В трактире, украшенном лиственной резьбой по деревянным стенам, Таша заплатила за ужин и комнату, без вопросов отдав плату за целую ночь. Комнату она снимала впервые (со вчерашнего вечера ей много чего пришлось делать впервые), но в обмене монет на ключ не оказалось ничего сложного, а старик-трактирщик терпеливо ждал, пока она найдёт среди увесистой кучки меди и золота серебряный четвертак. Хотя стариком хозяина заведения можно было назвать с натяжкой: выправка, выдававшая отставного военного, и зоркие светлые глаза нивелировали морщины и седину в волосах.
Лишь когда под ногами хрустнула ступенька, Таша обернулась, вспомнив что-то очень важное.
– А… а может кто-нибудь меня разбудить через два часа?
Трактирщик кивнул без намёка на удивление или любопытство.
– Спасибо. – Поднявшись ещё на ступеньку, Таша вновь обернулась. – А настойки сон-травы у вас не найдётся?
– Найдётся. Служанка занесёт.
Второе «спасибо» вышло уже каким-то неловким, и это подстегнуло Ташу быстрее устремиться к верхним ступенькам.
– Фаргори-лэн[7]…
Тихий оклик заставил настороженно застыть. Даже несмотря на то, что Таша почти сразу вспомнила: её имя старик прочёл в расчётной книге, где она расписалась моментом ранее.
Когда она обернулась в третий раз, трактирщик изучал её долгим взглядом, от которого во рту снова сделалось сухо.
– Вы бы отложили небольшую сумму в отдельный кошелек. Такой увесистый мешочек многих прельстит. Под моей крышей можете не бояться, но в пути всякое случается.
Мягкие слова с ворчащими нотками, почему-то напомнившие о дедушке, отозвались жжением в глазах.
Благодарно махнув рукой, Таша всё-таки поднялась на второй этаж, вертя ключ в пальцах.
Маленькая комнатка оказалась удивительно уютной. Особенно радовали пёстрые ситцевые занавески и фиалки в горшке на подоконнике. Кинув сумку на пол, Таша зашла в ванную; лёгким прикосновением к медному абажуру зажгла светильник на стене, крутанула вентиль, помеченный алым крестом. Тихий щелчок сработавшей магии – и об эмалированное дно раковины плеснулась струя горячей воды.
Когда Таша привела себя в порядок и вернулась в комнату, на столе ждал поднос, взвивающий к потолку горячий дымок. На ужин приготовили куриное жаркое и кружку травяного чая; Таша расправилась с ними наскоро. Снова смазав ладони целительным кремом, прихваченным из дому, рухнула на кровать не раздеваясь.
Уставилась в потолок.
Она никогда не любила ночь. Ночь – время зверей, но люди… днём, в бесконечных хлопотах и заботах, гораздо легче забывать то, что хотелось забыть. Просто откинуть ненужные воспоминания, отмахнуться от них с мыслью, что всегда успеешь подумать об этом потом. Только ночью, когда ты остаёшься один, и нет ничего, кроме четырёх стен, тишины и темноты – всё, от чего ты так долго отмахивался, разом возвращается; и вновь путает мысли, и травит их тревогой, и распускает в чистом потоке яд страхов и сомнений…
…и наступает пото́м.
В дверь коротко стукнули.
– Да!
Вошла служанка.
– Сон-трава, – дружелюбно сказала девушка, поднеся к кровати глиняную кружку. – Здесь три капли, как раз на пару часов хватит. Я вас разбужу, как просили.
Таша пила настойку маленькими глотками, пока служанка собирала тарелки. Напиток отдавал мятой и мелиссой. Откинувшись на подушку, она молча следила, как девушка, ловко балансируя с подносом на одной руке, идёт к выходу.
Стремительно села, когда натруженные пальцы потянулись погасить единственный светильник:
– Нет!
Служанка удивлённо обернулась на вскрик.
– Нет, – повторила Таша – уже тише. – Оставьте свет.
Та лишь склонила голову, прежде чем аккуратно прикрыть за собой дверь.
Таша вновь легла. Огонёк под бумажным абажуром сиял ровно, но всё равно плыл в её застывших глазах. Может, это всё-таки сон, до жути реальный? Может, проснётся она уже у себя в комнате? Дома… и Лив будет посапывать рядышком, и в воздухе будет витать вкусный запах утренней стряпни, и мама будет напевать что-то на кухне.
Мама…
…и пришло время всех потом.
…ты хочешь выкрасть сестру у трёх головорезов, шептал безжалостный пакостный голосок по ту сторону сознания; наивная…
…у тебя даже третья ипостась не проснулась…
…кошка, которая только и может, что царапаться…
Таша закрыла слипающиеся глаза, дыша глубоко и размеренно, гася судорогу в горле.
…глупая девчонка: один неверный шаг, одно неверное слово, и…
…ты одна, никто тебе не поможет, твоя мать мертва…
…мертва, мертва, мертв…
Прежде чем наступила тьма, она всё-таки всхлипнула.
* * *
Он шевельнул пальцами, будто перебирая невидимую паутину – картинка трактирной комнатушки растворилась в туманном мареве. Когда в серебристом стекле осталось лишь отражение его лица, отложил зеркальце на стол.
Положив подбородок на скрещённые пальцы, взглянул на каминную решётку: за ней подёргивались тленной серостью умирающие угли.
Фигуры на местах. Игроки на позициях. Подготовка идёт безукоризненно, но дальше… дальше требуется уже истинная виртуозность. Даже несмотря на то, что он знает, как всё будет. Просчитал каждый ход, поступок, решение, и если что-то пойдёт не так (нельзя не допускать такой расклад – он, как и все, имеет право на ошибку, просто цена его ошибок несказанно выше), у него есть все возможности это исправить.
В любом случае он вмешается лишь чуть. И до поры до времени продолжит руководить издалека, наблюдать в основном. Но подкорректировать кое-что, самую капельку… это ведь не нарушит правил.
Остался всего один ход…
Дверная ручка зашуршала осторожно, точно топот мышиных лапок по тафте.
– Входи, Альдрем.
Слуга ступил в комнату тихо и неуклонно. Худой, как жердь, седой, как лунь, морщинистый, как печёное яблоко: квинтэссенция доброжелательного дворецкого, что всю жизнь провёл в чинном подношении постной утренней каши. Из-под тёмного сюртука сверкали белизной кружевные манжеты и вычурный воротник рубашки – лишь чёрные перчатки без пальцев немного выбивались из образа.
– Вы в порядке? – в почтительном тоне сквозила хорошо замаскированная фамильярность очень старого знакомого. – Говорили, что вернётесь днём…
– Решил задержаться. Первые дни самые сложные. Не беспокойся, не повторится. – Он устало потёр слегка ноющие виски: обычный эффект ритуала, к которому ему пришлось прибегнуть вчера и в ближайшее время предстоит прибегать ещё не раз. – Мой морок не выкинул ничего эксцентричного?
– Не более эксцентричное, чем порой выкидываете вы.
– У моей эксцентричности много граней. Если морок проявил те, касательно которых окружающие пребывают в счастливом неведении, тебе предстоит долгая приборка.
– Кровь отмывается легче, чем кажется. Но есть повод возрадоваться, что морок всегда наследует от вас самую… благопристойную часть. – Слуга приблизился, и его шаги эхом отдались от паркета: просторная комната почти пустовала, немногочисленная обстановка была скромной до аскетизма. – Как всё прошло?
Он всегда всё рассказывал Альдрему, даже зная, что тот редко одобряет услышанное – это лишь добавляло остроты. Когда нет благодарного слушателя, которому можно всё рассказать, играть далеко не так весело: просто не получаешь полного удовольствия от того, что делаешь.
Если список развлечений, ещё заставляющих тебя чувствовать хоть что-то, сужается до единственного пункта, тонкой душевной организацией твоего слуги (тоньше, чем ожидаешь от существа, так сильно побитого такой долгой жизнью) можно пренебречь.
– По плану.
– Радостное известие. – Невозмутимостью Альдрема можно было колоть орехи. – Значит, теперь… самое интересное?
– Почти. Самое интересное я приготовил на финал.
– И вы уверены, что…
– Я знаю.
Слуга склонил голову.
– Отдых вам не помешал бы, – заметил он заботливо.
– Скоро пойду.
– Что-нибудь нужно?
– Подкинь поленьев. И… принеси бренди.
Не кланяясь, Альдрем последовал к двери, оставляя его смотреть на догорающий огонь.
Девочка моя, подумал он – почти нежно.
Она не подведёт. Ни она, ни кое-кто другой. Он знает их достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: оба сделают всё, что до́лжно, всё, что от них зависит. И вот тогда…
Его губы вновь тронула улыбка.
Да. Тогда – завтра – и начнётся настоящее веселье.
Глава третья
Лишь когда под ногами хрустнула ступенька, Таша обернулась, вспомнив что-то очень важное.
– А… а может кто-нибудь меня разбудить через два часа?
Трактирщик кивнул без намёка на удивление или любопытство.
– Спасибо. – Поднявшись ещё на ступеньку, Таша вновь обернулась. – А настойки сон-травы у вас не найдётся?
– Найдётся. Служанка занесёт.
Второе «спасибо» вышло уже каким-то неловким, и это подстегнуло Ташу быстрее устремиться к верхним ступенькам.
– Фаргори-лэн[7]…
Тихий оклик заставил настороженно застыть. Даже несмотря на то, что Таша почти сразу вспомнила: её имя старик прочёл в расчётной книге, где она расписалась моментом ранее.
Когда она обернулась в третий раз, трактирщик изучал её долгим взглядом, от которого во рту снова сделалось сухо.
– Вы бы отложили небольшую сумму в отдельный кошелек. Такой увесистый мешочек многих прельстит. Под моей крышей можете не бояться, но в пути всякое случается.
Мягкие слова с ворчащими нотками, почему-то напомнившие о дедушке, отозвались жжением в глазах.
Благодарно махнув рукой, Таша всё-таки поднялась на второй этаж, вертя ключ в пальцах.
Маленькая комнатка оказалась удивительно уютной. Особенно радовали пёстрые ситцевые занавески и фиалки в горшке на подоконнике. Кинув сумку на пол, Таша зашла в ванную; лёгким прикосновением к медному абажуру зажгла светильник на стене, крутанула вентиль, помеченный алым крестом. Тихий щелчок сработавшей магии – и об эмалированное дно раковины плеснулась струя горячей воды.
Когда Таша привела себя в порядок и вернулась в комнату, на столе ждал поднос, взвивающий к потолку горячий дымок. На ужин приготовили куриное жаркое и кружку травяного чая; Таша расправилась с ними наскоро. Снова смазав ладони целительным кремом, прихваченным из дому, рухнула на кровать не раздеваясь.
Уставилась в потолок.
Она никогда не любила ночь. Ночь – время зверей, но люди… днём, в бесконечных хлопотах и заботах, гораздо легче забывать то, что хотелось забыть. Просто откинуть ненужные воспоминания, отмахнуться от них с мыслью, что всегда успеешь подумать об этом потом. Только ночью, когда ты остаёшься один, и нет ничего, кроме четырёх стен, тишины и темноты – всё, от чего ты так долго отмахивался, разом возвращается; и вновь путает мысли, и травит их тревогой, и распускает в чистом потоке яд страхов и сомнений…
…и наступает пото́м.
В дверь коротко стукнули.
– Да!
Вошла служанка.
– Сон-трава, – дружелюбно сказала девушка, поднеся к кровати глиняную кружку. – Здесь три капли, как раз на пару часов хватит. Я вас разбужу, как просили.
Таша пила настойку маленькими глотками, пока служанка собирала тарелки. Напиток отдавал мятой и мелиссой. Откинувшись на подушку, она молча следила, как девушка, ловко балансируя с подносом на одной руке, идёт к выходу.
Стремительно села, когда натруженные пальцы потянулись погасить единственный светильник:
– Нет!
Служанка удивлённо обернулась на вскрик.
– Нет, – повторила Таша – уже тише. – Оставьте свет.
Та лишь склонила голову, прежде чем аккуратно прикрыть за собой дверь.
Таша вновь легла. Огонёк под бумажным абажуром сиял ровно, но всё равно плыл в её застывших глазах. Может, это всё-таки сон, до жути реальный? Может, проснётся она уже у себя в комнате? Дома… и Лив будет посапывать рядышком, и в воздухе будет витать вкусный запах утренней стряпни, и мама будет напевать что-то на кухне.
Мама…
…и пришло время всех потом.
…ты хочешь выкрасть сестру у трёх головорезов, шептал безжалостный пакостный голосок по ту сторону сознания; наивная…
…у тебя даже третья ипостась не проснулась…
…кошка, которая только и может, что царапаться…
Таша закрыла слипающиеся глаза, дыша глубоко и размеренно, гася судорогу в горле.
…глупая девчонка: один неверный шаг, одно неверное слово, и…
…ты одна, никто тебе не поможет, твоя мать мертва…
…мертва, мертва, мертв…
Прежде чем наступила тьма, она всё-таки всхлипнула.
* * *
Он шевельнул пальцами, будто перебирая невидимую паутину – картинка трактирной комнатушки растворилась в туманном мареве. Когда в серебристом стекле осталось лишь отражение его лица, отложил зеркальце на стол.
Положив подбородок на скрещённые пальцы, взглянул на каминную решётку: за ней подёргивались тленной серостью умирающие угли.
Фигуры на местах. Игроки на позициях. Подготовка идёт безукоризненно, но дальше… дальше требуется уже истинная виртуозность. Даже несмотря на то, что он знает, как всё будет. Просчитал каждый ход, поступок, решение, и если что-то пойдёт не так (нельзя не допускать такой расклад – он, как и все, имеет право на ошибку, просто цена его ошибок несказанно выше), у него есть все возможности это исправить.
В любом случае он вмешается лишь чуть. И до поры до времени продолжит руководить издалека, наблюдать в основном. Но подкорректировать кое-что, самую капельку… это ведь не нарушит правил.
Остался всего один ход…
Дверная ручка зашуршала осторожно, точно топот мышиных лапок по тафте.
– Входи, Альдрем.
Слуга ступил в комнату тихо и неуклонно. Худой, как жердь, седой, как лунь, морщинистый, как печёное яблоко: квинтэссенция доброжелательного дворецкого, что всю жизнь провёл в чинном подношении постной утренней каши. Из-под тёмного сюртука сверкали белизной кружевные манжеты и вычурный воротник рубашки – лишь чёрные перчатки без пальцев немного выбивались из образа.
– Вы в порядке? – в почтительном тоне сквозила хорошо замаскированная фамильярность очень старого знакомого. – Говорили, что вернётесь днём…
– Решил задержаться. Первые дни самые сложные. Не беспокойся, не повторится. – Он устало потёр слегка ноющие виски: обычный эффект ритуала, к которому ему пришлось прибегнуть вчера и в ближайшее время предстоит прибегать ещё не раз. – Мой морок не выкинул ничего эксцентричного?
– Не более эксцентричное, чем порой выкидываете вы.
– У моей эксцентричности много граней. Если морок проявил те, касательно которых окружающие пребывают в счастливом неведении, тебе предстоит долгая приборка.
– Кровь отмывается легче, чем кажется. Но есть повод возрадоваться, что морок всегда наследует от вас самую… благопристойную часть. – Слуга приблизился, и его шаги эхом отдались от паркета: просторная комната почти пустовала, немногочисленная обстановка была скромной до аскетизма. – Как всё прошло?
Он всегда всё рассказывал Альдрему, даже зная, что тот редко одобряет услышанное – это лишь добавляло остроты. Когда нет благодарного слушателя, которому можно всё рассказать, играть далеко не так весело: просто не получаешь полного удовольствия от того, что делаешь.
Если список развлечений, ещё заставляющих тебя чувствовать хоть что-то, сужается до единственного пункта, тонкой душевной организацией твоего слуги (тоньше, чем ожидаешь от существа, так сильно побитого такой долгой жизнью) можно пренебречь.
– По плану.
– Радостное известие. – Невозмутимостью Альдрема можно было колоть орехи. – Значит, теперь… самое интересное?
– Почти. Самое интересное я приготовил на финал.
– И вы уверены, что…
– Я знаю.
Слуга склонил голову.
– Отдых вам не помешал бы, – заметил он заботливо.
– Скоро пойду.
– Что-нибудь нужно?
– Подкинь поленьев. И… принеси бренди.
Не кланяясь, Альдрем последовал к двери, оставляя его смотреть на догорающий огонь.
Девочка моя, подумал он – почти нежно.
Она не подведёт. Ни она, ни кое-кто другой. Он знает их достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: оба сделают всё, что до́лжно, всё, что от них зависит. И вот тогда…
Его губы вновь тронула улыбка.
Да. Тогда – завтра – и начнётся настоящее веселье.
Глава третья