— Активное использование армии в ходе переворота невозможно без согласия на это высшего военного руководства. И побудить их к действиям можно лишь единственным путем — поставить перед свершившимся фактом устранения Гитлера. Поэтому вопрос о покушении на фюрера для нас теперь главный. Я, во всяком случае, других способов свержения нацистского режима, кроме как убить Гитлера, не вижу! — убежденно произнес Остер.
— Фюрера охраняют так, что организовать успешное покушение на него просто нереально. И ты сам это прекрасно знаешь, — заметил Гюнтер. — Но даже если Гитлера каким-то образом удастся устранить, вряд ли это приведет к свержению нацистского режима. Главой Третьего рейха автоматически станет преемник фюрера Геринг, которого наверняка поддержит люфтваффе. Да и верное Гитлеру кригсмарине тоже будет на стороне преемника фюрера, а не оппозиции. Так что очень сомнительно, что убийство Гитлера подвигнет высшее руководство вермахта использовать армию для переворота.
— Ты прав, к сожалению, — сказал Остер. — Люфтваффе и военный флот не поддержат переворот. Геринг же единственный человек из ближайшего окружения Гитлера, который мог бы претендовать на популярность среди немцев. И если бы он возглавил правительство, это придало бы перевороту видимость законности. Его личная моральная нечистоплотность, коррумпированность и циничная беспринципность отчасти компенсируется тем, что он всегда был сторонником достаточно взвешенной внешней политики и противником наступления на западе, хотя открыто бросить вызов фюреру не рискнул бы. И когда в оппозиции обсуждался вопрос, с Герингом или без него, все были согласны лишь в том, чтобы предоставить Герингу выбор: поддержать военный переворот или нет можно будет лишь после его успешного завершения.
— Так, может, стоит уже сейчас попробовать выйти на Геринга? — предложил Гюнтер. — Я, кстати, знаком с его младшим братом Альбертом. Он ненавидит Гитлера и национал-социализм, и, когда нацисты пришли к власти, Альберт демонстративно отправился в добровольное изгнание в Австрию, а потом помог многим людям уехать из Германии. И хотя Герман Геринг называет своего младшего брата «паршивой овцой» за его антинацистские взгляды, у них сохранились теплые семейные отношения. Более того, нацист Геринг, зная, что Альберт помогает евреям, просит его только о том, чтобы он был с этим поосторожнее. А когда сам Герман столкнулся с проблемой, связанной с «еврейским вопросом» — при назначении своего заместителя, у которого мать была немкой, а отец оказался евреем, — он просто заявил: «Кто здесь еврей — в люфтваффе решаю я!», — и вопрос был закрыт. И если выбирать из двух зол, то Герман Геринг меньшее зло, чем фанатичный антисемит Гитлер.
— Я наслышан об Альберте Геринге. В гестапо на него собрано целое досье, а его старший брат Герман Геринг только успевает выпутывать младшего из неприятностей, в которые тот постоянно попадает. Чего только стоит история о том, как младший Геринг в знак протеста против издевательства штурмовиков над пожилыми еврейками, которых под улюлюканье толпы заставили отскребать булыжники венской мостовой, взял щетку у одной из женщин, опустился рядом с ними на колени и начал скрести сам. Не каждый решится бросить такой вызов головорезам СА. Геринг, не Геринг — штурмовики разбираться бы не стали и запросто могли избить и арестовать любого, кто станет на их пути. И только родство с рейхсмаршалом Герингом спасает пока Альберта от гестапо. А что касается самого рейхсмаршала, то делать серьезную ставку на него не стоит. Генералы настроены против главнокомандующего люфтваффе очень враждебно из-за высокомерия и пренебрежения, с которым Геринг относится к другим видам вооруженных сил. И когда Гальдер был готов пойти на переворот, если Гитлер не откажется от планов наступления, он предложил, чтобы в число тех ведущих нацистов, кого следовало уничтожить, помимо Гитлера и Риббентропа, был также включен и Геринг. А его младший брат Альберт, безусловно, заслуживает уважения, — признал Остер.
— Пока что наши генералы лишь слепо выполняют приказы Гитлера. И теперь, после молниеносной победы над Францией, они смотрят на фюрера как на гениального полководца и ни о каком перевороте больше не помышляют, — раздраженно бросил Гюнтер.
Остеру возразить было нечего.
* * *
После победоносного похода на запад Гитлер проводил вечера в Берлине, как и прежде, со своим застольным обществом, но без просмотра кинофильмов. Лишь изредка имперское министерство пропаганды присылало какой-нибудь еженедельный киножурнал, и Гитлер смотрел его еще без звукового сопровождения, а дежурный офицер читал ему с приложенного листка подготовленный текст фонограммы. Фюрер имел обыкновение вносить в этот текст свою правку. Военную кинохронику, подготовленную отделом пропаганды вермахта, Гитлер, как верховный главнокомандующий, смотрел с особым интересом.
Поскольку на повестке дня была война с Англией, лейтенанту Гюнтеру Келлеру поручили снять специально для фюрера воздушный налет люфтваффе на Лондон. Причем киносъемку он должен был вести из кабины двухместного пикирующего бомбардировщика-штурмовика «Юнкерс-87» «штука» с позиции стрелка-радиста, вращающееся сиденье которого спина к спине располагалось за креслом пилота.
Даже по сравнению с высокими стандартами для боевых летчиков к пилотам, летавшим на «штуках», предъявлялись особые требования. При выходе из пике летчик и стрелок подвергались огромным перегрузкам, от которых кровь отливала от сетчатки глаз и мозга, что могло привести к временной слепоте и потере сознания. Во избежание катастрофических последствий «штука» была оснащена воздушными автоматическими тормозами под обеими консолями крыла для обеспечения вывода машины из крутого пике, даже если пилот потеряет сознание от перегрузок.
Для того чтобы в случае отказа автоматики летчик не забыл убрать воздушные тормоза при выводе самолета из пикирования, на «штуках» были установлены сирены. Приводимые в действие потоком набегавшего воздуха, они зловеще взвывали во время пикирования, при этом тональная высота звука увеличивалась с ростом вертикальной скорости, что позволяло пилотам на слух определять скорость пикирования. Своим пронзительным воем сирены также вносили замешательство в ряды неприятеля, оказывая на него сильное психологическое воздействие.
Этот небольшой одномоторный штурмовик, коршуном сваливавшийся на головы противника, ценили не только за то, что он нес смерть и разрушения. Не меньшее значение имела его способность вызывать панический страх у людей. Завывание на высокой ноте сирен, получивших прозвище «иерихонские трубы», наводило ужас, сея панику у населения, и нервировало даже самих немцев. Этот жуткий вой перекрывал крики раненых и грохот взрывов.
Особо эффектно проявили себя «штуки» с установленными на них «иерихонскими трубами» во время скоротечной французской кампании. В тылу у союзников тогда царила полная неразбериха. Дороги были забиты беженцами, сильно мешавшими передвижению британских и французских войск. В этой обстановке одного появления на горизонте характерного силуэта «штуки» с изогнутыми крыльями типа «перевернутая чайка», которые придавали пикирующему бомбардировщику вид стервятника, устремившего с неба на свою добычу, было достаточно, чтобы началась паника.
При этом сами зловещие крылатые машины были почти беззащитны перед английскими истребителями типа «спитфайр» или «харрикейн». «Юнкерс-87» «штука» имел небольшую скорость и низкую маневренность, и когда Геринг попытался уничтожить британский экспедиционный корпус на пляже Дюнкерка, «штуки» впервые встретили серьезное сопротивление в воздухе. Основные силы истребительной авиации Королевских ВВС сохранялись для обороны Британии, но теперь эскадрильи «спитфайров» или «харрикейнов» летели через Ла-Манш для перехвата немецких бомбардировщиков в районе Дюнкерка. Британские летчики-истребители могли действовать во Франции лишь короткое время, но они сумели выяснить, насколько уязвимы «штуки» в отсутствие достаточного сопровождения «мессершмиттов».
Пилот «штуки», совершающий вынужденную посадку в море, сталкивался с неприятной дилеммой. При соприкосновении с водной поверхностью неубирающиеся шасси сильно тянули нос самолета вниз, что делало гибель летчика почти неизбежной. А если экипаж прыгал с парашютами, то плотики и спасательное снаряжение оставались в кабине.
В битве за Британию главнокомандующий люфтваффе, зная об ограниченном радиусе действия своих истребителей, принял роковое для «штук» решение — использовать их в качестве стратегических, а не тактических бомбардировщиков по целям, расположенным в глубине территории Англии. Для такой роли «штуки» явно не подходили. С истребителями «спитфайр» и «харрикейн» они не могли сражаться на равных. «Штуки» уступали им в скорости, высотном потолке и вооружении. Кабина у них не имела броневой защиты. Пилотам английских истребителей эти слабости «иерихонских труб» были хорошо известны. И когда их удавалось застигнуть без сильного сопровождения немецких истребителей, то уничтожить этих малоскоростных и неповоротливых воздушных хищников для английских летчиков-истребителей не представляло особой проблемы. Пилоты Королевских ВВС больше всего любили такие встречи, которые они называли «вечеринка со “штуками”».
На такую «вечеринку» предстояло вскоре слетать Гюнтеру в качестве военного кинооператора вместо штатного бортового стрелка. Принимать участие в бомбардировках Лондона, от которых тысячами гибли мирные жители, у него не было никакого желания. Правда, не факт, что долететь до британского острова им позволят Королевские ВВС, великолепно проявившие себя в воздушной битве за Англию.
Так все и случилось. Английские истребители атаковали плотный строй «штук» еще на подлете к острову. Сначала поднятые по тревоге две эскадрильи «харрикейнов» и «спитфайров» расправились над Ла-Маншем с немецкими истребителями прикрытия, подбив с одного захода десяток «мессершмиттов», а затем устроили «вечеринку со “штуками”», расстреливая оставшихся без прикрытия Ю-87, как в тире.
Альпийскому стрелку Гюнтеру Келлеру, сидевшему спиной по направлению полета, ничего другого не оставалось, как начать отстреливаться из пулемета от заходившего им в хвост «харрикейна». При этом Гюнтер был совершенно спокоен, и ему даже в голову не приходило, что он может не выбраться из этой переделки живым.
Все оборонительное вооружение «штуки» состояло из двух курсовых пулеметов MG-17, смонтированных в консолях крыла, и одного пулемета MG-15 на турельной установке в задней части кабины. Атаковавший же их «харрикейн» был оснащен восемью неподвижно закрепленными авиапулеметами «браунинг», которые были отлажены так, чтобы пули из каждого ствола сходились в точке, расположенной примерно в ста сорока метрах впереди, и для стрельбы летчику надо было наводить на цель не стволы пулеметов, а сам самолет.
Несмотря на преимущество «харрикейна» в скорости, маневренности и огневой мощи, «штука» не была для него такой уж легкой добычей. Поскольку пулеметная лента у Гюнтера была заряжена зажигательными трассирующими пулями, он видел направление пулеметной очереди, и вести огонь у него получалось довольно метко.
Пилоту «харрикейна», чтобы подбить отчаянно огрызавшуюся «штуку», нужно было сблизиться с ней на прицельное расстояние, и пока английский летчик-истребитель наводил свой самолет на цель, Гюнтеру удалось одной из очередей попасть ему в двигатель. Секундой спустя он заметил, как в воздух взлетел большой кусок металлической обшивки, а потом из двигателя потянулся черный дымок, сквозь который прорывались ярко-желтые язычки пламени. Подбитый истребитель качнул крыльями и начал терять высоту, беззвучно планируя. Из кабины объятого пламенем «харрикейна» летчик хладнокровно вылез на крыло и спрыгнул с него, закувыркавшись в воздушном потоке, а через мгновение его парашют раскрылся над водами Ла-Манша.
Гюнтер смотрел на него через прозрачный люк в полу кабины. Не верилось, что он в самом деле сбил британский истребитель. Но он испытал огромное облегчение, увидев раскрывшийся купол парашюта английского летчика. Это был честный бой, в котором англичанину повезло меньше, чем экипажу «штуки».
Когда Гюнтер, проводив взглядом парашют сбитого летчика, огляделся, то увидел, что повсюду над ними кружили «харрикейны» и «спитфайры». Они пикировали, взмывали вверх и переворачивались в воздухе на боевом развороте.
Пытаясь уйти от них, пилот «штуки» лейтенант Прейслер направил свой штурмовик прямо на черневшую перед ними грозовую стену. Пара «спитфайров» ринулась было наперерез, но вставший на их пути грозовой фронт охладил их пыл, и они милостиво позволили «штуке» исчезнуть в чернильном облачном слое.
Несколько секунд лейтенант Прейслер пилотировал свой самолет в кромешной тьме. За стеклом кабины лишь были слышны свист и удары ветра. Время от времени вспыхивала молния, освещая все вокруг. От сотрясавших кабину яростных порывов ветра корпус «штуки» дрожал. Земли не было видно, и не было горизонта, по которому летчик мог бы выровнять самолет. Игла индикатора вертикальной скорости прекратила колебаться. Шарик со стрелкой, которая указывает на позицию самолета по отношению к его продольной и поперечной оси, прижало к краю шкалы. Индикатор скорости показывал, что с каждой секундой самолет движется все быстрее, и было ясно, что они пикируют почти вертикально. При такой скорости пикирования до катастрофы им оставалось всего несколько секунд.
Мерцающие вспышки молний пронзали темень, делая полет по приборам еще более трудным. Прейслер обеими руками тянул на себя ручку управления, чтобы перевести самолет в горизонтальное положение. Однако, несмотря на все его усилия, вывести «штуку» из отвесного пикирования никак не удавалось. Самолет продолжал неотвратимо терять высоту, и Гюнтер обреченно подумал, что это уже все, конец, ведь они могут разбиться в любой момент. Но нет, полет продолжался, и «штука» стала даже понемногу набирать высоту. Этого было достаточно, чтобы Прейслер вывел самолет из самого нижнего облачного слоя. И они снова увидели дневной свет!
Через пятьдесят пять минут они благополучно вернулись на базу, и Гюнтера буквально трясло от мысли, что он побывал в настоящем аду. Отснятые им кадры воздушного боя люфтваффе с Королевскими ВВС, в котором последние одержали убедительную победу, показывать фюреру не стали.
За сбитый вражеский истребитель над Ла-Маншем лейтенанта Гюнтера Келлера наградили квалификационным нагрудным знаком «Стрелок и бортрадист», и еще за проявленный героизм при выполнении боевого задания ему был предоставлен внеочередной двухнедельный отпуск. Героем себя Гюнтер, правда, не считал, но от отпуска отказываться не стал. Только вот провести его с невестой не получилось. Ирма не могла отлучиться из горной резиденции фюрера ни на минуту из-за того, что Гитлер, как назло, именно в эти дни приехал в Оберзальцберг, где он принял прибывшую с визитом итальянскую наследницу престола, приходившуюся родной сестрой королю Бельгии Леопольду III.
Так что помимо фюрера Ирме пришлось обсуживать и его гостью, итальянскую принцессу, которая вступалась перед Гитлером за своего брата, находящегося под домашним арестом в королевском замке Лакен.
Гюнтер познакомился с Леопольдом, когда тот еще не был королем. Кронпринц Леопольд и его король-отец Альберт I увлекались альпинизмом, и венценосных альпинистов часто можно было встретить на скалолазных маршрутах в Доломитовых Альпах. Отцу Леопольда страсть к экстремальным восхождениям стоила жизни. 17 февраля 1934 года бельгийский король Альберт I разбился насмерть, сорвавшись со скалы во время одного из восхождений около Марш-ле-Дам, и после гибели отца-альпиниста Леопольд вступил на престол. Став королем Бельгии, он продолжал покорять отвесные стены, и Гюнтеру довелось пройти с ним несколько скалолазных маршрутов в компании их общей знакомой Лени Рифеншталь.
Десятого мая 1940 года в Бельгию вторглись германские войска, но Леопольд принял командование бельгийской армией только 24 мая 1940, и через три дня без совета своих министров сдал армию немцам. Отказавшись от призыва министров покинуть страну вместе с правительством, Леопольд не хотел, чтобы его сочли дезертиром, и объявил себя военнопленным, заявив: «Что бы ни случилось, меня ждет та же участь, что и мои войска».
После капитуляции Леопольда британская пресса обзывала его «королем-предателем» и «Крысиным королем». Группа бельгийских беженцев в Париже разместила у статуи короля Альберта I послание, в котором его сын был назван «недостойным преемником». Премьер-министр Франции Поль Рейно обвинил Леопольда в измене.
Выступил с осуждением бельгийского короля и Уинстон Черчилль. В палате общин 4 июня 1940 года он возмущался тем, что король Леопольд внезапно, без предварительной консультации, без совета своих министров послал полномочного представителя к немецкому командованию и сдал свою боеспособную армию численностью почти полмиллиона человек, которая охраняла левый фланг союзников и, таким образом, держала открытым их единственный путь отхода к морю.
Гюнтер же считал, что его друг Леопольд, с которым он ходил в свое время в одной связке, менее всех виновен в том, что союзники потерпели на Западном фронте сокрушительное поражение. Англия и Франция сами позволили Гитлеру накопить силы для блицкрига в Европе. Вместо того чтобы ввести в бой свои дивизии, когда у союзников было подавляющее преимущество над вермахтом в сентябре 1939-го, франко-британское командование, дабы не беспокоить противника, не позволяло своим войскам проявлять какую-либо враждебность к немецкой армии, с которой они воевали как бы понарошку.
А что касается бельгийской армии, то в первые дни вторжения в Бельгию Гюнтеру самому довелось наблюдать, как солдаты полка СС разоружали выбросивших белый флаг бельгийских военных и любезно угощали их сигаретами. И по виду сдавшихся в плен бельгийцев, охотно хохотавших в ответ на отпускаемые немцами шуточки, никак нельзя было заключить, что они так уж сильно были удручены происходящим. Кто-то из них сказал эсэсовцу, что, дескать, они хорошо помнят, как плачевно все закончилось для Польши, и ни к чему устраивать подобное и здесь, в Бельгии. В общем, бельгийцы мало напоминали героических защитников своей страны. С таким войском бельгийский король просто обречен был капитулировать перед вермахтом, что он в конечном счете и сделал.
Что касается боеспособности французской армии, тупо сидевшей в окопах за «линией Мажино», то Гитлер изначально полагал, что французы ему ничем не страшны, но даже он не ожидал, что блицкриг на Западе дастся вермахту на диво так легко. Еще несколько лет назад немецкие генералы боялись французской армии как огня, и теперь молниеносный разгром англо-французских войск союзников воспринимался как личная победа фюрера. Гитлер взял руководство кампанией на себя и победил. И генералы поверили в то, что стратегия блицкрига позволит им за несколько недель одолеть и необъятный Советский Союз. Ведь все видели, что сталинские репрессии уничтожили командные кадры Красной армии, да и неудачная зимняя кампания 1939–1940 годов СССР против Финляндии, казалось, подтвердила крайне низкую боеспособность советских вооруженных сил.
Гитлер, исключавший возможность того, что маленькая Финляндия выдержит натиск советских войск, внимательно читал все сообщения прессы о событиях на этом театре военных действий и требовал от своих дипломатов в Москве и Хельсинки как можно больше и точнее докладывать о них. На протяжении последующих месяцев он с удивлением констатировал, что война эта не приносит русским никаких успехов. Симпатии фюрера были на стороне Финляндии, но он был вынужден проявлять сдержанность, ибо договор о союзе с Советской Россией заставлял его держаться нейтрально.
Сталин же, впечатленный успехами вермахта в Западной Европе, шел на серьезные уступки Гитлеру в оказании Третьему рейху всеобъемлющей экономической помощи. На вопрос германского правительства об удвоении поставок из СССР зерна, которые уже достигли миллиона тонн в год, советское руководство тут же изъявило готовность распечатать свои общегосударственные резервы, дабы полностью удовлетворить потребности нацистской Германии не только в зерне, но и в стратегическом сырье, необходимом для немецкой военной промышленности.
Гюнтера плодотворное сотрудничество Гитлера со Сталиным не удивляло. Несмотря на принципиальные различия коммунистической и национал-социалистической идеологии, у двух диктаторов было много общего. Они оба поднялись из низов до великих государственных деятелей и чувствовали себя по-своему связанными тем рангом, который присвоила им история.
Своим генералам Гитлер говорил: «В сущности, есть только три великих государственных деятеля во всем мире — Сталин, я и Муссолини. Муссолини — слабейший. Сталин и я — единственные, кто видит будущее».
И во время бесконечных застольных бесед Гитлер не раз подчеркивал, что к Сталину, безусловно, нужно относиться с должным уважением. Мол, в своем роде он просто гениальный тип, вроде Чингисхана. И если «бездарный, спившийся демагог» Черчилль — шакал, то Сталин — тигр. Особенно часто фюрер хвалил Сталина за «чистку», которую тот провел в Красной армии, и в расстреле маршала Тухачевского видел проявление сталинской дальновидности и проницательности.
Советский вождь, в свою очередь, тоже не скрывал своего уважения к нацистскому фюреру. И когда Гитлер в конце июня 1934 года устроил «Ночь длинных ножей» — кровавую расправу руками СС со своими старыми соратниками по партии и соперниками в борьбе за абсолютную власть, — Сталин отозвался о фюрере словами: «Гитлер, о, какой молодец! Вот как надо поступать с политическими противниками!»
Особенно поразила Гюнтера история, рассказанная ему свидетелями того, как советские власти выдали нацистам немецких и австрийских коммунистов-эмигрантов. Это был своего рода подарок Гитлеру, которым Сталин хотел показать, насколько серьезно он воспринимает их дружбу.
Из советских тюрем и исправительно-трудовых лагерей в срочном порядке были этапированы в Москву сотни немецких антифашистов, осужденных в СССР на длительные сроки во время сталинских репрессий. Под конвоем НКВД их доставили в Бутырку, где им предъявили новый приговор, предписывающий «немедленную высылку с территории Советского Союза». Затем всех заключенных эмигрантов-коммунистов численностью около пятисот человек посадили на поезд и привезли в Брест-Литовск, к демаркационной линии между СССР и Германией. На железнодорожном мосту через Буг их всех до одного передали людям в форме СС. Офицер СС и его коллега из сталинского НКВД при этом сердечно поприветствовали друг друга, как старые добрые друзья. И тщетно трое заключенных немцев умоляли офицера НКВД не отдавать их в лапы гестапо, поскольку они заочно были приговорены в рейхе к смертной казни. Офицеру НКВД было абсолютно плевать на то, что на той стороне моста этих несчастных ждала верная смерть, и всех троих обреченных за шиворот отволокли по мосту, где к ним подошли зловеще усмехавшиеся эсэсовцы.
Гюнтеру было искренне жаль людей, которые надеялись получить в СССР защиту от нацистского режима, но большевистский вождь охотно вернул их обратно Гитлеру. Иначе как подлостью этот поступок Сталина назвать было нельзя. Оба диктатора стоили друг друга, но в подлости и коварстве фюрер все же не знал себе равных.
21 декабря 1939 года по случаю сталинского юбилея он прислал в Москву официальную поздравительную телеграмму, опубликованную через два дня в газете «Правда»:
«Господину Иосифу Сталину. Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза. Адольф Гитлер».
Риббентроп от себя лично тоже поздравил господина Сталина: «Памятуя об исторических часах в Кремле, положивших начало повороту в отношениях между обоими великими народами и тем самым создавших основу для длительной дружбы между ними, прошу Вас принять ко дню Вашего шестидесятилетия мои самые теплые поздравления».
25 декабря 1939 года в той же газете были опубликованы ответы Сталина на поздравления нацистских лидеров:
«Главе Германского государства господину Адольфу Гитлеру. Прошу Вас принять мою признательность за поздравления и благодарность за Ваши добрые пожелания в отношении народов Советского Союза. И. Сталин».
«Министру иностранных дел Германии господину Иоахиму фон Риббентропу. Благодарю Вас, господин министр, за поздравление. Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной. И. Сталин».
Дружбу между Германией и Советской Россией Гюнтер по-прежнему мог только приветствовать, но «скрепленная кровью» дружба господина Гитлера с господином Сталиным оказалась недолгой.
Когда Гитлер «искренне» желал доброго здоровья лично Сталину, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза, в его голове уже зрел вероломный план нападения на СССР, а вынужденную дружбу с советским вождем он называл «браком по расчету».
Германо-советский договор фюрер не рассматривал как гарантию мира на многие годы и опасался, что Сталин, этот большевистский Чингисхан, которого он охарактеризовал как человека умного и хитрого, просто хочет дождаться момента, когда германские силы окажутся ослабленными боями на западе, чтобы ударить вермахту в спину. Поэтому Гитлер считал, что русское наступление необходимо упредить как можно скорее, ибо у Германии сражаться на два фронта не хватит сил. Стратегический план его был такой: осуществить операции в двух главных направлениях — на север и юг Советской России, а после захвата Ленинграда и Ростова, зайдя обоими флангами, завершить ее разгром крупным наступлением с целью замкнуть кольцо окружения восточнее Москвы. Таким образом фюрер намеревался обескровить русских настолько, что они прекратят борьбу, а он сможет сосредоточить все силы для удара по Англии.
И хотя перед началом французской кампании главнокомандующий сухопутными войсками Браухич и начальник генерального штаба Гальдер по различным поводам выражали свои опасения, дабы показать фюреру, что они против этой кампании, указания Гитлера по ведению войны с Советской Россией были восприняты ими без единого слова возражения и сомнения.
Вечно колеблющиеся генералы-заговорщики, опьяненные легкими победами в Европе, затевать переворот для предотвращения войны с Советским Союзом не собирались.
* * *
После нападения Германии на СССР Гюнтер Келлер, к тому времени уже обер-лейтенант, был отправлен на Восточный фронт и вместе со своей дивизией «Эдельвейс» прошагал пешком до Кавказа почти четыре тысячи километров.
К рассказу об этом трагически закончившемся для него военном походе Гюнтер приступил только после того, как изложил в своем дневнике все, что ему было известно о попытках военной оппозиции свергнуть Гитлера. Из-за нерешительности руководителей немецкого Сопротивления все они оказались безуспешными, но для него важен был сам факт, что в гитлеровском «тысячелетнем рейхе» нашлись праведники, которые готовы были, как дипломат Эрих Кордт, пожертвовать собственной жизнью, чтобы уничтожить Гитлера.
Свое участие в войне против сил Антигитлеровской коалиции Гюнтер оправдывал тем, что сражался он не ради фюрера, и даже не ради родной Германии, а только для того, чтобы защитить своих боевых товарищей и себя самого. При этом главным для него было не просто выжить, а остаться человеком в нечеловеческих условиях войны, верным себе и своим нравственным принципам.
Завершить предсмертную повесть о пережитых им событиях он надеялся до того, как замерзшие пальцы, уже с трудом удерживающие карандаш, перестанут его слушаться.
«…Все дальше и дальше, — собравшись с мыслями, записал он в своем дневнике, — по тридцать-сорок километров каждый день, в пыли и по жаре, в дождь, снег, мороз и ураганный ветер шли немецкие и австрийские егеря вглубь необъятной страны, которая никак не заканчивалась. Наконец командир дивизии генерал Хуберт Ланц объявил весть, радостную для сердец покорителей гор.
— Егеря! — воскликнул он. — Нас перебрасывают на Кавказ! Но до Кавказа нам предстоит пройти долгий и трудный путь».
Подобно огромной гусенице, извивалась колонна горнострелковой дивизии со своими повозками на местности, очень похожей на пустыню, но ввиду обещанных гор настроение у всех было приподнятым. Не жалея себя, все выбивались из сил, чтобы помочь лошадям вытащить наверх из песчаных осыпей доверху нагруженные повозки. Ведь их зовут горы!
После долгих дней изнурительного пешего похода егеря вышли к кубанской долине, где их пересадили на грузовики, и горные стрелки, которые целый год шли в обозе наступавших частей вермахта, стали теперь действовать как передовые отряды.
Доехав с ветерком до предгорья Кавказа, где уже ощущался благотворно влиявший на егерей горный воздух, они сделали короткую остановку в ожидании очередного приказа. Следующая их цель — город Микояна, Микоян-Шахар[17].
С холма альпийские стрелки в бинокли наблюдали за ведущей туда дорогой, забитой отступающими русскими. Командир передовой роты обер-лейтенант Хиршфельд и командир взвода лейтенант Пессингер вывели свои орудия на позиции и накрыли артиллерийским огнем колонну отступающего противника. Результат был опустошительным: развалины, пожары, подбитые тягачи, грузовики и легковые автомобили, трупы людей, окровавленные туши лошадей и коров. «Вот оно, лицо войны», — прокомментировал Гюнтер, снимая на кинопленку картину разорения и ужаса.
Дорогу после массированного артобстрела пришлось расчищать с помощью гусеничной техники, и сразу же было назначено передовое охранение для разведки впереди лежащей местности.
— Фюрера охраняют так, что организовать успешное покушение на него просто нереально. И ты сам это прекрасно знаешь, — заметил Гюнтер. — Но даже если Гитлера каким-то образом удастся устранить, вряд ли это приведет к свержению нацистского режима. Главой Третьего рейха автоматически станет преемник фюрера Геринг, которого наверняка поддержит люфтваффе. Да и верное Гитлеру кригсмарине тоже будет на стороне преемника фюрера, а не оппозиции. Так что очень сомнительно, что убийство Гитлера подвигнет высшее руководство вермахта использовать армию для переворота.
— Ты прав, к сожалению, — сказал Остер. — Люфтваффе и военный флот не поддержат переворот. Геринг же единственный человек из ближайшего окружения Гитлера, который мог бы претендовать на популярность среди немцев. И если бы он возглавил правительство, это придало бы перевороту видимость законности. Его личная моральная нечистоплотность, коррумпированность и циничная беспринципность отчасти компенсируется тем, что он всегда был сторонником достаточно взвешенной внешней политики и противником наступления на западе, хотя открыто бросить вызов фюреру не рискнул бы. И когда в оппозиции обсуждался вопрос, с Герингом или без него, все были согласны лишь в том, чтобы предоставить Герингу выбор: поддержать военный переворот или нет можно будет лишь после его успешного завершения.
— Так, может, стоит уже сейчас попробовать выйти на Геринга? — предложил Гюнтер. — Я, кстати, знаком с его младшим братом Альбертом. Он ненавидит Гитлера и национал-социализм, и, когда нацисты пришли к власти, Альберт демонстративно отправился в добровольное изгнание в Австрию, а потом помог многим людям уехать из Германии. И хотя Герман Геринг называет своего младшего брата «паршивой овцой» за его антинацистские взгляды, у них сохранились теплые семейные отношения. Более того, нацист Геринг, зная, что Альберт помогает евреям, просит его только о том, чтобы он был с этим поосторожнее. А когда сам Герман столкнулся с проблемой, связанной с «еврейским вопросом» — при назначении своего заместителя, у которого мать была немкой, а отец оказался евреем, — он просто заявил: «Кто здесь еврей — в люфтваффе решаю я!», — и вопрос был закрыт. И если выбирать из двух зол, то Герман Геринг меньшее зло, чем фанатичный антисемит Гитлер.
— Я наслышан об Альберте Геринге. В гестапо на него собрано целое досье, а его старший брат Герман Геринг только успевает выпутывать младшего из неприятностей, в которые тот постоянно попадает. Чего только стоит история о том, как младший Геринг в знак протеста против издевательства штурмовиков над пожилыми еврейками, которых под улюлюканье толпы заставили отскребать булыжники венской мостовой, взял щетку у одной из женщин, опустился рядом с ними на колени и начал скрести сам. Не каждый решится бросить такой вызов головорезам СА. Геринг, не Геринг — штурмовики разбираться бы не стали и запросто могли избить и арестовать любого, кто станет на их пути. И только родство с рейхсмаршалом Герингом спасает пока Альберта от гестапо. А что касается самого рейхсмаршала, то делать серьезную ставку на него не стоит. Генералы настроены против главнокомандующего люфтваффе очень враждебно из-за высокомерия и пренебрежения, с которым Геринг относится к другим видам вооруженных сил. И когда Гальдер был готов пойти на переворот, если Гитлер не откажется от планов наступления, он предложил, чтобы в число тех ведущих нацистов, кого следовало уничтожить, помимо Гитлера и Риббентропа, был также включен и Геринг. А его младший брат Альберт, безусловно, заслуживает уважения, — признал Остер.
— Пока что наши генералы лишь слепо выполняют приказы Гитлера. И теперь, после молниеносной победы над Францией, они смотрят на фюрера как на гениального полководца и ни о каком перевороте больше не помышляют, — раздраженно бросил Гюнтер.
Остеру возразить было нечего.
* * *
После победоносного похода на запад Гитлер проводил вечера в Берлине, как и прежде, со своим застольным обществом, но без просмотра кинофильмов. Лишь изредка имперское министерство пропаганды присылало какой-нибудь еженедельный киножурнал, и Гитлер смотрел его еще без звукового сопровождения, а дежурный офицер читал ему с приложенного листка подготовленный текст фонограммы. Фюрер имел обыкновение вносить в этот текст свою правку. Военную кинохронику, подготовленную отделом пропаганды вермахта, Гитлер, как верховный главнокомандующий, смотрел с особым интересом.
Поскольку на повестке дня была война с Англией, лейтенанту Гюнтеру Келлеру поручили снять специально для фюрера воздушный налет люфтваффе на Лондон. Причем киносъемку он должен был вести из кабины двухместного пикирующего бомбардировщика-штурмовика «Юнкерс-87» «штука» с позиции стрелка-радиста, вращающееся сиденье которого спина к спине располагалось за креслом пилота.
Даже по сравнению с высокими стандартами для боевых летчиков к пилотам, летавшим на «штуках», предъявлялись особые требования. При выходе из пике летчик и стрелок подвергались огромным перегрузкам, от которых кровь отливала от сетчатки глаз и мозга, что могло привести к временной слепоте и потере сознания. Во избежание катастрофических последствий «штука» была оснащена воздушными автоматическими тормозами под обеими консолями крыла для обеспечения вывода машины из крутого пике, даже если пилот потеряет сознание от перегрузок.
Для того чтобы в случае отказа автоматики летчик не забыл убрать воздушные тормоза при выводе самолета из пикирования, на «штуках» были установлены сирены. Приводимые в действие потоком набегавшего воздуха, они зловеще взвывали во время пикирования, при этом тональная высота звука увеличивалась с ростом вертикальной скорости, что позволяло пилотам на слух определять скорость пикирования. Своим пронзительным воем сирены также вносили замешательство в ряды неприятеля, оказывая на него сильное психологическое воздействие.
Этот небольшой одномоторный штурмовик, коршуном сваливавшийся на головы противника, ценили не только за то, что он нес смерть и разрушения. Не меньшее значение имела его способность вызывать панический страх у людей. Завывание на высокой ноте сирен, получивших прозвище «иерихонские трубы», наводило ужас, сея панику у населения, и нервировало даже самих немцев. Этот жуткий вой перекрывал крики раненых и грохот взрывов.
Особо эффектно проявили себя «штуки» с установленными на них «иерихонскими трубами» во время скоротечной французской кампании. В тылу у союзников тогда царила полная неразбериха. Дороги были забиты беженцами, сильно мешавшими передвижению британских и французских войск. В этой обстановке одного появления на горизонте характерного силуэта «штуки» с изогнутыми крыльями типа «перевернутая чайка», которые придавали пикирующему бомбардировщику вид стервятника, устремившего с неба на свою добычу, было достаточно, чтобы началась паника.
При этом сами зловещие крылатые машины были почти беззащитны перед английскими истребителями типа «спитфайр» или «харрикейн». «Юнкерс-87» «штука» имел небольшую скорость и низкую маневренность, и когда Геринг попытался уничтожить британский экспедиционный корпус на пляже Дюнкерка, «штуки» впервые встретили серьезное сопротивление в воздухе. Основные силы истребительной авиации Королевских ВВС сохранялись для обороны Британии, но теперь эскадрильи «спитфайров» или «харрикейнов» летели через Ла-Манш для перехвата немецких бомбардировщиков в районе Дюнкерка. Британские летчики-истребители могли действовать во Франции лишь короткое время, но они сумели выяснить, насколько уязвимы «штуки» в отсутствие достаточного сопровождения «мессершмиттов».
Пилот «штуки», совершающий вынужденную посадку в море, сталкивался с неприятной дилеммой. При соприкосновении с водной поверхностью неубирающиеся шасси сильно тянули нос самолета вниз, что делало гибель летчика почти неизбежной. А если экипаж прыгал с парашютами, то плотики и спасательное снаряжение оставались в кабине.
В битве за Британию главнокомандующий люфтваффе, зная об ограниченном радиусе действия своих истребителей, принял роковое для «штук» решение — использовать их в качестве стратегических, а не тактических бомбардировщиков по целям, расположенным в глубине территории Англии. Для такой роли «штуки» явно не подходили. С истребителями «спитфайр» и «харрикейн» они не могли сражаться на равных. «Штуки» уступали им в скорости, высотном потолке и вооружении. Кабина у них не имела броневой защиты. Пилотам английских истребителей эти слабости «иерихонских труб» были хорошо известны. И когда их удавалось застигнуть без сильного сопровождения немецких истребителей, то уничтожить этих малоскоростных и неповоротливых воздушных хищников для английских летчиков-истребителей не представляло особой проблемы. Пилоты Королевских ВВС больше всего любили такие встречи, которые они называли «вечеринка со “штуками”».
На такую «вечеринку» предстояло вскоре слетать Гюнтеру в качестве военного кинооператора вместо штатного бортового стрелка. Принимать участие в бомбардировках Лондона, от которых тысячами гибли мирные жители, у него не было никакого желания. Правда, не факт, что долететь до британского острова им позволят Королевские ВВС, великолепно проявившие себя в воздушной битве за Англию.
Так все и случилось. Английские истребители атаковали плотный строй «штук» еще на подлете к острову. Сначала поднятые по тревоге две эскадрильи «харрикейнов» и «спитфайров» расправились над Ла-Маншем с немецкими истребителями прикрытия, подбив с одного захода десяток «мессершмиттов», а затем устроили «вечеринку со “штуками”», расстреливая оставшихся без прикрытия Ю-87, как в тире.
Альпийскому стрелку Гюнтеру Келлеру, сидевшему спиной по направлению полета, ничего другого не оставалось, как начать отстреливаться из пулемета от заходившего им в хвост «харрикейна». При этом Гюнтер был совершенно спокоен, и ему даже в голову не приходило, что он может не выбраться из этой переделки живым.
Все оборонительное вооружение «штуки» состояло из двух курсовых пулеметов MG-17, смонтированных в консолях крыла, и одного пулемета MG-15 на турельной установке в задней части кабины. Атаковавший же их «харрикейн» был оснащен восемью неподвижно закрепленными авиапулеметами «браунинг», которые были отлажены так, чтобы пули из каждого ствола сходились в точке, расположенной примерно в ста сорока метрах впереди, и для стрельбы летчику надо было наводить на цель не стволы пулеметов, а сам самолет.
Несмотря на преимущество «харрикейна» в скорости, маневренности и огневой мощи, «штука» не была для него такой уж легкой добычей. Поскольку пулеметная лента у Гюнтера была заряжена зажигательными трассирующими пулями, он видел направление пулеметной очереди, и вести огонь у него получалось довольно метко.
Пилоту «харрикейна», чтобы подбить отчаянно огрызавшуюся «штуку», нужно было сблизиться с ней на прицельное расстояние, и пока английский летчик-истребитель наводил свой самолет на цель, Гюнтеру удалось одной из очередей попасть ему в двигатель. Секундой спустя он заметил, как в воздух взлетел большой кусок металлической обшивки, а потом из двигателя потянулся черный дымок, сквозь который прорывались ярко-желтые язычки пламени. Подбитый истребитель качнул крыльями и начал терять высоту, беззвучно планируя. Из кабины объятого пламенем «харрикейна» летчик хладнокровно вылез на крыло и спрыгнул с него, закувыркавшись в воздушном потоке, а через мгновение его парашют раскрылся над водами Ла-Манша.
Гюнтер смотрел на него через прозрачный люк в полу кабины. Не верилось, что он в самом деле сбил британский истребитель. Но он испытал огромное облегчение, увидев раскрывшийся купол парашюта английского летчика. Это был честный бой, в котором англичанину повезло меньше, чем экипажу «штуки».
Когда Гюнтер, проводив взглядом парашют сбитого летчика, огляделся, то увидел, что повсюду над ними кружили «харрикейны» и «спитфайры». Они пикировали, взмывали вверх и переворачивались в воздухе на боевом развороте.
Пытаясь уйти от них, пилот «штуки» лейтенант Прейслер направил свой штурмовик прямо на черневшую перед ними грозовую стену. Пара «спитфайров» ринулась было наперерез, но вставший на их пути грозовой фронт охладил их пыл, и они милостиво позволили «штуке» исчезнуть в чернильном облачном слое.
Несколько секунд лейтенант Прейслер пилотировал свой самолет в кромешной тьме. За стеклом кабины лишь были слышны свист и удары ветра. Время от времени вспыхивала молния, освещая все вокруг. От сотрясавших кабину яростных порывов ветра корпус «штуки» дрожал. Земли не было видно, и не было горизонта, по которому летчик мог бы выровнять самолет. Игла индикатора вертикальной скорости прекратила колебаться. Шарик со стрелкой, которая указывает на позицию самолета по отношению к его продольной и поперечной оси, прижало к краю шкалы. Индикатор скорости показывал, что с каждой секундой самолет движется все быстрее, и было ясно, что они пикируют почти вертикально. При такой скорости пикирования до катастрофы им оставалось всего несколько секунд.
Мерцающие вспышки молний пронзали темень, делая полет по приборам еще более трудным. Прейслер обеими руками тянул на себя ручку управления, чтобы перевести самолет в горизонтальное положение. Однако, несмотря на все его усилия, вывести «штуку» из отвесного пикирования никак не удавалось. Самолет продолжал неотвратимо терять высоту, и Гюнтер обреченно подумал, что это уже все, конец, ведь они могут разбиться в любой момент. Но нет, полет продолжался, и «штука» стала даже понемногу набирать высоту. Этого было достаточно, чтобы Прейслер вывел самолет из самого нижнего облачного слоя. И они снова увидели дневной свет!
Через пятьдесят пять минут они благополучно вернулись на базу, и Гюнтера буквально трясло от мысли, что он побывал в настоящем аду. Отснятые им кадры воздушного боя люфтваффе с Королевскими ВВС, в котором последние одержали убедительную победу, показывать фюреру не стали.
За сбитый вражеский истребитель над Ла-Маншем лейтенанта Гюнтера Келлера наградили квалификационным нагрудным знаком «Стрелок и бортрадист», и еще за проявленный героизм при выполнении боевого задания ему был предоставлен внеочередной двухнедельный отпуск. Героем себя Гюнтер, правда, не считал, но от отпуска отказываться не стал. Только вот провести его с невестой не получилось. Ирма не могла отлучиться из горной резиденции фюрера ни на минуту из-за того, что Гитлер, как назло, именно в эти дни приехал в Оберзальцберг, где он принял прибывшую с визитом итальянскую наследницу престола, приходившуюся родной сестрой королю Бельгии Леопольду III.
Так что помимо фюрера Ирме пришлось обсуживать и его гостью, итальянскую принцессу, которая вступалась перед Гитлером за своего брата, находящегося под домашним арестом в королевском замке Лакен.
Гюнтер познакомился с Леопольдом, когда тот еще не был королем. Кронпринц Леопольд и его король-отец Альберт I увлекались альпинизмом, и венценосных альпинистов часто можно было встретить на скалолазных маршрутах в Доломитовых Альпах. Отцу Леопольда страсть к экстремальным восхождениям стоила жизни. 17 февраля 1934 года бельгийский король Альберт I разбился насмерть, сорвавшись со скалы во время одного из восхождений около Марш-ле-Дам, и после гибели отца-альпиниста Леопольд вступил на престол. Став королем Бельгии, он продолжал покорять отвесные стены, и Гюнтеру довелось пройти с ним несколько скалолазных маршрутов в компании их общей знакомой Лени Рифеншталь.
Десятого мая 1940 года в Бельгию вторглись германские войска, но Леопольд принял командование бельгийской армией только 24 мая 1940, и через три дня без совета своих министров сдал армию немцам. Отказавшись от призыва министров покинуть страну вместе с правительством, Леопольд не хотел, чтобы его сочли дезертиром, и объявил себя военнопленным, заявив: «Что бы ни случилось, меня ждет та же участь, что и мои войска».
После капитуляции Леопольда британская пресса обзывала его «королем-предателем» и «Крысиным королем». Группа бельгийских беженцев в Париже разместила у статуи короля Альберта I послание, в котором его сын был назван «недостойным преемником». Премьер-министр Франции Поль Рейно обвинил Леопольда в измене.
Выступил с осуждением бельгийского короля и Уинстон Черчилль. В палате общин 4 июня 1940 года он возмущался тем, что король Леопольд внезапно, без предварительной консультации, без совета своих министров послал полномочного представителя к немецкому командованию и сдал свою боеспособную армию численностью почти полмиллиона человек, которая охраняла левый фланг союзников и, таким образом, держала открытым их единственный путь отхода к морю.
Гюнтер же считал, что его друг Леопольд, с которым он ходил в свое время в одной связке, менее всех виновен в том, что союзники потерпели на Западном фронте сокрушительное поражение. Англия и Франция сами позволили Гитлеру накопить силы для блицкрига в Европе. Вместо того чтобы ввести в бой свои дивизии, когда у союзников было подавляющее преимущество над вермахтом в сентябре 1939-го, франко-британское командование, дабы не беспокоить противника, не позволяло своим войскам проявлять какую-либо враждебность к немецкой армии, с которой они воевали как бы понарошку.
А что касается бельгийской армии, то в первые дни вторжения в Бельгию Гюнтеру самому довелось наблюдать, как солдаты полка СС разоружали выбросивших белый флаг бельгийских военных и любезно угощали их сигаретами. И по виду сдавшихся в плен бельгийцев, охотно хохотавших в ответ на отпускаемые немцами шуточки, никак нельзя было заключить, что они так уж сильно были удручены происходящим. Кто-то из них сказал эсэсовцу, что, дескать, они хорошо помнят, как плачевно все закончилось для Польши, и ни к чему устраивать подобное и здесь, в Бельгии. В общем, бельгийцы мало напоминали героических защитников своей страны. С таким войском бельгийский король просто обречен был капитулировать перед вермахтом, что он в конечном счете и сделал.
Что касается боеспособности французской армии, тупо сидевшей в окопах за «линией Мажино», то Гитлер изначально полагал, что французы ему ничем не страшны, но даже он не ожидал, что блицкриг на Западе дастся вермахту на диво так легко. Еще несколько лет назад немецкие генералы боялись французской армии как огня, и теперь молниеносный разгром англо-французских войск союзников воспринимался как личная победа фюрера. Гитлер взял руководство кампанией на себя и победил. И генералы поверили в то, что стратегия блицкрига позволит им за несколько недель одолеть и необъятный Советский Союз. Ведь все видели, что сталинские репрессии уничтожили командные кадры Красной армии, да и неудачная зимняя кампания 1939–1940 годов СССР против Финляндии, казалось, подтвердила крайне низкую боеспособность советских вооруженных сил.
Гитлер, исключавший возможность того, что маленькая Финляндия выдержит натиск советских войск, внимательно читал все сообщения прессы о событиях на этом театре военных действий и требовал от своих дипломатов в Москве и Хельсинки как можно больше и точнее докладывать о них. На протяжении последующих месяцев он с удивлением констатировал, что война эта не приносит русским никаких успехов. Симпатии фюрера были на стороне Финляндии, но он был вынужден проявлять сдержанность, ибо договор о союзе с Советской Россией заставлял его держаться нейтрально.
Сталин же, впечатленный успехами вермахта в Западной Европе, шел на серьезные уступки Гитлеру в оказании Третьему рейху всеобъемлющей экономической помощи. На вопрос германского правительства об удвоении поставок из СССР зерна, которые уже достигли миллиона тонн в год, советское руководство тут же изъявило готовность распечатать свои общегосударственные резервы, дабы полностью удовлетворить потребности нацистской Германии не только в зерне, но и в стратегическом сырье, необходимом для немецкой военной промышленности.
Гюнтера плодотворное сотрудничество Гитлера со Сталиным не удивляло. Несмотря на принципиальные различия коммунистической и национал-социалистической идеологии, у двух диктаторов было много общего. Они оба поднялись из низов до великих государственных деятелей и чувствовали себя по-своему связанными тем рангом, который присвоила им история.
Своим генералам Гитлер говорил: «В сущности, есть только три великих государственных деятеля во всем мире — Сталин, я и Муссолини. Муссолини — слабейший. Сталин и я — единственные, кто видит будущее».
И во время бесконечных застольных бесед Гитлер не раз подчеркивал, что к Сталину, безусловно, нужно относиться с должным уважением. Мол, в своем роде он просто гениальный тип, вроде Чингисхана. И если «бездарный, спившийся демагог» Черчилль — шакал, то Сталин — тигр. Особенно часто фюрер хвалил Сталина за «чистку», которую тот провел в Красной армии, и в расстреле маршала Тухачевского видел проявление сталинской дальновидности и проницательности.
Советский вождь, в свою очередь, тоже не скрывал своего уважения к нацистскому фюреру. И когда Гитлер в конце июня 1934 года устроил «Ночь длинных ножей» — кровавую расправу руками СС со своими старыми соратниками по партии и соперниками в борьбе за абсолютную власть, — Сталин отозвался о фюрере словами: «Гитлер, о, какой молодец! Вот как надо поступать с политическими противниками!»
Особенно поразила Гюнтера история, рассказанная ему свидетелями того, как советские власти выдали нацистам немецких и австрийских коммунистов-эмигрантов. Это был своего рода подарок Гитлеру, которым Сталин хотел показать, насколько серьезно он воспринимает их дружбу.
Из советских тюрем и исправительно-трудовых лагерей в срочном порядке были этапированы в Москву сотни немецких антифашистов, осужденных в СССР на длительные сроки во время сталинских репрессий. Под конвоем НКВД их доставили в Бутырку, где им предъявили новый приговор, предписывающий «немедленную высылку с территории Советского Союза». Затем всех заключенных эмигрантов-коммунистов численностью около пятисот человек посадили на поезд и привезли в Брест-Литовск, к демаркационной линии между СССР и Германией. На железнодорожном мосту через Буг их всех до одного передали людям в форме СС. Офицер СС и его коллега из сталинского НКВД при этом сердечно поприветствовали друг друга, как старые добрые друзья. И тщетно трое заключенных немцев умоляли офицера НКВД не отдавать их в лапы гестапо, поскольку они заочно были приговорены в рейхе к смертной казни. Офицеру НКВД было абсолютно плевать на то, что на той стороне моста этих несчастных ждала верная смерть, и всех троих обреченных за шиворот отволокли по мосту, где к ним подошли зловеще усмехавшиеся эсэсовцы.
Гюнтеру было искренне жаль людей, которые надеялись получить в СССР защиту от нацистского режима, но большевистский вождь охотно вернул их обратно Гитлеру. Иначе как подлостью этот поступок Сталина назвать было нельзя. Оба диктатора стоили друг друга, но в подлости и коварстве фюрер все же не знал себе равных.
21 декабря 1939 года по случаю сталинского юбилея он прислал в Москву официальную поздравительную телеграмму, опубликованную через два дня в газете «Правда»:
«Господину Иосифу Сталину. Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза. Адольф Гитлер».
Риббентроп от себя лично тоже поздравил господина Сталина: «Памятуя об исторических часах в Кремле, положивших начало повороту в отношениях между обоими великими народами и тем самым создавших основу для длительной дружбы между ними, прошу Вас принять ко дню Вашего шестидесятилетия мои самые теплые поздравления».
25 декабря 1939 года в той же газете были опубликованы ответы Сталина на поздравления нацистских лидеров:
«Главе Германского государства господину Адольфу Гитлеру. Прошу Вас принять мою признательность за поздравления и благодарность за Ваши добрые пожелания в отношении народов Советского Союза. И. Сталин».
«Министру иностранных дел Германии господину Иоахиму фон Риббентропу. Благодарю Вас, господин министр, за поздравление. Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной. И. Сталин».
Дружбу между Германией и Советской Россией Гюнтер по-прежнему мог только приветствовать, но «скрепленная кровью» дружба господина Гитлера с господином Сталиным оказалась недолгой.
Когда Гитлер «искренне» желал доброго здоровья лично Сталину, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза, в его голове уже зрел вероломный план нападения на СССР, а вынужденную дружбу с советским вождем он называл «браком по расчету».
Германо-советский договор фюрер не рассматривал как гарантию мира на многие годы и опасался, что Сталин, этот большевистский Чингисхан, которого он охарактеризовал как человека умного и хитрого, просто хочет дождаться момента, когда германские силы окажутся ослабленными боями на западе, чтобы ударить вермахту в спину. Поэтому Гитлер считал, что русское наступление необходимо упредить как можно скорее, ибо у Германии сражаться на два фронта не хватит сил. Стратегический план его был такой: осуществить операции в двух главных направлениях — на север и юг Советской России, а после захвата Ленинграда и Ростова, зайдя обоими флангами, завершить ее разгром крупным наступлением с целью замкнуть кольцо окружения восточнее Москвы. Таким образом фюрер намеревался обескровить русских настолько, что они прекратят борьбу, а он сможет сосредоточить все силы для удара по Англии.
И хотя перед началом французской кампании главнокомандующий сухопутными войсками Браухич и начальник генерального штаба Гальдер по различным поводам выражали свои опасения, дабы показать фюреру, что они против этой кампании, указания Гитлера по ведению войны с Советской Россией были восприняты ими без единого слова возражения и сомнения.
Вечно колеблющиеся генералы-заговорщики, опьяненные легкими победами в Европе, затевать переворот для предотвращения войны с Советским Союзом не собирались.
* * *
После нападения Германии на СССР Гюнтер Келлер, к тому времени уже обер-лейтенант, был отправлен на Восточный фронт и вместе со своей дивизией «Эдельвейс» прошагал пешком до Кавказа почти четыре тысячи километров.
К рассказу об этом трагически закончившемся для него военном походе Гюнтер приступил только после того, как изложил в своем дневнике все, что ему было известно о попытках военной оппозиции свергнуть Гитлера. Из-за нерешительности руководителей немецкого Сопротивления все они оказались безуспешными, но для него важен был сам факт, что в гитлеровском «тысячелетнем рейхе» нашлись праведники, которые готовы были, как дипломат Эрих Кордт, пожертвовать собственной жизнью, чтобы уничтожить Гитлера.
Свое участие в войне против сил Антигитлеровской коалиции Гюнтер оправдывал тем, что сражался он не ради фюрера, и даже не ради родной Германии, а только для того, чтобы защитить своих боевых товарищей и себя самого. При этом главным для него было не просто выжить, а остаться человеком в нечеловеческих условиях войны, верным себе и своим нравственным принципам.
Завершить предсмертную повесть о пережитых им событиях он надеялся до того, как замерзшие пальцы, уже с трудом удерживающие карандаш, перестанут его слушаться.
«…Все дальше и дальше, — собравшись с мыслями, записал он в своем дневнике, — по тридцать-сорок километров каждый день, в пыли и по жаре, в дождь, снег, мороз и ураганный ветер шли немецкие и австрийские егеря вглубь необъятной страны, которая никак не заканчивалась. Наконец командир дивизии генерал Хуберт Ланц объявил весть, радостную для сердец покорителей гор.
— Егеря! — воскликнул он. — Нас перебрасывают на Кавказ! Но до Кавказа нам предстоит пройти долгий и трудный путь».
Подобно огромной гусенице, извивалась колонна горнострелковой дивизии со своими повозками на местности, очень похожей на пустыню, но ввиду обещанных гор настроение у всех было приподнятым. Не жалея себя, все выбивались из сил, чтобы помочь лошадям вытащить наверх из песчаных осыпей доверху нагруженные повозки. Ведь их зовут горы!
После долгих дней изнурительного пешего похода егеря вышли к кубанской долине, где их пересадили на грузовики, и горные стрелки, которые целый год шли в обозе наступавших частей вермахта, стали теперь действовать как передовые отряды.
Доехав с ветерком до предгорья Кавказа, где уже ощущался благотворно влиявший на егерей горный воздух, они сделали короткую остановку в ожидании очередного приказа. Следующая их цель — город Микояна, Микоян-Шахар[17].
С холма альпийские стрелки в бинокли наблюдали за ведущей туда дорогой, забитой отступающими русскими. Командир передовой роты обер-лейтенант Хиршфельд и командир взвода лейтенант Пессингер вывели свои орудия на позиции и накрыли артиллерийским огнем колонну отступающего противника. Результат был опустошительным: развалины, пожары, подбитые тягачи, грузовики и легковые автомобили, трупы людей, окровавленные туши лошадей и коров. «Вот оно, лицо войны», — прокомментировал Гюнтер, снимая на кинопленку картину разорения и ужаса.
Дорогу после массированного артобстрела пришлось расчищать с помощью гусеничной техники, и сразу же было назначено передовое охранение для разведки впереди лежащей местности.