— И ничего… батюшка звонить изволил, пытался выяснить, зачем оно мне. А как выяснил, ругался… в жизни не слышал, чтобы батюшка изъяснялся столь… вычурно. Но обещал поспособствовать, да…

— И когда?

— Завтра курьер прибудет.

Наверное, тогда что-то да изменится.

— Полагаете, ей нарочно всучили?

— Никанор Бальтазарович утверждает, что купчиха эта вовсе даже и не больна, что здоровее многих будет, что, если и есть в ней какая зараза, то такого свойства, которое ему не доступно. А я весьма даже сомневаюсь, что ему что-то недоступно. А вы ничего не увидели?

— Боюсь, что нет.

— Что ж… — Ладислав все-таки положил амулет на сукно. Это значит, что, либо она здорова, либо мы все что-то да упускаем…

— Она говорила вполне искренне.

— И вполне искренне могла верить в болезнь, — согласился Вещерский. — Помнится, моя разлюбезная тетушка, Агриппина Евстратьевна, вполне искренне верила, что неизлечимо больна, причем неизвестною науке заразой. И даже личный целитель Его императорского Величества оказался неспособен ее переубедить. Целителя она обозвала неучем, а сама занялась исследованием. И дневник завела… так и ведет с тех пор, уже двадцать третий год кряду. Записывает симптомы. Тело свое вот науке завещала. Правда, эта наука не скоро дождется, но ведь главное — намерения-с.

Ладислав хмыкнул.

— Хотя, конечно… с женщиной, убежденной, что осталось ей немного… да и не только с женщиной, любой человек слабеет во время болезни, — Вещерский вытащил портсигар и, раскрыв его, уставился на ряд тонких изящного вида сигарет. После закрыл и убрал. — Марье обещался бросить… так вот, любой слабеет духом. И тогда-то управиться с ним легче.

— Думаете, с ней желают управиться?

— Почему нет? Мои люди пытаются найти этого вот таинственного любовника, но пока безуспешно.

— Может, — Ладислав обещаний никому не давал, а потому закурил спокойно, с явным наслаждением. — Его вовсе не существует?

— Не знаю, как любовник, но динамит она точно приобретала. Через своего, заметьте, компаньона, который являлся отцом совершенно нелюбезному типу Аполлону Иннокентьевичу… — Вещерский дернул носом и мрачно произнес. — Издеваешься?

— Что ты, как можно… просто и вправду, пить нельзя, так хоть это…

— Когда он умер? — Демьян не курил, и запах дыма был ему безразличен.

— В том и дело, что не так давно. Аккурат после возвращения единственного сына и наследника из Австрии, где тот проживал…

— …и, похоже, сполна проникся тамошним духом, — поддержал Ладислав.

— И связи нужные заимел… к слову, он весьма тесно приятельствовал с неким Потоцким, который учился на медикуса и по возвращении пытался открыть собственную аптеку. Однако что-то да не заладилось.

— И где он? — поинтересовался Демьян.

— А вот это пытаются выяснить. Думаю, что стоит наведаться в гости к Аполлону Иннокентьевичу. Мои люди за ним приглядывают, но… личные визиты порой многое дают.

— Не спугнут?

— Что ты… они издали, осторожненько, — Вещерский помахал рукой перед носом и с удивлением произнес: — А и вправду воняет. Шел бы ты, друг мой, курить в сад.

— В саду, думаешь, меньше вонять будет?

— Мне — да, а сверчкам, полагаю, все едино… а мы пока побеседуем, — и взгляд его, направленный на Демьяна, был до крайности многообещающим. Вот только взгляд этот Демьян выдержал с легкостью. И даже не покраснел.

Кажется.

Смутился, не без того.

А Вещерский знай себе, усмехается.

— Верно, понимаете, что беседа у нас с вами предстоит приватная, в которой свидетели, сколь бы близкими друзьями они ни были, лишнее…

Демьян поклонился.

— К вашим…

— Бросьте эти глупости. Услугам… мне от вас услуги не надобны, а служите вы так, что дай-то Господь прочим. В ваших бумагах не один орден потерялся, вот только…

— Родом не вышел?

— Скорее чем-то весьма не угодили Бельцевским.

— А это кто?


Имя Демьян слышал не то, чтобы впервые, все ж столь славный род в Империи был известен, как и прочие, входившие в первую боярскую сотню, но…

— А это… это вы, думаю, сами знаете.

— Я ни на что не претендую.

— Вы и не можете. Пусть бумаги об отлучении они и прячут престарательнейшим образом, однако это скорее по привычке, нежели из желания и вправду что-то скрыть. Родовые книги ведутся через Геральдическую палату. Там и отсечение от рода Бельцевского Алексея Васильевича имеется, за его, к слову, подписью, потому при всем желании претендовать на что-либо у вас не выйдет. Документы оформлены верно.

Алексей?

Выходит, отца отречение задело, если сменил он не только фамилию, но и имя, которым наречен был, не говоря уже об отчестве.

— Да я и не собирался… даже выяснять.

— Уж извините, коли влез, но речь идет о моей своячнице. Да и не люблю я сюрпризов в ближних людях.

Демьян пожал плечами.

Бельцевские… и странно, что от новости этой ничего-то в груди не дрогнуло. Демьян попытался было представить, как он встречается с родней, но не вышло. Воображения не хватило. Не оттого ли, что сама родня явно к этакой встрече не стремится.

— Если вы хотите знать…

— Не хочу.

— …то именно они причастны к тому, что вас отослали из Петербурга, — Вещерский смотрел выжидающе. — А после и из Москвы, хотя там-то ваш начальник, любезнейший Аскофьев, весьма подобному решению противился. Просил оставить… злитесь?

— А надо?

Демьян извлек собственный портсигар, возможно, не столь роскошный, как у Вещерского, но любимый, памятный, Павлушей с ребятами поднесенный на годовщину.

— И правильно, не надо… нет, если у вас имеется желание, то я вполне устрою перевод, хоть в Москву, хоть в Петербург. И о чине похлопочу.

— Не стоит, — вот чего Демьян не любил, так это чинов, которыми обзаводились не по собственным заслугам, но в результате этаких вот хлопотаний. Вещерский кивнул. — Да и… что мне там делать?

Когда-то оно, конечно, обидно было.

И остаться хотелось.

И карьера манила, кружила голову небывалыми высотами, которых он, Демьян, несомненно достигнет, ибо неглуп, одарен и ко всему старателен. Начальство ценило, малые чины… не сказать, чтобы любили, да и лишнее это вовсе, но уважали, не без того.

Он уже и на повышение надеялся.

И квартирку приглядывал, чтобы попристойней. И даже за девицею одной ухаживать начал с пресерьезными намерениями. А та к ухаживаниям отнеслась благосклонно. И как знать, не приди вдруг приказ о переводе, может, все-то бы у них сладилось с любезною Калерией Митрофановной.

Свадьбу бы сыграли.

И жили бы душа в душу… но нет, отослали. И она, верная слову, честно писала Демьяну проникновенные письма, а он отвечал, вымучивая из себя витиеватые фразы.

Слал сухие цветы.

И сласти.

А потом как-то все само и попритихло, унялось. В Москве же… все повторилось. И вновь была обида. И непонимание, чем же он, Демьян, заслужил подобную немилость.

Выходит, что ничем.

— Кто ж знает. Толковый человек везде пригодится. Да вы курите, курите… я подышу хоть. На вас Марья ругаться не станет… — Вещерский вздохнул с притворною печалью. — Хотите, к себе заберу. Все ж нынешний дар ваш весьма, оказывается, полезен. А нет, то и на свою должность вернетесь. Или даже повысить могу.

— Куда?

— Всегда найдется куда. Начальство ваше подвинем, наградим за отличную работу чином и местом где-нибудь от вас подальше. А дальше уж как водится…

— Не стоит. Пусть все идет, как идет.

Курил Демьян редко, обычно в минуты сильных душевных волнений. И выходит, что разговор этот заставил волноваться? Пожалуй, что.

— Воля ваша… — с немалой, как показалось, радостью согласился Вещерский. — К слову, Белецкие от вашего героизма не в восторге…

— Передайте им, что я не собираюсь… — Демьян вдохнул терпкий пряный дым. — Что ничего-то мне от них не нужно. Ни мне, ни моей сестре, ни детям ее… что я имею свое, а чужое мне без надобности.

— Так-то оно так… — Вещерский сцепил руки на животе. — Вот только, как водится, есть нюанс… у Василия Белецкого было два сына. Ваш папенька, которого он от рода отрек, полагаю, в надежде, что отпрыск одумается и обратно проситься станет, и младший его брат, Евгений, ныне — князь Белецкий.

— И?

— И все бы ничего, вот только Евгений и в молодые годы особым здоровьем не отличался, а теперь и вовсе, сказывают, ослабел. После отречения вашего отца, Евгения спешно женили на девице из рода Салтыковых. Не самый древний род, говоря по правде, худой весьма, но многочисленный. Полагаю, из-за бабской плодовитости и выбрали, только… у него пятеро дочерей.