Пернилла вошла в жизнь Дана, когда он все еще мучился, пытаясь смириться с мыслью, что у него и Эрики нет никакого общего будущего. И она появилась именно тогда, когда была нужнее всего, и обожала его настолько, что сумела заполнить по крайней мере часть пустоты, образовавшейся с уходом Эрики. Эрика переживала, ей было больно видеть Дана с другой женщиной. Но со временем она поняла, что это неизбежно должно было случиться рано или поздно — жизнь продолжается.
А теперь у Дана и Перниллы три дочери, и Эрика считала, что за годы совместной жизни они вдвоем построили теплый мир, каждый день наполненный любовью. Хотя иногда Эрика и чувствовала некоторую неловкость рядом с Даном. Для Эрики и Дана было поначалу совсем не просто становиться друзьями: не обошлось и без сучков. Пернилла ревниво бдила за ним и воспринимала Эрику с большим подозрением. Понемногу Эрике удалось убедить Перниллу в том, что она не охотится за ее мужем, что они всегда будут лучшими друзьями и у них сложившиеся душевные отношения друг с другом. Не последнюю роль сыграло здесь и то, что девочки явно обожали Эрику, она даже стала крестной матерью Лисен.
Они встали с дивана и пошли на кухню. Пернилла поставила дымящийся котелок на стол. Было только два прибора и две тарелки, и Дан вопросительно поднял брови.
— Я поела с девочками, так что ешьте, а я пойду их уложу.
Эрика засмущалась, подумав, что доставила Пернилле лишние хлопоты, но Дан пожал плечами и начал беззаботно накладывать себе на тарелку громадную порцию рыбного рагу.
— Как у тебя вообще дела? Ты не показывалась несколько недель.
Голос звучал скорее заботливо, чем осуждающе, но Эрика тем не менее почувствовала укол совести: она действительно не давала о себе знать последнее время. Но ей было о чем подумать.
— Ну, потихоньку становится лучше, но похоже на то, что дому конец, — сказала Эрика.
— Как так? — Дан вопросительно посмотрел на Эрику поверх тарелки. — Вы обе — и ты, и Анна — любите этот дом, и вы все время сюда приезжаете.
— Мы — да. Но ты забыл, что Лукас здесь тоже пристроился. Он унюхал, что пахнет деньгами, и не захочет упустить такой шанс. На то, что думает Анна, ему всегда было наплевать, и я не думаю, что в этот раз будет по-другому.
— Вот дерьмо! Эх, встретить бы мне его разок темной ночкой, вот тогда бы уж он точно не выпендривался.
И Дан грохнул здоровенным кулаком по кухонному столу. Эрика не сомневалась ни секунды насчет того, что Дан легко справится с Лукасом, если захочет. Он и подростком был очень крепкий, а тяжелая работа на траулере еще сильнее закалила его. Но, несмотря на жесткое лицо, глаза у Дана были добрые, и он, как знала Эрика, никогда ни на кого не поднял руку.
— Я не могу сейчас сказать что-нибудь определенное, потому что сама не знаю, как обстоят дела. Завтра я позвоню Марианне, которая работает адвокатом, и разузнаю, есть ли хоть какая-нибудь возможность избежать продажи, но сейчас совершенно не хочу думать об этом. Кроме того, последние дни у меня тут были дела, которые отодвинули мои материальные проблемы на второй план.
— Да, я слышал о том, что случилось. — Дан помолчал. — Ну и каково это — увидеть такое?
Эрика подумала, прежде чем ответить.
— Горько и страшно одновременно. Надеюсь, мне никогда больше не придется пережить такое.
Она подумала о статье, которую взялась писать, и о разговоре с мужем Александры и ее коллегой. Дан молча ожидал продолжения.
— Вот чего я не могу понять, так это почему она отстраняла от себя самых важных людей в своей жизни. Ты бы видел ее мужа. Он обожал ее. Но с другой стороны, большинство поступает иначе: они улыбаются, выглядят довольными и радостными, а сами на деле по самую маковку в проблемах и заботах.
Дан резко прервал ее:
— Матч начинается примерно через три секунды. И, выбирая между игрой в хоккей и твоими квазифилософскими построениями, я охотно выбираю первое.
— Тебе это не грозит. Кроме того, я взяла с собой книгу на случай, если матч будет скучным.
Могло показаться, что Дан сейчас укокошит Эрику, настолько зверскими у него стали глаза. Но он заметил, что Эрика его просто дразнит.
Они рванули в гостиную и как раз успели к началу.
Марианне подняла трубку после первого гудка.
— Марианне Сван.
— Привет, это Эрика.
— Привет, давненько тебя не было слышно. Молодец, что позвонила. Как поживаешь? Я много о тебе думала.
Ее слова вновь напомнили Эрике о том, что последнее время она не очень хорошо обходилась со своими друзьями. Она понимала, что они беспокоились о ней, но за последний месяц ни разу не удосужилась связаться с Марианне. Но Эрика знала, что они поймут.
Марианне была ее давнишней подругой, еще с университетских времен. Они вместе изучали литературу, но после почти четырех лет учебы Марианне вдруг поняла, что профессия библиотекаря ей не подходит, и вместо этого решила стать адвокатом, и притом процветающим адвокатом. И теперь Марианне была самым младшим по возрасту, но полноправным совладельцем крупнейшей и наиболее уважаемой адвокатской конторы Гётеборга.
— Да, спасибо, учитывая обстоятельства, довольно хорошо. Начала понемногу наводить порядок в вещах, но по-прежнему дел непочатый край.
Марианне всегда понимала ее с полуслова, и благодаря своей безупречной интуиции она тут же почувствовала, что это совсем не то, о чем с ней хочет поговорить Эрика.
— Ну, так что я для тебя могу сделать? Я вижу, что у тебя что-то случилось. Так что даже не пытайся.
— Да, ну, во-первых, мне действительно очень совестно за то, что я так долго тебе не звонила, а сейчас получается, что звоню только потому, что мне нужна твоя помощь.
— Да ладно, не тяни кота за хвост. Чем я могу тебе помочь? Возникла какая-нибудь проблема с наследством?
— Да, можно так сказать. — Эрика сидела за кухонным столом и крутила пальцем письмо, которое пришло с утренней почтой. — Анна — или, правильнее сказать, Лукас — хочет продать дом во Фьельбаке.
— Да что ты говоришь! — Из голоса Марианны пропала вся профессиональная невозмутимость. — Этот нахал слишком много о себе возомнил. Вы же любите этот дом.
Эрика внезапно почувствовала, что внутри у нее опять что-то сломалось, и она расплакалась. Марианне замолчала и тут же по телефону постаралась передать Эрике волну своего участия:
— Как ты там на самом деле? Хочешь, я приду? Я могу быть у тебя сегодня вечером.
Слезы потекли еще сильнее, но скоро она перестала всхлипывать, настолько, что можно было попробовать начать снова говорить:
— Ты очень добра, но я в порядке, правда. Просто за последнее время слишком много всего случилось. У меня уходит куча времени на то, чтобы разбираться в маминых и папиных вещах, а потом — за мной еще книга. Издательство меня торопит, и эта история с домом. И в довершение всего я в прошлую пятницу нашла мертвой подругу детства.
Ее неожиданно стал разбирать смех, и, несмотря на слезы, Эрика истерически захохотала. Но все же довольно скоро ей удалось успокоиться.
— Ты сказала «мертвой» или я неправильно расслышала?
— К сожалению, ты все расслышала абсолютно верно. Извини, что я засмеялась, наверное, это показалось тебе ужасным. Просто все это слишком для меня. Она в детстве была моей лучшей подругой. Александра Вийкнер, которая совершила самоубийство в ванне своего дома во Фьельбаке. Возможно, ты ее знаешь. Она и ее муж Хенрик Вийкнер вращались в высших кругах, как раз с людьми из этого общества ты у себя в Гётеборге и общаешься. Или я ошибаюсь?
Она улыбнулась, представляя, что Марианне сделала то же самое на том конце телефонной линии. Когда они были студентками, Марианне жила в Майурне и со страшной силой боролась за права рабочего класса. И они обе знали, что по прошествии лет Марианне заставила себя полностью поменять свои взгляды в обмен на то, чтобы влиться в совершенно иную среду, за чем автоматически последовала работа в знаменитой адвокатской конторе. Теперь у нее были шикарные костюмы со сшитыми на заказ блузками, коктейль-пати в Оргрюте — все как положено. Но Эрика знала, что и эти взгляды, и эта респектабельность были у Марианне всего лишь тонким слоем лака поверх ее мятежной сущности.
— Хенрик Вийкнер. Да, я о нем слышала. У нас даже много общих знакомых, но как-то так вышло, что мы никогда не встречались. Безупречный бизнесмен — беззастенчивый, наглый и бесчувственный, по слухам. Из тех типчиков, который может выставить на улицу сотню человек перед завтраком только для аппетита. А у его жены, по-моему, бутик?
— Галерея. Абстрактное искусство.
То, что Марианне сказала о Хенрике, сильно озадачило Эрику. Она никогда не причисляла себя к настоящим знатокам человеческой натуры, но в ее глазах Хенрик совершенно не соответствовал образу безжалостного дельца. Она оставила тему Алекс в покое и обратилась к настоящей причине своего звонка Марианне:
— Я сегодня получила письмо от адвоката Лукаса. В пятницу они приглашают меня в Стокгольм на встречу по поводу продажи дома мамы и папы, а я полный ноль в юридических делах. Какие у меня права? И, вообще говоря, у меня хоть какие-нибудь права есть? Лукас действительно может все это сделать?
Эрика почувствовала, что у нее опять начинает дрожать нижняя губа, и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. За кухонным окном опять искрился лед: после нескольких ненастных, дождливых дней столбик термометра по ночам вновь опускался ниже нуля. Эрика увидела, как к окну прилетел воробей и сел на подоконник, и напомнила себе не забыть купить сальный шар — повесить его для птичек. Воробей с любопытством покрутил головой и легонечко стукнул клювом в окно. Убедившись, что здесь ему ничего не перепадет, он улетел восвояси.
— Как ты знаешь, в основном я занимаюсь делами, связанными с налогообложением, я не адвокат по семейным делам. Так что я не могу ответить тебе прямо сейчас. Вот как мы поступим: я свяжусь с экспертом из нашего бюро и позвоню тебе в течение дня. Ты не одна, Эрика. Мы поможем тебе с этим. Я обещаю.
Было очень здорово услышать спокойный и уверенный голос Марианне. И когда Эрика положила трубку, окружающий мир показался ей немного светлее, хотя сейчас она знала ничуть не больше, чем до звонка Марианне.
Теперь ей нельзя больше расслабляться, а надо писать не отрываясь. Эрика заставила себя сесть за работу над биографией. Дело шло туго. Ей оставалось написать еще больше половины книги, а издательство уже нетерпеливо подгоняло ее, требуя первый вариант рукописи. Эрика напечатала почти две страницы формата А4, перечитала, а затем скомкала и выкинула в корзину результат нескольких часов работы. Она не чувствовала к биографии ничего, кроме отвращения. Удовольствие от работы давным-давно исчезло; вместо этого Эрика переписала набело статью об Александре, запечатала в конверт и написана адрес «Бохусландца». Теперь можно было позвонить Дану и немножко поковырять его свежую душевную рану по поводу того, что Швеция, на радость зрителям, исключительно зрелищно продула матч вчера вечером.
Комиссар Мелльберг довольно похлопал себя по большому пузу и подумал, не соснуть ли ему чуток. В настоящий момент делать было почти нечего, а та мелочь, что накопилась, не имела, как он считал, особого значения.
Он решил, что неплохо бы поспать и попереваривать плотный обед в тишине и покое. Но едва он закрыл глаза, как настойчивый стук в дверь возвестил о том, что секретарь полицейского участка Анника Янссон чего-то от него хочет.
— Какого черта! Ты что, не видишь, я занят.
Для того чтобы изобразить, насколько он занят, Мелльберг начал рыться в бумагах, которые кучами лежали у него на письменном столе, но преуспел лишь в том, что опрокинул чашку с кофе. Кофе пролился на бумаги, а теми немногими, которые остались сухими, Мелльберг начал промокать рубашку, манжеты и воротник которой больше смахивали на потрепанный низ брюк.
— Чтоб вас всех черти побрали! Я, мать твою, шеф этого заведения или нет? Ты что, так и не научилась хоть немного уважать начальство и стучать, прежде чем войти?
Анника даже не стала пытаться указывать Мелльбергу на то, что она именно так и сделала. Умудренная возрастом и опытом, она молча ждала, когда Мелльберг отгремит.
— Я не понимаю — тебе что, заняться нечем?
Анника сказала спокойным холодным голосом:
— Тебя искали из Гётеборгского управления судебной медицины, а точнее сказать, судебный патологоанатом Турд Педерсен. Ты можешь позвонить по этому номеру.
Она протянула ему листочек с аккуратно написанными цифрами.
— А он не сказал, насчет чего?
Любопытство взыграло в нем и побежало по телу, как щекотка. В здешнем захолустье не так часто доводится разговаривать с патологоанатомом. Может статься и так, что понадобится квалифицированная полицейская работа. Мелльберг рассеянно помахал рукой, выпроваживая Аннику, крепко прижал плечом к уху телефонную трубку и начал шустро набирать номер, написанный на листке.
Анника вышла из комнаты и аккуратно закрыла за собой дверь. Она села за свой письменный стол, проклиная в очередной раз тот день, когда пришел приказ о переводе Мелльберга в их маленький полицейский участок в Танумсхеде. Ходили слухи, что он здорово опростоволосился в Гётеборге. Его обвиняли в серьезном превышении полномочий: Мелльберг, арестовав иммигранта, мягко говоря, грубо с ним обошелся. Это был далеко не первый такой случай, но на этот раз он зашел слишком далеко. Его начальству пришлось как-то отреагировать. Отдел внутренних расследований ничего не смог доказать, но тем не менее имелись большие опасения, что он может выкинуть еще что-нибудь, поэтому его со всей возможной скоростью перевели на должность комиссара в Танумсхеде — коммуны из двенадцати тысяч жителей, по большей части законопослушных. Свою нынешнюю должность Мелльберг рассматривал как унижение. Зато его бывшее начальство было очень довольно: во-первых, в такой маленькой коммуне Мелльберг при всем желании особенно не развернется, а во-вторых, коль скоро его убрали с глаз долой, разбирательства и критика в адрес полиции поутихнут. Хотя вместе с этим было ясно, что пользы особой от него не будет.
Анника раньше с радостью шла на работу, но это закончилось с появлением Мелльберга. И не только из-за того, что этот обормот всегда вел себя нагло. Он, кроме того, считал себя божьим даром для женщин, а результат его заблуждений Анника в первую очередь ощутила на себе. Двусмысленные намеки, щипки за попу, похабные высказывания — лишь малая доля того, что ей теперь приходилось терпеть на рабочем месте. Но что в Мелльберге казалось ей особенно омерзительным, так это его кошмарная прическа, которую он изобрел для прикрытия лысины. Он отрастил волосы по бокам головы до максимально возможной длины, а потом зачесывал их наверх и укладывал в конструкцию, которая больше всего смахивала на заброшенное воронье гнездо.
Ее передернуло от мысли, как вся эта штуковина будет выглядеть в разворошенном виде. Но слава богу, она была избавлена от необходимости любоваться этим зрелищем.
Аннике было интересно, зачем звонил судебный врач, но она решила, что со временем все узнает. Участок у них небольшой, и все мало-мальски интересное становилось известно через час.
Бертель Мелльберг слушал сигналы в трубке и смотрел, как Анника выходит из комнаты.
Чертовски привлекательная бабенка. Крепкая и нетолстая и при всем при том мясистая, где надо. Светлые длинные волосы, сиськи торчат и какая задница! Жалко только, что она все время ходит в длинных юбках и просторных блузках. Может, стоит указать ей на то, что он считает обтягивающую одежду более подходящей. Как у начальника, должно же у него быть право иметь свое мнение по поводу одежды персонала. Тридцать семь стукнуло — он знал, сколько лет Аннике, потому что посмотрел ее личное дело; на двадцать с небольшим лет его моложе — как раз на его вкус. Старый конь знает, как и чем подзаняться. Он такой парень, что сто очков вперед любому молодому даст: мужественный, опытный, крепкого сложения, и ни один дьявол никогда не догадается, что у него с возрастом слегка волосы поредели. Он осторожно потрогал голову. Волосы были уложены как надо.
— Турд Педерсен.
— Да, здоро́во. Я комиссар Бертель Мелльберг. Полицейский участок в Танумсхеде. Ты меня искал.
А теперь у Дана и Перниллы три дочери, и Эрика считала, что за годы совместной жизни они вдвоем построили теплый мир, каждый день наполненный любовью. Хотя иногда Эрика и чувствовала некоторую неловкость рядом с Даном. Для Эрики и Дана было поначалу совсем не просто становиться друзьями: не обошлось и без сучков. Пернилла ревниво бдила за ним и воспринимала Эрику с большим подозрением. Понемногу Эрике удалось убедить Перниллу в том, что она не охотится за ее мужем, что они всегда будут лучшими друзьями и у них сложившиеся душевные отношения друг с другом. Не последнюю роль сыграло здесь и то, что девочки явно обожали Эрику, она даже стала крестной матерью Лисен.
Они встали с дивана и пошли на кухню. Пернилла поставила дымящийся котелок на стол. Было только два прибора и две тарелки, и Дан вопросительно поднял брови.
— Я поела с девочками, так что ешьте, а я пойду их уложу.
Эрика засмущалась, подумав, что доставила Пернилле лишние хлопоты, но Дан пожал плечами и начал беззаботно накладывать себе на тарелку громадную порцию рыбного рагу.
— Как у тебя вообще дела? Ты не показывалась несколько недель.
Голос звучал скорее заботливо, чем осуждающе, но Эрика тем не менее почувствовала укол совести: она действительно не давала о себе знать последнее время. Но ей было о чем подумать.
— Ну, потихоньку становится лучше, но похоже на то, что дому конец, — сказала Эрика.
— Как так? — Дан вопросительно посмотрел на Эрику поверх тарелки. — Вы обе — и ты, и Анна — любите этот дом, и вы все время сюда приезжаете.
— Мы — да. Но ты забыл, что Лукас здесь тоже пристроился. Он унюхал, что пахнет деньгами, и не захочет упустить такой шанс. На то, что думает Анна, ему всегда было наплевать, и я не думаю, что в этот раз будет по-другому.
— Вот дерьмо! Эх, встретить бы мне его разок темной ночкой, вот тогда бы уж он точно не выпендривался.
И Дан грохнул здоровенным кулаком по кухонному столу. Эрика не сомневалась ни секунды насчет того, что Дан легко справится с Лукасом, если захочет. Он и подростком был очень крепкий, а тяжелая работа на траулере еще сильнее закалила его. Но, несмотря на жесткое лицо, глаза у Дана были добрые, и он, как знала Эрика, никогда ни на кого не поднял руку.
— Я не могу сейчас сказать что-нибудь определенное, потому что сама не знаю, как обстоят дела. Завтра я позвоню Марианне, которая работает адвокатом, и разузнаю, есть ли хоть какая-нибудь возможность избежать продажи, но сейчас совершенно не хочу думать об этом. Кроме того, последние дни у меня тут были дела, которые отодвинули мои материальные проблемы на второй план.
— Да, я слышал о том, что случилось. — Дан помолчал. — Ну и каково это — увидеть такое?
Эрика подумала, прежде чем ответить.
— Горько и страшно одновременно. Надеюсь, мне никогда больше не придется пережить такое.
Она подумала о статье, которую взялась писать, и о разговоре с мужем Александры и ее коллегой. Дан молча ожидал продолжения.
— Вот чего я не могу понять, так это почему она отстраняла от себя самых важных людей в своей жизни. Ты бы видел ее мужа. Он обожал ее. Но с другой стороны, большинство поступает иначе: они улыбаются, выглядят довольными и радостными, а сами на деле по самую маковку в проблемах и заботах.
Дан резко прервал ее:
— Матч начинается примерно через три секунды. И, выбирая между игрой в хоккей и твоими квазифилософскими построениями, я охотно выбираю первое.
— Тебе это не грозит. Кроме того, я взяла с собой книгу на случай, если матч будет скучным.
Могло показаться, что Дан сейчас укокошит Эрику, настолько зверскими у него стали глаза. Но он заметил, что Эрика его просто дразнит.
Они рванули в гостиную и как раз успели к началу.
Марианне подняла трубку после первого гудка.
— Марианне Сван.
— Привет, это Эрика.
— Привет, давненько тебя не было слышно. Молодец, что позвонила. Как поживаешь? Я много о тебе думала.
Ее слова вновь напомнили Эрике о том, что последнее время она не очень хорошо обходилась со своими друзьями. Она понимала, что они беспокоились о ней, но за последний месяц ни разу не удосужилась связаться с Марианне. Но Эрика знала, что они поймут.
Марианне была ее давнишней подругой, еще с университетских времен. Они вместе изучали литературу, но после почти четырех лет учебы Марианне вдруг поняла, что профессия библиотекаря ей не подходит, и вместо этого решила стать адвокатом, и притом процветающим адвокатом. И теперь Марианне была самым младшим по возрасту, но полноправным совладельцем крупнейшей и наиболее уважаемой адвокатской конторы Гётеборга.
— Да, спасибо, учитывая обстоятельства, довольно хорошо. Начала понемногу наводить порядок в вещах, но по-прежнему дел непочатый край.
Марианне всегда понимала ее с полуслова, и благодаря своей безупречной интуиции она тут же почувствовала, что это совсем не то, о чем с ней хочет поговорить Эрика.
— Ну, так что я для тебя могу сделать? Я вижу, что у тебя что-то случилось. Так что даже не пытайся.
— Да, ну, во-первых, мне действительно очень совестно за то, что я так долго тебе не звонила, а сейчас получается, что звоню только потому, что мне нужна твоя помощь.
— Да ладно, не тяни кота за хвост. Чем я могу тебе помочь? Возникла какая-нибудь проблема с наследством?
— Да, можно так сказать. — Эрика сидела за кухонным столом и крутила пальцем письмо, которое пришло с утренней почтой. — Анна — или, правильнее сказать, Лукас — хочет продать дом во Фьельбаке.
— Да что ты говоришь! — Из голоса Марианны пропала вся профессиональная невозмутимость. — Этот нахал слишком много о себе возомнил. Вы же любите этот дом.
Эрика внезапно почувствовала, что внутри у нее опять что-то сломалось, и она расплакалась. Марианне замолчала и тут же по телефону постаралась передать Эрике волну своего участия:
— Как ты там на самом деле? Хочешь, я приду? Я могу быть у тебя сегодня вечером.
Слезы потекли еще сильнее, но скоро она перестала всхлипывать, настолько, что можно было попробовать начать снова говорить:
— Ты очень добра, но я в порядке, правда. Просто за последнее время слишком много всего случилось. У меня уходит куча времени на то, чтобы разбираться в маминых и папиных вещах, а потом — за мной еще книга. Издательство меня торопит, и эта история с домом. И в довершение всего я в прошлую пятницу нашла мертвой подругу детства.
Ее неожиданно стал разбирать смех, и, несмотря на слезы, Эрика истерически захохотала. Но все же довольно скоро ей удалось успокоиться.
— Ты сказала «мертвой» или я неправильно расслышала?
— К сожалению, ты все расслышала абсолютно верно. Извини, что я засмеялась, наверное, это показалось тебе ужасным. Просто все это слишком для меня. Она в детстве была моей лучшей подругой. Александра Вийкнер, которая совершила самоубийство в ванне своего дома во Фьельбаке. Возможно, ты ее знаешь. Она и ее муж Хенрик Вийкнер вращались в высших кругах, как раз с людьми из этого общества ты у себя в Гётеборге и общаешься. Или я ошибаюсь?
Она улыбнулась, представляя, что Марианне сделала то же самое на том конце телефонной линии. Когда они были студентками, Марианне жила в Майурне и со страшной силой боролась за права рабочего класса. И они обе знали, что по прошествии лет Марианне заставила себя полностью поменять свои взгляды в обмен на то, чтобы влиться в совершенно иную среду, за чем автоматически последовала работа в знаменитой адвокатской конторе. Теперь у нее были шикарные костюмы со сшитыми на заказ блузками, коктейль-пати в Оргрюте — все как положено. Но Эрика знала, что и эти взгляды, и эта респектабельность были у Марианне всего лишь тонким слоем лака поверх ее мятежной сущности.
— Хенрик Вийкнер. Да, я о нем слышала. У нас даже много общих знакомых, но как-то так вышло, что мы никогда не встречались. Безупречный бизнесмен — беззастенчивый, наглый и бесчувственный, по слухам. Из тех типчиков, который может выставить на улицу сотню человек перед завтраком только для аппетита. А у его жены, по-моему, бутик?
— Галерея. Абстрактное искусство.
То, что Марианне сказала о Хенрике, сильно озадачило Эрику. Она никогда не причисляла себя к настоящим знатокам человеческой натуры, но в ее глазах Хенрик совершенно не соответствовал образу безжалостного дельца. Она оставила тему Алекс в покое и обратилась к настоящей причине своего звонка Марианне:
— Я сегодня получила письмо от адвоката Лукаса. В пятницу они приглашают меня в Стокгольм на встречу по поводу продажи дома мамы и папы, а я полный ноль в юридических делах. Какие у меня права? И, вообще говоря, у меня хоть какие-нибудь права есть? Лукас действительно может все это сделать?
Эрика почувствовала, что у нее опять начинает дрожать нижняя губа, и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. За кухонным окном опять искрился лед: после нескольких ненастных, дождливых дней столбик термометра по ночам вновь опускался ниже нуля. Эрика увидела, как к окну прилетел воробей и сел на подоконник, и напомнила себе не забыть купить сальный шар — повесить его для птичек. Воробей с любопытством покрутил головой и легонечко стукнул клювом в окно. Убедившись, что здесь ему ничего не перепадет, он улетел восвояси.
— Как ты знаешь, в основном я занимаюсь делами, связанными с налогообложением, я не адвокат по семейным делам. Так что я не могу ответить тебе прямо сейчас. Вот как мы поступим: я свяжусь с экспертом из нашего бюро и позвоню тебе в течение дня. Ты не одна, Эрика. Мы поможем тебе с этим. Я обещаю.
Было очень здорово услышать спокойный и уверенный голос Марианне. И когда Эрика положила трубку, окружающий мир показался ей немного светлее, хотя сейчас она знала ничуть не больше, чем до звонка Марианне.
Теперь ей нельзя больше расслабляться, а надо писать не отрываясь. Эрика заставила себя сесть за работу над биографией. Дело шло туго. Ей оставалось написать еще больше половины книги, а издательство уже нетерпеливо подгоняло ее, требуя первый вариант рукописи. Эрика напечатала почти две страницы формата А4, перечитала, а затем скомкала и выкинула в корзину результат нескольких часов работы. Она не чувствовала к биографии ничего, кроме отвращения. Удовольствие от работы давным-давно исчезло; вместо этого Эрика переписала набело статью об Александре, запечатала в конверт и написана адрес «Бохусландца». Теперь можно было позвонить Дану и немножко поковырять его свежую душевную рану по поводу того, что Швеция, на радость зрителям, исключительно зрелищно продула матч вчера вечером.
Комиссар Мелльберг довольно похлопал себя по большому пузу и подумал, не соснуть ли ему чуток. В настоящий момент делать было почти нечего, а та мелочь, что накопилась, не имела, как он считал, особого значения.
Он решил, что неплохо бы поспать и попереваривать плотный обед в тишине и покое. Но едва он закрыл глаза, как настойчивый стук в дверь возвестил о том, что секретарь полицейского участка Анника Янссон чего-то от него хочет.
— Какого черта! Ты что, не видишь, я занят.
Для того чтобы изобразить, насколько он занят, Мелльберг начал рыться в бумагах, которые кучами лежали у него на письменном столе, но преуспел лишь в том, что опрокинул чашку с кофе. Кофе пролился на бумаги, а теми немногими, которые остались сухими, Мелльберг начал промокать рубашку, манжеты и воротник которой больше смахивали на потрепанный низ брюк.
— Чтоб вас всех черти побрали! Я, мать твою, шеф этого заведения или нет? Ты что, так и не научилась хоть немного уважать начальство и стучать, прежде чем войти?
Анника даже не стала пытаться указывать Мелльбергу на то, что она именно так и сделала. Умудренная возрастом и опытом, она молча ждала, когда Мелльберг отгремит.
— Я не понимаю — тебе что, заняться нечем?
Анника сказала спокойным холодным голосом:
— Тебя искали из Гётеборгского управления судебной медицины, а точнее сказать, судебный патологоанатом Турд Педерсен. Ты можешь позвонить по этому номеру.
Она протянула ему листочек с аккуратно написанными цифрами.
— А он не сказал, насчет чего?
Любопытство взыграло в нем и побежало по телу, как щекотка. В здешнем захолустье не так часто доводится разговаривать с патологоанатомом. Может статься и так, что понадобится квалифицированная полицейская работа. Мелльберг рассеянно помахал рукой, выпроваживая Аннику, крепко прижал плечом к уху телефонную трубку и начал шустро набирать номер, написанный на листке.
Анника вышла из комнаты и аккуратно закрыла за собой дверь. Она села за свой письменный стол, проклиная в очередной раз тот день, когда пришел приказ о переводе Мелльберга в их маленький полицейский участок в Танумсхеде. Ходили слухи, что он здорово опростоволосился в Гётеборге. Его обвиняли в серьезном превышении полномочий: Мелльберг, арестовав иммигранта, мягко говоря, грубо с ним обошелся. Это был далеко не первый такой случай, но на этот раз он зашел слишком далеко. Его начальству пришлось как-то отреагировать. Отдел внутренних расследований ничего не смог доказать, но тем не менее имелись большие опасения, что он может выкинуть еще что-нибудь, поэтому его со всей возможной скоростью перевели на должность комиссара в Танумсхеде — коммуны из двенадцати тысяч жителей, по большей части законопослушных. Свою нынешнюю должность Мелльберг рассматривал как унижение. Зато его бывшее начальство было очень довольно: во-первых, в такой маленькой коммуне Мелльберг при всем желании особенно не развернется, а во-вторых, коль скоро его убрали с глаз долой, разбирательства и критика в адрес полиции поутихнут. Хотя вместе с этим было ясно, что пользы особой от него не будет.
Анника раньше с радостью шла на работу, но это закончилось с появлением Мелльберга. И не только из-за того, что этот обормот всегда вел себя нагло. Он, кроме того, считал себя божьим даром для женщин, а результат его заблуждений Анника в первую очередь ощутила на себе. Двусмысленные намеки, щипки за попу, похабные высказывания — лишь малая доля того, что ей теперь приходилось терпеть на рабочем месте. Но что в Мелльберге казалось ей особенно омерзительным, так это его кошмарная прическа, которую он изобрел для прикрытия лысины. Он отрастил волосы по бокам головы до максимально возможной длины, а потом зачесывал их наверх и укладывал в конструкцию, которая больше всего смахивала на заброшенное воронье гнездо.
Ее передернуло от мысли, как вся эта штуковина будет выглядеть в разворошенном виде. Но слава богу, она была избавлена от необходимости любоваться этим зрелищем.
Аннике было интересно, зачем звонил судебный врач, но она решила, что со временем все узнает. Участок у них небольшой, и все мало-мальски интересное становилось известно через час.
Бертель Мелльберг слушал сигналы в трубке и смотрел, как Анника выходит из комнаты.
Чертовски привлекательная бабенка. Крепкая и нетолстая и при всем при том мясистая, где надо. Светлые длинные волосы, сиськи торчат и какая задница! Жалко только, что она все время ходит в длинных юбках и просторных блузках. Может, стоит указать ей на то, что он считает обтягивающую одежду более подходящей. Как у начальника, должно же у него быть право иметь свое мнение по поводу одежды персонала. Тридцать семь стукнуло — он знал, сколько лет Аннике, потому что посмотрел ее личное дело; на двадцать с небольшим лет его моложе — как раз на его вкус. Старый конь знает, как и чем подзаняться. Он такой парень, что сто очков вперед любому молодому даст: мужественный, опытный, крепкого сложения, и ни один дьявол никогда не догадается, что у него с возрастом слегка волосы поредели. Он осторожно потрогал голову. Волосы были уложены как надо.
— Турд Педерсен.
— Да, здоро́во. Я комиссар Бертель Мелльберг. Полицейский участок в Танумсхеде. Ты меня искал.