Девочка больше не металась. Лёжа тихо, как брошенная кукла, она дышала так редко, что во вздохах едва можно было угадать какой-то ритм. Миниатюрное личико казалось восковым.

Тело устало бороться за жизнь.

– Я сделать всё, что в моих силах. И точно больше, чем в силах людских.

Не слушая, Арон опустился на колени у постели. Взял умирающего ребёнка: в его руках девочка-цверг казалась совсем крохотной. Лекарь прошипел что-то, что могло быть только подгорным ругательством – Нирулин осекла его одним коротким слогом, прозвучавшим более властно, чем все речи надменного обитателя подгорья, который снизошёл до визита к отвергнутым богами братьям.

Когда дэй положил пальцы на белый лоб под мокрыми кудряшками, Таше уже приходилось до предела напрягать слух, чтобы различить детские вдохи среди монотонного гудения газовых ламп.

Она прижала ладони ко рту, чтобы не закричать, когда вместо очередного вдоха раздался судорожный хрип.

Дочь Нирулин не должна умирать у них на глазах. Не должна умирать такой маленькой просто потому, что болезнь не заметили вовремя.

…так же, как не должны были умирать ещё много, много, много цвергов и людей…

Сердце выколачивало обречённую дробь, когда хрип сменила страшная, всепоглощающая тишина – и Арон, не вставая, повернулся к ним.

Таша ждала оглашения приговора, но дэй молчал. Под нервными, отчаянными, молящими взглядами вокруг привалился спиной к стене. Сел, вытянув ноги, словно собрался вздремнуть с телом девочки на руках. Почему он молчит? Ещё есть надежда? Или просто боится сказать несчастной женщине, что её дочери больше нет?..

Не надо, Арон, думала Таша, почти ненавидя себя за это. Не молчи. Моментом раньше ты это скажешь или позже…

Закрыв глаза, дэй обмяк – и Таша запоздало рванула к нему.

Наверное, кто-то мог и не заметить, как изменилась его поза. Как из сидящего человека он превратился в человека без чувств. Но Таша заметила: хотя бы потому, что в этот миг прервалась ещё одна пунктирная линия, которую вплетало в рисунок тишины дыхание присутствующих.

Вдавив колени в лоскутный ковёр, она вгляделась в совершенно неподвижные черты. Приникла ухом к груди, обтянутой чёрной тканью.

Не услышала и намёка на сердечный ритм.

…нет, вот этого уже точно не может быть.

– Он… не дышит.

Таша сама удивилась, как спокойно прозвучали её слова. Как и тому, что новость не вызвала в ней ничего, кроме отупения.

– Неужели, – сказал Джеми, следивший за происходящим со странным естествоиспытательским интересом.

Трое цвергов молчали. Таша боялась взглянуть кому-то из них в лицо.

– Я серьёзно. Но он… не может… быть мёртв.

– Почему же?

Вопрос мальчишки, которого всё это явно не удивляло, прозвучал почти абсурдно. Не менее абсурдно, чем сам факт, что за секунду без всякой видимой причины от Арона осталась лишь его бездыханная оболочка, не падавшая навзничь только по той причине, что в преддверии смерти её заботливо прислонили к стене.

– Потому что только что он был совершенно…

В жутком беззвучии, царившем под шёлковой накидкой, Таша вдруг различила твёрдое и очень уверенное «тук».

Отпрянула она как раз вовремя, чтобы увидеть, как ресницы Арона дрогнут, и услышать судорожный вдох: двойной.

Его взгляд был долгим, странным, недвижным. Будто дэй только что вернулся из кошмарного сна. Потом непонимание сменилось узнаванием – и, опустив глаза, Арон посмотрел на малышку цвергов, тихо хныкавшую в его руках.

Кивком позволил Нирулин подойти ближе.

– Всё в порядке. Обнимите её, ей это нужно.

Служанке – она сама была бледнее мертвеца – почти не пришлось наклоняться, чтобы дэй мог осторожно передать ей дочь. Девочка не замедлила разреветься в голос, но румянец на щеках говорил больше отчаянного плача.

– Можете её осмотреть, – сказал Арон лекарю, пока Нирулин молча, всё ещё неверяще прижимала губы к макушке дочери. Отец семейства застыл на табурете: словно боялся, что, когда он шевельнётся, всё окажется сном. Безмятежному Джеми хватило такта не лезть в счастливое воссоединение, но ребёнка цвергов он разглядывал с таким интересом, словно в руках у Нирулин оказался уникальный музейный экспонат. – Она здорова.

Казалось, лекаря только что спросили, в чём соль песни, которую он никогда не слышал.

– Это быть не…

– Вы сами сказали, что сделали всё, что в ваших силах. Мне, к счастью, подвластно чуточку больше. – Не вставая, дэй слабо улыбнулся Таше. – Прости, что не предупредил.

Она так и сидела рядом, пока каменный пол впивался в коленки даже сквозь лоскутный ковёр. Серебристые кошачьи глаза ширились прямо напротив серых.

– Ты… действительно… сделал то, что я думаю?

Голос сипел, словно Таша днём умыкнула у колдуньи табакерку с самокрутками и только что выкурила все, после чего полчаса беспрерывно кашляла.


Арон, помедлив, кивнул.

– Воскресил уже мёртвого ребёнка?

Ещё один кивок.

– И на момент умер сам, а потом ожил?

– Всё немного сложнее, но в целом тоже верно. – Всё её непонимание волнами билось о невозмутимую иронию. – Её душа ушла за грань. Я послал свою вдогонку, чтобы её вернуть.

Таша понимала, что должна сказать ещё что-то, но слова просто отказывались находиться.

– Нет, Волшбное Крещение я проводить не умею. И всё ещё утверждаю, что не святой, – сказал Арон, которому по-прежнему не требовались слова, чтобы её услышать. – До святости мне дальше, чем тебе… Господин Диран, если честно, буду очень рад кружке чая послаще. А лучше парки.

Муж Нирулин (снова рыдавший, но уже по другой причине) успел оторваться от табурета и теперь обнимал жену, пока лекарь подозрительно щупал лоб их дочери. На оклик дэя глава семьи тут же оглянулся – и без единого слова вышел, почти бегом, сказав тем самым куда больше самых цветастых благодарностей. В короткой рыжей бороде бисером блеснули запутавшиеся слёзы.

– Мы вечные ваши должники, святой отец, – прохрипела Нирулин. Лекарь тщетно уговаривал девочку открыть рот и высунуть язык. – Если мы можем что-то для вас сделать…

– Не беспокойтесь, госпожа Диран. Я не люблю ходить в кредиторах.

– Как ты это сделать? – сказал лекарь.

В словах шелестел дождь из мелких камушков, предваряющих камнепад.

– У меня свои секреты.

– Она есть здорова. Это быть не может. Болезнь вернуться…

– Она не вернётся.

– Скажи, как!

– Будь мои секреты известны всем, я бы не мог регулярно пить чай в таких уютных домах, как этот. – Вытащив кошель из складок фортэньи, дэй устало кинул его под ноги хозяйке дома. – Рассчитайте его, госпожа Диран. Из моих.

– Мы и без того вам…

– Я настаиваю. Вам деньги ещё пригодятся. Не говоря уже о том, что вам наверняка не хочется отдавать ему ни медяка, но этот цверг своё честно отработал. В том, что едва не случилось, не было бы его вины.

Всё ещё пытаясь гнать мысль, что в отношении Арона обращение «святой отец» определённо обретало двойное значение, Таша следила, как счастливая служанка опускает дочь на постель. Задув огонёк в курильнице, которую этим вечером запалили зря, без возражений отсчитывает плату серебром, чтобы выпроводить лекаря из комнаты.

…это было почти неуловимо, как перемена ветра за пару часов до бури. Шёпот десятого чувства, звериного чутья, твердившего – что-то не так, что-то…

…случится.

Из коридора раздался треск дерева. Звон разбившейся кружки. Короткий вопль. Странное бульканье.

Затем беззвучие, пугавшее больше любых звуков.

– Таша, стой!..

Она уже выскочила из комнаты, когда крик Арона хлестнул её спину.

В коридоре встревоженный взгляд скользнул по Нирулин, вжавшейся в стену рядом с лужей парки и глиняными черепками. Заметил господина Дирана, заслонившего собой жену: лицо цверга почти сравнялось цветом с кожей истинных обитателей подгорья. Зацепил кожаный балахон лекаря, над которым почему-то не хватало головы.

Замер на сгустке черноты, застывшей на пороге – у настежь распахнутой двери, которую так неосмотрительно забыли запереть. У черноты были четыре когтистые лапы, узкие щели красных глаз без зрачков и пасть, из которой что-то капало – тоже красное.

То, что секунду назад было лекарем, рухнуло на пол.

Таша стояла перед живой, объёмной, зрячей тенью. Псом размером с телёнка, сотканным из густого клубящегося мрака. Хищной тварью, только что убившей, подобравшейся к новому прыжку.

– Таша, в сторону!..

Подчиняясь тому же десятому чувству, она пригнулась.

Сгусток белого света прилетел из оставшейся позади спальни сверкающим снежком. Пронёсся ровнёхонько над её затылком – чтобы встретиться с тварью, уже целившей клыки и когти в девичье горло.

Ослепительный взрыв отбросил Ташу к стене.





Глава восьмая

Теория случайности