Отношение ко мне было странное. С одной стороны, все были достаточно дружелюбны, а с другой — нет-нет да и проскальзывало в глазах у парней недоумение. Мол, а этот-то как сюда попал? Но вслух никто ничего не говорил.
Как меня просветили — основными претендентами на победу в марафоне были двое: немец из ГДР Вольдемар Церпински и американец Билл Роджерс, знаменитый тем, что два года назад выиграл двадцать семь забегов из тридцати, в которых участвовал. Из-за чего известный американский спортивный ежемесячник «Track & Field News» очередной раз объявил его лучшим марафонцем года. Очередной, потому что он уже получал это звание в тысяча девятьсот семьдесят пятом году. Скорее всего, в прошлый раз он в Олимпиаде не участвовал. Потому что тогда американцы объявили ей полный бойкот. Но в этот раз вот приехал… Меня это не слишком волновало — ни на какие медали я и не думал претендовать, а, кроме того, у меня хватало своих забот. Потому что Изабель приехала-таки. Причем, не одна, а со всей семьей. То есть с мамой, ее «другом», ну который акционер издательства «Fayard» и, даже, со своим именитым дедушкой… На мне это отразилось тем, что меня отпустили из Олимпийской деревни на встречу с ней и ее родственниками.
Дело в том, что для всех советских спортсменов на все время Олимпиады было введено практически казарменное положение. И никаких выходов за пределы Олимпийской деревни не предусматривалось. Впрочем, не знаю, может у кого-то из самых именитых были некоторые послабления, но у нас все было по строгому. Так что то, что мне был предоставлен подобный «выходной» остальными было расценено довольно неприязненно. Хотя вслух никто не возмущался… Но мне было, по большому счету, все равно.
Встреча с Изабель и ее родней состоялась в фойе гостиницы «Космос». Высокие договаривающиеся стороны (как это обычно озвучивалось в программе «Время») прибыли на встречу в составе… короче, с нашей стороны так же были практически все. То есть дедуся с бабусей, папа, мама, сестренка и родители Аленки с ее старшим братом. Папа моей любимой к тому моменту уже защитился второй раз и ныне пребывал в статусе доктора наук, отец пока только примеривался к докторской, но тоже пребывал в статусе советского ученого, да еще и связанного с космосом, ну а у деда на пиджаке от орденов и медалей не было видно ткани. Так что наша сторона выглядела вполне себе солидно.
Изабель с мамой и… м-м-м… ее другом, а также дедушкой вышла из лифта и бросилась… нет не ко мне, а к стоящей рядом со мной Аленке.
— Оу, здравствуй, — с милым акцентом начала она по-русски. — Ромьян о тебе так мнойго рассказывать, что я очьень хотель… э-э-э… хотелья с тобой познакомьится!
Аленка, которую все последние пять минут буквально била дрожь, едва заметно всхлипнула и ощутимо расслабилась, но тут же взяла себя в руки и торопливо защебетала:
— Il m'a beaucoup parlé de toi aussi. Et je voulais te rencontrer aussi![5]
— Tu connais le français?[6]- удивилась Изабель.
— Un peu[7],- слегка запинаясь ответила моя любовь.- Je viens de commencer à l'enseigner. Je connais mieux l'anglais.[8]
— Then let's switch to English[9],- весело предложила Изабель тут же переключившись на английский. После чего они принялись о чем-то шушукаться, предоставив мне право знакомить друг с другом всех остальных.
Когда с церемониалом приветствия было покончено, мы перешли в лобби-бар, где выпили по чашечке кофе. Я ради такого случая решил распотрошить «кубышку», так что в деньгах мы особенно ограничены не были. Поэтому какого-то стеснения перед иностранцами никто не испытывал. Что только пошло на пользу общению. А после того, как дедушка Изабель угостил мужчин каким-то элитным французским коньяком из собственной фляжки, а дедуся в ответ выставил на стол собственноручно изготовленную наливочку на черной смородине, атмосфера и вообще стала довольно теплой.
Где-то через полчаса я торжественно вручил Изабель новое издание своего романа, вышедшее уже в «рамке», объяснив, что это — самая популярная серия приключенческой и фантастической литературы в СССР, которая выходит с тридцать шестого года. И что в ней публиковались такие французские авторы как Жюль Верн, Александр Дюма, Морис Ренар… и теперь вот и я, наконец, тоже удостоился этой чести. Этим тут же заинтересовался мсье Жерар, и бывший тем самым, «другом моей мамы», который начал расспрашивать меня о моей литературной деятельности. Я сообщил, что у меня уже вышло несколько книг, которые издавались в таких издательствах, как «Молодая гвардия» и «Лениздат». А, кроме того, у меня уже есть и зарубежные издания… Короче, мы с ним договорились чуть позже обсудить эти вопросы поподробнее, после чего я был отпущен к весьма спевшимся девушкам, которые в этот момент над чем-то хохотали в два голоса.
А еще через полчаса было решено поехать куда-нибудь поужинать. Так что мы все вышли из отеля и, сев на машины, отправились в ресторан «Седьмое небо», расположенный в Останкинской телебашне, до которой от «Космоса» ехать было всего десять минут. Потому что трафик по городу был совершенно свободный. По меркам будущего даже не «0» баллов, а где-то около «-5». В этом времени и так с машинами было очень напряженно, да еще и власти страны и столицы предприняли дополнительные усилия дабы иностранцы во время Олимпиады чувствовали себя максимально комфортно. Для этого вступительные экзамены в ВУЗы специально были перенесены на время после Олимпиады. А также во многих учреждениях людей буквально под приказом на время Олимпиады выперли в отпуска. Впрочем, по этому поводу мало кто расстроился. Отпуск летом — это ж мечта!.. Кроме того, была ограничена продажа билетов на пригородные автобусы и электрички для жителей подмосковных деревень и городков. Они продавались почти исключительно по московской прописке. А еще ЖЭКам поставили задачу обойти поквартирно всех пенсионеров и «зарядить» их на то, чтобы они на время Олимпиады уехали из Москвы и засели на дачах, даже и не думая путаться под ногами у иностранных гостей. Плюс из города вывезли практически всех школьников, задействовав для этого не только подмосковные пионерлагеря, но и расположенные в соседних областях и, даже, в других республиках. Так что город был практически пуст.
Попасть в этот ресторан было не очень и просто. И дело даже не в том, что столики надо было непременно заказывать — совершенно не факт, что у тебя вообще примут подобный заказ! Но у нас они были заказаны. И, если честно, не нами самими. Но тут уж так — коль пасут и контролируют, пусть и обеспечивают…
Ужин прошел отлично! В прошлой жизни я побывал в этом ресторане уже после пожара башни, так что для меня его нынешние интерьеры были, как и для всех остальных, в новинку. Тем более, что Останкинская телебашня на данный момент считалась самым высоким строением Европы, а ресторан вот только пару лет как потерял звание самого высокого в мире, уступив первенство такому же заведению, расположенному на телебашне Торонто. О чем нам гордо сообщил метрдотель… Так что все с удовольствием крутили головами и ахали от восхищения.
Кухня в ресторане оказалась вполне приличной. Ну на наш вкус. А вот дедушке Изабель, похоже, не очень понравилось. Иначе сложно объяснить почему он взял на себя торжественное обязательство сводить нас всех в свой любимый ресторан в Париже.
Мужики снова приняли по маленькой дедовой наливочки (папа и дедуся были за рулем, но пока немножко выпить было можно), а дамы «причастились» бутылкой французского вина, которую прихватила мама Изабель. После чего все дружно перешли на местный алкоголь. Ну да легендам о крепко пьющих русский — сто лет в обед. Как и байкам о том, как французские матери при недостатке молока поят своих французских младенцев красным вином. Так что никого ничего не удивило… Как бы там ни было ужин прошел, как это сейчас принято говорить у дикторов телевидения, в теплой, дружественной обстановке. Вследствие чего он слегка затянулся. Так что все присутствующие смогли сполна насладиться видом с высоты не только дневной, но и ночной Москвы.
А когда мы отвезли гостей обратно в гостиницу, мсье Жерар последовал примеру дедушки Изабель и сказал, что хотел бы видеть нас всех у себя в гостях в Париже. Ну а юная француженка сердечно попрощалась с Аленкой, и легко мазанула губами по моей щеке. Причем, моя любовь меня из-за этого даже не взревновала…
Дальше все потекло своим чередом. Из звонков я знал, что мои родные встречались с французами еще дважды, а Изабель, даже, съездила в гости к Аленке в наш городок. Причем, с ночевкой. Я же безвылазно скучал в Олимпийской деревне. Потому что, не смотря на все ожидания, активность прессы в моем отношении была не очень высокой. Нет, меня действительно не забыли — за прошедшее с начала Олимпиады время у меня раза три взяли интервью. А, кроме того, я побывал на двух телеэфирах — у французов и у чехов. Но и только. Основными героями репортажей являлись, естественно, спортсмены, которые уже выступали и чего-то там выиграли. Мой же старт был еще впереди…
Олимпийский марафонский забег стартовал первого августа в семнадцать часов с минутами на стадионе Лужники. Слава богу было не очень жарко — градусов двадцать, а то и слегка поменьше. Так что в трусах и майке с номером было, как бы это сказать — свежо… Я торчал в самом хвосте, временами вытягивая голову и пытаясь разглядеть знакомые лица на трибуне. Ну да — моих разместили всех, выдав им ВИП-приглашения. Билетов-то никто покупать и не думал. Ну, когда еще была такая возможность… Потому что в тот момент никто, даже я сам, не предполагал, что хоть кто-то из знакомых будет хотя бы краем связан с Олимпиадой. Не говоря уж обо мне самом… А тратить деньги просто чтобы зафиксировать «я был на Олимпиаде», никто не собирался. У нас с Аленкой вообще были планы на это время снова укатить к ее бабушке в Кучугуры…
Стартовал я плоховато. Отстал. Потом долго не мог поймать то самое состояние транса. И лишь где-то минут через двадцать-двадцать пять, когда я добежал до Большого Москворецкого моста, у меня, наконец-то, начало что-то получаться. Группа лидеров к тому моменту отдалилась от меня, по ощущениям, чуть ли не на полкилометра, так что я перестал дергаться, успокоился и вошел в ритм. Мне, как бы это сказать, побежалось. Да так, что голова отключилась напрочь…
Снова осознавать себя я начал, когда вокруг уже вовсю бушевали трибуны стадиона. Мы бежали… Кто именно эти «мы» я не видел, но справа, слева и сзади от меня слышалось чье-то напряженное, хриплое дыхание. Та самая энергия эдак плавно пульсировала, неторопливо перетекая из груди в ноги и обратно, но этого уже точно не хватало. Потому что когда она перетекала к груди — ноги у меня начинали дрожать и чуть ли не заплетаться, а когда уходила в ноги, я начинал дышать как загнанная лошадь. Помимо этого, кружилась голова. Шумело в ушах. А еще было ощущение будто моя кожа — не моя, а кого-то, кто был размера на два-три больше меня. Поэтому она просто обвисла и болталась вокруг тела при каждом движении, будто одежда, которая мне сильно велика. Но, при этом, я бежал! И впереди меня не маячило ни одной спины. Впрочем, вполне возможно, что лидеры уже финишировали…
Беговая дорожка начала плавно поворачивать, выводя нас на финишную прямую. Внутри мышц как будто поселились мелкие осы, которым это очень не нравилось и поэтому они всем скопом принялись жалить меня изнутри… В этот момент тот, кто бежал справа от меня, внезапно задышал сильнее, и я боковым зрением заметил, как справа, на периферии, замелькали его усердно работающие руки. Сил как-то внешне реагировать у меня не было, но мои ноги, сами собой, отчего-то тоже начали двигаться чуть быстрее. Совсем чуть… Где-то с полминуты все висело в неустойчивом равновесии, а потом шумные вздохи справа стали клокочущими, после чего руки снова исчезли из поля зрения. Впрочем, я на это никак не отреагировал. Я вообще ни на что больше не реагировал. У меня даже было ощущение, что я просто падаю, и еще не упал окончательно лишь потому, что у меня как-то получается быстро переставлять подгибающиеся ноги. Но едва я замедлюсь или, не дай бог, запнусь…
Что было потом я помнил смутно. Вот вроде бежал, а тут раз и меня кто-то подхватил и, вопя, принялся колотить по плечам и спине. А я еще некоторое время продолжал, на автомате, дергать руками и ногами, никак не реагируя на внезапно возникшее препятствие. Через несколько секунд меня, наконец-то остановили, потрясли, покрутили, после чего отвели в раздевалку, где почти сразу же уложили на массажный стол. Ну и дали попить. И вот это уже было настоящим блаженством…
Награждение состоялось уже через полчаса. Я к тому моменту чуть-чуть оклемался, но все еще пребывал в прострации. Так что когда меня вызвали на награждение, я тупо спросил:
— А меня-то на хрена?
В ответ народ дружно заржал. А главный тренер бегунов снова похлопал по плечу и заявил:
— Молодец! Не посрамил…
И только когда я взгромоздился на самую высокую ступеньку пьедестала почета до меня дошло, что я, ни с того, ни с сего, выиграл Олимпиаду…
Следующие два дня, до самой церемонии закрытия, меня просто разрывали на части! Я дал, наверное, штук двадцать интервью, побывал в дюжине временных студий разных каналов и, наконец-таки, исполнил-таки под гитару ту песню «Вспомните ребята», которую за прошедший год с лишним успел перевести на французский и английский языки. После чего меня сходу пригласили выступить на «Le Printemps de Bourges», музыкальном фестивале, проходящем в Бурже, столице французского департамента Шер. Причем, чем дальше, тем больше у меня складывалось ощущение, что я все меньше и меньше контролирую свою собственную жизнь. И что мне подхватила какая-то волна и несет, несет, несет… А еще, что меня вот-вот так шмякнет этой волной о какую-нибудь скалу, что от меня мокрого места не останется! И мне это ощущение очень, нет не так — ОЧЕНЬ не нравилось…
Изабель с родственниками улетела домой десятого августа. Перед отлетом мы с Аленкой вместе с ними прокатились на четыре дня в Ленинград, где я и моя любимая немножко поработали гидами, проведя французских гостей нашей страны кроме музеев, где у них были свои экскурсоводы, еще и по нашим любимым местам.
Питер французам очень понравился. А еще мы, прямо там заключили с мсье Жераром договор на издание во Франции всех трех книг моего пока единственного фантастического цикла. То есть того, который должен был выйти в «рамке». Друг мамы Изабель просто вызвал в Ленинград своего юриста, а я, через Якова Израилевича, подтянул представителя ВААПа. После чего они все и согласовали… Так что, как ни крути, мне следовало поблагодарить «прилизанного». Благодаря тому, что он втянул меня во все это, я получил кучу разных «плюшек», на большую часть которых и надеться не смел. Но у меня, наоборот, все это вызывало глухое раздражение. Я слишком устал быть наверху и принимать участие в играх «больших дядей» в качестве разменной фигуры. Пусть мне и удалось, перейти из пешки в кого-то типа слона или коня… но вот не мое это от слова совсем. Как выяснилось, я очень не люблю находиться где-то в ближней орбите власти…
Конец лета прошел гораздо спокойнее. Мы на две недели съездили к Аленкиной бабушке в Кучугуры, где отоспались, накупались и дали всем друзьям детства моей любимой пощупать мою олимпийскую медаль.
А в конце августа я вернулся в Ленинград.
В универе меня встретили чуть ли не с фанфарами. Во входном холле я обнаружил огромный лист стенгазеты, посвященный моему «спортивному подвигу», а на доске почета свою увеличенную фотографию из личного дела. Кроме того, я выступил на «линейке», посвященной началу учебного года, дал интервью парочке газет и местному питерскому телеканалу, последовательно посетил декана, заместителя ректора и самого ректора. И все это время улыбался и благодарил, благодарил и улыбался, улыбался и-и-и… короче, когда я, наконец-то, добрался до съемной квартиры на «Ломоносовской» то просто упал, не в силах даже материться. Ну вот за что мне это все? Не собирался же никуда лезть! Тихо-спокойно развивался. Ни по гимнастике, ни по плаванью, ни по самбо с боксом, ни, даже, по мотокроссу, никогда ни один серьезный чемпионат не выиграл. В певцы и композиторы тоже особенно не лез. Никаких хитов не перепевал. В писатели тоже пошел по совсем несерьезному жанру. И вот на тебе… А главное — без толку. Даже себя никак не обезопасил. Стоит только левому пальцу младшего помощника шестого секретаря пожелать — от меня мокрое место останется. Сейчас ведь не времена «тирана Путина». Даже за границу не уедешь. А здесь — отрежут от всего и просто выкинут из жизни! И из универа вылечу, и вообще могут запретить приближаться к Москве и Ленинграду на пушечный выстрел. Сахаров, вон, целый академик, гений, отец советской водородной бомбы, а сидит в своем Горьком и не жужжит. Я на его фоне вообще вошь! И хотя, в отличие от него, я никаким диссидентством и борьбой с режимом заниматься не собирался, но кто его знает, что там «наверху» решат? Я ведь уже фигура весьма заметная. То есть для тех, кто наверху — вполне себе значимый ресурс. И кто-то может захотеть меня нагнуть и опустить просто для того, чтобы выбить этот ресурс из рук конкурирующей группы. Ну чтобы ее ослабить. У них же там наверху свои расклады, и на жизни тех, кто ниже, им вообще наплевать! Как людям на муравьев, которые где-то под ногами шебуршатся, планы какие-то строят, мечтают. А потом их подошвой кеда — хлюп, и кранты…
Однако, не смотря на все мои опасения, жизнь, потихоньку, начала входить в свою колею. А в конце сентября, я решил заняться тем, что собирался сделать еще год назад, но все руки не доходили. Сначала обживался, а потом закрутились дела с Парижским марафоном и Олимпиадой… Получить права. Пока на мотоцикл. Потому что по возрасту я имел возможность получить только их. Водить эту технику я уже умел — два года в секции мотокросса, как-никак… Правилам дорожного движения нас там так же учили туго. Мол, соревнования соревнованиями, но вы же учитесь управлению транспортным средством, то есть источником повышенной опасности. Так что знать, как его правильно эксплуатировать на дорогах общего пользования просто обязаны! Тем более, что хотя кроссовые мотоциклы эксплуатировать на таких дорогах запрещено — они не оборудованы требуемой световой сигнализацией, и не имеют общегражданских регистрационных номеров, на такие дороги мы, естественно, выезжали. А как бы иначе мы добирались до мест проведения соревнований? Секция у нас маленькая, бедная, техники для транспортировки мотоциклов не имеется. Так что, как правило, к местам местных и региональных соревнований, в которых мы, по большей части, и участвовали, добираться приходилось своим ходом. Потихоньку, огородами, так сказать, но своим… Вследствие чего опыт передвижения по дорогам и улицам у меня так же имелся. Ну и плюс водительский стаж из будущего в шестьдесят с лишним лет тоже. Причем, по дорогам не только своей страны, но и трех десятков других. В том числе и с левосторонним движением. По той же Австралии я, за рулем минивена, в котором было аж семь человек — четверо взрослых и трое детей, самому младшему из которых на тот момент было всего восемь месяцев, накатал за две недели нашего путешествия больше двух тысяч километров… Вследствие чего я решил не заморачиваться водительскими курсами, а просто купил последнее издание ПДД в Доме книги на Невском и, проштудировав его в течение нескольких вечеров на предмет внесенных изменений, тупо приперся в ГАИ Невского района. Писать заявление на сдачу экзамена экстерном.
— Тебе чего? — хмуро поинтересовался у меня весьма упитанный ГАИшник, к которому меня отправили с моим заявлением.
— На права хочу сдать. Экстерном.
— На какие права?
— На мотоцикл.
— На мотоци-и-икл? — ГАИшник скривился и повернулся к соседу по кабинету. — Ты гляди какая шустрая молодежь пошла… И чего ж тебе в группе-то не сидится? Вон, в октябре новую группу вас, смертничков, набираем — так давай, записывайся, — и он громко захохотал. Я спокойно пожал плечами.
— А зачем? Что мне там расскажут того, что я не знаю?
— В смысле?
— Так вот, — я выложил перед ним пока еще действующее удостоверение перворазрядника по мотокроссу. ГАИшник нахмурился и, покосившись на меня, удивленно уточнил:
— А чего это у тебя тогда значок мастера спорта на пиджаке?
— Да это не по мотоциклу, а по марафонскому бегу, — пояснил я. — Поcле Олимпиады велели непременно носить.
— После Олимпиады? — встрепенулся его сосед по кабинету и впился в меня глазами. — Марков?!
Короче, вот так я получил первый нормальный профит от своей победы на Олимпиаде. Потому что права мне выдали через два дня. Почитай, взамен на автографы. Потому что по ПДД меня никто особенно и не спрашивал, больше про Олимпиаду.
В октябре я получил возможность впервые попробовать свои силы в, так сказать, «серьезном жанре». Ну типа. Издательство «Советская Россия» заказала мне автобиографическую книжку про себя. Мол, как простой советский школьник рос-рос, становился пионером, комсомольцем, а потом вырос и стал Олимпийским чемпионом. Тираж мизерный. Заплатить мне собирались по нижней ставке. Но я заткнулся и сел за машинку. Потому что мне позвонил Пастухов и сообщил, что моя будущая книжка запланирована как стартовая в серии о «героях» Олимпиады, и в ЦК уделяется ей большое значение. Потому как планируется, что такая «забавная зверушка» как я, должна непременно заинтересовать зарубежные издательства, и наверху надеются пропихнуть на иностранные рынки всю серию. То есть одним махом и престиж СССР повысить, и денег заработать. А то уж больно сильно на Олимпиаду потратились. Ну это я так ерничаю… То есть он рассказал мне все это, естественно, совершенно другими словами, но я понял вот так. И засел за работу. Потому как если у них все получится — это уже могло дать кое-какие гарантии безопасности. Ну ладно — не сами гарантии, но, хотя бы, надежду на них…
А в ноябре, как обычно, ко мне приехала Аленка. Я встретил ее на вокзале, после чего мы отправились прямиком на квартиру, где она тут же закрылась в ванной. Я же пошел на кухню. Она ж ехала всю ночь — так что точно голодная… Увы, мои познания в кулинарии со времен прошлой жизни выросли ненамного. Хотя делать шашлык, я, в отличие от того раза, научился. И был полон желания освоить хитрую науку жарки стейков. Ну а пока вершиной моего кулинарного искусства была банальная яичница или, в крайнем случае, омлет.
Я успел выложить глазунью на тарелку и поставить рядом масленку и тарелку с тостами, как по коридору быстро прошлепали босые ножки, а затем ко мне прижалось нечто настолько горячее, что меня буквально пробило током.
— А у нас уже был медосмотр, — тихо прошептали мне на ухо.
Я замер. А она продолжила:
— И я уже в десятом классе. Последнем. Больше школьных медосмотров не будет…
Я сглотнул.
— А еще я поговорила с мамой.
Я судорожно выдохнул и, повернувшись, уставился в горящие глаза любимой. А она молча взяла меня за руку и повела с кухни…
Глава 4
— Двести тридцать седьмая команда — на выход!
Я вздрогнул и, разогнувшись, огляделся по сторонам. В городском сборном пункте Ленинградского военкомата, расположенного на Загородном проспекте пятьдесят четыре, совсем рядом с Витебским вокзалом, я куковал уже сутки. Загрести меня попытались практически сразу, как мне исполнилось восемнадцать. Повестка пришла буквально через неделю. Слава богу, что я аккуратно прошел приписную комиссию и успел наладить кое-какие контакты в военкомате. Вследствие чего мне удалось получить небольшую отсрочку. На три недели. Что позволило мне в авральном режиме закрыть текущую сессию. Где-то автоматом, а где-то, через декана, напросившись на сдачу экзамена досрочно. Так что в армию я уходил практически студентом третьего курса… В принципе контакты в военкомате я устанавливал немного не для этого, а чтобы получить от него направление на обучение на права водителя грузового автомобиля. Иначе туда было не пробиться. Ну, как минимум, таким семнадцатилетним соплякам как я. На легковые еще можно было как-то записаться, и то по блату, а вот на грузовики… Но и в этом случае установленные контакты помогли. Все-таки к олимпийским чемпионам отношение не совсем такое же как к обычным людям. А если он еще и писатель…
Прошедший год показал мне, что любые исторические процессы имеют свою инерцию, преодолеть которую практически невозможно. О чем это я? Увы, СССР вляпался-таки по полной в Афганистан. На год с лишним позже, чем я помнил и, возможно, чуть лучше подготовившись — все-таки, по слухам, спецназ и десантура там находились уже года полтора, но ненамного. Истории про то, как афганцы ночами вырезали ножами целые танковые полки, как в моей первой молодости тут не ходили, но потери пошли сразу же. И никакие репортажи о том, как советские военные врачи принимают роды у афганских крестьянок, а советские солдаты высаживают аллеи дружбы на улицах афганских городов этого скрыть не смогли. Так что страна слегка напряглась. Ибо «профессиональный» контингент в составе Вооруженных сил СССР был мизерным. Вследствие чего воевать в Афгане предстояло призывникам и резервистам. И гибнуть. А за что именно будут гибнуть восемнадцатилетние пацаны или тридцатилетние, обремененные семьями мужики, волевым решением верховной власти выдернутые из-за станка, кульмана или баранки автомобиля в жаркой, чужой стране — народу особенно не объяснили. Типа в рамках противодействия «мировому империализму» и для «помощи свободолюбивому афганскому народу». Вот только выходило, что этот самый свободолюбивый народ этих своих помощников отчего-то сильно невзлюбил…
А вообще прошлый год был хорошим. Наверное, самым лучшим из всех, что мне уже удалось прожить во второй жизни. Книжку или, скорее, брошюру для издательства «Советская Россия» я закончил к середине декабря. Но в тот момент СССР уже ввел войска в Афганистан, и шансы на зарубежную публикацию устремились к нулю. Впрочем, сразу наверху не сдались. И на нашей семье это отразилось самым благоприятным образом. Потому что нас с Аленкой и несколькими родственниками буквально выпихнули в Париж. И денег, к моему удивлению, нам разрешили наменять весьма щедро. По двести рублей на лицо…
А вы как думали? В СССР никаких обменников в принципе не существовало. Валюта была полным и исключительным ресурсом государства и владение ею гражданам запрещалось категорически. Так что можно было получить реальный срок просто за наличие долларов на руках вне зависимости от того, как они тебе достались. А любые попытки купить иностранные деньги с рук чаще всего заканчивались либо огромными сроками «за валютную спекуляцию» либо, вообще, смертной казнью. Так что, даже имея на руках пресловутую выездную визу и, например, оплаченную турпутевку, просто так купить желаемое количество валюты было невозможно. Объем разрешенной к покупке валюты был строго ограничен. Именно поэтому уезжающие на гастроли балерины Большого театра или оперные дивы Мариинки перед поездкой массово закупались супами в пакетиках и консервами, предпочитая тратить скудные валютные командировочные на покупку импортных шмоток, обуви, косметики, парфюмерии и электроники, которые на голову превосходили все, что производилось в СССР в этих областях, питаться же супами, сваренными с помощью кипятильника. Причем, ходили байки, что супчики варили, используя для этого выложенные фольгой чаши биде своих роскошных номеров, предоставленных подобным, без всякого сомнения, звездам мирового уровня принимающей стороной. Типа даже сами Плесецкая с Улановой этим не брезговали…
По срокам поездка у нас выпала на Рождество и Новый год. Выпустили же нас впятером — я с любимой, дедуся, мама и Аленкин папа. В полном составе выехать не разрешили.
Изабель встретила нас на лимузине в аэропорту Шарль-де-Голль и отвезла на виллу к матери. Ну, то есть, вернее, ее друга — мсье Жерара. Они с мамой жили там все вместе. Сам он в этот момент находился в отъезде по делам бизнеса, но к выходным должен был вернуться.
Десять дней пролетели незаметно. Мы гуляли по Парижу — площадь Звезды с Триумфальной аркой, Елисейские поля, улица Риволи, Лувр, Эйфелева башня, Монмартр, Гран-Бульвары, Опера Гарнье. В прошлой жизни мы с Аленкой были в Париже несколько раз. Первый — всей семьей. Остановились в небольшом отельчике, уровня три звезды плюс, в квартале от Гран-Бульваров, и целыми днями пропадали на экскурсиях. Кроме самого Парижа побывали в Версале, Фонтенбло, Шантийи, Шенансо, Амбуазе. Ну и, конечно, свозили детей в местный Диснейленд. А на лестнице, ведущей к базилике Санкре-кер, Аленку с дочей пытались развести какие-то негры, нахально навязав им на руки фенечки и начав агрессивно требовать денег. Я их шуганул, и они убежали, обозвав меня расистом… Так что во время этих прогулок я еще слегка и понастальгировал. О прошлом. И Изабель это заметила.
— Рома, а ты уже когда-то был в Париже? Ну, кроме как, на том марафоне.
— Я? Нет, конечно! А что?
— Ну-у-у… мы сейчас ходим по тем местам, где ты в прошлый раз не был, все удивляются и восхищаются, а у тебя такой вид, что ты уже здесь бывал и сейчас вспоминаешь.
Я напрягся. Блин, этого мне еще не хватало…