Пока с ЧП на пике Энгельса разбиралась «ущельская комиссия», у Юры Борисенко развилось двухстороннее воспалением легких, и Гриша Артеменко отравил Илью сопровождать больного Борисенко в Душанбе. Помимо доставки Борисенко в больницу в Душанбе, Артеменко поручил ему выкупить забронированные билеты в Москву и заказать для всей экспедиции спецрейс (самолет или вертолет) из Хорога в Душанбе, и дал ему на все эти расходы 4200 рублей.
Вниз до поселка Зонг Илью с заболевшим Борисенко сопроводил врач команды Селивра, после чего тут же ушел обратно в базовый лагерь, оставив Илье для Юры какие-то таблетки. Юра всю ночь провел сидя, так как лежа задыхался, и им пришлось заночевать в Зонге. Местные таджики выделили им комнату (взять с них деньги за постой хозяева тамошней гостиницы, а по сути барака, категорически отказались) и вечером пришли к ним в гости со своим чайником. Илья выставил к чаю сгущенку, шоколад, и они вместе пили из пиал зеленый чай. Как только чай заканчивался, мальчишка-таджикчонок убегал и тут же возвращался с полным чайником. Так повторялось несколько раз, и аксакал пояснил Илье, что мальчонка будет приносить им чай до тех пор, пока они не положат пустые пиалы на стол дном вверх, что будет означать, что они больше чаю не хотят. А пока они этого не сделали, по законам восточного гостеприимства он не может допустить, чтобы гости остались без чая.
Утром в Зонге Илья с еле передвигающим ноги Борисенко на переполненный рейсовый автобус сесть не смог, а Юра между тем загибался на глазах. Экспедиционный врач даже антибиотиками его на дорожку не проколол.
Чтобы добраться до Ишкашима, Илья стал ловить попутки. Остановил какой-то грузовик, но водитель-таджик сказал, что у него нет бензина. Тогда Илья сбегал к пограничникам в Ленгар и раздобыл ведро бензина (денег за бензин пограничники с него не взяли). В кабине ЗИЛа Илья привез Юру Борисенко в аэропорт Ишкашима, а там на рейсы до Душанбе билеты проданы на два месяца вперед. Илья оставил Юру в аэропорту и побежал в поселок искать начальника аэропорта. Нашел его в каком-то магазинчике, и тот пообещал помочь посадить заболевшего альпиниста на ближайший рейс. Когда Илья с этим начальником вернулся в аэропорт, возле Юры уже стоял наряд милиции — Борисенко был столь плох, что люди решили, что он умер, и вызвали милицию.
Юра Борисенко как-то выдержал полет на ухающем в воздушные ямы Ан-2, а в аэропорту Душанбе Илья вызвал ему «скорую». Доставив Борисенко в больницу Душанбе, Илья был вынужден срочно вернуться в Зонг за списком паспортных данных участников экспедиции, потому что в аэропорту ему без этого списка отказались продать заранее забронированные билеты на Москву. Причем времени, чтобы выкупить билеты, у него было ровно сутки. Благо, что у Ильи в знакомых были уже начальники аэропорта Ишкашима и Душанбе и его без всяких билетов (за 20 рэ пилоту) сажали на рейс как своего, чтобы он смотался в базовый лагерь за этим списком.
Прилетел обратно в Ишкашим Илья в полдень. Поселок словно вымер, и добраться до Зонга было не на чем. Встретившийся Илье местный житель поинтересовался у него, не может ли он чем-нибудь помочь. Илья объяснил ему ситуацию, в которую он попал с авиабилетами для их экспедиции. Выслушав его, таджик сказал Илье, что вообще-то он в Зонг не собирался, но если надо альпинистам помочь, то он может отвезти его туда на своих «Жигулях».
— Только можно я свою дочку с собой возьму? — попросил он.
Илья, конечно же, не возражал, и таджик пригласил его в свой дом подкрепиться перед дальней дорогой (это более 100 км по горному серпантину). Многочисленная семья таджика принимала Илью как самого дорогого гостя, только от чая с молоком, в который для сытности накрошили лаваш, он деликатно отказался, объяснив, что у него на Украине принято пить чай без молока.
После чаепития таджик посадил свою младшую дочь в «Жигули» на заднее сиденье и они поехали. Дорога была ужасная, летевший из-под колес гравий бил по днищу машины, но, когда они приехали в Зонг, водитель отказался взять деньги за поездку и еще поинтересовался, когда за Ильей приехать, чтобы отвезти его обратно в Ишкашим. Чтобы заплатить хотя бы за бензин, Илье пришлось упрашивать его взять деньги, и только после долгих уговоров гостеприимный таджик согласился взять у него пять рублей.
Когда под вечер он поднялся из Зонга в базовый лагерь, Григорий Артеменко очень удивился, увидев Илью, которого он вчера отправил с больным Борисенко на руках выкупить билеты, забронированные в Душанбе за сутки до окончания брони. Узнав, в чем проблема, Артеменко сработал весьма оперативно — дал команду всем найти свои паспорта, что было непросто, так как многие разбежались на восхождения, раздобыл у соседей по ущелью из команды САВО печатную машинку и на пустом фирменном бланке с печатью харьковского горсовета отпечатал нужный список. Вернувшись на рейсовом Ан-2 в Душанбе, Илья успел выкупить билеты за полчаса до закрытия кассы. Опоздай их горемычная экспедиция в Душанбе на рейс в Москву, пришлось бы им всем добираться на перекладных. Не говоря уже о том, что впустую пропали бы экспедиционные деньги, так еще и вылететь в конце августа из Душанбе было нереально.
Со спецрейсом Як-40, который Илья арендовал в Душанбе за полторы тысячи рублей, чтобы вывезти команду харьковских альпинистов из Хорога в Душанбе, случился еще тот цирк. Чтобы не гонять самолет порожняком в Хорог, с согласия Ильи его загрузили почтой.
Отправив спецрейс в Хорог, Илья сообщил номер борта срочной телеграммой в Хорог на имя Артеменко, а сам тем временем отправился забрать Борисенко из больницы. Каково же было его изумление, когда оплаченным им спецрейсом альпинисты не прилетели, а вместо них прибыли местные жители. До вылета в Москву оставалось всего шесть часов, и куда пропала экспедиция, пришлось выяснять с помощью начальника аэропорта Душанбе.
История вышла почти криминальная — ушлый начальник аэропорта Хорога умудрился продать левые билеты на заказной спецрейс. Наши же альпинисты встретили присланный за ними Як-40, помогли разгрузить почту и, пока самолет дозаправляли, решили попить чайку в местной чайхане (чайханщица, к слову, была красавицей из сказок «Тысячи и одной ночи), а начальник аэропорта тем временем посадил своих левых пассажиров и фактически угнал самолет. Когда при Илье начальник аэропорта Душанбе разбирался с начальником аэропорта Хорога, мат стоял трехэтажный, но за три часа до вылета в Москву всю команду альпинистов таки доставили внеочередным рейсом из Хорога.
В общем, приключений на голову Ильи в тот сезон выпало выше крыши, да еще к тому же он переболел желтухой в тяжелой форме. Приятного во всем этом было, конечно, мало.
О том, что через год, в августе 1984-го, Ренат вместе с командой альпинистов погиб в лавине, Илья узнал из вечерних новостей. Сообщалось, что пятеро альпинистов совершали восхождение в Горно-Бадахшанской АО и уже перед самым выходом на вершину их сорвала со стены лавина. Тела четырех альпинистов были обнаружены у подножия горы, а вот Рената Лапшина поисково-спасательному отряду найти не удалось, и его сочли погибшим. Всех погибших альпинистов похоронили на одном кладбище и поставили общий памятник всем пятерым, включая Рената, хотя в его могиле захоронили пустой гроб.
Илья же после дисквалификации больше не был фанатиком альпинизма и в 1984 году в горы вообще не поехал. Начав сотрудничать с АПН, он легко влился в их сплоченный коллектив. Стиль отношений в АПН был непринужденный и дружеский, даже с высоким начальством, а коммуникабельный от природы Илья вообще всегда легко находил общий язык с людьми, и, наверное, поэтому в агентстве ему поручали работу, связанную с приемом журналистов из зарубежных стран. Он должен был продумывать программы, организовывать встречи, интервью, поездки иностранных «акул пера», так чтобы по возвращении к себе они писали исключительно позитивные материалы о Советском Союзе, хотя бы в силу того, что с ними устанавливали нормальные человеческие контакты — по-дружески общались, выпивали, гуляли, водили их в театры и музеи. Как правило, после такого радушного приема мало у кого поднималась рука написать какую-нибудь гадость о принимающей стороне. Контактному и доброжелательному Илье, знания английского которого позволяли обходиться без переводчика, удавалось наладить хорошие отношения с иностранными коллегами без особых проблем, хотя такой уж легкой он свою миссию не назвал бы, особенно когда приходилось иметь дело с представительницами прекрасного пола зарубежной прессы.
С одной такой взбалмошной особой, американкой Джессикой Фоули, он познакомился в последних числах декабря 1985 года. Джессика была фрилансером — фоторепортером на вольных хлебах и хотела сделать в Москве репортаж об «офонаревшем» Арбате, который СМИ называли «витриной перестройки». В 1985 году в Москве открыли первую пешеходную улицу — Арбат. По замыслу проект заключал в себе три идеи: благоустройство улицы для прогулок, отдыха и торговли, реставрация исторических мест и создание пушкинского заповедника. Невиданная свобода — улицу, по которой можно ходить вдоль и поперек, заполнили уличные музыканты и актеры, художники, фотографы и лоточники, самодеятельные поэты и ораторы. Открытая в бывших коммуналках квартира-музей Пушкина на Арбате была попыткой властей города компенсировать снос московского дома, в котором родился поэт. Реконструкция старого Арбата, длившаяся почти два года, была затеяна в основном ради того, чтобы проложить коммуникации к новому зданию Генерального штаба на Арбатской площади. Дабы обезопасить эти стратегические коммуникации от внешних сотрясений, Арбат сделали пешеходным. В результате единственной сделанной на совесть оказалась мостовая. Выкрашенные в яркие цвета здания внутри так и остались в аварийном состоянии. Шарики-фонарики в два ряда совсем не подходили к декорациям купеческой Москвы. После этой реконструкции появилась фраза «Арбат офонарел», которую приписывали Булату Окуджаве, воспевшему старый Арбат.
Джессика Фоули после посещения Арбата была в восторге от царившей там предновогодней праздничной атмосферы. В Нью-Йорк она улетала в следующем году в десять утра второго января, и главред уговорил Илью, собиравшегося съездить на Новый год в Харьков к родителям, выполнить свою миссию до конца — развлекать их американскую коллегу, пока та не улетит в свою Америку. Нельзя сказать, что общество чертовски обаятельной американки Илье было в такую уж тягость. Джессика оказалась очень интересным собеседником, и хотя она была чуть старше его — ей было где-то под тридцать, а ему месяц назад исполнилось двадцать шесть лет, — она много чего успела повидать в этом мире, в отличие от Ильи, ни разу еще не побывавшего за границей.
Для Джессики, впервые в своей жизни встречавшей Новый год в СССР, новогоднее поздравление Рейгана, показанное по советскому телевидению, было настоящим сюрпризом, и от телевизора ее в новогоднюю ночь было не оторвать. Встречала она Новый год в своем номере гостиницы «Космос» вдвоем с Ильей, и под бой кремлевских курантов они выпили по бокалу советского шампанского. Потом они вместе смотрели «Голубой огонек», и Илье пришлось переводить Джессике не только реплики артистов, но и песни, дабы американка, ни слова не понимавшая по-русски, хоть примерно представляла себе, о чем там поют наши певцы.
Прошедший 1985 год был годом горбачевской антиалкогольной кампании, насаждаемой самыми что ни на есть идиотскими способами. Началась массовая вырубка многолетних виноградников, рестораны и кафе становились безалкогольными. Повсеместно устраивались показушные комсомольские безалкогольные свадьбы. Спиртное стали продавать только с двух дня и только в специализированных отделах, а цензурой удалялись и вырезались алкогольные сцены из театральных постановок и кинофильмов. В кинотеатрах же снова стали крутить фильм «Лимонадный Джо» — старую чешскую пародию на американские вестерны, из-за чего самого генсека Горбачева в народе прозвали «минеральный секретарь». Безграничная дурость идейных вдохновителей антиалкогольной кампании и ее не в меру ретивых «опричников» вызывала праведный гнев у народа, которого куда больше волновала цена на водку, чем строительство коммунизма. Причем кляли «минерального секретаря» и вовсе непьющие граждане, которым бутылка шампанского требовалась для празднования того же Нового года. Какой же Новый год без шампанского?
Верхом чиновничьего идиотизма было запрещение полюбившегося всем фильма Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром», традиционно транслировавшегося в новогоднюю ночь. Из-за того, что начинался этот фильм со сцены веселой попойки четверых друзей в бане, советские телезрители в эту новогоднюю ночь «Иронию судьбы» так и не дождались. И если год назад «Голубой огонек» начинался с хлопка вылетевшей пробки от шампанского и разлитием пенящегося напитка по бокалам, то «Голубой огонек» 1986 года вышел абсолютно безалкогольным. В новогоднюю ночь телезрителям была показана антиалкогольная интермедия «Виноградный сок» в клоуновском исполнении артистов театра имени Вахтангова, завершившаяся демонстрацией этикетки виноградного сока на пустой винной бутылке под реплику: «Всякое вино — яд». Илье настолько противно было смотреть кривляния этих ряженых, что переводить дурацкую интермедию он вообще не стал.
Зато Джессике, зараженной «горбиманией», как она называла свою симпатию к моложаво выглядевшему Горбачеву, просмотр «Голубого огонька» в компании Ильи очень даже понравился. От советского шампанского девушку слегка развезло, и настроение у нее в эту новогоднюю ночь было превосходным. В благодарность за чудесно проведенное время Джессика пригласила Илью составить ей компанию — в конце января она собиралась на мыс Канаверал, чтобы снять репортаж о запуске космического челнока «Челленджер». Для Ильи ее предложение было настолько неожиданным, что он не сразу нашелся, что ответить. Это Джессика могла свободно путешествовать по всему миру и делать репортажи, о чем ей заблагорассудится, а советскому журналисту просто так выехать за границу было невозможно. Дабы не вдаваться в объяснения, что в СССР проще в космос слетать, чем оформить разрешительные документы на выезд за границу, тем более в капстрану, Илья посетовал, что, к сожалению, он не может принять ее приглашение, поскольку буквально на днях отправляется в командировку в Афганистан. К его удивлению, Джессика его отговорке очень даже обрадовалась. Оказалось, что она сама давно собиралась побывать в Афганистане, и пообещала прилететь в Кабул сразу после репортажа о «Челленджере». Договорившись встретиться с ним на вилле АПН в Кабуле, Джессика улетела к себе в США, а Илья потом еще четыре месяца ждал, пока ему дадут добро на выезд в загранкомандировку.
О катастрофе «Челленджера», который взорвался на высоте пятнадцати километров через семьдесят три секунды после старта, Илья узнал 28 января 1986 года из новостей. Старт «Челленджера» показали в прямом эфире, и трагедию увидел весь мир. Вначале все шло в штатном режиме. Комментатор отсчитал последние секунды, и «Челленджер» устремился ввысь под аплодисменты присутствующих на космодроме зрителей, среди которых наверняка была и Джессика. И вдруг в совершенно безоблачном небе под спокойный голос комментатора космический челнок в одно мгновение превратился в огненное облако. Это было настолько неожиданно, что первые секунды многочисленные очевидцы не понимали, что произошло. Многие аплодировали, думая, что это отсоединились ускорители челнока. На борту «Челленджера» было семь человек, в том числе две женщины. Джудит Резник, вторая американка в космосе, и Криста Маколифф, первый участник проекта «Учитель в космосе». Эта школьная учительница из Бостона выиграла у одиннадцати тысяч своих коллег в общенациональном конкурсе за право быть зачисленной в экипаж. Она готовилась вести из космоса телеуроки — демонстрировать физические опыты в условиях невесомости ученикам школ в эфире одного из телеканалов. И вот из-за какой-то технической неполадки погиб весь экипаж.
А спустя три месяца после гибели «Челленджера» ночью 26 апреля 1986 года в один час двадцать четыре минуты рванул атомный реактор четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС. В ту роковую ночь оперативный персонал станции проводил испытания выбега ротора в режиме максимальной проектной аварии — с отключенными защитами реактора в режиме полного обесточивания оборудования атомной станции. Суть эксперимента заключалась в том, что если АЭС вдруг окажется обесточенной, то остановятся все насосы, прокачивающие охлаждающую воду через активную зону атомного реактора, что могло привести к ее расплавлению. В такой аварийной ситуации должно и нужно было задействовать любые резервные источники электроэнергии, в том числе и выбег ротора турбогенератора. Ведь пока он будет вращаться по инерции — будет вырабатываться и электроэнергия.
Эксперимент в режиме максимальной проектной аварии уже по определению был крайне рискованным, но атомный реактор воспринимался эксплуатационниками как тульский самовар, может, чуть посложнее. «Атомный маршал» академик Александров тогда всех убеждал, что его детище — это безопаснейший в мире реактор и его можно ставить хоть на Красной площади, как самовар. Подобная самонадеянность привела к тому, что экспериментаторы, думавшие неизвестно каким местом, специально отключили систему аварийного охлаждения атомного реактора, заблокировав при этом всю аварийную защиту, и произошло то, что произошло. Вначале работники станции услышали серию глухих взрывов, потом фундамент станции начал угрожающе вибрировать, а за этим последовал страшный взрыв с ослепляющим выбросом пламени и фейерверком из кусков ядерного топлива и графита — так взорвался атомный реактор. Черный огненный шар взвился над крышей машинного отделения и стал подниматься в небо. Многотонную плиту верхней биозащиты чудовищной силы взрывом подбросило и развернуло в воздухе, и она рухнула обратно на шахту реактора, накрыв его в наклонном положении. Из зияющей дыры поднялся багрово-голубой с кровавыми оттенками километровый столб пламени, насыщенный плавящимися радиоактивными частицами.
Часть раскаленных кусков ядерного топлива упала на крышу машинного зала и вызвала пожар кровли. К пяти часам утра пожар удалось погасить, но жуткое малиновое свечение над четвертым энергоблоком оставалось еще долго — это светилось разбросанное повсюду ядерное топливо. Произошла крупнейшая в истории человечества техногенная катастрофа. Комета Галлея, появление которой земляне ожидали в 1986 году без былых страхов и предрассудков, подтвердила свою дурную репутацию предвестницы несчастий и катаклизмов…
* * *
Вылететь в Кабул спецкору АПН Илье Ладогину удалось только после первомайских праздников. Заверяя Джессику, что он чуть ли не завтра отправляется «за речку», Илья, конечно, знал, что оформление загранкомандировки — дело не одного дня, но никак не ожидал, что все затянется аж на четыре месяца. Во время ожидания своего рейса в международном аэропорту «Шереметьево» Илье было как-то неловко перед провожавшими его коллегами за то, что он напросился в командировку в Афганистан, а не в Чернобыль, к которому в эти дни было приковано внимание всех мировых СМИ. На фоне дышащего нестерпимым ядерным жаром атомного реактора, взорвавшегося на Чернобыльской АЭС, Афганистан был не такой уж и горячей точкой. Себя ведь не обманешь, и Илья честно признался, что он не готов к такому самопожертвованию, какое проявил его коллега, киевский фотокорреспондент АПН Игорь Костин, который первым сделал фотоснимки эпицентра взрыва через четырнадцать часов после случившейся ночью аварии на четвертом блоке АЭС. Облетев на вертолете полностью разрушенный блок, из руин которого поднимался тонкий прозрачный дым, а под завалами пробивался зловещий красноватый свет, Костин, не понимая до конца опасности того, что произошло, открыл иллюминатор вертолета, как он всегда делал во избежание бликов при фотографировании. При этом внезапно наступила какая-то могильная тишина. Увидев с борта вертолета зияющую, как открытый гроб, дыру, он ужаснулся — настолько зловещей была представшая перед его глазами картина. Под ним была черная яма, похожая на могилу. Костин успел сделать несколько снимков, и через минуту его камера остановилась. Он не понимал почему. Он думал, что разрядились аккумуляторы. Попробовал еще, но тщетно он давил на кнопку — камеру заклинило намертво. Поскольку не было возможности снимать, их вертолет ушел на посадку. Вернувшись в Киев, Костин обнаружил, что почти вся пленка засвечена и только первый кадр был менее поврежденным. Провозившись с пленкой, Костин отправил приемлемые копии для Москвы в АПН, но опубликовать их тогда никто не решился, а вся поступающая в Москву информация по Чернобылю утаивалась.
Первое официальное сообщение об аварии на Чернобыльской атомной электростанции в советских СМИ появилось только вечером 28 апреля 1986 года в программе «Время». Это сообщение состояло всего из пяти предложений: «На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Поврежден один из атомных реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь. Создана правительственная комиссия для расследования происшедшего». Сделано было это краткое информационное сообщение только под давлением международного сообщества, потребовавшего от СССР объяснить повышение уровня радиации на территории других стран Европы. Но поскольку близилось Первое мая, первые полосы советских газет были посвящены Дню международной солидарности трудящихся. В Киеве, который находился всего в ста километрах от Чернобыля, и других городах Украины и Белоруссии прошли праздничные демонстрации и массовые гуляния, посвященные Первомаю.
А в Чернобыле в эти праздничные дни было не до гуляний. В недрах разрушенной активной зоны атомного реактора просвечивала мерцающая голубизна, как от космических звезд. Это продолжала гореть раскаленная добела масса, и огромное количество радиоактивного газа и пыли выбрасывалось в атмосферу. Чтобы как можно быстрее загасить огнедышащий радиацией реактор, было принято решение забросать его мешками с песком. Причем сделать это можно было только с вертолетов, зависая прямо над жерлом развороченного взрывом реактора. Для такого «бомбометания» пришлось привлекать самых опытных летчиков не только со всего Союза, но и отзывать вертолетные экипажи из Афганистана, ибо не было сейчас задачи важнее, чем ликвидация последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Поэтому Илья, улетая в Афганистан, ничего геройского в своей миссии не видел. Да, там идет война и, как на всякой войне, гибнут люди, но ведь он не воевать туда едет. Завотделом прессы ЦК КПСС, лично инструктировавший его перед отъездом в Афганистан, настоятельно рекомендовал поменьше писать о войне и побольше о мирной жизни афганского народа, воплощающего в жизнь завоевания Апрельской революции.
Рейс из Москвы в Кабул был с пересадкой в Ташкенте. Когда борт, на котором Илья вылетел из Москвы, приземлился в ташкентском аэропорту, там стояла сорокоградусная жара. Взлет на Кабул пришлось ожидать в салоне Ил-76, оборудованного под перевозку пассажиров с минимальными удобствами, около часа. Кондиционеры не работали, и в салоне самолета было душно и жарко, как в сауне. Наконец взревели двигатели, заработали кондиционеры, и их самолет оторвался от земли и взял курс на Кабул. Где-то на сороковой минуте полета Илью, задремавшего под монотонный гул турбин, разбудил пронзительно громкий звонок, и командир корабля сообщил пассажирам о пересечении государственной границы СССР, после чего сразу были выключены все освещение салона и бортовые огни. С этого момента никто уже не спал. Притихшие пассажиры, прислушиваясь к ровному гулу двигателей, напряженно вглядывались в черные глазницы иллюминаторов, а там, в распростершейся под ними чужой и явно недружелюбной стране, полный мрак — ни огонька внизу.
Чтобы пассажирам не так страшно было сидеть в кромешной тьме, на подлете к Кабулу командир корабля включил громкую связь в салоне, благодаря чему они могли слышать радиообмен между экипажем и диспетчером кабульского аэропорта, давшего разрешение на снижение. В свою очередь, командир корабля сообщил диспетчеру, что шасси и механизация выпущены, отстрел АСО[22] включен.
Аэродром Кабула находился в окружении гор на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря. Заход на посадку был возможен только с одного направления и требовал от экипажа высочайшего мастерства. Самолет подлетал к аэродрому на высоте десяти тысяч метров и, выпустив шасси, спойлеры[23] и механизацию крыла, не позволявшие увеличить скорость выше допустимой, круто начинал снижаться кругами по спирали, едва не срываясь в штопор. Это был «афганский заход на посадку», ранее в транспортной авиации никогда не применявшийся. От такого стремительного пикирования — почти падения, когда Ил-76, завалившись на левое крыло, резко рухнул вниз, — пассажиры, испуганно наблюдавшие в иллюминаторы яркие вспышки от вылетавших из-под брюха самолета тепловых ловушек, зависали в невесомости, как космонавты. Желудок подкатывал к горлу, а глаза закатывались. Сосед Ильи, подполковник в союзной форме, смертельно побледнел от таких кульбитов. Илья, с трудом поборовший приступ тошноты, тоже чувствовал себя не лучшим образом.
За несколько секунд до посадки пилоты успели выровнять пикировавший носом вниз самолет в предпосадочное положение. И в следующее мгновение огромный лайнер ударился колесами о бетонку так, что самолет просел на переднюю стойку и Ил-76 понесся по полосе аэродрома. Рев турбин на реверсе, пробежка, торможение, разворот — все, можно наконец перевести дух и поздравить себя с благополучным приземлением, хотя мягкой такую посадку не назовешь.
Пассажиры после такого «афганского захода на посадку» покидали салон самолета пошатываясь, как пьяные. Восхищенный мастерством экипажа, для которого полеты с такими крутыми виражами на тяжелом транспортнике были обычными трудовыми буднями, Илья решил, что его первый репортаж в Афганистане будет о военных летчиках.
В аэропорту его встретил водитель АПН на белом «мерседесе», который с комфортом отвез Илью на виллу, где проживали их коллеги. Ехать пришлось довольно долго вдоль каких-то полуразрушенных кишлаков, по каким-то тесным глиняным улочкам и переулкам. Не выдержав, Илья поинтересовался у водителя: «Долго ли еще до Кабула?» Оказалось, что они едут по городу уже минут тридцать!
Несмотря на столь ранний час — над Кабулом только взошли первые лучи солнца, позолотившее купола мечетей, — на вилле АПН Илью уже ждал заведующий бюро Владимир Иванович Иванов.
— О, наконец-то! С прибытием, — обрадованно приветствовал он Илью. — Тут одна американская дамочка тобой очень активно интересовалась. Все расспрашивала, когда же ты приедешь?
— Ее не Джессика зовут? — на всякий случай осведомился Илья, знавший только одну американку, которая могла интересоваться им в Кабуле.
— Она самая, — подтвердил Иванов. — Говорит, что познакомилась с тобой в Москве и вы, мол, договорились встретиться с ней на нашей вилле, вот она и осаждает нас, считай, с февраля.
— Да, был такой разговор. Только я не знал тогда, что задержусь на четыре месяца, — посетовал Илья.
— Ну, не от тебя это зависело, — сказал Иванов. — А что касается этой американки, то твои личные контакты с ней я могу только приветствовать! К сожалению, не все наши западные коллеги настроены столь дружественно к Советскому Союзу, как Джессика.
— Да я просто сопровождал ее в Москве по заданию редакции — вот, собственно, и все мои личные с ней контакты, — пожал плечами Илья.
— Я в курсе, — проявил свою осведомленность Иванов. — Но то, что после ваших московских прогулок Джессика теперь неровно к тебе дышит, видно и слепому. И это очень хорошо. Особенно сейчас, когда на нас ополчилась вся западная пресса, как по команде поднявшая вой о небывалых зверствах русских, — якобы советские солдаты разбрасывают по Афганистану детские игрушки, начиненные взрывчаткой. Ребенок поднимает медвежонка, а тот взрывается у него в руках. И все это распространяется западными газетами миллионными тиражами с подачи одного американского журналиста, который выдумал, что мы начиняем игрушки взрывчаткой, а афганские дети их поднимают. В ответ на эту провокацию мы срочно опубликовали в наших газетах снимок одной такой «игрушки» с комментариями, что эта заминированная кукла изготовлена в Пакистане и что она была обнаружена на одной из улиц Кабула сотрудниками царандоя[24]. По нашей информации, начиненные взрывчаткой игрушки привез в Афганистан некий Билли Стоун. Применить их он, правда, не успел. Наш спецназ при поддержке царандоя разгромил его группу в Панджшере, а сам Стоун куда-то сгинул, и одной фотографией завезенной им куклы мы никому ничего не докажем. А вот если бы твоя Джессика рассказала правду, откуда на самом деле поступают эти мины-игрушки, — это другое дело. Ведь американской журналистке на Западе поверят больше, чем нам.
— Джессике — поверят, — уверенно сказал Илья.
— Вот и отлично. Неизвестно, правда, когда эта Джессика у нас опять объявится. Она же фрилансер — репортер на вольных хлебах. Один Аллах знает, где ее сейчас черти носят. Только ведь на одной Джессике свет клином не сошелся. К тому же особым авторитетом в своей профессиональной среде, как ее коллеги, штатные журналисты из того же «Нью-Йорк таймс», твоя Джессика не пользуется. Посему было бы неплохо наладить дружеские отношения и с другими иностранными журналистами, представляющими в Афганистане ведущие мировые СМИ. А поскольку наши западные коллеги предпочитают жить в отеле «Интерконтиненталь», для тебя в этом роскошном отеле тоже забронирован одноместный номер. Ну, чтоб ты, как спецкор АПН, мог на равных общаться с этими «акулами пера». Так что держи марку! — напутствовал его Иванов.
Новость о том, что он будет жить в самом престижном в Кабуле международном отеле, Илью не могла не порадовать. От виллы АПН до отеля «Интерконтиненталь» он добирался на редакционном «мерседесе» с водителем больше часа. На дорогах царил невообразимый хаос из непрерывно гудящих клаксонами машин — в основном всякого старья со всех концов света. А еще военная техника, верблюды, коровы, двухколесные повозки, запряженные ишаками, и ни одного работающего светофора. Иногда встречались отчаянно машущие жезлами регулировщики в огромных белых перчатках с раструбами, непонятно зачем здесь поставленные, поскольку на их попытки регулировать движение никто не обращал внимания, и, как понял Илья, правила дорожного движения здесь никто не соблюдал. Как пояснил ему водитель, здесь у кого машина больше и клаксон погромче, тот и прав.
— Местные водилы стараются придерживаться правой стороны, но если надо, то прут и по встречной, и поперечной. На первый взгляд езда по Кабулу покажется тебе броуновским движением, но при этом никто ни с кем не сталкивается. В общем, Восток — дело тонкое, — философски заключил водитель АПН.
Просторный номер в отеле «Интерконтиненталь», в котором поселился Илья, действительно оказался роскошным. В Москве он и мечтать не мог о таком комфорте. Пока учился в МГУ, жил в студенческой общаге, а потом снимал комнату в коммуналке с общей кухней. Освоившись в своих новых апартаментах, он почувствовал какую-то приподнятость. Казалось, война где-то совсем далеко, и Илья умиротворенно подумал, что здесь ему должно хорошо работаться. Ведь Афганистан всегда был наиболее дружественной для них страной.
Отель «Интерконтиненталь» возвышался над всем городом, и Илья из окна своего номера мог разглядывать панораму Кабула, выстроенного в ложбине между горами. Открывавшаяся его глазам картина была безрадостной — сплошное нагромождение невысоких глинобитных строений и домиков, над которыми высились купола многочисленных мечетей, скрашивавших суровый городской пейзаж, а на окраине города, за последними домами, приютившимися на склонах лысых холмов, уже начиналась пустыня.
Отоспавшись после длительного перелета, Илья решил прогуляться по городу, когда солнце уже стояло в зените. Прочитав в путеводителе, что сердцем Кабула является торговая площадь на проспекте Майванд, где сосредоточены все основные базары города, Илья поехал туда из отеля на кабульском такси — юркой бело-желтой «тойоте» с правым рулем. Водитель-таджик, неплохо говоривший по-русски, охотно показал ему все достопримечательности города, встретившиеся им по дороге. Кабул был городом контрастов: от фешенебельных отелей, мечетей и дворцов — до убогих глиняных лачуг. Два типовых советских квартала, застроенных пятиэтажными «хрущевками», а в стороне — тихий, чистый квартал роскошных вилл.
Расплатившись с разговорчивым таксистом чеками Внешпосылторга — эта эрзац-валюта была у афганцев самым популярным платежным средством, — Илья очутился в лабиринте узких улочек и переулков, где все чем-то торговали, что-то вязали, ковали, чистили. Повсюду были большие контейнеры, разнообразные лавки с продуктами, над которыми витал запах специй. Бесконечные ряды магазинов — дуканов и лотков, заваленных всевозможными товарами, вызывали удивление. Дефицитные в Союзе японские магнитофоны, стереосистемы, кассеты с поп-музыкой, фирменные джинсы и кроссовки, ковры, дубленки — все это можно было купить в любом дукане совершенно свободно, без давки и очередей. На выданный ему в бюро АПН аванс, правда, особо не разгуляешься. Илья прикинул, что двухкассетный стереофонической магнитофон «SHARP», мечта меломана, будет стоить ему две зарплаты в чеках Внешпосылторга. Дабы не уходить из магазина с пустыми руками, он взял на пробу консервированную датскую ветчину в жестяной банке и три банки шипучего голландского лимонада «SiSi», которые ему положили в красивый пластиковый пакет. На выходе из магазина его вдруг окликнули — женский голос показался ему до боли знакомым. Илья изумленно оглянулся и обомлел.
— Настя?! Ты? Не может быть!
— Узнал! Узнал! — обрадованно воскликнула она. — А я тебя не сразу признала. Мы же виделись с тобой один-единственный раз! Ты был тогда еще безусым мальчишкой, а сейчас повзрослел, раздался в плечах, возмужал, — радостно щебетала Настя, прямо светившаяся от счастья.
— Настя, поверить не могу, что это ты, — взяв ее руки в свои, взволнованно произнес Илья. — Я же тебя искал потом по всей Москве и, можно сказать, благодаря тебе поступил на журфак МГУ. Сейчас я спецкор АПН в Афганистане. Но ты как здесь оказалась?
Настя рассказала, что работала после окончания мединститута хирургом-травматологом. В декабре прошлого года ее вызвали в военкомат, ведь она лейтенант запаса медицинской службы, и предложили ей, как несемейной, поехать на стажировку по военной травме в Афганистан. Настя, конечно, согласилась. И вот она уже третий месяц работает оперирующим хирургом-травматологом в медроте Кандагарской мотострелковой бригады. В Кабул же она прилетела вчера ночью — сопровождала в кабульский госпиталь тяжелораненого бойца с черепно-мозговой травмой — и завтра должна улететь обратно.
Из ее сбивчивого рассказа Илья уяснил главное — Настя не замужем и у них есть целая ночь впереди. Все остальное для него не имело значения. По ее сияющим глазам Илья понял, что она думает о том же, что и он. Бывают моменты, когда слова не нужны, ведь рядом с тобой тот самый, без которого ты теперь не можешь жить и дышать. Встретиться здесь, в далекой стране, несомненно, было знаком судьбы. С молчаливого согласия Насти Илья поймал такси, и они поехали в отель «Интерконтиненталь». Закрывшись в его уютном номере с двуспальной кроватью, они начали с того, на чем оборвалось их первое романтическое свидание у моря, — с проникновенного поцелуя, от которого у Насти, как и десять лет назад, вскружилась голова.
* * *
Афганская командировка закончилась для Ильи намного раньше, чем он ожидал, причем самым неприятным для него образом. Сначала его срочно вызвали в Кабул освещать произошедшие перемены в афганском руководстве — Горбачев заменил Бабрака Кармаля на более удобного для себя Наджибуллу, руководившего до этого службой государственной безопасности. Формально Бабрак Кармаль был освобожден от обязанностей генерального секретаря ЦК партии по решению 18-го пленума ЦК НДПА «по состоянию здоровья», но все прекрасно понимали, что решение это было принято в Москве, без которой Кармаль и шагу не мог ступить.
На вилле АПН Илья, на свою беду, встретился с Джессикой Фоули. Эта совершенно сумасшедшая американка побывала на «той стороне» у душманов и теперь вот добралась до Кабула писать об ограниченном контингенте советских войск в Афганистане. Джессике не терпелось поделиться с ним своими впечатлениями о моджахедах, и Илья, не подозревая о том, что его номер в отеле «Интерконтиненталь» прослушивается контрразведкой КГБ, пригласил взбалмошную американку к себе.
Оказавшись в люксе наедине с Ильей, Джессика первым делом приняла душ и была весьма разочарована тем, что он не собирался заняться с ней сексом в этом роскошном номере, хотя она недвусмысленно ему на это намекнула. Ну нет так не так, смирилась она. Ведь не для занятий любовью она, в конце концов, так жаждала с ним встретиться. Зато уютная обстановка в номере очень способствовала их доверительному разговору, что называется, по душам, только вот Илье откровения с ней обошлись очень дорого. Его высказывания о том, что он думает по поводу советского вторжения в Афганистан, были антисоветчиной в чистом виде, на что в КГБ обязаны были должным образом отреагировать. Неблагонадежный спецкор Илья Ладогин был первым же рейсом отправлен из Кабула в Москву чуть ли не под конвоем. Из АПН его немедленно уволили, и о своем дипломе журналиста-международника благодаря бдительным чекистам он мог теперь забыть, так что надо было искать другую работу, не связанную с журналистикой.
Среди его знакомых альпинистов многие, имея высшее образование, работали малярами-высотниками. Альпинисты умели покорять не только горные вершины, но и герметизировали стыки панельных домов, оказывали незаменимую помощь при строительстве гидроэлектростанций в горах, реставрировали купола церквей, участвовали в аварийно-спасательных работах, где без техники альпинизма невозможно было обойтись, могли в рекордные сроки произвести ремонт двухсотметровой трубы и покрасить любую металлоконструкцию — от высоковольтной опоры до телевышки.
В альпинистской среде профессия маляра-высотника была намного престижнее профессии инженера — на одной только герметизации межпанельных швов в многоэтажных домах маляр-высотник за день мог заработать столько, сколько советский инженер за месяц. Но главное, что привлекало Илью в профессии высотника, — это полная независимость от всякого рода начальников. Формально альпинистские бригады высотников числились при различных спецРСУ, где лежали их трудовые книжки, но объекты для покраски они искали себе, как правило, сами, а потому сами и определяли, где, когда и как им работать. Такую невиданную для простых работяг свободу высотные бригады альпинистов заслужили тем, что, используя технику альпинизма, они в разы быстрее могли выполнить любую по сложности высотную работу, чем профессиональные монтажники-высотники и маляры-штукатуры, будь то покраска телевышки или замена водосточных труб. К тому же альпинисты выполняли ремонтные работы на промышленных объектах без остановки производства, потому что им не нужно было возводить строительные леса, чтобы побелить потолки в цехах.
В одну из таких альпинистских бригад и устроился Илья, а заодно опять решил заняться альпинизмом и скалолазанием, так что увольнение из АПН только пошло ему на пользу.
Через месяц он получил письмо от Насти, в котором она сообщила, что у них будет ребенок. Эта новость не стала для Ильи такой уж неожиданностью, ведь когда Настя впервые отдалась ему, они в пылу страсти даже не думали предохраняться. Благодаря этому ее контракт в Афганистане закончится теперь на полтора года раньше и она приедет к нему навсегда. Так все и произошло. В начале декабря она прилетела к Илье в Харьков, и новый 1987 год они встречали вместе.
В положенный природой срок Настя родила ему сына, а через два года еще одного. Став отцом двоих сыновей, Илья пообещал Насте бросить альпинизм, потому как прекрасно понимал, что нельзя бесконечно испытывать судьбу. Даже самые выдающиеся альпинисты мира не застрахованы от поджидающих их на маршруте роковых случайностей и запредельных ситуаций. И хотя сам Илья был уверен в том, что с ним в горах ничего не случится и, если трезво оценивать свои возможности, риск сводится к минимуму, он понимал, что предусмотреть все, что может тебя ожидать в горах, невозможно — молния, камнепад, ледовый обвал, летящая сверху лавина, и ты бессилен их остановить. Поэтому интуиция подсказывала ему, что с альпинизмом пора завязывать, а своей интуиции Илья доверял.
Когда он только начал заниматься скалолазанием, первое правило, с которым его ознакомили, состояло в том, чтобы в случае камнепада прижаться к скале, — тогда вероятность того, что камень угодит в голову, минимальна. Спустя два года Илья выполнил второй спортивный разряд по альпинизму и считал себя уже достаточно опытным альпинистом. В августе он выехал с командой скалолазов на сборы в Крым. Тренировались они на скалах в сказочно красивом уголке Крыма — горном массиве Караул-Оба. Стояла жара, все расслабились. Илья сидел под скалой, одной рукой страховал через зажим товарища, второй доставал себе из кулька гроздь винограда, а в это время несколько сотен метров выше двойка каких-то скалолазов совершала восхождение. Вдруг он услышал отдаленный крик: «Камень!» С опасностью, что сверху в любую секунду может прилететь камень, как-то быстро свыкаешься, и, соответственно, бдительность притупляется. Илья был в каске, и связка вроде где-то там далеко, в общем, он продолжал как ни в чем не бывало выбирать зажимом страховочную веревку, лакомясь при этом виноградом. А в это время его мозг включился сам (то, что называют внутренним голосом), и с этим голосом он начал вести такой себе неспешный мысленный диалог. Внутренний голос, укоризненно: «Ну, тебя же учили, что надо в таких случаях прижаться к скале». Илья сам себе отвечает: «А действительно, какого черта ты ленишься!» И в ту же секунду, не выпуская из рук веревку, он сорвался с места и прыгнул к скале. В следующее мгновение рюкзачок, на котором он только что сидел, был пробит камнем размером с кирпич.
После этого случая Илья убедился, что способность в нужный момент проанализировать полученные ранее знания и опыт и принять единственно правильное решение — это и есть интуиция.
На высотных работах, которыми он продолжал заниматься, все риски тоже не всегда можно предусмотреть. В любом жилом доме может найтись какая-нибудь полоумная старушка, обкуренный наркоман или напившийся до белой горячки алкаш, которые могут перерезать из своего окна веревки.
У Ильи самый стремный случай был, когда их бригада белила по ночам потолки в цеху по производству железобетонных плит. Работали они с мостовых кранов. В одной руке — «удочка», в другой — пульт управления краном. Бачок с краской поднимали с крана на крюке и гоняли на этих мостовых кранах вдоль цеха на полной скорости, дабы дело шло побыстрее. В цеху, где отливали железобетонные балки, было шесть пролетов по сто метров. Где-то на десятый день (вернее, ночь) работы, под утро, когда все уже порядком устали от бессонных ночей, Илья поехал верхом на мостовом кране, забыв поднять крюк. Во время движения крюк зацепил переходной мостик с плакатом «Слава КПСС!», а Илья, вместо того чтобы нажать «стоп», кинулся первым делом поднимать этот крюк, будь он неладен. Рывок был такой силы, что мостовой кран чуть не слетел с направляющих рельсов, а крюк погнул стальные ограждения мостика и разорвал «Славу КПСС!». Находясь в шоковом состоянии, Илья хоть и запоздало, но все же сообразил нажать «стоп», и все обошлось без особых разрушений. Утром начальник цеха с изумлением рассматривал согнутые перила мостика и порванный на фашистские знаки плакат, но что произошло на самом деле, альпинисты так и не признались, а то бы им еще идеологическую диверсию пришили.
Вниз до поселка Зонг Илью с заболевшим Борисенко сопроводил врач команды Селивра, после чего тут же ушел обратно в базовый лагерь, оставив Илье для Юры какие-то таблетки. Юра всю ночь провел сидя, так как лежа задыхался, и им пришлось заночевать в Зонге. Местные таджики выделили им комнату (взять с них деньги за постой хозяева тамошней гостиницы, а по сути барака, категорически отказались) и вечером пришли к ним в гости со своим чайником. Илья выставил к чаю сгущенку, шоколад, и они вместе пили из пиал зеленый чай. Как только чай заканчивался, мальчишка-таджикчонок убегал и тут же возвращался с полным чайником. Так повторялось несколько раз, и аксакал пояснил Илье, что мальчонка будет приносить им чай до тех пор, пока они не положат пустые пиалы на стол дном вверх, что будет означать, что они больше чаю не хотят. А пока они этого не сделали, по законам восточного гостеприимства он не может допустить, чтобы гости остались без чая.
Утром в Зонге Илья с еле передвигающим ноги Борисенко на переполненный рейсовый автобус сесть не смог, а Юра между тем загибался на глазах. Экспедиционный врач даже антибиотиками его на дорожку не проколол.
Чтобы добраться до Ишкашима, Илья стал ловить попутки. Остановил какой-то грузовик, но водитель-таджик сказал, что у него нет бензина. Тогда Илья сбегал к пограничникам в Ленгар и раздобыл ведро бензина (денег за бензин пограничники с него не взяли). В кабине ЗИЛа Илья привез Юру Борисенко в аэропорт Ишкашима, а там на рейсы до Душанбе билеты проданы на два месяца вперед. Илья оставил Юру в аэропорту и побежал в поселок искать начальника аэропорта. Нашел его в каком-то магазинчике, и тот пообещал помочь посадить заболевшего альпиниста на ближайший рейс. Когда Илья с этим начальником вернулся в аэропорт, возле Юры уже стоял наряд милиции — Борисенко был столь плох, что люди решили, что он умер, и вызвали милицию.
Юра Борисенко как-то выдержал полет на ухающем в воздушные ямы Ан-2, а в аэропорту Душанбе Илья вызвал ему «скорую». Доставив Борисенко в больницу Душанбе, Илья был вынужден срочно вернуться в Зонг за списком паспортных данных участников экспедиции, потому что в аэропорту ему без этого списка отказались продать заранее забронированные билеты на Москву. Причем времени, чтобы выкупить билеты, у него было ровно сутки. Благо, что у Ильи в знакомых были уже начальники аэропорта Ишкашима и Душанбе и его без всяких билетов (за 20 рэ пилоту) сажали на рейс как своего, чтобы он смотался в базовый лагерь за этим списком.
Прилетел обратно в Ишкашим Илья в полдень. Поселок словно вымер, и добраться до Зонга было не на чем. Встретившийся Илье местный житель поинтересовался у него, не может ли он чем-нибудь помочь. Илья объяснил ему ситуацию, в которую он попал с авиабилетами для их экспедиции. Выслушав его, таджик сказал Илье, что вообще-то он в Зонг не собирался, но если надо альпинистам помочь, то он может отвезти его туда на своих «Жигулях».
— Только можно я свою дочку с собой возьму? — попросил он.
Илья, конечно же, не возражал, и таджик пригласил его в свой дом подкрепиться перед дальней дорогой (это более 100 км по горному серпантину). Многочисленная семья таджика принимала Илью как самого дорогого гостя, только от чая с молоком, в который для сытности накрошили лаваш, он деликатно отказался, объяснив, что у него на Украине принято пить чай без молока.
После чаепития таджик посадил свою младшую дочь в «Жигули» на заднее сиденье и они поехали. Дорога была ужасная, летевший из-под колес гравий бил по днищу машины, но, когда они приехали в Зонг, водитель отказался взять деньги за поездку и еще поинтересовался, когда за Ильей приехать, чтобы отвезти его обратно в Ишкашим. Чтобы заплатить хотя бы за бензин, Илье пришлось упрашивать его взять деньги, и только после долгих уговоров гостеприимный таджик согласился взять у него пять рублей.
Когда под вечер он поднялся из Зонга в базовый лагерь, Григорий Артеменко очень удивился, увидев Илью, которого он вчера отправил с больным Борисенко на руках выкупить билеты, забронированные в Душанбе за сутки до окончания брони. Узнав, в чем проблема, Артеменко сработал весьма оперативно — дал команду всем найти свои паспорта, что было непросто, так как многие разбежались на восхождения, раздобыл у соседей по ущелью из команды САВО печатную машинку и на пустом фирменном бланке с печатью харьковского горсовета отпечатал нужный список. Вернувшись на рейсовом Ан-2 в Душанбе, Илья успел выкупить билеты за полчаса до закрытия кассы. Опоздай их горемычная экспедиция в Душанбе на рейс в Москву, пришлось бы им всем добираться на перекладных. Не говоря уже о том, что впустую пропали бы экспедиционные деньги, так еще и вылететь в конце августа из Душанбе было нереально.
Со спецрейсом Як-40, который Илья арендовал в Душанбе за полторы тысячи рублей, чтобы вывезти команду харьковских альпинистов из Хорога в Душанбе, случился еще тот цирк. Чтобы не гонять самолет порожняком в Хорог, с согласия Ильи его загрузили почтой.
Отправив спецрейс в Хорог, Илья сообщил номер борта срочной телеграммой в Хорог на имя Артеменко, а сам тем временем отправился забрать Борисенко из больницы. Каково же было его изумление, когда оплаченным им спецрейсом альпинисты не прилетели, а вместо них прибыли местные жители. До вылета в Москву оставалось всего шесть часов, и куда пропала экспедиция, пришлось выяснять с помощью начальника аэропорта Душанбе.
История вышла почти криминальная — ушлый начальник аэропорта Хорога умудрился продать левые билеты на заказной спецрейс. Наши же альпинисты встретили присланный за ними Як-40, помогли разгрузить почту и, пока самолет дозаправляли, решили попить чайку в местной чайхане (чайханщица, к слову, была красавицей из сказок «Тысячи и одной ночи), а начальник аэропорта тем временем посадил своих левых пассажиров и фактически угнал самолет. Когда при Илье начальник аэропорта Душанбе разбирался с начальником аэропорта Хорога, мат стоял трехэтажный, но за три часа до вылета в Москву всю команду альпинистов таки доставили внеочередным рейсом из Хорога.
В общем, приключений на голову Ильи в тот сезон выпало выше крыши, да еще к тому же он переболел желтухой в тяжелой форме. Приятного во всем этом было, конечно, мало.
О том, что через год, в августе 1984-го, Ренат вместе с командой альпинистов погиб в лавине, Илья узнал из вечерних новостей. Сообщалось, что пятеро альпинистов совершали восхождение в Горно-Бадахшанской АО и уже перед самым выходом на вершину их сорвала со стены лавина. Тела четырех альпинистов были обнаружены у подножия горы, а вот Рената Лапшина поисково-спасательному отряду найти не удалось, и его сочли погибшим. Всех погибших альпинистов похоронили на одном кладбище и поставили общий памятник всем пятерым, включая Рената, хотя в его могиле захоронили пустой гроб.
Илья же после дисквалификации больше не был фанатиком альпинизма и в 1984 году в горы вообще не поехал. Начав сотрудничать с АПН, он легко влился в их сплоченный коллектив. Стиль отношений в АПН был непринужденный и дружеский, даже с высоким начальством, а коммуникабельный от природы Илья вообще всегда легко находил общий язык с людьми, и, наверное, поэтому в агентстве ему поручали работу, связанную с приемом журналистов из зарубежных стран. Он должен был продумывать программы, организовывать встречи, интервью, поездки иностранных «акул пера», так чтобы по возвращении к себе они писали исключительно позитивные материалы о Советском Союзе, хотя бы в силу того, что с ними устанавливали нормальные человеческие контакты — по-дружески общались, выпивали, гуляли, водили их в театры и музеи. Как правило, после такого радушного приема мало у кого поднималась рука написать какую-нибудь гадость о принимающей стороне. Контактному и доброжелательному Илье, знания английского которого позволяли обходиться без переводчика, удавалось наладить хорошие отношения с иностранными коллегами без особых проблем, хотя такой уж легкой он свою миссию не назвал бы, особенно когда приходилось иметь дело с представительницами прекрасного пола зарубежной прессы.
С одной такой взбалмошной особой, американкой Джессикой Фоули, он познакомился в последних числах декабря 1985 года. Джессика была фрилансером — фоторепортером на вольных хлебах и хотела сделать в Москве репортаж об «офонаревшем» Арбате, который СМИ называли «витриной перестройки». В 1985 году в Москве открыли первую пешеходную улицу — Арбат. По замыслу проект заключал в себе три идеи: благоустройство улицы для прогулок, отдыха и торговли, реставрация исторических мест и создание пушкинского заповедника. Невиданная свобода — улицу, по которой можно ходить вдоль и поперек, заполнили уличные музыканты и актеры, художники, фотографы и лоточники, самодеятельные поэты и ораторы. Открытая в бывших коммуналках квартира-музей Пушкина на Арбате была попыткой властей города компенсировать снос московского дома, в котором родился поэт. Реконструкция старого Арбата, длившаяся почти два года, была затеяна в основном ради того, чтобы проложить коммуникации к новому зданию Генерального штаба на Арбатской площади. Дабы обезопасить эти стратегические коммуникации от внешних сотрясений, Арбат сделали пешеходным. В результате единственной сделанной на совесть оказалась мостовая. Выкрашенные в яркие цвета здания внутри так и остались в аварийном состоянии. Шарики-фонарики в два ряда совсем не подходили к декорациям купеческой Москвы. После этой реконструкции появилась фраза «Арбат офонарел», которую приписывали Булату Окуджаве, воспевшему старый Арбат.
Джессика Фоули после посещения Арбата была в восторге от царившей там предновогодней праздничной атмосферы. В Нью-Йорк она улетала в следующем году в десять утра второго января, и главред уговорил Илью, собиравшегося съездить на Новый год в Харьков к родителям, выполнить свою миссию до конца — развлекать их американскую коллегу, пока та не улетит в свою Америку. Нельзя сказать, что общество чертовски обаятельной американки Илье было в такую уж тягость. Джессика оказалась очень интересным собеседником, и хотя она была чуть старше его — ей было где-то под тридцать, а ему месяц назад исполнилось двадцать шесть лет, — она много чего успела повидать в этом мире, в отличие от Ильи, ни разу еще не побывавшего за границей.
Для Джессики, впервые в своей жизни встречавшей Новый год в СССР, новогоднее поздравление Рейгана, показанное по советскому телевидению, было настоящим сюрпризом, и от телевизора ее в новогоднюю ночь было не оторвать. Встречала она Новый год в своем номере гостиницы «Космос» вдвоем с Ильей, и под бой кремлевских курантов они выпили по бокалу советского шампанского. Потом они вместе смотрели «Голубой огонек», и Илье пришлось переводить Джессике не только реплики артистов, но и песни, дабы американка, ни слова не понимавшая по-русски, хоть примерно представляла себе, о чем там поют наши певцы.
Прошедший 1985 год был годом горбачевской антиалкогольной кампании, насаждаемой самыми что ни на есть идиотскими способами. Началась массовая вырубка многолетних виноградников, рестораны и кафе становились безалкогольными. Повсеместно устраивались показушные комсомольские безалкогольные свадьбы. Спиртное стали продавать только с двух дня и только в специализированных отделах, а цензурой удалялись и вырезались алкогольные сцены из театральных постановок и кинофильмов. В кинотеатрах же снова стали крутить фильм «Лимонадный Джо» — старую чешскую пародию на американские вестерны, из-за чего самого генсека Горбачева в народе прозвали «минеральный секретарь». Безграничная дурость идейных вдохновителей антиалкогольной кампании и ее не в меру ретивых «опричников» вызывала праведный гнев у народа, которого куда больше волновала цена на водку, чем строительство коммунизма. Причем кляли «минерального секретаря» и вовсе непьющие граждане, которым бутылка шампанского требовалась для празднования того же Нового года. Какой же Новый год без шампанского?
Верхом чиновничьего идиотизма было запрещение полюбившегося всем фильма Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром», традиционно транслировавшегося в новогоднюю ночь. Из-за того, что начинался этот фильм со сцены веселой попойки четверых друзей в бане, советские телезрители в эту новогоднюю ночь «Иронию судьбы» так и не дождались. И если год назад «Голубой огонек» начинался с хлопка вылетевшей пробки от шампанского и разлитием пенящегося напитка по бокалам, то «Голубой огонек» 1986 года вышел абсолютно безалкогольным. В новогоднюю ночь телезрителям была показана антиалкогольная интермедия «Виноградный сок» в клоуновском исполнении артистов театра имени Вахтангова, завершившаяся демонстрацией этикетки виноградного сока на пустой винной бутылке под реплику: «Всякое вино — яд». Илье настолько противно было смотреть кривляния этих ряженых, что переводить дурацкую интермедию он вообще не стал.
Зато Джессике, зараженной «горбиманией», как она называла свою симпатию к моложаво выглядевшему Горбачеву, просмотр «Голубого огонька» в компании Ильи очень даже понравился. От советского шампанского девушку слегка развезло, и настроение у нее в эту новогоднюю ночь было превосходным. В благодарность за чудесно проведенное время Джессика пригласила Илью составить ей компанию — в конце января она собиралась на мыс Канаверал, чтобы снять репортаж о запуске космического челнока «Челленджер». Для Ильи ее предложение было настолько неожиданным, что он не сразу нашелся, что ответить. Это Джессика могла свободно путешествовать по всему миру и делать репортажи, о чем ей заблагорассудится, а советскому журналисту просто так выехать за границу было невозможно. Дабы не вдаваться в объяснения, что в СССР проще в космос слетать, чем оформить разрешительные документы на выезд за границу, тем более в капстрану, Илья посетовал, что, к сожалению, он не может принять ее приглашение, поскольку буквально на днях отправляется в командировку в Афганистан. К его удивлению, Джессика его отговорке очень даже обрадовалась. Оказалось, что она сама давно собиралась побывать в Афганистане, и пообещала прилететь в Кабул сразу после репортажа о «Челленджере». Договорившись встретиться с ним на вилле АПН в Кабуле, Джессика улетела к себе в США, а Илья потом еще четыре месяца ждал, пока ему дадут добро на выезд в загранкомандировку.
О катастрофе «Челленджера», который взорвался на высоте пятнадцати километров через семьдесят три секунды после старта, Илья узнал 28 января 1986 года из новостей. Старт «Челленджера» показали в прямом эфире, и трагедию увидел весь мир. Вначале все шло в штатном режиме. Комментатор отсчитал последние секунды, и «Челленджер» устремился ввысь под аплодисменты присутствующих на космодроме зрителей, среди которых наверняка была и Джессика. И вдруг в совершенно безоблачном небе под спокойный голос комментатора космический челнок в одно мгновение превратился в огненное облако. Это было настолько неожиданно, что первые секунды многочисленные очевидцы не понимали, что произошло. Многие аплодировали, думая, что это отсоединились ускорители челнока. На борту «Челленджера» было семь человек, в том числе две женщины. Джудит Резник, вторая американка в космосе, и Криста Маколифф, первый участник проекта «Учитель в космосе». Эта школьная учительница из Бостона выиграла у одиннадцати тысяч своих коллег в общенациональном конкурсе за право быть зачисленной в экипаж. Она готовилась вести из космоса телеуроки — демонстрировать физические опыты в условиях невесомости ученикам школ в эфире одного из телеканалов. И вот из-за какой-то технической неполадки погиб весь экипаж.
А спустя три месяца после гибели «Челленджера» ночью 26 апреля 1986 года в один час двадцать четыре минуты рванул атомный реактор четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС. В ту роковую ночь оперативный персонал станции проводил испытания выбега ротора в режиме максимальной проектной аварии — с отключенными защитами реактора в режиме полного обесточивания оборудования атомной станции. Суть эксперимента заключалась в том, что если АЭС вдруг окажется обесточенной, то остановятся все насосы, прокачивающие охлаждающую воду через активную зону атомного реактора, что могло привести к ее расплавлению. В такой аварийной ситуации должно и нужно было задействовать любые резервные источники электроэнергии, в том числе и выбег ротора турбогенератора. Ведь пока он будет вращаться по инерции — будет вырабатываться и электроэнергия.
Эксперимент в режиме максимальной проектной аварии уже по определению был крайне рискованным, но атомный реактор воспринимался эксплуатационниками как тульский самовар, может, чуть посложнее. «Атомный маршал» академик Александров тогда всех убеждал, что его детище — это безопаснейший в мире реактор и его можно ставить хоть на Красной площади, как самовар. Подобная самонадеянность привела к тому, что экспериментаторы, думавшие неизвестно каким местом, специально отключили систему аварийного охлаждения атомного реактора, заблокировав при этом всю аварийную защиту, и произошло то, что произошло. Вначале работники станции услышали серию глухих взрывов, потом фундамент станции начал угрожающе вибрировать, а за этим последовал страшный взрыв с ослепляющим выбросом пламени и фейерверком из кусков ядерного топлива и графита — так взорвался атомный реактор. Черный огненный шар взвился над крышей машинного отделения и стал подниматься в небо. Многотонную плиту верхней биозащиты чудовищной силы взрывом подбросило и развернуло в воздухе, и она рухнула обратно на шахту реактора, накрыв его в наклонном положении. Из зияющей дыры поднялся багрово-голубой с кровавыми оттенками километровый столб пламени, насыщенный плавящимися радиоактивными частицами.
Часть раскаленных кусков ядерного топлива упала на крышу машинного зала и вызвала пожар кровли. К пяти часам утра пожар удалось погасить, но жуткое малиновое свечение над четвертым энергоблоком оставалось еще долго — это светилось разбросанное повсюду ядерное топливо. Произошла крупнейшая в истории человечества техногенная катастрофа. Комета Галлея, появление которой земляне ожидали в 1986 году без былых страхов и предрассудков, подтвердила свою дурную репутацию предвестницы несчастий и катаклизмов…
* * *
Вылететь в Кабул спецкору АПН Илье Ладогину удалось только после первомайских праздников. Заверяя Джессику, что он чуть ли не завтра отправляется «за речку», Илья, конечно, знал, что оформление загранкомандировки — дело не одного дня, но никак не ожидал, что все затянется аж на четыре месяца. Во время ожидания своего рейса в международном аэропорту «Шереметьево» Илье было как-то неловко перед провожавшими его коллегами за то, что он напросился в командировку в Афганистан, а не в Чернобыль, к которому в эти дни было приковано внимание всех мировых СМИ. На фоне дышащего нестерпимым ядерным жаром атомного реактора, взорвавшегося на Чернобыльской АЭС, Афганистан был не такой уж и горячей точкой. Себя ведь не обманешь, и Илья честно признался, что он не готов к такому самопожертвованию, какое проявил его коллега, киевский фотокорреспондент АПН Игорь Костин, который первым сделал фотоснимки эпицентра взрыва через четырнадцать часов после случившейся ночью аварии на четвертом блоке АЭС. Облетев на вертолете полностью разрушенный блок, из руин которого поднимался тонкий прозрачный дым, а под завалами пробивался зловещий красноватый свет, Костин, не понимая до конца опасности того, что произошло, открыл иллюминатор вертолета, как он всегда делал во избежание бликов при фотографировании. При этом внезапно наступила какая-то могильная тишина. Увидев с борта вертолета зияющую, как открытый гроб, дыру, он ужаснулся — настолько зловещей была представшая перед его глазами картина. Под ним была черная яма, похожая на могилу. Костин успел сделать несколько снимков, и через минуту его камера остановилась. Он не понимал почему. Он думал, что разрядились аккумуляторы. Попробовал еще, но тщетно он давил на кнопку — камеру заклинило намертво. Поскольку не было возможности снимать, их вертолет ушел на посадку. Вернувшись в Киев, Костин обнаружил, что почти вся пленка засвечена и только первый кадр был менее поврежденным. Провозившись с пленкой, Костин отправил приемлемые копии для Москвы в АПН, но опубликовать их тогда никто не решился, а вся поступающая в Москву информация по Чернобылю утаивалась.
Первое официальное сообщение об аварии на Чернобыльской атомной электростанции в советских СМИ появилось только вечером 28 апреля 1986 года в программе «Время». Это сообщение состояло всего из пяти предложений: «На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария. Поврежден один из атомных реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь. Создана правительственная комиссия для расследования происшедшего». Сделано было это краткое информационное сообщение только под давлением международного сообщества, потребовавшего от СССР объяснить повышение уровня радиации на территории других стран Европы. Но поскольку близилось Первое мая, первые полосы советских газет были посвящены Дню международной солидарности трудящихся. В Киеве, который находился всего в ста километрах от Чернобыля, и других городах Украины и Белоруссии прошли праздничные демонстрации и массовые гуляния, посвященные Первомаю.
А в Чернобыле в эти праздничные дни было не до гуляний. В недрах разрушенной активной зоны атомного реактора просвечивала мерцающая голубизна, как от космических звезд. Это продолжала гореть раскаленная добела масса, и огромное количество радиоактивного газа и пыли выбрасывалось в атмосферу. Чтобы как можно быстрее загасить огнедышащий радиацией реактор, было принято решение забросать его мешками с песком. Причем сделать это можно было только с вертолетов, зависая прямо над жерлом развороченного взрывом реактора. Для такого «бомбометания» пришлось привлекать самых опытных летчиков не только со всего Союза, но и отзывать вертолетные экипажи из Афганистана, ибо не было сейчас задачи важнее, чем ликвидация последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Поэтому Илья, улетая в Афганистан, ничего геройского в своей миссии не видел. Да, там идет война и, как на всякой войне, гибнут люди, но ведь он не воевать туда едет. Завотделом прессы ЦК КПСС, лично инструктировавший его перед отъездом в Афганистан, настоятельно рекомендовал поменьше писать о войне и побольше о мирной жизни афганского народа, воплощающего в жизнь завоевания Апрельской революции.
Рейс из Москвы в Кабул был с пересадкой в Ташкенте. Когда борт, на котором Илья вылетел из Москвы, приземлился в ташкентском аэропорту, там стояла сорокоградусная жара. Взлет на Кабул пришлось ожидать в салоне Ил-76, оборудованного под перевозку пассажиров с минимальными удобствами, около часа. Кондиционеры не работали, и в салоне самолета было душно и жарко, как в сауне. Наконец взревели двигатели, заработали кондиционеры, и их самолет оторвался от земли и взял курс на Кабул. Где-то на сороковой минуте полета Илью, задремавшего под монотонный гул турбин, разбудил пронзительно громкий звонок, и командир корабля сообщил пассажирам о пересечении государственной границы СССР, после чего сразу были выключены все освещение салона и бортовые огни. С этого момента никто уже не спал. Притихшие пассажиры, прислушиваясь к ровному гулу двигателей, напряженно вглядывались в черные глазницы иллюминаторов, а там, в распростершейся под ними чужой и явно недружелюбной стране, полный мрак — ни огонька внизу.
Чтобы пассажирам не так страшно было сидеть в кромешной тьме, на подлете к Кабулу командир корабля включил громкую связь в салоне, благодаря чему они могли слышать радиообмен между экипажем и диспетчером кабульского аэропорта, давшего разрешение на снижение. В свою очередь, командир корабля сообщил диспетчеру, что шасси и механизация выпущены, отстрел АСО[22] включен.
Аэродром Кабула находился в окружении гор на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря. Заход на посадку был возможен только с одного направления и требовал от экипажа высочайшего мастерства. Самолет подлетал к аэродрому на высоте десяти тысяч метров и, выпустив шасси, спойлеры[23] и механизацию крыла, не позволявшие увеличить скорость выше допустимой, круто начинал снижаться кругами по спирали, едва не срываясь в штопор. Это был «афганский заход на посадку», ранее в транспортной авиации никогда не применявшийся. От такого стремительного пикирования — почти падения, когда Ил-76, завалившись на левое крыло, резко рухнул вниз, — пассажиры, испуганно наблюдавшие в иллюминаторы яркие вспышки от вылетавших из-под брюха самолета тепловых ловушек, зависали в невесомости, как космонавты. Желудок подкатывал к горлу, а глаза закатывались. Сосед Ильи, подполковник в союзной форме, смертельно побледнел от таких кульбитов. Илья, с трудом поборовший приступ тошноты, тоже чувствовал себя не лучшим образом.
За несколько секунд до посадки пилоты успели выровнять пикировавший носом вниз самолет в предпосадочное положение. И в следующее мгновение огромный лайнер ударился колесами о бетонку так, что самолет просел на переднюю стойку и Ил-76 понесся по полосе аэродрома. Рев турбин на реверсе, пробежка, торможение, разворот — все, можно наконец перевести дух и поздравить себя с благополучным приземлением, хотя мягкой такую посадку не назовешь.
Пассажиры после такого «афганского захода на посадку» покидали салон самолета пошатываясь, как пьяные. Восхищенный мастерством экипажа, для которого полеты с такими крутыми виражами на тяжелом транспортнике были обычными трудовыми буднями, Илья решил, что его первый репортаж в Афганистане будет о военных летчиках.
В аэропорту его встретил водитель АПН на белом «мерседесе», который с комфортом отвез Илью на виллу, где проживали их коллеги. Ехать пришлось довольно долго вдоль каких-то полуразрушенных кишлаков, по каким-то тесным глиняным улочкам и переулкам. Не выдержав, Илья поинтересовался у водителя: «Долго ли еще до Кабула?» Оказалось, что они едут по городу уже минут тридцать!
Несмотря на столь ранний час — над Кабулом только взошли первые лучи солнца, позолотившее купола мечетей, — на вилле АПН Илью уже ждал заведующий бюро Владимир Иванович Иванов.
— О, наконец-то! С прибытием, — обрадованно приветствовал он Илью. — Тут одна американская дамочка тобой очень активно интересовалась. Все расспрашивала, когда же ты приедешь?
— Ее не Джессика зовут? — на всякий случай осведомился Илья, знавший только одну американку, которая могла интересоваться им в Кабуле.
— Она самая, — подтвердил Иванов. — Говорит, что познакомилась с тобой в Москве и вы, мол, договорились встретиться с ней на нашей вилле, вот она и осаждает нас, считай, с февраля.
— Да, был такой разговор. Только я не знал тогда, что задержусь на четыре месяца, — посетовал Илья.
— Ну, не от тебя это зависело, — сказал Иванов. — А что касается этой американки, то твои личные контакты с ней я могу только приветствовать! К сожалению, не все наши западные коллеги настроены столь дружественно к Советскому Союзу, как Джессика.
— Да я просто сопровождал ее в Москве по заданию редакции — вот, собственно, и все мои личные с ней контакты, — пожал плечами Илья.
— Я в курсе, — проявил свою осведомленность Иванов. — Но то, что после ваших московских прогулок Джессика теперь неровно к тебе дышит, видно и слепому. И это очень хорошо. Особенно сейчас, когда на нас ополчилась вся западная пресса, как по команде поднявшая вой о небывалых зверствах русских, — якобы советские солдаты разбрасывают по Афганистану детские игрушки, начиненные взрывчаткой. Ребенок поднимает медвежонка, а тот взрывается у него в руках. И все это распространяется западными газетами миллионными тиражами с подачи одного американского журналиста, который выдумал, что мы начиняем игрушки взрывчаткой, а афганские дети их поднимают. В ответ на эту провокацию мы срочно опубликовали в наших газетах снимок одной такой «игрушки» с комментариями, что эта заминированная кукла изготовлена в Пакистане и что она была обнаружена на одной из улиц Кабула сотрудниками царандоя[24]. По нашей информации, начиненные взрывчаткой игрушки привез в Афганистан некий Билли Стоун. Применить их он, правда, не успел. Наш спецназ при поддержке царандоя разгромил его группу в Панджшере, а сам Стоун куда-то сгинул, и одной фотографией завезенной им куклы мы никому ничего не докажем. А вот если бы твоя Джессика рассказала правду, откуда на самом деле поступают эти мины-игрушки, — это другое дело. Ведь американской журналистке на Западе поверят больше, чем нам.
— Джессике — поверят, — уверенно сказал Илья.
— Вот и отлично. Неизвестно, правда, когда эта Джессика у нас опять объявится. Она же фрилансер — репортер на вольных хлебах. Один Аллах знает, где ее сейчас черти носят. Только ведь на одной Джессике свет клином не сошелся. К тому же особым авторитетом в своей профессиональной среде, как ее коллеги, штатные журналисты из того же «Нью-Йорк таймс», твоя Джессика не пользуется. Посему было бы неплохо наладить дружеские отношения и с другими иностранными журналистами, представляющими в Афганистане ведущие мировые СМИ. А поскольку наши западные коллеги предпочитают жить в отеле «Интерконтиненталь», для тебя в этом роскошном отеле тоже забронирован одноместный номер. Ну, чтоб ты, как спецкор АПН, мог на равных общаться с этими «акулами пера». Так что держи марку! — напутствовал его Иванов.
Новость о том, что он будет жить в самом престижном в Кабуле международном отеле, Илью не могла не порадовать. От виллы АПН до отеля «Интерконтиненталь» он добирался на редакционном «мерседесе» с водителем больше часа. На дорогах царил невообразимый хаос из непрерывно гудящих клаксонами машин — в основном всякого старья со всех концов света. А еще военная техника, верблюды, коровы, двухколесные повозки, запряженные ишаками, и ни одного работающего светофора. Иногда встречались отчаянно машущие жезлами регулировщики в огромных белых перчатках с раструбами, непонятно зачем здесь поставленные, поскольку на их попытки регулировать движение никто не обращал внимания, и, как понял Илья, правила дорожного движения здесь никто не соблюдал. Как пояснил ему водитель, здесь у кого машина больше и клаксон погромче, тот и прав.
— Местные водилы стараются придерживаться правой стороны, но если надо, то прут и по встречной, и поперечной. На первый взгляд езда по Кабулу покажется тебе броуновским движением, но при этом никто ни с кем не сталкивается. В общем, Восток — дело тонкое, — философски заключил водитель АПН.
Просторный номер в отеле «Интерконтиненталь», в котором поселился Илья, действительно оказался роскошным. В Москве он и мечтать не мог о таком комфорте. Пока учился в МГУ, жил в студенческой общаге, а потом снимал комнату в коммуналке с общей кухней. Освоившись в своих новых апартаментах, он почувствовал какую-то приподнятость. Казалось, война где-то совсем далеко, и Илья умиротворенно подумал, что здесь ему должно хорошо работаться. Ведь Афганистан всегда был наиболее дружественной для них страной.
Отель «Интерконтиненталь» возвышался над всем городом, и Илья из окна своего номера мог разглядывать панораму Кабула, выстроенного в ложбине между горами. Открывавшаяся его глазам картина была безрадостной — сплошное нагромождение невысоких глинобитных строений и домиков, над которыми высились купола многочисленных мечетей, скрашивавших суровый городской пейзаж, а на окраине города, за последними домами, приютившимися на склонах лысых холмов, уже начиналась пустыня.
Отоспавшись после длительного перелета, Илья решил прогуляться по городу, когда солнце уже стояло в зените. Прочитав в путеводителе, что сердцем Кабула является торговая площадь на проспекте Майванд, где сосредоточены все основные базары города, Илья поехал туда из отеля на кабульском такси — юркой бело-желтой «тойоте» с правым рулем. Водитель-таджик, неплохо говоривший по-русски, охотно показал ему все достопримечательности города, встретившиеся им по дороге. Кабул был городом контрастов: от фешенебельных отелей, мечетей и дворцов — до убогих глиняных лачуг. Два типовых советских квартала, застроенных пятиэтажными «хрущевками», а в стороне — тихий, чистый квартал роскошных вилл.
Расплатившись с разговорчивым таксистом чеками Внешпосылторга — эта эрзац-валюта была у афганцев самым популярным платежным средством, — Илья очутился в лабиринте узких улочек и переулков, где все чем-то торговали, что-то вязали, ковали, чистили. Повсюду были большие контейнеры, разнообразные лавки с продуктами, над которыми витал запах специй. Бесконечные ряды магазинов — дуканов и лотков, заваленных всевозможными товарами, вызывали удивление. Дефицитные в Союзе японские магнитофоны, стереосистемы, кассеты с поп-музыкой, фирменные джинсы и кроссовки, ковры, дубленки — все это можно было купить в любом дукане совершенно свободно, без давки и очередей. На выданный ему в бюро АПН аванс, правда, особо не разгуляешься. Илья прикинул, что двухкассетный стереофонической магнитофон «SHARP», мечта меломана, будет стоить ему две зарплаты в чеках Внешпосылторга. Дабы не уходить из магазина с пустыми руками, он взял на пробу консервированную датскую ветчину в жестяной банке и три банки шипучего голландского лимонада «SiSi», которые ему положили в красивый пластиковый пакет. На выходе из магазина его вдруг окликнули — женский голос показался ему до боли знакомым. Илья изумленно оглянулся и обомлел.
— Настя?! Ты? Не может быть!
— Узнал! Узнал! — обрадованно воскликнула она. — А я тебя не сразу признала. Мы же виделись с тобой один-единственный раз! Ты был тогда еще безусым мальчишкой, а сейчас повзрослел, раздался в плечах, возмужал, — радостно щебетала Настя, прямо светившаяся от счастья.
— Настя, поверить не могу, что это ты, — взяв ее руки в свои, взволнованно произнес Илья. — Я же тебя искал потом по всей Москве и, можно сказать, благодаря тебе поступил на журфак МГУ. Сейчас я спецкор АПН в Афганистане. Но ты как здесь оказалась?
Настя рассказала, что работала после окончания мединститута хирургом-травматологом. В декабре прошлого года ее вызвали в военкомат, ведь она лейтенант запаса медицинской службы, и предложили ей, как несемейной, поехать на стажировку по военной травме в Афганистан. Настя, конечно, согласилась. И вот она уже третий месяц работает оперирующим хирургом-травматологом в медроте Кандагарской мотострелковой бригады. В Кабул же она прилетела вчера ночью — сопровождала в кабульский госпиталь тяжелораненого бойца с черепно-мозговой травмой — и завтра должна улететь обратно.
Из ее сбивчивого рассказа Илья уяснил главное — Настя не замужем и у них есть целая ночь впереди. Все остальное для него не имело значения. По ее сияющим глазам Илья понял, что она думает о том же, что и он. Бывают моменты, когда слова не нужны, ведь рядом с тобой тот самый, без которого ты теперь не можешь жить и дышать. Встретиться здесь, в далекой стране, несомненно, было знаком судьбы. С молчаливого согласия Насти Илья поймал такси, и они поехали в отель «Интерконтиненталь». Закрывшись в его уютном номере с двуспальной кроватью, они начали с того, на чем оборвалось их первое романтическое свидание у моря, — с проникновенного поцелуя, от которого у Насти, как и десять лет назад, вскружилась голова.
* * *
Афганская командировка закончилась для Ильи намного раньше, чем он ожидал, причем самым неприятным для него образом. Сначала его срочно вызвали в Кабул освещать произошедшие перемены в афганском руководстве — Горбачев заменил Бабрака Кармаля на более удобного для себя Наджибуллу, руководившего до этого службой государственной безопасности. Формально Бабрак Кармаль был освобожден от обязанностей генерального секретаря ЦК партии по решению 18-го пленума ЦК НДПА «по состоянию здоровья», но все прекрасно понимали, что решение это было принято в Москве, без которой Кармаль и шагу не мог ступить.
На вилле АПН Илья, на свою беду, встретился с Джессикой Фоули. Эта совершенно сумасшедшая американка побывала на «той стороне» у душманов и теперь вот добралась до Кабула писать об ограниченном контингенте советских войск в Афганистане. Джессике не терпелось поделиться с ним своими впечатлениями о моджахедах, и Илья, не подозревая о том, что его номер в отеле «Интерконтиненталь» прослушивается контрразведкой КГБ, пригласил взбалмошную американку к себе.
Оказавшись в люксе наедине с Ильей, Джессика первым делом приняла душ и была весьма разочарована тем, что он не собирался заняться с ней сексом в этом роскошном номере, хотя она недвусмысленно ему на это намекнула. Ну нет так не так, смирилась она. Ведь не для занятий любовью она, в конце концов, так жаждала с ним встретиться. Зато уютная обстановка в номере очень способствовала их доверительному разговору, что называется, по душам, только вот Илье откровения с ней обошлись очень дорого. Его высказывания о том, что он думает по поводу советского вторжения в Афганистан, были антисоветчиной в чистом виде, на что в КГБ обязаны были должным образом отреагировать. Неблагонадежный спецкор Илья Ладогин был первым же рейсом отправлен из Кабула в Москву чуть ли не под конвоем. Из АПН его немедленно уволили, и о своем дипломе журналиста-международника благодаря бдительным чекистам он мог теперь забыть, так что надо было искать другую работу, не связанную с журналистикой.
Среди его знакомых альпинистов многие, имея высшее образование, работали малярами-высотниками. Альпинисты умели покорять не только горные вершины, но и герметизировали стыки панельных домов, оказывали незаменимую помощь при строительстве гидроэлектростанций в горах, реставрировали купола церквей, участвовали в аварийно-спасательных работах, где без техники альпинизма невозможно было обойтись, могли в рекордные сроки произвести ремонт двухсотметровой трубы и покрасить любую металлоконструкцию — от высоковольтной опоры до телевышки.
В альпинистской среде профессия маляра-высотника была намного престижнее профессии инженера — на одной только герметизации межпанельных швов в многоэтажных домах маляр-высотник за день мог заработать столько, сколько советский инженер за месяц. Но главное, что привлекало Илью в профессии высотника, — это полная независимость от всякого рода начальников. Формально альпинистские бригады высотников числились при различных спецРСУ, где лежали их трудовые книжки, но объекты для покраски они искали себе, как правило, сами, а потому сами и определяли, где, когда и как им работать. Такую невиданную для простых работяг свободу высотные бригады альпинистов заслужили тем, что, используя технику альпинизма, они в разы быстрее могли выполнить любую по сложности высотную работу, чем профессиональные монтажники-высотники и маляры-штукатуры, будь то покраска телевышки или замена водосточных труб. К тому же альпинисты выполняли ремонтные работы на промышленных объектах без остановки производства, потому что им не нужно было возводить строительные леса, чтобы побелить потолки в цехах.
В одну из таких альпинистских бригад и устроился Илья, а заодно опять решил заняться альпинизмом и скалолазанием, так что увольнение из АПН только пошло ему на пользу.
Через месяц он получил письмо от Насти, в котором она сообщила, что у них будет ребенок. Эта новость не стала для Ильи такой уж неожиданностью, ведь когда Настя впервые отдалась ему, они в пылу страсти даже не думали предохраняться. Благодаря этому ее контракт в Афганистане закончится теперь на полтора года раньше и она приедет к нему навсегда. Так все и произошло. В начале декабря она прилетела к Илье в Харьков, и новый 1987 год они встречали вместе.
В положенный природой срок Настя родила ему сына, а через два года еще одного. Став отцом двоих сыновей, Илья пообещал Насте бросить альпинизм, потому как прекрасно понимал, что нельзя бесконечно испытывать судьбу. Даже самые выдающиеся альпинисты мира не застрахованы от поджидающих их на маршруте роковых случайностей и запредельных ситуаций. И хотя сам Илья был уверен в том, что с ним в горах ничего не случится и, если трезво оценивать свои возможности, риск сводится к минимуму, он понимал, что предусмотреть все, что может тебя ожидать в горах, невозможно — молния, камнепад, ледовый обвал, летящая сверху лавина, и ты бессилен их остановить. Поэтому интуиция подсказывала ему, что с альпинизмом пора завязывать, а своей интуиции Илья доверял.
Когда он только начал заниматься скалолазанием, первое правило, с которым его ознакомили, состояло в том, чтобы в случае камнепада прижаться к скале, — тогда вероятность того, что камень угодит в голову, минимальна. Спустя два года Илья выполнил второй спортивный разряд по альпинизму и считал себя уже достаточно опытным альпинистом. В августе он выехал с командой скалолазов на сборы в Крым. Тренировались они на скалах в сказочно красивом уголке Крыма — горном массиве Караул-Оба. Стояла жара, все расслабились. Илья сидел под скалой, одной рукой страховал через зажим товарища, второй доставал себе из кулька гроздь винограда, а в это время несколько сотен метров выше двойка каких-то скалолазов совершала восхождение. Вдруг он услышал отдаленный крик: «Камень!» С опасностью, что сверху в любую секунду может прилететь камень, как-то быстро свыкаешься, и, соответственно, бдительность притупляется. Илья был в каске, и связка вроде где-то там далеко, в общем, он продолжал как ни в чем не бывало выбирать зажимом страховочную веревку, лакомясь при этом виноградом. А в это время его мозг включился сам (то, что называют внутренним голосом), и с этим голосом он начал вести такой себе неспешный мысленный диалог. Внутренний голос, укоризненно: «Ну, тебя же учили, что надо в таких случаях прижаться к скале». Илья сам себе отвечает: «А действительно, какого черта ты ленишься!» И в ту же секунду, не выпуская из рук веревку, он сорвался с места и прыгнул к скале. В следующее мгновение рюкзачок, на котором он только что сидел, был пробит камнем размером с кирпич.
После этого случая Илья убедился, что способность в нужный момент проанализировать полученные ранее знания и опыт и принять единственно правильное решение — это и есть интуиция.
На высотных работах, которыми он продолжал заниматься, все риски тоже не всегда можно предусмотреть. В любом жилом доме может найтись какая-нибудь полоумная старушка, обкуренный наркоман или напившийся до белой горячки алкаш, которые могут перерезать из своего окна веревки.
У Ильи самый стремный случай был, когда их бригада белила по ночам потолки в цеху по производству железобетонных плит. Работали они с мостовых кранов. В одной руке — «удочка», в другой — пульт управления краном. Бачок с краской поднимали с крана на крюке и гоняли на этих мостовых кранах вдоль цеха на полной скорости, дабы дело шло побыстрее. В цеху, где отливали железобетонные балки, было шесть пролетов по сто метров. Где-то на десятый день (вернее, ночь) работы, под утро, когда все уже порядком устали от бессонных ночей, Илья поехал верхом на мостовом кране, забыв поднять крюк. Во время движения крюк зацепил переходной мостик с плакатом «Слава КПСС!», а Илья, вместо того чтобы нажать «стоп», кинулся первым делом поднимать этот крюк, будь он неладен. Рывок был такой силы, что мостовой кран чуть не слетел с направляющих рельсов, а крюк погнул стальные ограждения мостика и разорвал «Славу КПСС!». Находясь в шоковом состоянии, Илья хоть и запоздало, но все же сообразил нажать «стоп», и все обошлось без особых разрушений. Утром начальник цеха с изумлением рассматривал согнутые перила мостика и порванный на фашистские знаки плакат, но что произошло на самом деле, альпинисты так и не признались, а то бы им еще идеологическую диверсию пришили.