— А ничего, крепкие ребяты… — голос Сеньки заставил очнуться.

Он, этот голос, пробудил злость и прежде всего на себя. А следом пришла боль. Невидимые когти драли спину, не до крови, но так, что наваждение окончательно исчезло. И Демьян понял, что сидит.

В кресле.

Руки его обвивает тонкая веревка, с виду совершенно несерьезная, но запястья перехватила так, что пальцы онемели.

Голова кружится.

А из носа кровь течет. Нехорошо. Демьян хотел было поднять руки, чтобы кровь утереть, но понял, что сил у него пока на этакое не хватит.

— Что… это было? — он провел языком, убеждаясь, что все зубы на месте. Во рту было сухо и мерзко, словно с похмелья.

— А это… это нам Семен Евстратович, думаю, отдельно поведает, — князь выглядел мало лучше. Бледный, какой-то разом осунувшийся, он сидел, опираясь на спинку кресла, запрокинув голову. Из носу у него тоже кровь шла, темною гладкой струйкой стекала на губы, а там и на подбородок.

— Связались… с мертвечиной… — выдавил Ладислав, отряхиваясь. — Идиоты.

Он выглядел куда лучше прочих.

— А не вам нас судить! — взвился Сенька, потрясая пистолем. — Вы, баре, во всем виноваты! Пьете кровушку народную…

— Прекратите, Семен Евстратович, — поморщился Вещерский и поднял-таки руки, тоже связанные, полез в карман и вытащил платочек, прижал к носу. — А то и вправду поверю, что ты идейный.

— А то нет, — сказал революционер, который, к слову, выглядел вполне обыкновенно.

— Нет, естественно. Вы, Семен Евстратович, — это Вещерский сказал с тонкою издевкой, которую, однако, Сенька не заметил. А может, почудилась она просто Демьяну, — чересчур умны для подобных глупостей. Вы, конечно, вьетесь рядышком, да любите не идею, но деньги, которые она приносит.

Демьян, преодолевая муторную головную боль, попытался припомнить, что ж он про Сеньку-то читал.

Читал ведь.

Приходили ориентировки, да и вообще… дышать надо. Глубоко и спокойно, отрешаясь от всего.

— Перекупить думаете? — осведомился Сенька деловито, после с каким-то сожалением произнес. — Не выйдет…

— Не выйдет, — повторил Аполлон Иннокентьевич, спускаясь.

Шел он осторожно, как-то по-старчески, обеими руками держась за перила. И ногу ставил со ступеньки на ступеньку пренерешительно, то ли этим ступенькам из заросшего грязью мрамора не доверял, то ли собственному телу.

— Зря вы сюда приехали, — сказал он тихо. — Я не хотел вас убивать… и никого-то…

— Не хотел, — подтвердил Сенька, пистоль баюкая. — Он у нас по другому делу…

— Девиц обихаживает? — Вещерский произнес это просто и спокойно. — Таких, которые излишне романтичны и доверчивы.

Аполлон остановился.

— Вы не понимаете!

— Расскажите.

Он уставился на Сеньку, и как-то так сразу стало понятно, кто здесь главный.

— Говори уже, — махнул рукою Сенька. — Все одно ждать велено… вот, княже, честное воровское, не стал бы трогать. Ты верно молвил, я человек разумный, я знаю, с кем вязаться стоит, а кого лучше стороночкою… уезжать придется, а то ж батенька ваш за просто так не отвяжется… хотя, конечно, вскорости и у него иных проблем прибудет. Но злопамятный. И супружница опять же ваша… огонь-баба… я тогда говорил, что не стоило ее трогать.

— Не послушали?

— Кто ж слушает старого доброго вора? — вздохнул Сенька и ощерился.

Добрым он никогда-то и не был.

Теперь Демьян четко вспомнил все, что случалось прочесть, и даже удивился тому, сколь, оказывается, внимателен был.

Сенька, прозванный Медведем, родился, как ни странно, в семье приличной. Седьмой сын в обыкновенной семье обыкновенного батюшки.

Младший.

Любимый.

Может, балованный, а может, сам по себе порченный. Родители его жили небогато, однако же своим домом. Матушка при школе учительствовала, батюшка службу нес. Все-то обыкновенно, а потому не понятно, отчего это Сенька вдруг озоровать стал.

В первый раз его привлекли за кражу, и взял-то немного, отрез ткани узорчатой, как после клялся, что маменьке на платье. Простили.


Отпустили.

И зря… после он уже не попадался, то ли умнее стал, то ли сообразил, что лисы в своей норе не гадят. Главное, что из дому Сенька ушел, едва четырнадцать разменявши. А там… вновь он выплыл в Петербурге, где взят был уже за кражу кошеля с двумястами рублей. Взял-то у купчишки пьяного, не сообразивши, что человек подобный навряд ли об имуществе не позаботится.

Кошель оказался зачарованным.

Был суд.

Порка.

И тюрьма, из которой Сенька сбег. На кражах он боле не попадался, но в общество воровское вошел человеком уважаемым.

— Как ты вовсе в это дерьмище-то влез? — поинтересовался Вещерский. — В последний же раз Богородицей клялся, что больше с революционерами ни-ни…

— Так… клялся, — вздохнул Сенька. — Ваша правда, княже…

…в семнадцать был отдан под суд за разбой и смертоубийство, при том случившееся. И отправлен на каторгу, да только кто с той каторги не бегал. Вот и Сенька ушел.

Вернулся.

И к разбою тоже. Кровью он не брезговал, но надо сказать, что и зря не лил, не куражился над людьми, как иные. Репутацию снискал честного вора, закон уважающего.

Поговаривали, что может статься, и выше пойдет.

А потом он исчез.

И выходит, что не просто так.

— Не отпустили?

— Кровью клялся служить делу, — поморщившись, признался Семен Евстратович. — Кто ж знал, что клятва вживу…

Вещерский покачал головой и перевел взгляд на Аполлона, который, спустившись с лестницы, присел на нижней ступеньке.

— А вас, стало быть, еще там завербовали? В Австрии?

— Так получилось…

— Дайте угадаю. Вы были студентом, молодым и веселым. Учиться не хотелось, но хотелось гулять и веселиться, а батюшка ваш сих желаний не разделял. И что? Содержание урезал?

— Вовсе лишил. Из-за дуры одной. Решила, что раз понесла, то я теперь жениться должен. И ладно бы была она из приличной семьи, так ведь… я ей сразу и сказал. А она в петлю. И отцу отписалась, что проклинает, стало быть… Господи, все беды из-за баб!

Это он произнес весьма даже искренне.

Демьян потрогал переносицу. Слабость отступала, хотя голова еще была тяжелою. Но и кровить вроде не кровило. А больше всего Демьяна занимала мысль, чего именно княжич добивается. Ведь не зря же сам пошел.

Не зря и их с собою взял.

Мог ведь иначе.

Приказ людям отдать, коих под рукою немало. А там уже потом, после, прийти и разговоры разговаривать в месте ином, куда более для беседы приятном. Для княжича, само собою. И риска-то никакого. И запираться Сенька не стал бы. Он никогда-то прежде не открещивался от собственных дел.

А уж про Аполлона и говорить-то нечего.

Тот вздохнул и сгорбился.

— Папенька… мещанская повадка… безбожником обозвал. К себе затребовал. Мы и поругались… я вернулся, а он заявил, что ни копеечки мне не даст, пока не исправлюсь.

Но если все сидят тут и слушают, стало быть имеется в том смысл. Ладно Демьян, случались в его жизни всякие люди, иные то подчиненных и вовсе за живых не держали-то, и уж точно не стали бы думать об опасности. Только вот и своею жизнью они рисковать тоже не спешили.

Демьян покосился на Вещерского, но тот просто сидел.

И слушал.

Превнимательно так, всем видом своим показывая, что не было в жизни его собеседников интересней.

— Я думал, что поостынет, отойдет… а он… у меня ж долги. Большие. И занимать пришлось… и что мне было делать? — голос Аполлона сделался визглив.

— Он к одной вдовушке прибился. Содержанцем, — а вот Сенька на приятеля поглядывал сверху вниз и презрения своего не скрывал.

Куда там альфонсу до честного вора.

— Только она, сообразимши, что не одну ее окучивает, живо погнала со двора.

— И мне пришлось искать… иные варианты.