивали колбасу кровяную, Савран же явно байку травил, запросто с нечистью выпивая. И все бы ничего, да только там у него жена с дитятками сама из последних сил выбивается, а он тут… И тут поняла я — он тут отдыхает он. И пусть нечисть вокруг, а ему в его положении, родных да родителей, да товарищей верных потерявшему, покойно и спокойно. Да и выпил он-то впервые за все время прошедшее. И не стала прогонять-ругать. Одну из русалок жестом подозвала, сказала снеди взять, Ульяне с ребятишками отнести, да помочь жене Саврана, коли делом занята.
А Савран то увидел, поднялся тут же, ко мне, у калитки стоящей, приблизился, поклонился поясно, и сказал:
— Поздно уж, позволь откланяться, хозяйка лесная.
— Отдохни, Савран, — тихо сказала я. — К Ульяне русалок послала, и помогут и за ребятишками присмотрят, а тебе свой отдых нужен… после всего, что пережить пришлось.
Ссутулился купец, опустились плечи могучие, блеснули слезы в глазах боли полных. Он их рукавом споро утер, голову опустил, да и сказал:
— Никогда, никогда не прощу себе… Зачем согласился? Зачем золотом соблазнился? Коли знал бы, чем все закончится, никогда бы…
Оборвался голос его. Мужчины плачут молча, даже если все тело от глухих рыданий содрогается, все равно молча.
— Савран… — хотела было добавить по привычке «сын Горда-кузнеца», да не стала, не стала сердце его тревожить упоминанием имени отца. — Я тебе так скажу, Савран, коли не ты, коли другой купец перевезти его согласился бы, да прошел не по моему лесу Заповедному, как ты, а другой тропой-дорогой, да доставил раба этого к тем, кому он так требовался… вот тогда, Савран, большая беда случилась бы. Большая, да страшная. А так… ты своими родными, близкими да сотоварищами, за благополучие мира заплатил. И хоть непомерна плата, да все сложилось уже как есть. Не терзайся. Боюсь, не случись все так, как случилось — в течение года погибла бы вся твоя семья, включая Ульяну с ребятишками.
Вскинул голову купец, на меня потрясенно, неверяще глядя, да только… он меня уж давно знал, знал, что лгать не стану. Знал и слова мои принял. Поклонился вновь, развернулся да побрел обратно к моровикам. А бадзул один, уж до чего бадзулы-то хоть и народ злой и никому не сочувствующий, к нему подлетел, да и повел купца к столу, за плечи придерживая. Настоящее горе, его ведь даже бадзуллы чувствуют.
И тут из темноты прозвучало:
— С купцом поговорила, а со мной словом когда перекинешься?
Повернула я голову на звук, смотрю а сидит на бревне аспид. Сам сидит. С ним ни снеди какой, ни вина, ничего. Один сидит. Явно меня ждет.
— И с тобой словом перекинусь, — вздохнула я, — как же не перекинуться-то. Браслет отдай.
Медленно аспид поднялся, медленно ко мне подошел, медленно надо мной, крепко клюку сжимающей согнулся, да глядя мне в глаза, прямо в лицо и выдохнул ледяное:
— Нет.
Помолчала я, по сторонам поглядела, думала может леший рядом и всякое такое, но никого не было, видать леший с Лесей да Яриной сейчас разговаривал, а аспид взял да и добавил:
— Никогда.
И нехорошо мне стало. От вида его, от глаз змеиных, а пуще от осознания, что коли сам не снимет браслет — я его снять не смогу. Да даже с рукой не отпилю, по сути. Один выход есть — убить. Да и то ведь не выход.
Что ж, постояла я, подумала, да решилась на поступок подлый, неправильный, нехороший. Нет, оно, конечно смотря с какой стороны нехороший — если сравнить с убийством аспида, дабы браслет снять, то поступок был очень даже приличным. Но если по совести, по правде… Аспид ведь маг. С магами связан, и я о том уже доподлинно знаю. А еще я знаю, что аспид сына горячо любимого потерял, из-за чужой алчности, из-за чужой жестокости… А смогу ли я поступить жестоко?
— Отдай браслет, добром прошу, — произнесла, в глаза его змеиные глядя.
Глаза лишь прищурились гневно.
— Отдай, — повторила с нажимом.
— Отбери, коли сможешь, — с вызовом ответил аспид.
Не смогу, и ему о том ведомо. Не смогу убить его, никак. А вот поступить жестоко мне теперь придется.
Вскинула подбородок, совесть свою не слушая, и слушать не желая, да аспиду жестоко соврала:
— Если отдашь, то сына твоего из мертвых подскажу, как вернуть можно.
Замер господин Аедан. Выпрямился, да такой прямой стал, словно штырь проглотил. На меня в полумраке глядит, глаза синим светом светятся, лица так-то не видно, но ярость она словно в воздухе разливается. А я… жду я. Ответа жду. По больному ударила, он мне сердце открыл, правду сказал, а я ударила. Подло ударила. От подлости той на губах горечь, самой горько, а делать то нечего, и другого выхода у меня нет. Зато оправдание имеется — вот он мой шанс, выяснить, правда ли то, что маги в Гиблый яр не просто так отрядами шли, страшной смертью погибая. Правда ли, что знали о кругах чародейских, что мертвых в живых обратить могут. И вот теперь я ответ ждала — коли знает аспид обо всем, тогда согласится сразу. А коли нет — спросит о чем я вообще. И я все понимаю, все ведаю, а в глаза его змеиные гляжу с тоской немой, да с мольбой, что никогда не прозвучит. Только хочется, так хочется, чтобы он сейчас спросил язвительно: «Ты о чем, ведьма?».
Спроси, аспид, пожалуйста, спроси. Тогда надежда во мне останется, что и Агнехран не ведает ничего, что не ради кругов чародейских живительных он помогал мне во всем. Спроси… пожалуйста… спроси…
Но секунда шла за секундой, а аспид молчал.
Я содрогнулась, подол-то у платья был мокрый, а аспид все так же молчал.
Он, похоже, и дальше бы молчал, но заметив, что холодно мне, лишь тогда тихо сказал:
— Веся, браслет я тебе не отдам. Никогда и ни за что. В избу иди, продрогнешь.
Вспыхнул круг алхимический, исчез в нем аспид, а я осталась стоять.
Он знал. Знал о круге. Раньше-то только предполагать можно было, а вот теперь все точно обозначилось. Он знал. И все маги знали. И Агнехран, стало быть, знал тоже. Дьявол оказался полностью прав.
До избы я не дошла — добрела, как будто брела во мраке. С трудом по ступеням взошла, дверь открылась со скрипом, а вот опосля звон да дребезжание раздались — звало меня блюдце серебряное, моего ответа требовал кто-то настойчиво.
Я к столу подошла, по блюдцу яблочко наливное пустила, да и вздрогнула, увидев глаза синие, такие синие, как небо летнее перед грозой. Синие и злые. Несколько мгновений я на Агнехрана смотрела, а затем молча перевернула блюдечко, связь разрывая. Оно задребезжало вновь, требовательно и гневно, но я яблочко наливное взяла, окно распахнула да и как запустила яблоко в то окно изо всех сил.
— Ай! Больно! — раздался голос кого-то из пирующих.
Быстренько окошко закрыла и сделала вид, что это вообще не я тут яблоками кидалась. А на дворе-то прогремело:
— Кто?! Кто посмел? Кто яблоко в меня швырнул?!
А я смотрю — у меня на столе еще цельное блюдо с яблоками-то. Недолго думая окно снова открыла, да и как есть, все яблоки выбросила вместе с блюдом медным.
— Ааа, — протянул кто-то из пирующих, — так это закусь была.
— Ага, — ответила нервно, — угощайтесь на здоровье!
И окно захлопнула.
Опосля постояла, в стол руками опираясь, да чувствуя как сжимается, как болит сердце ретивое… и ведь знала, точно знала, что маги они такие, все знала я, а все равно больно.
Дверь тихонько открылась, шмыгнул Тихон, еды мне принес, а вместе с едой неожиданно и яблоко. Наливное. Цельное.
— Кто яблоко дал? — спросила сурово.
Домовой плечами пожал, да и ответил простецки:
— Дык, это, господин аспидушка и дал самолично, сказал, что оно тебе зело надобно.
Значит аспид и Агнехран действительно в сговоре. И это подтвердилось. Я взяла яблоко, нож со стола — два движения и на стол опадают четыре ломтика, а блюдце перестает дребезжать-трезвонить.
— Сомневаюсь, что яблочко-наливное для разрезания было передано, — высказался Тихон.
— А вот я уже ни в чем не сомневаюсь, к сожалению, — тихо ответила ему.
Домовой постоял, посмотрел на меня, головой покачал, да и вышел, осторожно дверь за собой прикрыв.
Я руку протянула, и оплело дверь лианами-кореньями, да так плотно, что срослась та со стеной, следом я и окно запечатала.