— В тех районах, где проходила наша альпинистская экспедиция, лично я не видел никаких «омонголенных» кавказцев, — заверил его Гюнтер.

— Я могу приобщить твои наблюдения к другим разведывательным сообщениям о действительном положении дел в России?

— Было бы что приобщать. Я ведь ничего важного тебе не сообщил.

— Для фюрера все важно. После того как фон Митке поведал ему о своей теории арийского происхождения ряда кавказских народов, Гитлер считает мужчин из кавказских племен самыми гордыми людьми на всем пространстве между Европой и Азией.

— Я бы еще отметил традиционное для этих народов кавказское гостеприимство. Альпинистов, как правило, везде прекрасно принимают, но я нигде не видел такого радушного приема, какой нам был оказан на Кавказе. В какой бы аул мы ни зашли, нас везде встречали с необычайной щедростью, искренностью и душевностью. Там радушно примут любого мирного странника, даже если он без гроша в кармане. Наоборот, горцев обижает, если гость предлагает им деньги за еду и ночлег и отказывается от угощений и подарков. Гостю всегда предназначается самое лучшее, что есть в доме, к нему обращено все внимание хозяев, он окружен атмосферой задушевности. В горных традициях кавказцев щедрость по отношению к гостю — это святое, ведь у них случайный гость — подарок Бога! На Кавказе мы могли зайти в любой аул, постучать в любую дверь, и нас всегда бы щедро накормили и напоили лучшим вином под благодарственные тосты. А в некоторых домах даже держали пустой и чистой отдельную комнату, чтобы всегда было подготовленное место для ночлега нежданному гостю. Более того, тамошние устои требуют от хозяина-горца обеспечить полную безопасность гостю, даже если вдруг выяснится, что между их родами кровная месть. А когда мы покидали приютивших нас горцев, нас провожали как самых дорогих гостей и еще надавали нам в дорогу гостинцев и подарков, отказываться от которых на Кавказе не принято. Можешь добавить все это к сообщениям своей разведки. Надеюсь, нам не придется воевать с этим гостеприимным народом…

— Я не занимаюсь военной разведкой — это компетенция абвера, — уточнил Шелленберг. — Я лишь обобщаю разведывательные сообщения о позиции других стран в отношении Германии и соответствующим образом обрабатываю их для представления Гитлеру. Сведения поступают со всего мира из политических, промышленных и военных кругов. Весь этот поток информации о политической обстановке в мире мне нужно тщательно изучить, дабы спрогнозировать вероятную реакцию иностранных держав на задуманные фюрером авантюры.

— Ты назвал нашего обожаемого фюрера авантюристом, я не ослышался? — с сарказмом осведомился Гюнтер.

— К твоему сведению, Гитлер сам признал, что ввод германских войск в демилитаризованную Рейнскую область был авантюрой. Впоследствии он говорил, что это были самые тяжелые часы в его жизни, ведь если бы французские войска выступили тогда против вермахта, нам пришлось бы ретироваться с поджатыми хвостами. Да и когда фюрер решился в этом году на аншлюс Австрии, военная мощь вермахта была слишком слабой для серьезных военных действий. К счастью для Гитлера, немецкие солдаты не встретили в Австрии никакого вооруженного сопротивления, и для вермахта австрийский поход превратился в праздничное шествие.

— В Чехословакии фюрер тоже надеется на то, что его войска там будут встречать с цветами?

— С Чехословакией все будет не так просто, и фюрер это прекрасно понимает. Это все, что я могу тебе по этому поводу сказать, — ответил Шелленберг.

Гюнтер расценил его слова как подтверждение намерений Гитлера применить военную силу для разрешения чехословацкого кризиса. Поскольку никто не знал наверняка планов Гитлера — блефует он или действительно собирается совершить безрассудное нападение на Чехословакию, — заговорщики оказались в затруднительном положении. Вальтер Шелленберг мог бы стать для оппозиции ценным источником информации. Гюнтеру этот не лишенный обаяния оберштурмфюрер СС показался каким-то ненастоящим национал-социалистом. Скорее всего, Вальтер Шелленберг был обычным приспособленцем, которому нацистский режим дал возможность удовлетворить его тщеславные притязания. Такой слишком умный и слишком хитрый эсэсовец вряд ли был настолько фанатично предан Гитлеру, чтобы защищать его ценой собственной жизни.

Однако, несмотря на то что Гюнтер с Вальтером расстались чуть ли не друзьями, о привлечении насквозь лживого Шелленберга к антигитлеровскому заговору не могло быть и речи.

В 1938-м из-за нерешительности заговорщиков их планам по смещению Гитлера не суждено было осуществиться. Фюрер же не удовлетворился присоединением Судетской области, как на то надеялась оппозиция. Судетские немцы Гитлеру сто лет были не нужны. Затеянная вокруг них возня была всего лишь прикрытием для того, чтобы заполучить тяжелую промышленность Чехословакии, и весной 1939-го он вообще стер эту страну с карты Европы.

Немецкая оккупация Чехии произошла без малейшего сопротивления чехословацкой армии, считавшейся на тот момент одной из сильнейших армий Европы. После триумфальных успехов Гитлера на международной арене в рядах оппозиции чувствовалась растущая подавленность, поскольку не было уверенности в том, что делать дальше. Престиж и личный авторитет фюрера в Германии достигли столь высокого уровня, что даже под лозунгом предотвращения мировой войны оппозиция уже не смогла бы поднять нацию на борьбу против нацистского диктатора. Многие оппозиционеры упали духом и начали уничтожать подготовленные к антигитлеровскому перевороту документы, полагая, что они больше не понадобятся. Даже если бы заговорщикам удалось ликвидировать Гитлера, он немедленно был бы заменен кем-то из высшей нацистской иерархии, а убийцу «обожаемого фюрера» немецкий народ тогда бы проклял.





* * *


При всей своей неприязни к Адольфу Гитлеру Гюнтер не мог не признать, что фюреру за пять лет своего правления удалось то, чего желали, но не смогли достичь до него все государственные деятели Германии, вместе взятые. И когда Гитлер хвастливо заявил, что он «один из самых непреклонных людей Германии за целые десятилетия, возможно, столетия, имеющий более высокий авторитет, чем какой-либо иной немецкий лидер», с этим нельзя было не согласиться.

Под лозунгом «Пушки вместо масла» в Германии началась всеобщая милитаризация экономики, а в июне 1933-го фюрер издал закон о сокращении безработицы, средством борьбы с которой стала система принудительного труда. Более двух миллионов человек были отправлены на строительство автобанов, железных дорог, прокладку каналов и другие общественные работы. Также многих безработных призвали в армию или направили на военные заводы и предприятия тяжелой промышленности.

По всей Германии с грандиозным размахом проводились всеобщие праздники. Днем и ночью устраивались марши и факельные шествия с непрекращающимся грохотом барабанов и выкриками «Хайль!», символизирующими национальный подъем и опьяняющее единство нации. И повсюду флаги со свастикой и коричневая форма нацистских штурмовиков, которые вели себя подобно оккупационной армии.

Уже через год после прихода Гитлера к власти безработицу сократили вдвое, а в 1936-м почти полностью ликвидировали. Настоящим триумфом для «тысячелетнего рейха» стали проведенные в Берлине летние Олимпийские игры. На решение Международного олимпийского комитета провести XI Олимпиаду в нацистской Германии не повлияли ни проводимая Гитлером антисемитская политика, ни произошедший накануне ввод немецких войск в демилитаризованную Рейнскую область, что являлось грубым нарушением Версальского мирного договора.

Адольф Гитлер понимал, что Олимпийские игры в Берлине — это прекрасная возможность продемонстрировать миру новую возрожденную и, главное, миролюбивую Германию. Задача была поставлена амбициозная — затмить все предыдущие игры как по размаху соревнований, так и по числу их участников и зрителей. На период проведения Олимпиады в Берлине были временно убраны все антисемитские лозунги, и члены комиссии МОК не усмотрели в столице Германии ничего, «что могло бы нанести ущерб олимпийскому движению».

После успешно проведенной Олимпиады, на которой Германия завоевала больше всех золотых медалей, преследования евреев в Третьем рейхе возобновились с новой силой. Самым позорным во всем этом было то, что маниакальный антисемитизм Гитлера нашел массовую поддержку у большинства немцев. Немецкие евреи, сотни лет жившие в Германии, считавшие родными немецкий язык и культуру, сражавшиеся во время мировой войны на фронте за германский рейх, не могли поверить, что их вчерашние друзья и добрые соседи вдруг превратились в толпу погромщиков и убийц.

Нацисты же и не скрывали своих намерений выдрессировать немецкую нацию на преследование и, по возможности, уничтожение евреев во всем мире. Вся их антисемитская пропаганда была направлена на то, чтобы разбудить дремлющие в человеке хищные инстинкты и натравить целый народ подобно собачьей своре на людей, которых Гитлер счел «расово неполноценными». И нацистам это вполне удалось, потому как немцы — самые никудышные саботажники в мире. Они просто не умеют плохо работать, и пресловутая немецкая аккуратность вынуждает немцев добросовестно выполнять любое порученное им дело, сколь угодно бессмысленным и непонятным оно ни было бы. Вне зависимости от того, пристойная это работа, авантюра или преступление, ничто не заставит немцев халтурить. На этом нацисты с великолепной психологической ловкостью и подловили заурядную немецкую массу с ее усердием и трусостью перед вышестоящим начальством.

Раньше в семье Гюнтера и в кругу его знакомых о евреях никогда не говорили. В людях он прежде всего ценил порядочность и человечность, и для него было совершенно неважно, какой они национальности. И когда Гюнтер слышал, как истеричный фюрер в своих публичных выступлениях разжигал у немцев ненависть к своим соотечественникам еврейского происхождения, он поначалу считал, что ему достаточно было не участвовать в этом самому.

После принятых в 1935 году «Нюрнбергских законов» за немецкими евреями официально закрепился статус расовых изгоев. Эти законы определяли германское гражданство по признаку чистоты крови и запрещали браки между немцами и евреями, которых всех скопом лишили гражданства рейха. Также были запрещены внебрачные половые связи между евреями и подданными немецкой или родственной ей крови. Нарушение этих запретов каралось каторжным или тюремным заключением.

Герман Геринг, зачитавший вводную часть «Нюрнбергских законов» на седьмом съезде нацистской партии, потом цинично шутил, что он не хотел бы быть в Германии евреем. А Гюнтер не хотел жить в такой Германии, но эмигрировать не собирался. Как коренной житель Берлина, он имел куда больше прав быть гражданином Германии, чем бывший австрийский подданный Адольф Гитлер, получивший немецкое гражданство только в 1932 году, после того как парламент земли Брауншвейг назначил его советником местной администрации по вопросам землеустройства. Теперь этот чертов кукушонок выталкивал из гнезда не только немцев еврейского происхождения.

Вместе с Гюнтером на факультете училась чудесная девушка из аристократической немецкой семьи, в которую были влюблены все парни их курса. Звали эту богиню Гретхен. Благодаря этой изящной блондинке с ниспадающими на плечи роскошными волосами и сияющими, как бриллианты, голубыми глазами они познали и высокие чувства, и ревность. Юноши были готовы день и ночь петь для нее серенады, из-за нее они переживали великие комедии и маленькие трагедии. Она научила их тому, что жизнь прекрасна, если ее проживают свободно и грациозно, если умеют слышать музыку жизни. Гюнтер в этой девушке любил нечто большее, чем просто саму Гретхен. В ней он видел образ некоего идеала женщины, с которым вольно или невольно будет потом сравнивать своих будущих избранниц. И русская девушка Лида, которую он в ноябре 1941-го отбил у полицаев в захваченном вермахтом Харькове, соответствовала этому воображаемому идеалу, пожалуй, даже больше, чем неприступная красавица Гретхен, которая, как и принято у богинь, никому из влюбленных в нее студентов не отдала тогда своего предпочтения и уже в 1930 году уехала в Лондон с твердым намерением не возвращаться. Более чувствительная и проницательная, чем ее сокурсники, Гретхен задолго до прихода к власти Гитлера почувствовала угрожающий рост тупой озлобленности в Германии. Раз в год она все-таки приезжала в Берлин и говорила им, что дышать в этой стране становится все тяжелее. Последний раз она приехала нестерпимо жарким летом 1933 года. Гретхен хотела своими глазами увидеть то, что происходило в Германии.

Гюнтер уже привык к публикуемым рядом с афишами кинотеатров спискам гильотинированных «врагов режима», которые обновлялись чуть ли не каждое утро, но Гретхен ужаснулась, когда в один прекрасный день простодушно решила почитать объявления на газетной тумбе. Вывешенный возле рекламы летнего ресторана длинный перечень фамилий мужчин и женщин, казненных в этот день, шокировал ее. Конечно, она знала из газет о том, что Гитлер запустил для казней гильотину, но действительность оказалась еще кошмарнее, чем она себе все это представляла. Больше в нацистскую Германию Гретхен не возвращалась, став, наверное, одной из первых немецких эмигранток.

Гюнтер же избрал для себя «внутреннюю эмиграцию». При невозможности открыто выразить свое несогласие с господствующей нацистской идеологией он любыми способами уклонялся от участия в политической и общественной жизни Третьего рейха, благо профессия горного гида позволяла ему, городскому жителю, месяцами пропадать в Альпах, где можно было полной грудью вдыхать воздух абсолютной свободы, где отключались все прочие мысли, особенно при прохождении сложных скальных маршрутов, когда любое неверное движение могло привести к срыву.

После того как Гюнтера мобилизовали в армию, заниматься альпинизмом стало его воинской обязанностью. Командование 1-й горнопехотной дивизии вермахта, прозванной дивизией «Эдельвейс», было заинтересовано в том, чтобы в их рядах служили самые лучшие альпинисты Третьего рейха. Дислоцировалась эта элитная дивизия в Гармиш-Партенкирхене, горнолыжном курорте в Баварских Альпах, где в 1936 году прошли IV зимние Олимпийские игры, и была в основном укомплектована жителями горных районов Германии и Австрии.

Гюнтеру с его альпинистской подготовкой освоить необходимые для горного стрелка навыки не составило особого труда, и уже через год после призыва ему было присвоено первое офицерское звание. Командование дивизии всегда приветствовало стремление своих бойцов к покорению горных вершин — они постоянно тренировались в Альпах и, кроме этого, под видом немецких «туристов» и «спортсменов» облазили вершины и перевалы Кавказского хребта. О такой службе Гюнтер мог только мечтать, если бы не начавшаяся в сентябре 1939 года Вторая мировая война.





* * *


Дивизия «Эдельвейс» в нападении на Польшу не участвовала. Элитные горнострелковые части берегли для ведения боевых действий в горах, но Гюнтеру тогда в разгромленной вермахтом Польше все же пришлось побывать. Виновницей его командировки на фронт оказалась неугомонная Лени Рифеншталь. Насколько он помнил, после ее фильма «Триумф воли» о VI съезде НСДАП, снятого по личному заказу Гитлера, Лени всех уверяла, что больше не станет работать с документальными лентами, а будет только сниматься как актриса. А теперь она сама обратилась к Гитлеру с просьбой дать ей разрешение на освещение военных действий в Польше.


Уже на следующий день после обращения к фюреру ей по телефону сообщили, что ее запрос одобрен и по прибытии в Польшу им предписано явиться к командующему Южной группой армий генерал-полковнику фон Рундштедту. В список группы, срочно организованной для съемок событий на фронте, Лени по старой памяти включила и Гюнтера. Приказ о его включении в «специальную киногруппу Рифеншталь», сформированную по личному распоряжению Гитлера, был незамедлительно исполнен.

Всего через неделю после начала Польской кампании их небольшая съемочная группа на двух шестиместных лимузинах Mercedes-Benz и мотоцикле BMW с коляской выехала из Берлина на восток, где шли бои с отступающими под натиском вермахта частями польской армии.

Поскольку в прифронтовой полосе немцам было запрещено находиться в гражданской одежде, всю киносъемочную группу, включая и саму фройляйн Рифеншталь, переодели в серовато-голубую униформу военных корреспондентов, а также выдали им всем противогазы и личное оружие. Облаченная в полувоенную форму, с офицерским кортиком на ремне, Лени Рифеншталь выглядела весьма воинственно.

Когда в последний раз Гюнтер с ней встречался, Лени рассказывала ему о своих планах снять экранизацию трагедии Генриха фон Клейста «Пентесилея», в которой сама хотела сыграть роль королевы амазонок. Чтобы научиться запрыгивать на лошадь и скакать без седла, Лени каждый день брала уроки верховой езды. Сцены битв между амазонками и греками должны были сниматься в Ливийской пустыне, но все сорвалось из-за того, что Лени Рифеншталь вдруг загорелась снимать войну немцев с поляками.

На вопрос, зачем ей все это нужно, она ответила, что просто хочет быть полезной во время войны.

— Сначала я думала пойти на курсы медицинских сестер, но тут выяснилось, что на войну с Польшей мобилизованы мои сотрудники. Когда я приехала к ним в казарму, они стали уговаривать меня собрать группу для съемок военной кинохроники. Мол, если уж отправляться на фронт, то лучше в качестве кинооператоров. Вот поэтому, собственно, я и организовала нашу специальную киногруппу, — пояснила она.

— Война — это тебе не игровое кино. Здесь убивают и умирают по-настоящему, — мрачно заметил Гюнтер.

— Да все я прекрасно понимаю, — печально вздохнула она. — Война — это самая ужасная и непостижимая вещь на свете. И решение Гитлера начать войну с Польшей мне совершенно непонятно. Ведь совсем недавно, когда Альберт Шпеер[10] представил ему в своей мастерской макет запланированной перестройки Берлина, Гитлер, придя в восторг от этого проекта, умоляюще воздел руки к небу и радостно воскликнул: «Дай бог, чтобы я смог дожить до этого и мне не пришлось вести войну!» А меня потом спросил, какие деревья посадить на новой главной улице. Я предложила платаны, как на Елисейских Полях в Париже, и он согласился на платаны. Так что в планы фюрера по будущей перестройке Берлина я тоже, можно сказать, внесла свою лепту.

— Ты настолько сблизилась с Гитлером, что он делится с тобой своими планами на будущее?

— Просто ему приятно бывать в моем обществе, только и всего. Правда, в последнее время мое общение с фюрером в основном сводится к тому, что я вынуждена выслушивать его длинные монологи. При этом нет никакой возможности прервать его словоизвержение. И сколько раз я ни пыталась поговорить с ним о гонениях на евреев, среди которых много моих хороших знакомых, Гитлер обсуждать со мной еврейскую проблему категорически отказывается. Но я благодарна ему хотя бы за то, что он высоко ценит меня как деятеля искусства и защищает от таких недоброжелателей, как доктор Геббельс. Без заступничества фюрера противостоять власти министра пропаганды, в подчинении которого вся немецкая киноиндустрия, у меня бы не было никаких шансов.

— Лени, а это правда, что ты перед ним голой танцевала?

— Нет, конечно! Гитлер всего лишь отзывался о моем танце у моря в «Святой горе» как о самом прекрасном, что он когда-либо видел в кино. А то, что я якобы танцевала обнаженной перед ним, это, скорее всего, плод эротических фантазий Геббельса, который после того, как я отвергла его домогательства, стал распускать обо мне всякие домыслы и слухи.

— А Гитлер знает о том, что его не в меру любвеобильный министр пропаганды пытался залезть к тебе под юбку?

— Знаешь, у меня нет никакого желания рассказывать фюреру об отвратительных выходках доктора Геббельса, чьи любовные похождения стали уже притчей во языцех. Однажды Гитлер как-то сам завел со мной разговор о Геббельсе и заверил меня, что человек, способный смеяться так искренно, как доктор, не может быть плохим. Кстати, Сталина фюрер тоже считает неплохим человеком. Я своими ушами слышала, как после просмотра журнала кинохроники, где крупным планом показали Сталина, принимающего военный парад в Москве, Гитлер сказал: «У этого человека хорошее лицо — нужно будет попробовать наладить с ним отношения». Думаю, именно в этот момент фюрер принял неожиданное решение подписать с СССР пакт о ненападении, — предположила она.

— Сталин, наверное, сам в шоке от столь неожиданного для него союза с Гитлером. Двадцать лет фюрер проклинал большевиков всех вместе и каждого в отдельности, и тут ни с того ни с сего — здрасьте, давайте будем дружить!

— Да весь мир потрясен тем, что Гитлер протянул руку дружбы большевистскому вождю. Вся западная пресса взорвалась яростью памфлетов и карикатур на Сталина в обнимку с фюрером.

— Ничего я в этой политике не понимаю, — недоумевающе произнес Гюнтер. — Гитлер запретил компартию, а всех коммунистов загнал в концлагерь, и за это коммунист Сталин должен, по идее, считать его своим заклятым врагом, а уж никак не другом.

— Отнюдь! — возразила Лени. — Мой оператор, сопровождавший нашу делегацию на переговорах в Москве, рассказывал мне потом, что Сталин во время встреч с Риббентропом не раз повторял, что он питает глубочайшее уважение к фюреру, его политике и немецкому народу. Мол, невзирая на принципиальные различия между национал-социализмом и коммунизмом, он не видит причин, почему эти две политические системы не могут к взаимной выгоде жить в мире. А на банкете в честь подписания пакта с Германией Сталин поднял бокал за здоровье Гитлера со словами: «Я знаю, как сильно любит германский народ своего вождя, поэтому я хотел бы выпить за его здоровье», — и произнес тост, в котором выразил надежду на продолжительную дружбу с Германией и ее великим фюрером. И то, что мы теперь официально дружим с Советской Россией, меня не может не радовать. В России остались некоторые из старших сестер и братьев моей мамы. Там они вышли замуж и женились, но после русской революции мы о них ничего не слышали. Так что по своей родословной я связана с Россией и у меня глубокая внутренняя симпатия к этой стране, — призналась она.

— Дружба между нашими странами — это здорово, конечно! — отметил Гюнтер. — Только вот в искренность мирных намерений Гитлера верится с трудом. Помнится, пять лет назад он и с Польшей подписал такой же пакт, однако это не помешало ему начать сейчас войну с поляками.

— В том, что произошло, виновата в первую очередь сама Польша, — возразила Лени. — Всем ведь известно, что война разразилась по той причине, что поляки напали на немецкую радиостанцию в Глейвице. И только после того как Польша осуществила нападение на германскую территорию, фюрер в своем обращении к немецкому народу заявил, что с этого момента Германия находится в состоянии войны с Польшей.

— Мне одно только непонятно: зачем это вдруг полякам понадобилось нападать на немецкую радиостанцию?

— Как зачем? Чтобы передать в эфир антигерманское воззвание.

— Это официальная версия. Меня лишь смущает, что за неделю до этого инцидента Гитлер, выступая перед генералами вермахта, заявил, что он найдет пропагандистский повод для оправдания начала войны с Польшей и что убедительность этого повода не имеет никакого значения. Мол, победителя не будут спрашивать, правду он говорил или нет, поскольку для войны важна победа, а не правота.

— Пропагандой у нас доктор Геббельс заведует. Не думаешь же ты, что захват поляками радиостанции в Глейвице — это его рук дело? — спросила Лени с сарказмом.

— Все, на что твой несостоявшийся любовник способен, это выпустить белых мышей в кинозал, дабы сорвать премьеру фильма «На Западном фронте без перемен», — с усмешкой ответил Гюнтер. — А что касается захвата поляками радиостанции, то я не сильно удивлюсь, если потом выяснится, что эта была инсценировка, дабы подкинуть тот самый пропагандистский повод, о котором накануне Гитлер говорил своим генералам.

— А как же трупы захватчиков в польской военной форме, которые были предъявлены полиции и прессе? Какие тебе еще нужны доказательства нападения польских диверсантов на нашу радиостанцию?

— Наличие трупов в польской униформе — это очень убедительно! — не стал спорить с ней Гюнтер. Он был уверен в том, что, если бы Лени узнала о его участии в заговоре против Гитлера, она бы не побежала тут же доносить на него в гестапо, но привести ей свои доказательства инсценировки захвата радиостанции не имел права.

Гюнтер узнал о готовящихся провокациях против Польши от сотрудника абвера Ханса Остера, с которым он познакомился благодаря Дитриху Бонхефферу. Будучи куратором кадровой политики абвера, Ханс Остер способствовал приему на службу в военную разведку Третьего рейха многих противников нацистов, включая пастора Дитриха Бонхеффера, тайная миссия которого заключалась в том, что, официально выступая в качестве сотрудника абвера, он стремился установить контакт с англичанами и американцами от имени антигитлеровской оппозиции.

Сам подполковник Ханс Остер был одним из инициаторов заговора по свержению Гитлера в 1938-м году, не состоявшегося из-за проводимой Англией и Францией политики «умиротворения агрессора», что привело к росту популярности фюрера в Германии и сделало невозможным военное выступление против его режима.

В середине августа 1939 года шеф абвера адмирал Вильгельм Канарис получил приказ фюрера обеспечить группу штурмбанфюрера СС Альфреда Науйокса комплектами польской военной формы. Это поручение адмирал Канарис выполнил, но благоразумно отказался от предложения Гитлера взять на себя руководство операцией совместно с начальником СД Гейдрихом, аргументируя это тем, что у семи нянек дитя без глазу и потому одного руководителя в таком деле достаточно. Гитлер с его доводами согласился, и Гейдрих, разработавший план инсценировки пограничного инцидента, в итоге руководил всем единолично.

Тем временем противники нацистского режима из абвера организовали утечку информации о коварных намерениях Гитлера. Сообщение о подготовке нескольких рот эсэсовцев для инсценировки польского нападения, к которому прилагался протокол недавнего выступления фюрера перед командованием вермахта, было передано через руководителя берлинского бюро «Ассошиэйтед Пресс» в британское посольство.

Из-за того что планы Гейдриха фактически были раскрыты, ему пришлось срочно отменить несколько «нападений поляков», и главной стала операция в Глейвице — ведь там находилась радиостанция, которой в этой провокации отводилась важнейшая роль.

Накануне вторжения в Польшу, когда немецкая армия начала выдвижение к исходным рубежам на польской границе, в гостиничном номере Альфреда Науйокса раздался телефонный звонок. Подняв трубку, он услышал всего два слова: «Бабушка умерла», — это был кодовый сигнал от Гейдриха начать акцию по захвату радиостанции. Рейхскриминальдиректор политической полиции Генрих Мюллер, отвечавший за доставку в Глейвиц «консервов» — переодетых в польскую военную форму узников концлагеря Заксенхаузен, — получил аналогичный приказ.

Изрешеченные пулями трупы немецких заключенных шеф гестапо Мюллер, срочно выехавший на место происшествия для проведения «расследования», выдал за польских диверсантов, но международная общественность скептически отнеслась к немецкой версии этого инцидента.

На третий день после вторжения вермахта в Польшу Германии объявили войну Великобритания и Франция, а вслед за ними Канада, Австралия, Новая Зеландия и Южная Африка, что для многих в Третьем рейхе, включая и самого Гитлера, стало ударом. В те первые дни сентября тридцать девятого фюрер, до последнего надеявшийся, что все закончится «вторым Мюнхеном», вряд ли отдавал себе отчет в том, что он развязал Вторую мировую войну.

Не дошло это еще и до Лени Рифеншталь. Как-то раз в застольной беседе Гитлер завел при ней разговор о том, что во времена правительства маршала Пилсудского можно было решить любую проблему между Польшей и Германией в рамках дружественных отношений. После смерти Пилсудского новое польское правительство откровенно враждебно стало относиться к инициативам Гитлера по возвращению рейху Данцига[11], но, несмотря на это, он заверял, что намеревается добиться согласия от Польши исключительно путем переговоров. Поэтому Лени не сомневалась, что только очень веские причины могли заставить фюрера принять решение начать войну с поляками. И даже если бы Гюнтеру удалось раскрыть ей глаза на дьявольскую сущность Гитлера, по личному приказу которого была осуществлена подлейшая пограничная провокация, вряд ли бы ее восторженное отношение к фюреру изменилось.

Благодаря покровительству Гитлера Лени Рифеншталь могла свободно заниматься реализацией своих творческих замыслов, а большего ей от него и не надо было. Она стала известной актрисой и кинорежиссером до своего знакомства с фюрером, о существовании которого впервые услышала лишь весной 1932 года после премьеры фильма «Голубой свет», ставшего ее режиссерским дебютом. Будучи соавтором сценария этой мистико-романтической легенды об итальянских Доломитовых Альпах, Лени придумала для себя главную роль девушки не от мира сего, живущей в горах в мире грез. Успех этой ленты был ошеломляющим. В Берлине «Голубой свет» чествовали как лучший фильм последних лет, Лени Рифеншталь мешками получала письма с восторженными отзывами зрителей, и даже Чарли Чаплин, успевший посмотреть фильм в Голливуде, прислал ей свою поздравительную телеграмму.

После прихода к власти Адольф Гитлер, этот несостоявшийся австрийский художник, создал для Лени Рифеншталь вполне благоприятные условия для работы, а главное, избавил ее от излишней опеки доктора Геббельса, заправлявшего в Третьем рейхе кинематографией, театром, прессой и пропагандой. И поскольку Лени, как особа, приближенная к фюреру, получила от режима максимум преференций, в нацистской Германии ее, похоже, все устраивало.