В отличие от остальных комнат, куда Эрика уже заглядывала, спальня выглядела обитаемой: тут и там были разбросаны вещи, на ночном столике лежали пара очков и книга стихов Густава Фрёдинга, на полу валялись скомканные колготки, на кровати разложено несколько кофточек. В первый раз Эрика почувствовала, что Алекс действительно жила в этом доме.

Эрика начала осторожно заглядывать в ящики и шкафы. Она по-прежнему не знала, что ищет, и начала ощущать себя каким-то вуайеристом, когда добралась до красивого кружевного белья Александры. Но как раз в тот момент, когда она решила перейти к следующему ящику, она наткнулась на дне на что-то шуршащее.

Внезапно Эрика замерла с руками, погруженными в стринги и бюстгальтеры. С первого этажа послышался звук, четко различимый в абсолютной тишине дома. Кто-то осторожно открыл и закрыл дверь. Эрика в панике огляделась. Спрятаться в комнате можно было либо под кроватью, либо в одном из встроенных гардеробов, которые тянулись вдоль стены спальни. На раздумье оставались секунды, а она все колебалась, не зная, что выбрать. Но, услышав шаги на лестнице, она стряхнула с себя оцепенение и инстинктивно шмыгнула в дверь ближайшего гардероба. Он, слава богу, открылся легко и без скрипа, и Эрика не дыша затаилась позади одежды, притворив за собой дверь. У нее не было ни малейшей возможности видеть, кто вошел в дом, но она слышала, как шаги становятся ближе и ближе; кто-то помедлил перед дверью спальни, прежде чем войти. Эрика внезапно почувствовала, что сжимает что-то в руке. В спешке она сама не заметила, как прихватила то, что шуршало в ящике. Она осторожно положила это в карман.

Она едва осмеливалась дышать. В носу начало щекотать, и она отчаянно стала тереть его, чтобы справиться с проблемой и не чихнуть. Наконец ей удалось перевести дыхание.

Человек в комнате что-то искал. Похоже, он — или она — проделывал примерно то же самое, что и Эрика до того, как ее прервали. Ящики выдвигались один за другим, и она подумывала, что скоро очередь дойдет и до гардеробов. Паника нарастала, и у Эрики на лбу выступили капельки пота. Что же делать? Единственное, что ей пришло в голову, — закопаться как можно глубже в одежду. Ей повезло: она забралась в секцию, где висело много длинных пальто, и осторожно втиснулась между вещами и задрапировала ими себя. Оставалось только надеяться, что неизвестный, открыв гардероб, не заметит торчащих внизу ботинок.

На то, чтобы осмотреть комод, понадобится какое-то время. Эрика вдохнула затхлый запах средства от моли, искренне надеясь, что эта штука сработала и по ней в темноте не ползают какие-нибудь насекомые. Не менее истово она надеялась также, что там, снаружи, всего в нескольких метрах от нее, не убийца Алекс. Но у кого еще могли найтись причины шарить в доме Александры, прикинула Эрика, с изящной непринужденностью избегая думать о том, что она сама, строго говоря, не получила письменного приглашения в этот дом.

Наконец открылась дверь гардероба, и Эрика почувствовала, как свежий воздух пробежал по ногам. Она затаила дыхание.

Было совсем не похоже, что в гардеробе хранили какие-то секреты или ценности, но все зависело от того, что искали, и дверь почти сразу закрылась. Другие двери открывались и закрывались так же быстро, а затем Эрика услышала, как шаги удаляются к двери и потом вниз по лестнице. Даже после того, как наружная дверь аккуратно закрылась, она выждала довольно значительное время, прежде чем решилась вылезти из гардероба. Было очень здорово дышать полной грудью, а не следить за каждым вздохом.

Комната выглядела точно так же, как перед приходом Эрики. Кем бы ни был этот посетитель, он искал очень осторожно: все оставил в надлежащем порядке и ничего даже не сдвинул с места. Эрика была совершенно убеждена, что в доме побывал не вор. Она повнимательнее посмотрела на гардероб, в котором пряталась. Когда она прижималась к задней стене, то почувствовала щиколоткой что-то твердое. Она раздвинула плечики с висевшей на них одеждой и в свете фонаря разглядела в глубине большой холст, повернутый к стене. Она осторожно подняла его, повернула и увидела потрясающе красивую картину. Эрика сразу поняла, что ее написал одаренный художник. На картине была изображена обнаженная Александра, лежащая на боку, положив голову на руку. Художник писал исключительно в теплых тонах, и это придало лицу Александры какую-то раскрепощенность. Эрика недоумевала, как такая красивая картина оказалась в гардеробе. Судя по портрету, Александре не надо было стыдиться, показывая себя. Она была такая же совершенная, как картина. Эрика никак не могла избавиться от ощущения, что в картине есть что-то знакомое, что-то такое, что она уже видела прежде. Она знала, что никогда раньше не видела эту картину, так что, должно быть, это что-то другое. Подпись в нижнем правом углу отсутствовала; она посмотрела сзади и увидела там цифры 1999 — должно быть, дату завершения работы. Эрика аккуратно поставила картину на место у задней стенки гардероба и закрыла дверь.

Она в последний раз оглядела комнату. Она не могла сказать ничего определенного, но чего-то не хватало. Но она не понимала чего. Она решила, что, может, вспомнит позже. Сейчас же ей совершенно не хотелось оставаться в доме. Эрика положила ключ на место. Она не чувствовала себя в безопасности до тех пор, пока не села в машину и не завела двигатель. На этот вечер приключений с нее было вполне достаточно. Хорошая доза коньяка успокоит ее и вернет к жизни. Она не понимала, какого черта ее понесло туда разнюхивать. От собственной глупости ей хотелось бить себя по лбу кулаком.

Когда Эрика поставила машину в гараж и вошла в дом, она увидела, что отсутствовала меньше часа. Она удивилась: ей казалось, что прошла вечность.



Стокгольм демонстрировал себя с лучшей стороны, словно стремясь заглушить печаль, которая лежала у нее на сердце. При обычных обстоятельствах она бы радовалась солнцу, которое сияло над Риддарфьерден, когда она ехала через Западный мост. Но не сегодня. Встреча была назначена на два часа, и она думала всю дорогу из Фьельбаки, пытаясь найти для себя хоть какое-нибудь утешение. К сожалению, Марианне очень доходчиво просветила Эрику насчет ее юридического статуса. В том случае, если Анна и Лукас будут настаивать на продаже дома, ей придется согласиться на это. Сохранить дом можно, только выкупив у них половину по рыночной цене. Но, учитывая цену, на которую потянет дом во Фьельбаке, у нее не нашлось бы и малой части нужной суммы. Конечно, ее не обойдут при продаже дома. Ее доля может достичь двух миллионов, но деньги ее не интересовали. Никакие деньги в мире не могли возместить потерю дома. От мысли, что какой-нибудь стокгольмский обормот, который думает, что только что купленная морская фуражка превратила его в настоящего жителя побережья, будет громоздить вместо красивой веранды панорамное окно, Эрика просто заболевала. Ничто не могло убедить ее в том, что она преувеличивает. Она думала об этом снова и снова. Она остановилась у здания адвокатской конторы на Руиебергсгатан в Остермальме, окинув взглядом его впечатляющий фасад с полированным мрамором и колоннами. Она посмотрела на свое отражение в зеркале лифта. Тщательно выбранное ею платье идеально соответствовало ситуации. Она была здесь в первый раз, но с легкостью могла угадать, какого плана адвоката привел с собой Лукас. Он соизволил сделать жест притворной вежливости и заметил, что, само собой разумеется, Эрика может привести с собой своего адвоката. Эрика предпочла прийти одна. Все было очень просто: она не могла позволить себе адвоката. Ей хотелось повидаться с Анной и детьми перед встречей, немного побыть у них дома. Несмотря на горечь от поступка Анны, Эрика была намерена сделать все возможное, чтобы сохранить их отношения. Похоже, Анна думала по-другому: она сказала, что для нее это слишком волнительно и будет лучше, если они встретятся у адвоката. И прежде чем Эрика успела предложить увидеться после посещения адвокатской конторы, Анна предупредила ее, что ей потом надо будет сразу же уехать, чтобы встретиться с подругой. «Какое неожиданное совпадение», — подумала Эрика. Совершенно ясно, что Анна избегает ее. Вопрос был только в следующем: поступает она так по собственной инициативе или это Лукас недвусмысленным образом запретил Анне встречаться с Эрикой, пока он на работе и не может надзирать.

Все уже собрались, когда она вошла в кабинет. С постными физиономиями Лукас и Анна разглядывали ее, пока Эрика с несколько принужденной улыбкой жала руку двум адвокатам Лукаса. Лукас кивнул ей в знак приветствия, и Анна осмелилась тоже кивнуть ей из-за его спины. Они расселись и начали переговоры.

В целом это не заняло много времени. Адвокаты сухо, ясно и очень предметно объяснили Эрике то, что она уже знала. Дескать, Анна и Лукас имеют полное право настаивать на продаже дома. Но если Эрика в состоянии выкупить другую половину дома по рыночной цене, она имеет полное право поступить так, а если не в состоянии или не хочет, то дом будет выставлен на продажу, как только оценщик определит его стоимость.

Эрика посмотрела Анне в глаза:

— Ты действительно хочешь это сделать? Неужели дом для тебя ничего не значит? Подумай, что бы сказали папа и мама, если бы увидели, что мы продаем дом, как только они ушли. Ты действительно этого хочешь, Анна?

Она особо подчеркнула «ты» и краешком глаза увидела, как Лукас раздраженно нахмурился. Анна опустила глаза и смахнула несколько несуществующих пылинок со своего элегантного платья. Ее светлые волосы были зачесаны назад и собраны в конский хвост на затылке.

— А что мы будем делать с этим домом? Со старым домом всегда масса хлопот, и ты только представь, какие деньги мы выручим за него. Я думаю, мама и папа наверняка приняли бы то, что кто-то из нас может смотреть на вещи практически. Я имею в виду: а когда мы будем пользоваться домом? Лукас и я покупаем летний дом в стокгольмских шхерах, чтобы у нас было что-то поблизости. А что ты совершенно одна будешь делать с домом?

Лукас посмотрел на Эрику, бездарно изображая, как он расстроен, и похлопал Анну по спине. Она по-прежнему не осмеливалась смотреть Эрике в глаза.

Эрику поразило, насколько усталой выглядит ее младшая сестра. Она еще больше похудела, и черный костюм был заметно велик ей в груди и бедрах. Под глазами обозначились темные круги, и, несмотря на макияж, было видно, насколько она бледная. Злость и чувство беспомощности оттого, что она никак не могла повлиять на ситуацию, одолевали Эрику, и она впилась глазами в Лукаса. Он спокойно выдержал ее взгляд. Он пришел прямо с работы в своей униформе — темно-сером костюме, белой рубашке и блестящем темно-сером галстуке. Он выглядел светским и элегантным. Эрика понимала, что многие женщины наверняка считают его привлекательным. Но Эрика видела его жестокую сущность, наложившую отпечаток на резко очерченное лицо с острыми, выступающими скулами и подбородком. Это было еще заметнее из-за того, что он всегда зачесывал волосы назад, оставляя открытым лоб. Он был похож не на типичного англичанина с красной обветренной кожей, а скорее на настоящего скандинава с очень светлыми волосами и ледяными голубыми глазами. Хорошо очерченная и полная, как у женщины, верхняя губа придавала ему какой-то несколько легкомысленный декадентский облик. Эрика поймала его взгляд, когда он шарил глазами по вырезу ее платья, и инстинктивно запахнула жакет. Он заметил ее движение, что разозлило ее еще больше. Ей очень не хотелось давать Лукасу повод считать, что она обращает на него хоть какое-то внимание.

Когда встреча наконец была закончена, Эрика просто повернулась и пошла к двери. Она решила обойтись без никому не нужных формальных вежливых фраз. С ее точки зрения, все, что могло быть сказано, уже сказали. С ней свяжутся, и приедет кто-то, чтобы оценить дом, потом его выставят на продажу, и притом так скоро, как только возможно. И никакие слова утешения не могли помочь. Она чувствовала потерю. Эрика сдавала свою квартиру в Васастанен одной приятной паре аспирантов, поэтому не могла поехать к себе. Но и садиться сразу же за руль, чтобы долгие пять часов ехать во Фьельбаку, ей сейчас совершенно не хотелось. Поэтому она припарковала автомобиль у универмага возле Стуреплан,[5] вышла и направилась в Хумлегордспарк. Ей надо было посидеть и собраться с мыслями. Этот парк, как оазис тишины и красоты, расположенный в самом центре Стокгольма, давал то, что ей было необходимо: почти медитативную среду. На город, наверное, только что выпал снег, белым слоем покрывший траву. В Стокгольме достаточно дня или двух, чтобы снег превратился в грязно-серое месиво. Эрика села на одну из парковых скамеек, предварительно подложив под себя варежки, чтобы не застудиться. Цистит не такая штука, с которой стоит шутить, и уж самая последняя вещь, которая ей сейчас нужна. Она позволила мыслям свободно течь, разглядывая, как множество людей торопливо проносятся мимо по аллеям. Была самая середина обеденного перерыва. Эрика почти забыла, насколько суетно в Стокгольме. Все постоянно бегут наперегонки и как будто охотятся за чем-то, что они никогда не успевают поймать. Если бы не прошедшие несколько недель, она бы, вероятно, и сама не поняла, сколь многого себя лишает. Конечно, у нее множество проблем, но в то же время она нашла для себя покой и свободу, которых у нее никогда не было в Стокгольме. Если ты живешь в Стокгольме один, то ты совершенно изолирован. Хорошо это или плохо, но во Фьельбаке ты никогда не бываешь один, вокруг всегда люди, которые все время видят своих соседей и близких. Иногда это бывает немного утомительно — сплетни, пересуды, — но, сидя здесь и глядя на городскую колготню, она чувствовала, что не может вернуться сюда.



Уже не в первый раз за последнее время она подумала об Алекс. Почему она одна приезжала во Фьельбаку каждые выходные? Кто был тот, с кем она встречалась? И вопрос на десять тысяч крон: кто был отцом ее ребенка?

Эрика внезапно вспомнила о бумаге, которую запихнула в карман куртки, стоя в темном гардеробе. Она не понимала, как могла забыть посмотреть на свою находку, вернувшись домой позавчера. Она порылась в правом кармане и достала скомканный клочок бумаги. Замерзшими без варежек пальцами она осторожно расправила ее.

Это была заметка из «Бохусландца». Даты на листке не было, но по шрифту и черно-белой фотографии она поняла, что заметка старая. Судя по фотографии — семидесятые годы. И она очень хорошо знала и мужчину на фотографии, и историю, о которой рассказывалось в заметке. Почему Алекс прятала ее в комоде? Эрика встала и опять положила заметку в карман. Здесь ответов не было. Пора ехать домой.



Похороны были красивые, с отпеванием. Не сказать, чтобы в церкви Фьельбаки собралось много людей. Большинство не знали Александру, а заявились просто из любопытства. Семья и друзья сидели на передних скамейках. Кроме родителей Алекс и Хенрика Эрике знакома была только Франсин. Рядом с ней был высокий светловолосый мужчина — возможно, как предположила Эрика, ее муж. Друзей пришло не так много, они легко уместились на двух скамейках, что только укрепило мнение Эрики об Алекс. У нее наверняка было бесчисленное множество знакомых, но едва ли много друзей. На остальных местах то тут, то там сидели просто любопытные.

Сама Эрика примостилась наверху, на галерее. Биргит заметила ее перед церковью и предложила сесть вместе с ними. Эрика вежливо отказалась. Она считала лицемерием находиться вместе с семьей и друзьями, ведь на самом деле Алекс была для нее чужой. Эрика поерзала на неудобной скамейке. Все детские годы их с Анной постоянно таскали в церковь по воскресеньям. Для ребенка это было на редкость тоскливо — сидеть и слушать длинные проповеди и псалмы, мелодии которых совершенно безнадежно даже пытаться выучить. Чтобы развлечь себя, Эрика придумывала истории — сказки о драконах и принцессах, которые никогда не оказывались на бумаге. Когда они подросли, посещения церкви стали значительно реже из-за энергичных протестов Эрики. Но когда они все же оказывались там, то сказки превращались в истории романтического плана. По иронии судьбы, она, по-видимому, должна благодарить или проклинать свои посещения церкви за то, что стала писателем.

Эрика все еще не обрела свою веру, и для нее церковь оставалась красивой постройкой, средоточием традиций, и ничем больше. Проповеди, которые она помнила с детства, не заронили в душу никакого желания обращаться к вере. В них очень часто говорилось об аде и грехе и как-то очень мало о светлой Божьей правде. Эрика знала, что эта правда есть, но ей никогда не доставалось хоть немного. С тех пор многое изменилось. Теперь перед алтарем стояла женщина, одетая в рясу, и вместо того, чтобы напоминать о вечном грехе и проклятии, она говорила о свете, надежде и любви. И Эрике стало жаль, что с таким светлым восприятием Бога она не встретилась в детстве.

Со своего неприметного места на галерее она увидела молодую женщину рядом с Биргит в первом ряду. Биргит крепко вцепилась в ее руку и время от времени клала голову ей на плечо. Эрика смутно припоминала ее и решила, что эта женщина, должно быть, Джулия — младшая сестра Алекс. Они сидели довольно далеко, и Эрика не могла рассмотреть ее лица. Но она заметила, что Джулия старается избегать прикосновений Биргит. Джулия убирала руку каждый раз, когда Биргит дотрагивалась до нее. Но из-за того ли, что считала жесты матери нарочитыми, или из-за того, что обстановка казалась ей неподходящей, — судить трудно.

Солнце пробивалось внутрь через высокие окна с оправленными в свинец стеклами. От сидения на твердой и неудобной скамейке у Эрики заломило нижнюю часть спины, и она была благодарна тому, что церемония заняла не так много времени. После окончания церемонии еще какое-то время она стояла на галерее и смотрела сверху на людей, которые медленно выходили из церкви.

На небе не было ни облачка. Солнце сильно слепило глаза. Процессия двигалась по небольшому холму вниз к кладбищу и свежевыкопанной могиле, в которой скоро исчезнет гроб с Алекс.

До похорон родителей Эрика никогда не задумывалась над тем, как копают могилы зимой, когда земля промерзла. Но теперь она знала, что землю сначала прогревают, иначе невозможно выдолбить в твердой как камень земле прямоугольную яму, достаточную, чтобы там поместился гроб.

По пути к месту, выбранному для могилы Алекс, Эрика проходила мимо надгробия своих родителей. Она шла последней в процессии и ненадолго остановилась перед могилой. Толстая шапка снега лежала на камне, и она осторожно стряхнула его. Еще раз посмотрев на могилу родителей, она заторопилась к маленькой группе, которая стояла неподалеку. Любопытные наконец-то держались поодаль, и теперь здесь были только семья и друзья. Эрика колебалась, не зная, стоит ли ей подходить к ним. В последний момент она все же решила, что должна быть с Алекс на ее пути к месту последнего пристанища.

Хенрик стоял впереди всех, глубоко засунув руки в карманы пальто: голова опущена, глаза прикованы к гробу, который постепенно скрывался под покровом цветов — по большей части красных роз.

Эрика задала себе вопрос: думает ли он сейчас, глядя на окружающих, что среди них может быть отец ребенка его жены?


Когда гроб ушел в землю, у Биргит из самой глубины души вырвался долгий горестный рыдающий вздох. Карл-Эрик выглядел собранным и сдержанным, все его силы уходили на то, чтобы поддерживать Биргит морально. Джулия стояла чуть в стороне от них. Хенрик был прав, когда говорил о Джулии, как о гадком утенке в семье. В отличие от старшей сестры волосы у нее были темные, короткие и какие-то всклокоченные, словно она в жизни не посещала парикмахерской. На ее грубом лице с глубоко посаженными глазами, которые едва виднелись из-под слишком длинной челки, на веки вечные остались следы обильных угрей подростковых лет. Стоя рядом с Джулией, Биргит казалась совсем маленькой и болезненно хрупкой. Ее младшая дочь была сантиметров на десять выше ее самой, тяжелая, ширококостная, с бесформенной фигурой. Эрика с изумлением наблюдала, как на лице Джулии, будто в каком-то вихре, мелькают противоречивые эмоции. Боль и бешенство сменяли друг друга с молниеносной быстротой. Никаких слез. Она единственная не положила ни одного цветка на гроб, а когда церемония почти закончилась, она резко повернулась спиной к яме в земле и зашагала обратно в направлении церкви.

Эрике стало интересно, как складывались отношения между сестрами. Ведь с Алекс всегда было очень непросто: короткая соломинка чаще доставалась другим. Силуэт Джулии виднелся на фоне холма. Она уходила, и расстояние между нею и остальными быстро увеличивалось. Она втянула голову в плечи, но не от страха или холода: скорее она еще больше пыталась закрыться и уйти в себя.

Хенрик подошел сбоку к Эрике:

— Сейчас, когда все закончилось, у нас будут скромные поминки. Нам будет очень приятно, если ты придешь.

— Ну, я вообще-то не знаю, — сказала Эрика.

— В любом случае ты можешь заехать ненадолго.

Эрика заколебалась.

— Хорошо, о'кей. А где это будет? Дома у Уллы?

— Нет, мы долго думали и в конце концов решили устроить поминки в доме Биргит и Карла-Эрика. Несмотря на все то, что там случилось, я знаю, как Алекс любила этот дом, и у нас с ним связано множество светлых воспоминаний, так что едва ли можно найти место лучше, чтобы помянуть ее. Хотя я, конечно, догадываюсь, что тебе довольно трудно прийти туда. Я имею в виду — твой последний визит в этот дом к светлым воспоминаниям никак не отнесешь.

Эрика покраснела от стыда, подумав о том, когда она на самом деле в последний раз навещала этот дом, и быстро опустила глаза.

— Хорошо.



Она поехала на своей машине и снова припарковалась на стоянке за школой Хокебакен. Дом оказался полон народу, и Эрика подумала, что, может быть, ей лучше повернуться и поехать домой. Но она упустила момент. К ней подошел Хенрик, помог снять куртку, и было уже слишком поздно идти на попятную.

Народ толпился вокруг накрытого стола с закусками. В целом происходящее производило впечатление какого-то лихорадочного веселья, и Эрика, посмотрев на людей вокруг себя, увидела неестественные говорящие маски. Казалось, что на упоминание о смерти, собравшей их здесь, наложено табу, а чувства, вызванные этим, глубоко запрятаны и тщательно скрывались.

Эрика посмотрела вокруг, переводя взгляд с одного лица на другое. Биргит сидела в дальнем конце комнаты на краешке углового дивана и промокала глаза платком. У нее за спиной стоял Карл-Эрик, опустив одну руку ей на плечо. В другой руке у него была тарелка с куском пирога и какими-то закусками. Хенрик с профессиональным мастерством кружил по комнате. Он переходил от одной группы к другой, пожимал руки, кивал в ответ на выражение соболезнований, говорил о том, что сейчас подадут кофе и торт, — образцовый хозяин с головы до ног. Как будто он присутствовал на очередной вечеринке, а не на поминках жены. Единственное, что выдавало его напряжение, было то, что перед тем, как подойти к очередной группе гостей, он делал передышку, несколько раз глубоко вздыхал и чуть-чуть медлил, словно собираясь с силами.

Единственным, кто казался здесь совершенно не к месту и не вписывался в общие рамки, была Джулия. Она сидела на веранде на подоконнике, согнув одну ногу в колене и подтянув ее к груди. Джулия отвернулась ото всех и не отрываясь смотрела вдаль. Когда кто-нибудь пытался подойти к ней и сказать несколько дружеских или сочувственных слов, то быстро ретировался. Она игнорировала все попытки заговорить с ней и продолжала смотреть наружу в бескрайнюю белизну зимнего моря.

Эрика почувствовала легкое прикосновение к руке, непроизвольно вздрогнула, и немного кофе выплеснулось на блюдце.

— Извини, я не хотела напугать тебя. — Франсин улыбнулась.

— Да нет, я не испугалась. Я просто задумалась.

— О ком? О Джулии? — Франсин кивком указала на фигуру в окне. — Я видела, как ты рассматриваешь ее.

— Да, должна признаться, она меня интересует. Она так разительно отличается от остальных членов семьи. Я никак не могу сообразить: то ли она горюет об Алекс, то ли ее гложет что-то другое, о чем мы не имеем ни малейшего понятия.

— Насколько я знаю, никто никогда не понимал Джулию. Гадкий утенок, который рос между двумя красотками. Всегда всеми отверженная и игнорируемая. И не то чтобы с ней плохо обращались, она была просто нелюбима. Алекс, к примеру, ни разу не упомянула о ней за все то время, что мы жили во Франции. Я очень удивилась, когда приехала в Швецию и обнаружила, что у Александры есть младшая сестра. Она о тебе говорила больше, чем о Джулии. У вас, наверное, были совершенно особенные отношения?

— На самом деле я не знаю. Мы были детьми и, как иногда бывает в детстве, считали, что будем вечно близки, как кровные сестры, никогда не расстанемся и все такое прочее. Но если бы Александра не уехала, наверное, с нами произошло бы то же самое, что бывает с другими девочками, когда они вырастают и становятся подростками. Я не знаю, отбивали ли бы мы друг у друга парней, но обязательно скоро бы выяснилось, что у нас разные вкусы, мы одеваемся по-разному, да и вообще стоим на разных ступеньках социальной лестницы. И рано или поздно мы бы предпочли друг другу иных друзей, которых сочли бы более подходящими для себя или которые бы считали нас подходящими для них. Но конечно, Александра сильно повлияла и на мою взрослую жизнь. Я никогда не могла избавиться от чувства, что меня бросили. Я все время задавала себе вопрос: что я сделала не так, в чем ошиблась? Она просто уходила все дальше, а потом в один прекрасный день ушла совсем. Когда мы снова встретились взрослыми, она казалась мне чужой. Довольно примечательно, но у меня такое чувство, словно я пытаюсь познакомиться с ней опять.

Эрика подумала о страницах книги, которые собрались уже в довольно высокую стопку у нее дома. Но это все еще были только наброски: чужие мнения и умозаключения, перемешанные с ее собственными мыслями и воспоминаниями. Она не представляла, как ей выстроить и оформить материал. Она знала только одно — что обязана это сделать. Инстинкт подсказывал ей, что у нее есть шанс написать что-то настоящее, но где проходит граница между ее потребностями как писателя и ее личной привязанностью к Алекс — об этом она не имела ни малейшего понятия. Любопытство, которое необходимо для того, чтобы писать, настойчиво толкало Эрику на поиски разгадки тайны смерти Алекс и одновременно все больше и больше превращало эту тайну во что-то личное. Эрика могла сделать выбор и оставить в покое Алекс и ее судьбу, повернуться спиной ко всему этому скорбящему клану и заняться собой и своими делами. А вместо этого она стояла в комнате, наполненной едва знакомыми ей людьми.

Одна мысль поразила ее: она едва не забыла о картине в гардеробе Александры. Сейчас она внезапно вспомнила, почему теплые краски, которые так льстили нагому телу Александры на холсте, тогда бросились ей в глаза. Она повернулась к Франсин:

— Ты знаешь, когда я встречалась с тобой в галерее, там была одна картина, возле самой двери, — большое полотно с необыкновенно теплыми цветами: желтый, красный, оранжевый…

— Да, я понимаю, о чем ты говоришь. А в чем дело? Не похоже, что ты собираешься вкладывать деньги в живопись.

— Нет, я просто хотела спросить, кто ее нарисовал.

— Да, это довольно грустная история. Художника зовут Андерс Нильссон. Он вообще-то родом отсюда, из Фьельбаки. Его открыла Алекс. Он потрясающе талантливый. Но, к сожалению, он еще и законченный алкоголик. И это не может не сказываться на его способностях как художника. Сегодня не достаточно просто прийти, оставить свои картины в галерее и надеяться на удачу. Ты просто обязан быть не только художником, но и толковым дельцом, чтобы продавать себя, показываться на выставках, вернисажах, создавать и поддерживать в глазах окружающих образ человека искусства. Андерс Нильссон — спившийся человек, у которого даже на мебель денег нет. Мы продаем время от времени его картины знатокам, которые понимают толк в искусстве и ценят талант, но звездой на небосводе живописи Андерс никогда не будет. Положа руку на сердце, я считаю, что его потенциал раскроется, когда Андерс упьется до смерти. Люди в большинстве своем много лучше принимают мертвых художников.

Эрика с удивлением посмотрела на изящное существо перед ней. Франсин перехватила ее взгляд и продолжила:

— Я не хотела показаться настолько циничной. Я просто никак не могу смириться с тем, что человек, которому дан такой талант, топит его в бутылке. Трагедия — это мягко сказано. Ему повезло, что Александра наткнулась на его картины, в противном случае единственными ценителями его живописи была бы фьельбакская пьянь. А я сильно сомневаюсь, что они в состоянии понять нюансы искусства.

Кусочек головоломки встал на место, но Эрика ни сном ни духом не ведала, как он сочетается с остальным узором. Почему портрет Алекс ню, написанный Андерсом Нильссоном, оказался спрятанным в гардеробе? Самое простое объяснение — что портрет задуман как подарок Хенрику или, может быть, ее любовнику или просто Алекс заказала портрет художнику, чьим талантом восхищалась. Но тем не менее что-то здесь казалось неправильным, что-то явно не состыковывалось. В лице Алекс на портрете проступала какая-то греховная сексуальность. На картине вольно или невольно запечатлелись отношения, она явно не предназначалась для чужих глаз и была написана не чужим. Что-то связывало Алекс и Андерса. Хотя, с другой стороны, Эрика понимала, что она совершенно не разбирается в искусстве и ее ощущения могут быть сплошным заблуждением.

Какой-то шепоток пробежал по комнате. Он начался в группе, которая стояла у самого входа, и распространился дальше. Все взгляды устремились к двери. Во внезапно наступившей тишине появился неожиданный гость. Когда Нелли Лоренс показалась в дверях, гости затаили дыхание. Эрика подумала о заметке, которую нашла в спальне Алекс, и почувствовала, как все на первый взгляд не связанные между собой факты закрутились у нее в голове, пытаясь сложиться в систему.



Своего рода возрождение Фьельбаки началось в пятидесятых годах и было связано с консервной фабрикой Лоренса, на которой работала почти половина трудоспособного населения. В маленьком поселке Лоренсы были чем-то вроде королевской семьи. Во Фьельбаке не было никакой светской жизни, и поэтому Лоренсы стали классом сами в себе. И с высот своего превосходства из огромной виллы на вершине холма они взирали на Фьельбаку сверху вниз.

Фабрику открыл в 1952 году Фабиан Лоренс. Он происходил из семьи потомственных рыбаков и, как заведено, должен был пойти по стопам отца. Но рыболовство все больше приходило в упадок, а молодой Фабиан оказался и достаточно честолюбив, и достаточно смышлен для того, чтобы не довольствоваться прозябанием и скудным куском хлеба, как его отец.

Когда Фабиан начинал свое консервное дело, у него не было ничего, кроме собственных рук и головы. А когда он умер в конце семидесятых, то оставил жене Нелли процветающее предприятие и весьма значительное состояние. В отличие от Фабиана, очень популярного в поселке и любимого его жителями, Нелли считали черствой и надменной. И когда она изредка показывалась в поселке, то производила впечатление королевы, дающей аудиенцию своим покорным подданным. Она появлялась здесь настолько редко, что каждый ее визит становился местной сенсацией, а слухи и пересуды не утихали потом несколько месяцев.

В комнате стало так тихо, что можно было услышать, если бы на пол упала иголка. Госпожа Лоренс милостиво приняла помощь Хенрика по избавлению ее от мехов и, взяв его под руку, прошла в гостиную. Сначала она направилась к сидящим на диване Биргит и Карлу-Эрику. Проходя по комнате, она время от времени слегка кивала, здороваясь с некоторыми из собравшихся. Когда она подошла к родителям Александры, разговор опять понемногу возобновился. Светский треп о том о сем, в то время как все напряженно пытались услышать, о чем говорят там, у дивана.