Таша кивнула.
– Зачем? Кто он? Почему забрал Лив, а не тебя?
– Я не знаю. Ничего не знаю. – Она свернулась калачиком в кресле, уткнув подбородок в острые коленки. – Я кинулась в погоню. По дороге встретила Арона. Он прочёл мои мысли и захотел помочь. И вот я здесь.
– Ты погналась, не зная за кем, без третьей ипостаси, прежде почти не выбираясь из родной деревни?
– А что ещё мне оставалось делать?
Мальчишка смотрел на неё куда более потрясённо, чем когда она на его глазах перекинулась в кошку.
– Я правильно поняла, – сказала Таша, пресекая дальнейшие расспросы, – что принцессы-оборотни для тебя к порождениям Мирк не относятся?
Джеми моргнул. Глубокомысленно почесал нос.
– Ваша власть от Ликбера. А того послала нам Льос, чтобы спасти нас и наш мир в самый тёмный час, – ответил он отстранённо. – Дочь королей порождением Мирк быть не может.
Отвернулся, явно желая поразмыслить над всем, что услышал – пока дочь королей смотрела, как золотой дракон скалится на родовом перстне её семьи, которую она не знала.
…«скажи своё имя, и этот мальчишка рухнет ниц к твоим ногам, и вся его неприязнь к порождению Мирк исчезнет, как дым»…
Забавно. Порой и оборотнем быть нет нужды. Люди сами обернут тебя тем, кем желают, и своё отношение к тебе – в зависимости от собственных потребностей и идеалов.
И правда забавно.
Почти…
Глава одиннадцатая
Белая Топь
Таша бежит между прилавками по площади, полной людей, снеди, запахов и прохладного осеннего света. Под ногами шуршат редкие сухие листья и изредка хлюпают ошмётки фруктов и овощей, неосторожно сваленные с лотков. Кажется, кто-то оглядывается вслед маленькой девочке, которая в одиночестве мчит по ярмарочному ряду, едва не сбивая прохожих, но ей их расспросы и помощь не нужны – пусть считают её просто разбаловавшимся ребёнком.
Надо же так глупо, глупо, глупо потеряться!.. Прежде они с мамой бывали на рынках Нордвуда, но Осенняя ярмарка не шла ни в какое сравнение. От столпотворения и гама, тесноты ларьков и прилавков голова шла кругом. Они с мамой не отходили друг от друга ни на шаг, пока та не задержалась у палатки с тканями. Мама, конечно, сотню раз говорила Таше оставаться рядом и никуда не уходить, но ткани Таше были совершенно не интересны, а Мариэль возилась так долго… И пока девочка озиралась со скуки, мимо прошёл парень с настоящим леогрифом на плече. Таша никогда не видела живых леогрифов, только в книжках, а парень шагал так быстро, сразу свернув в проход между рядами – она только и успела заметить пышную гриву да блеск серебряного поводка. Вот и прошла совсем немножко за ними, рассматривая крохотного крылатого льва, рыжего, как лисица, угнездившегося на плече продавца. И вроде бы отошла недалеко, и двинулась потом в ту же сторону, откуда пришла, и запомнила нужный ряд – но там не нашлось ни палатки с тканями, ни мамы, ни чего-либо знакомого. И в соседнем ряду, и в следующем, по которому теперь она бежит, – тоже…
Она несётся вперёд, пока прилавки не заканчиваются, утыкаясь в переулок меж домами: трёхэтажные здания с незатейливым кирпичным узором на фасадах опоясали площадь ровной рамкой. Таша кидается в переулок – там тихо и спокойно, и душная мешанина запахов не так бьёт в нос. Прежде чем искать маму дальше, нужно пару моментов постоять в тишине, успокоить кошку, которая рвётся наружу (Таше слишком знакомо ощущение, когда звериная ипостась словно щекочется в голове изнутри). Внезапно перекинуться сейчас будет совсем ни к чему…
А ещё здесь можно поплакать так, чтобы никто не видел.
Отбежав вглубь пустого переулка, Таша приваливается к каменной стене дома слева, смаргивая слёзы – больше растерянные, чем испуганные. Оглядывается через плечо, но площадь заслоняет чёрный бархат чужого сюртука.
– Тихо, девочка. – Незнакомец поднимает руки, когда она отшатывается. Жест, столь же повелительный, сколь успокаивающий, заставляет её замереть. – Потерялась, я вижу.
Она настороженно следит, как он опускается на одно колено прямо на пыльную брусчатку, чтобы не смотреть на неё сверху вниз. У него смуглое лицо, тёмные волосы – они слегка вьются – и серые льдинки в глазах. Одежда простая, сюртук поверх чёрной рубашки, но бархат и шёлк ясно дают понять: он слишком богат, чтобы быть бандитом с большой дороги.
Хотя плохие люди бывают не только бандитами с большой дороги…
– Позволь угадать, – произносит он, когда молчание затягивается. – Мама запретила тебе говорить с незнакомцами.
Таша молчит, и мужчина протягивает ей руку:
– Меня зовут Шейли. Теперь мы знакомы.
Она колеблется, прежде чем коснуться его пальцев своими – тоньше и короче раза в два.
Её ладонь пожимают осторожно и одновременно цепко: так держат вещь из хрупкого стекла, норовящую выскользнуть.
– Мама меня ищет, – предупреждает Таша. – Она недалеко.
– Не сомневаюсь. – Тёплая рука выпускает её пальцы. – Где ты видела её в последний раз?
– Лавка с тканями…
– Лавок с тканями на ярмарке немало. Но что-нибудь придумаем. – Он встаёт. – Тебе говорили о негласном правиле встреч на людной площади?
Таша хмурится. Они не так часто выбирались в Нордвуд, и мама точно не предполагала, что их с дочерью может что-то разлучить; а на центральной площади Прадмунта даже на праздниках нетрудно найти знакомых…
К тому же Таша не уверена, что мама, выросшая во дворце, сама это правило знает.
– Если вы разминулись, встречаетесь в центре. – Он улыбается, впервые с момента, как они заговорили. Слегка, без намёка на заигрывание или фальшь, с какой так часто улыбаются взрослые, когда пытаются расположить к себе ребёнка. – Идём. Полагаю, ты не откажешься от яблока в карамели… пока мама тебя ищет.
– Мама говорила не брать ничего…
– У незнакомцев. Но мы знакомы. Если ты забыла.
Они возвращаются к площади; её не ведут за руку, просто позволяют идти рядом, как взрослой. И разговаривают без тени сюсюканья.
Это льстит.
– Меня зовут Таша, – вспомнив, что так и не представилась в ответ, говорит она.
Он кивает, отстранённо глядя перед собой.
– Хорошее имя. Тебе подходит.
На рыночных рядах по-прежнему суматоха и толкотня, но люди как-то сами расступаются перед мужчиной и девочкой, идущими бок о бок. Есть в этом Шейли что-то такое, что даже спешащих зевак заставляет притормозить, словно наткнувшись на хрустальную стену; та же сила и уверенность, что никто не посмеет встать на твоём пути, которые порой Таша замечала в маме. Наверное, все аристократы в этом схожи.
Вокруг слишком шумно, чтобы разговаривать, и Ташин спутник явно не привык перекрикивать гомон, так что до самого фонтана в центре площади они доходят молча.
В фонтане водяные струи разливаются по трём каменным чашам, из одной в другую, прежде чем достигнуть бассейна, где по белому камню вензелями вьётся резьба. Таша сидит на прохладном широком бортике, пока Шейли отходит к ближайшему ларьку со сладостями. Здесь, в центре площади, таких немало: в одних торгуют засахаренными фруктами и орешками, в других крендельками, в третьих – яблоками на палочке, облитыми хрустящей глазурью. Чуть поодаль высится деревянный помост; сейчас он пуст, а когда Таша с мамой проходили мимо в первый раз, там на столах рядком лежали огромные рыжие тыквы, а придирчивые судьи выбирали лучшую, чтобы наградить фермера. Говорят, с помоста на ярмарках ещё выступает Князь Нордвуда, но только на открытии и закрытии…
Таша наблюдает, как продавец передаёт её яблоко мужчине в чёрном – хочет увериться, что добрый незнакомец не посыпал лакомство каким-нибудь особенным ингредиентом. Мама рассказывала, что в больших городах живут люди, которые торгуют даже девочками, такими, как она. А Таша читала достаточно, чтобы помнить: девочки могут громко кричать, так что проще всего украсть их, угостив чем-нибудь вкусным… с приправой из сон-травы.
– Как вы угадали, что я люблю яблоки? – спрашивает Таша, когда ей вручают лакомство – словно орден, с шутливой торжественностью.
– Мало кто их не любит. – Шейли стоит рядом, заложив руки за спину. – Как ты потерялась?
Таша осторожно надкусывает сласть. Карамель на печёной мякоти хрустит, как ледок, который скоро можно будет поутру видеть на лужах.
– На леогрифа засмотрелась…
Она уже успокоилась. Если бы её пытались увести с площади, или тащили за собой куда-то, или даже просто не отпускали её руки, она бы дала дёру – но Шейли, кажется, будет совершенно всё равно, если она убежит.
– Вот оно что. – Он всё-таки садится, ничуть не заботясь, что может замочить сюртук. – Удивительные звери, это верно.
– Я читала, они когда-то были такими большими, что могли убить дракона, и говорить умели, как драконы. Но Ликбер заколдовал пару, и они стали крохами, а другие все умерли в Тёмное Время. Из той пары леогрифы и продолжили свой род. – Лишь выдав эту маленькую лекцию, Таша вспоминает, что собеседнику её содержание наверняка известно. Это Гаста и однокашников можно удивить такими историями, а аристократа из Нордвуда – вряд ли. – Если подумать, это было не очень-то хорошо, правда? Они же теперь почти беззащитные, да ещё дара речи лишены…
– Ликбер делал много вещей, которые трудно назвать хорошими. Но от детей такое нечасто услышишь.
– Зато он основал Школу, победил дамнаров и сверг амадэев. За это можно и леогрифов простить.
Он снова улыбается; неслышный смех искрится и бьётся в льдинках его глаз, как в калейдоскопе.
– Много читаешь, вижу, – говорит он, пока Таша сосредоточенно обкусывает яблоко. – И хорошо учишься.
Она жмёт плечами:
– Про подвиги Ликбера все знают.
– И что из этого ты считаешь самым большим его подвигом?
– Закрытие Бездны, конечно. И Школа. Всем нужны хорошие обученные маги. – Таша украдкой облизывает перепачканные сладким губы. – Хотя победа над амадэями – это тоже важно. Вряд ли их смог бы свергнуть кто-то кроме Ликбера.
– Думаешь?
Отвечать ему приятно. Таше часто наскучивает пустая болтовня со сверстниками, а взрослые редко общаются с детьми на равных, без менторства и бесящих снисходительных ноток – как будто они выслушивают откровения говорящего зверька, милого, но бестолкового. Новый знакомый же каждый вопрос задаёт с искренним интересом и ответы воспринимает с ним же.
– Они же очень сильные были. Кристаль не стала бы оставлять нам слабых хранителей. Жалко только, что они оказались такими порочными и злыми. Наверное, если бы они и дальше хранили королевство, люди избежали бы многих бед. Талира Чёрного, например, они бы без труда победили…
– Может быть. – Шейли глядит не на неё, а куда-то вдаль. В глазах его больше нет смеха. – А что ты думаешь про свержение Бьорков? Оно тоже было к лучшему?
Таша исподлобья смотрит на него. Не сомневаясь, что вопрос с подвохом.
С другой стороны, она прекрасно знает, какой ответ грозит ей неприятностями, а какой – лишь разочарованием собеседника, если тот вдруг сторонник сверженной династии. Даже мама не стала бы её осуждать. Таша лучше всех знает, как нервно Мариэль Фаргори относится к этой теме, но мама сама учила её, как отвечать посторонним на такие вопросы.
К Ташиному стыду, чем старше она становится, тем отчётливее понимает – этот ответ не сильно расходится с её собственным мнением.
– У нас сейчас хороший король. По крайней мере, многие взрослые это говорят. В смысле, я не так хорошо разбираюсь в политике и таких вещах, чтобы судить, – быстро добавляет она, – но… если бы он не был хорошим королём, нам не жилось бы сыто и спокойно, верно? Я читала про плохих королей, и при них обычно случались… всякие вещи, которых сейчас не случается. Которые случались при Бьорках.
С губ мужчины срывается смешок: почти неслышный, как звук, с которым ветер гонит к фонтану жёлтые листья, теряющийся в людском гуле.
– Зачем? Кто он? Почему забрал Лив, а не тебя?
– Я не знаю. Ничего не знаю. – Она свернулась калачиком в кресле, уткнув подбородок в острые коленки. – Я кинулась в погоню. По дороге встретила Арона. Он прочёл мои мысли и захотел помочь. И вот я здесь.
– Ты погналась, не зная за кем, без третьей ипостаси, прежде почти не выбираясь из родной деревни?
– А что ещё мне оставалось делать?
Мальчишка смотрел на неё куда более потрясённо, чем когда она на его глазах перекинулась в кошку.
– Я правильно поняла, – сказала Таша, пресекая дальнейшие расспросы, – что принцессы-оборотни для тебя к порождениям Мирк не относятся?
Джеми моргнул. Глубокомысленно почесал нос.
– Ваша власть от Ликбера. А того послала нам Льос, чтобы спасти нас и наш мир в самый тёмный час, – ответил он отстранённо. – Дочь королей порождением Мирк быть не может.
Отвернулся, явно желая поразмыслить над всем, что услышал – пока дочь королей смотрела, как золотой дракон скалится на родовом перстне её семьи, которую она не знала.
…«скажи своё имя, и этот мальчишка рухнет ниц к твоим ногам, и вся его неприязнь к порождению Мирк исчезнет, как дым»…
Забавно. Порой и оборотнем быть нет нужды. Люди сами обернут тебя тем, кем желают, и своё отношение к тебе – в зависимости от собственных потребностей и идеалов.
И правда забавно.
Почти…
Глава одиннадцатая
Белая Топь
Таша бежит между прилавками по площади, полной людей, снеди, запахов и прохладного осеннего света. Под ногами шуршат редкие сухие листья и изредка хлюпают ошмётки фруктов и овощей, неосторожно сваленные с лотков. Кажется, кто-то оглядывается вслед маленькой девочке, которая в одиночестве мчит по ярмарочному ряду, едва не сбивая прохожих, но ей их расспросы и помощь не нужны – пусть считают её просто разбаловавшимся ребёнком.
Надо же так глупо, глупо, глупо потеряться!.. Прежде они с мамой бывали на рынках Нордвуда, но Осенняя ярмарка не шла ни в какое сравнение. От столпотворения и гама, тесноты ларьков и прилавков голова шла кругом. Они с мамой не отходили друг от друга ни на шаг, пока та не задержалась у палатки с тканями. Мама, конечно, сотню раз говорила Таше оставаться рядом и никуда не уходить, но ткани Таше были совершенно не интересны, а Мариэль возилась так долго… И пока девочка озиралась со скуки, мимо прошёл парень с настоящим леогрифом на плече. Таша никогда не видела живых леогрифов, только в книжках, а парень шагал так быстро, сразу свернув в проход между рядами – она только и успела заметить пышную гриву да блеск серебряного поводка. Вот и прошла совсем немножко за ними, рассматривая крохотного крылатого льва, рыжего, как лисица, угнездившегося на плече продавца. И вроде бы отошла недалеко, и двинулась потом в ту же сторону, откуда пришла, и запомнила нужный ряд – но там не нашлось ни палатки с тканями, ни мамы, ни чего-либо знакомого. И в соседнем ряду, и в следующем, по которому теперь она бежит, – тоже…
Она несётся вперёд, пока прилавки не заканчиваются, утыкаясь в переулок меж домами: трёхэтажные здания с незатейливым кирпичным узором на фасадах опоясали площадь ровной рамкой. Таша кидается в переулок – там тихо и спокойно, и душная мешанина запахов не так бьёт в нос. Прежде чем искать маму дальше, нужно пару моментов постоять в тишине, успокоить кошку, которая рвётся наружу (Таше слишком знакомо ощущение, когда звериная ипостась словно щекочется в голове изнутри). Внезапно перекинуться сейчас будет совсем ни к чему…
А ещё здесь можно поплакать так, чтобы никто не видел.
Отбежав вглубь пустого переулка, Таша приваливается к каменной стене дома слева, смаргивая слёзы – больше растерянные, чем испуганные. Оглядывается через плечо, но площадь заслоняет чёрный бархат чужого сюртука.
– Тихо, девочка. – Незнакомец поднимает руки, когда она отшатывается. Жест, столь же повелительный, сколь успокаивающий, заставляет её замереть. – Потерялась, я вижу.
Она настороженно следит, как он опускается на одно колено прямо на пыльную брусчатку, чтобы не смотреть на неё сверху вниз. У него смуглое лицо, тёмные волосы – они слегка вьются – и серые льдинки в глазах. Одежда простая, сюртук поверх чёрной рубашки, но бархат и шёлк ясно дают понять: он слишком богат, чтобы быть бандитом с большой дороги.
Хотя плохие люди бывают не только бандитами с большой дороги…
– Позволь угадать, – произносит он, когда молчание затягивается. – Мама запретила тебе говорить с незнакомцами.
Таша молчит, и мужчина протягивает ей руку:
– Меня зовут Шейли. Теперь мы знакомы.
Она колеблется, прежде чем коснуться его пальцев своими – тоньше и короче раза в два.
Её ладонь пожимают осторожно и одновременно цепко: так держат вещь из хрупкого стекла, норовящую выскользнуть.
– Мама меня ищет, – предупреждает Таша. – Она недалеко.
– Не сомневаюсь. – Тёплая рука выпускает её пальцы. – Где ты видела её в последний раз?
– Лавка с тканями…
– Лавок с тканями на ярмарке немало. Но что-нибудь придумаем. – Он встаёт. – Тебе говорили о негласном правиле встреч на людной площади?
Таша хмурится. Они не так часто выбирались в Нордвуд, и мама точно не предполагала, что их с дочерью может что-то разлучить; а на центральной площади Прадмунта даже на праздниках нетрудно найти знакомых…
К тому же Таша не уверена, что мама, выросшая во дворце, сама это правило знает.
– Если вы разминулись, встречаетесь в центре. – Он улыбается, впервые с момента, как они заговорили. Слегка, без намёка на заигрывание или фальшь, с какой так часто улыбаются взрослые, когда пытаются расположить к себе ребёнка. – Идём. Полагаю, ты не откажешься от яблока в карамели… пока мама тебя ищет.
– Мама говорила не брать ничего…
– У незнакомцев. Но мы знакомы. Если ты забыла.
Они возвращаются к площади; её не ведут за руку, просто позволяют идти рядом, как взрослой. И разговаривают без тени сюсюканья.
Это льстит.
– Меня зовут Таша, – вспомнив, что так и не представилась в ответ, говорит она.
Он кивает, отстранённо глядя перед собой.
– Хорошее имя. Тебе подходит.
На рыночных рядах по-прежнему суматоха и толкотня, но люди как-то сами расступаются перед мужчиной и девочкой, идущими бок о бок. Есть в этом Шейли что-то такое, что даже спешащих зевак заставляет притормозить, словно наткнувшись на хрустальную стену; та же сила и уверенность, что никто не посмеет встать на твоём пути, которые порой Таша замечала в маме. Наверное, все аристократы в этом схожи.
Вокруг слишком шумно, чтобы разговаривать, и Ташин спутник явно не привык перекрикивать гомон, так что до самого фонтана в центре площади они доходят молча.
В фонтане водяные струи разливаются по трём каменным чашам, из одной в другую, прежде чем достигнуть бассейна, где по белому камню вензелями вьётся резьба. Таша сидит на прохладном широком бортике, пока Шейли отходит к ближайшему ларьку со сладостями. Здесь, в центре площади, таких немало: в одних торгуют засахаренными фруктами и орешками, в других крендельками, в третьих – яблоками на палочке, облитыми хрустящей глазурью. Чуть поодаль высится деревянный помост; сейчас он пуст, а когда Таша с мамой проходили мимо в первый раз, там на столах рядком лежали огромные рыжие тыквы, а придирчивые судьи выбирали лучшую, чтобы наградить фермера. Говорят, с помоста на ярмарках ещё выступает Князь Нордвуда, но только на открытии и закрытии…
Таша наблюдает, как продавец передаёт её яблоко мужчине в чёрном – хочет увериться, что добрый незнакомец не посыпал лакомство каким-нибудь особенным ингредиентом. Мама рассказывала, что в больших городах живут люди, которые торгуют даже девочками, такими, как она. А Таша читала достаточно, чтобы помнить: девочки могут громко кричать, так что проще всего украсть их, угостив чем-нибудь вкусным… с приправой из сон-травы.
– Как вы угадали, что я люблю яблоки? – спрашивает Таша, когда ей вручают лакомство – словно орден, с шутливой торжественностью.
– Мало кто их не любит. – Шейли стоит рядом, заложив руки за спину. – Как ты потерялась?
Таша осторожно надкусывает сласть. Карамель на печёной мякоти хрустит, как ледок, который скоро можно будет поутру видеть на лужах.
– На леогрифа засмотрелась…
Она уже успокоилась. Если бы её пытались увести с площади, или тащили за собой куда-то, или даже просто не отпускали её руки, она бы дала дёру – но Шейли, кажется, будет совершенно всё равно, если она убежит.
– Вот оно что. – Он всё-таки садится, ничуть не заботясь, что может замочить сюртук. – Удивительные звери, это верно.
– Я читала, они когда-то были такими большими, что могли убить дракона, и говорить умели, как драконы. Но Ликбер заколдовал пару, и они стали крохами, а другие все умерли в Тёмное Время. Из той пары леогрифы и продолжили свой род. – Лишь выдав эту маленькую лекцию, Таша вспоминает, что собеседнику её содержание наверняка известно. Это Гаста и однокашников можно удивить такими историями, а аристократа из Нордвуда – вряд ли. – Если подумать, это было не очень-то хорошо, правда? Они же теперь почти беззащитные, да ещё дара речи лишены…
– Ликбер делал много вещей, которые трудно назвать хорошими. Но от детей такое нечасто услышишь.
– Зато он основал Школу, победил дамнаров и сверг амадэев. За это можно и леогрифов простить.
Он снова улыбается; неслышный смех искрится и бьётся в льдинках его глаз, как в калейдоскопе.
– Много читаешь, вижу, – говорит он, пока Таша сосредоточенно обкусывает яблоко. – И хорошо учишься.
Она жмёт плечами:
– Про подвиги Ликбера все знают.
– И что из этого ты считаешь самым большим его подвигом?
– Закрытие Бездны, конечно. И Школа. Всем нужны хорошие обученные маги. – Таша украдкой облизывает перепачканные сладким губы. – Хотя победа над амадэями – это тоже важно. Вряд ли их смог бы свергнуть кто-то кроме Ликбера.
– Думаешь?
Отвечать ему приятно. Таше часто наскучивает пустая болтовня со сверстниками, а взрослые редко общаются с детьми на равных, без менторства и бесящих снисходительных ноток – как будто они выслушивают откровения говорящего зверька, милого, но бестолкового. Новый знакомый же каждый вопрос задаёт с искренним интересом и ответы воспринимает с ним же.
– Они же очень сильные были. Кристаль не стала бы оставлять нам слабых хранителей. Жалко только, что они оказались такими порочными и злыми. Наверное, если бы они и дальше хранили королевство, люди избежали бы многих бед. Талира Чёрного, например, они бы без труда победили…
– Может быть. – Шейли глядит не на неё, а куда-то вдаль. В глазах его больше нет смеха. – А что ты думаешь про свержение Бьорков? Оно тоже было к лучшему?
Таша исподлобья смотрит на него. Не сомневаясь, что вопрос с подвохом.
С другой стороны, она прекрасно знает, какой ответ грозит ей неприятностями, а какой – лишь разочарованием собеседника, если тот вдруг сторонник сверженной династии. Даже мама не стала бы её осуждать. Таша лучше всех знает, как нервно Мариэль Фаргори относится к этой теме, но мама сама учила её, как отвечать посторонним на такие вопросы.
К Ташиному стыду, чем старше она становится, тем отчётливее понимает – этот ответ не сильно расходится с её собственным мнением.
– У нас сейчас хороший король. По крайней мере, многие взрослые это говорят. В смысле, я не так хорошо разбираюсь в политике и таких вещах, чтобы судить, – быстро добавляет она, – но… если бы он не был хорошим королём, нам не жилось бы сыто и спокойно, верно? Я читала про плохих королей, и при них обычно случались… всякие вещи, которых сейчас не случается. Которые случались при Бьорках.
С губ мужчины срывается смешок: почти неслышный, как звук, с которым ветер гонит к фонтану жёлтые листья, теряющийся в людском гуле.