Так что в Кошице мы выдвинулись на собственном новеньком автомобиле.
Глава 9
— Ну что — тронулись?
Я повернул голову и посмотрел на мою Аленку, сидевшую за рулем нашей тяжело груженной «Саранчиты», как мы обозвали малышку «Шкоду». Потому как она была веселого желто-зеленого цвета с белой крышей.
— Точно сможешь вести? — уточнил я скосив глаза на ее животик. Аленка фыркнула.
— Если уж из Кошице до Питера доехали, то уж тут-то… — ну это да. Из Кошице мы добрались до Ленинграда на машине. Границу СССР пересекли в Ужгороде, до которого от Кошице было меньше ста километров. Старшина-пограничник аж охренел, когда мы заявились на КПП, а потом очень долго копался в документах и куда-то названивал. Но, в конце концов, нас впустили-таки на родину. Однако, заночевать нам пришлось прямо там же, в Ужгороде, оказавшемся очень приятным и не совсем советским городком. Больше всего он напоминал ту же Чехословакию, а из советских республик — Прибалтику, по которой мы изрядно попутешествовали прошлым летом…
В Кошице я слился. Причем, просто эпически. И дело даже не в том, что марафон я закончил за пределами первой даже не десятки, а двадцатки, а в том, что произошло после этого. На пресс-конференции, куда меня пригласили как одного из членов Зала славы марафона, меня просто заклевали. Причем, в первую очередь не местные, они-то как раз, выглядели более-менее лояльными, а австрийцы, немцы и англичане. Как выяснилось, в этом марафоне участвовало довольно много иностранцев, и для освещения их участия как раз и понаехало множество западных корреспондентов. Ну а когда до них дошел слух, что в этом марафоне примет участие один из «кровавых мальчиков» Советов, по полной замаравшийся в «убийствах мирных жителей подвергнувшейся беспрецедентной оккупации мирной страны», которому когда-то, не иначе как попустительством божьим, удалось выиграть этот марафон — они страшно возбудились и, так сказать, «наточили свои перья»… Ей богу, во время пресс-конференции я, временами, чувствовал себя звездой почище «Битлз» или Мэрилин Монро. Об официальном победителе все как будто забыли. Цель у этой наглой толпы была одна — я. И они долбили и долбили меня вопросами. Причем, большая их часть не имела никакого отношения к Кошицкому марафона. Зато у меня создалось впечатление, что я сам, собственноручно, замочил какого-то польского ксендза по имени Ежи Попелушко. Уж больно настойчиво мне предлагали покаяться за его убийство.
Увы, сделать ничего я так и не смог. Впрочем, в этом была не только моя вина. Как когда-то Хрущев в своей некрофобской борьбе с покойным Сталиным громкими разоблачениями напрочь обрушил авторитет СССР в мире, так и сейчас привластные группировки, проталкивая на пост Генсека старых маразматиков, которые едва только умастив свой старый морщинистый зад в кресле главы партии и страны, быстро один за другим уходили в могилу, окончательно опустили авторитет страны ниже плинтуса. И это отразилось на всем. СССР теперь больше не уважали, и, даже, не боялись, а презирали. Спасти СССР убив Горбачева или, там, Ельцина? Три раза «ха-ха»! Все было разрушено еще до них…
Короче, побившись, так сказать, как рыба об лед и ничего не достигнув я психанул и ушел с пресс-конференции, обозвав присутствующих на ней журналистов «продажными суками, отрабатывающими иудины серебряники». Что, естественно, на следующий же день было с радостью растиражировано по всем доступным каналам. Так что, что бы там не задумывалось со мной группой, к которой принадлежал Пастухов — этого точно не получилось.
В утешение мне дали ажно три грамоты — от ЦК социалистического союза молодежи, от общества советско-чехословацкой дружбы и от оргкомитета марафона, в которых было написано, что я очень активно способствую развитию дружбы между советской и чехословацкой молодежью, между народами наших стран, а так же развитию спорта вообще и марафонского бега в частности. Ну а еще там же, в Кошице, мы сделали нашей «Саранчите» первое ТО. Причем, как положено — на фирменном сервисе «Шкоды». Как раз к этому моменту пробег у нас составил почти тысячу километров, то есть подошла к финишу обкатка. А пару канистр фирменного масла я выцыганил еще в Млада-Болеславе. Ну как выцыганил — уговорил продать. Поскольку для этих машин была рекомендована полусинтетика «Motul», которую даже здесь, в Чехословакии, достать было очень непросто. А уж в СССР-то… Ой, думаю, не скоро еще наша «саранчита» дождется подобного квалифицированного сервиса и столь качественных расходников. Ну да такова жизнь…
До Питера мы добрались только через две недели преодолев в общей сложности более двух с половиной тысяч километров по советским дорогам. И адаптированная под ралли подвеска нашей машинки показала себя на них выше всяких похвал. Так что я даже поверил в то, что «саранчита» реально сможет выдержать сто тысяч километров пробега… Впрочем, могли и быстрее. Просто пару ночей заночевали во Львове, потратив промежуточный денек на прогулки по этому весьма приятственному городку, в котором, кстати, в настоящий момент располагалось военно-политическое училище. Так что советских курсантов по нему шлялись целые кучи. Плюс на три дня и с теми же целями задержались в столице советской Украины. Вернее, ночевали мы у наших родственников в Белой Церкви, небольшом городке в восьмидесяти километрах от Киева. Там осела семья моей двоюродной бабушки — бабы Муси, родной сестры моего деда. У него была большая семья — трое братьев, включая его самого, и двое сестер. Младшая сестра — баба Дуся, осталась на родине, в Рязани, вторую сестру унесло вот на Украину, дед, после четырнадцати переездов, осел в нашем городке, еще один его брат, помотавшись по глухим окраинам Китая, стал москвичом, а самого старшего — летчика, занесло в Ленинград. Где он и погиб во время войны… Но днем мы уезжали в Киев. Именно в Киеве, я, совершил второй «акт» потери «попаданческой девственности» — отправил письмо в КГБ УССР насчет Чернобыльской аварии, сообщив все, что я о ней знал. Увы, другой информации у меня не было — ни о маньяках (ну, кроме Чикатило, но и о нем я помнил крайне мало), ни о шпионах и предателях (ну, может, только фамилии без каких-либо других подробностей), ни о каких-нибудь катаклизмах. Нет, я помнил, что скоро должно случится землетрясение в Спитаке, но даже год, когда оно произошло — в памяти не остался. А вот про Чернобыль я знал довольно много. Во-первых, потому что во время работы преподавателем в ВИПК одно время вел курс ЗОМП[13], а Чернобыль во многих учебниках разбирался как наглядный пример радиоактивного загрязнения местности, и, во-вторых, уже будучи писателем у меня появились мысли написать одну альтернативку по тому времени. Ну я и собрал дополнительный материал… И судя по тому, что все сроки уже прошли, а Чернобыля до сих пор не случилось, мне и на этот раз удалось как-то повлиять на реальность. Впрочем, я специально писал так, чтобы у КГБ возникли подозрения в том, что готовится замаскированная под эксперимент диверсия. Мол, планируется под маркой эксперимента специально отключить автоматическую защиту, потому что собираются не просто устроить взрыв, но еще и совершить политический акт, сорвав первомайскую демонстрацию в столице Советской Украины. Так что ждать диверсии следует в последнюю декаду апреля. Причем, все готовится так, чтобы люди без профильного образования не смогли разобраться в деталях. А возможные консультанты либо используются втемную, либо в деле. Короче, я сделал все, чтобы КГБ развернул настоящую охоту на ведьм, то есть вцепился и не пущал. Несмотря на то, что подобной подачей информации я явно поломал карьеры довольно многих вполне себе честных и порядочных людей. Просто слегка безответственных. Но, увы, других вариантов стопроцентно надежно предотвратить Чернобыль я не видел… А еще на три дня заехали домой. Где произвели фурор нашей машинкой. Я ж никому не говорил, что собираюсь менять транспорт, так что наше появление на новенькой «Шкоде» оказалось для всех полным сюрпризом. Мужская половина нашей семьи просто прилипла к машине и не отходила от нее часа три. Как и существенная часть мужиков с окрестных домов. Народ пока был совсем не избалован иномарками. Даже такими… Причем, первый час пояснения всем гордо давала Аленка. Впрочем, вполне заслуженно. Потому как если в начале нашей поездки моя любимая проводила за рулем максимум часа три, то к прибытию домой она уже лихо рулила часов по пять-шесть. Ну с перерывами, конечно, но и это было очень солидно. Не говоря уже о том, что почти никто из окружающих мужиков не имел опыта езды по дорогам других стран. Кроме деда, конечно. Ну да — за границу мы на танках ездим, как говорится в одном популярном анекдоте…
Я улыбнулся воспоминаниям, после чего повернулся к жене и чмокнул ее сначала в щеку, а потом в животик, в котором рос и уже вовсю ворочался наш наследник. Уж не знаю кто именно будет первым — девочка или мальчик. В прошлый раз первой у нас была доча, а как случиться сейчас — никто не знает. УЗИ в СССР пока в разряде экзотики. Не готов утверждать, что ничего подобного нет вообще, но места, где это есть — лично мне неизвестны. Так что кто там у нас в животике мамы растет — пока загадка.
— Ну тогда — тронулись! Только осторожнее, — увы, с безопасностью автомобилей здесь пока тоже полный швах. Ремни безопасности-то уже появились, но пока нерегулируемые. То есть без натяжителей. Так что надевать их — только множить травмы. Ну если заранее не отрегулировал их точно по своей фигуре. А фигур из числа водителей у нас две. Плюс сами фигуры имеют свойство меняться. Поел плотно — животик и выпер, а люфт на это никак не предусмотрен. Ремни-то сделаны из таких материалов, которые почти не растягиваются. Иначе как удержать летящее вперед при сильном ударе тело? Подушек безопасности тоже не имеется как класса. Да и с рассчитанными деформируемыми зонами так же все плохо. Зато советские машины остаются практически целыми даже в самых серьезных авариях. Оттер от крови и костей руль, кресла и переднюю панель, заменил бампер или вытянул помятое крыло — все, сел-поехал…
Пролет в Кошице мне аукнулся. Началось все с того, что две моих попытки дозвониться до Бориса Николаевича после возвращения закончились ничем. То есть меня с ним просто не соединили. А чуть позже я узнал, что Пастухова отправляют послом в Данию. И даже такой мало что соображающий в высших раскладах власти человек как я, понимал, что это означает пусть и весьма комфортную, но ссылку… Затем мне зарубили очередную книжку. И это было уже куда более серьезно. Я ж этим зарабатываю! Нет, кое-какие деньги еще имелись, но после покупки «саранчиты» их остались буквально крохи. Ну по моим меркам. Так-то у меня «на книжке» лежала еще почти тысяча рублей. То есть для очень многих, считай, годовая зарплата. Но ведь и расходы предстояли немалые! Но на этом мои злоключения не закончились. В начале марта меня вызвали на партком «Лениздата», в парторганизации которого я состоял (ну так получилось), где сообщили, что через четыре дня состоится рассмотрение моего персонального дела. Потому что на меня поступило… нет, не анонимка, как это было широко принято в советских реалиях, а полноценное коллективное письмо, подписанное «группой товарищей» до глубины души возмущенных тем, что я «преклоняюсь перед Западом». В подтверждение чего они приводили мой внешний вид, потому как я практически не носил «нормальную советскую одежду» и то, что я владел транспортным средством «иностранного производства». Чуть покрутившись по коридорам и кабинетам издательства чтобы уточнить расклады, я пришел к выводу, что никакой команды «мочить» меня откуда-то «сверху» не поступило. И предстоящее «дело», скорее всего, являлось результатом банальной зависти. Потому как главным инициатором его был один «заслуженный работник культуры» весьма пожилого возраста, вступивший в партию еще в те времена, когда он подвизался корреспондентом дивизионной многотиражки. Политотдельцам во все времена сделать это было куда проще… Впрочем, будь он только один такой — над ним только посмеялись бы, но, судя по всему, я за прошедшее время успел «намозолить» глаза многим другим людям. В том числе и в руководстве издательства. Но раньше они как-то побаивались меня трогать. Однако, после скандала на марафоне, отголоски которого донеслись и до наших пенат, а также слухов о том, что и я, и те, кто считался моими покровителями, вызвали неудовольствие на самом верху — воодушевились и решили действовать. А то совсем этот сопляк оборзел. Клепает и клепает свои «романчики», да еще и издает их чуть ли не каждый год. В то время как куда более маститые и заслуженные вынуждены довольствоваться дай бог одной книгой в пятилетку… А куда деваться — проблемы с бумагой, проблемы с полиграфическими мощностями. Знаете сколько всего этого тратится на материалы съездов, пленумов, партконференций, регулярные допечатки уставов КПСС и ВЛКСМ и иную подобную литературу, которая потом годами лежала мертвым грузом в книжных магазинах и киосках. Но выделяемые на нее фонды и мощности — не-при-ка-са-емы! Плюс газеты и журналы, существенная часть которых издается на национальных языках народов СССР, при том, что процентов восемьдесят, а то и девяносто тиража таковых так же потом прямым ходом идет в макулатуру. Ну не популярны все эти национальные языки и наречия в той среде, на которую были рассчитаны все эти журналы. Русский язык, как язык одной из культур мирового уровня и такого же уровня научной школы давал им куда больше возможностей… Но за тиражами этих изданий тоже строго следит недреманное око ЦК. Национальная политика СССР незыблема и жестко регламентирована, и никто не позволит всяким профанам от книгоиздания совать в нее свой недоросший нос. Да что там говорить — сейчас даже свободно подписаться на популярные журналы типа «Огонька», «Вокруг света» или той же «Техники молодежи» было невозможно! Все в рамках выделенных лимитов, которые, насколько я помню, отменили только в 1987 году. После чего тиражи у того же «Огонька» скакнули в два раза — от полутора до трех миллионов, а, скажем, у газеты «Аргументы и факты» аж в несколько десятков раз — до тридцати трех с половиной миллионов экземпляров, каковая цифра была зафиксирована книгой рекордов Гиннеса как самый большой единичный тираж в истории человечества… Вот так и получается, что на «творчество» выделяются жалкие проценты имеющегося ресурса, который приходится делить на весь Союз писателей вкупе с Союзом журналистов. Ну, за исключением подобных «блатных», по поводу которых «сверху» регулярно приходят указания о содействии. То есть, в моем отношении, уже, скорее, приходили… Так что жалобе «старого партийца» со товарищи не просто дали ход, но и сделали это с нескрываемым удовольствием. Ибо нехрен!
Если честно — я напрягся… Ранее мне ни с чем подобным сталкиваться не приходилось. Ну нечему в моей прошлой жизни в это время было настолько сильно завидовать. В той жизни я за границу первый раз выехал только в две тысячи третьем. А до того носил, что висело в магазинах или то, что удавалось достать. Ну и, иногда, то, что смогли сшить. Одна из моих бабушек работала приемщицей в ателье (да-да, с заплатой сорок пять рублей в месяц, откуда и знаю), так что, если удавалось «достать» приличную ткань (с просто «купить» в СССР всегда были большие проблемы), мы кое-что заказывали. Так, например, одни из моих первых «джинсов» были именно что сшиты в ателье из какой-то синей дерюги, очень слабо похожей на классический «деним». Но в темноте и издаля изделия «Леви Страуса» кое-как напоминали… А в отпуск мы ездили с родителями на юг «дикарями», останавливаясь в кемпингах под Евпаторией, которые растянулись аж на тридцать километров — от памятника Евпаторийскому десанту и до самого города, либо, если с деньгами по каким-то причинам было туго, выцыганив в профсоюзе путевку в какие-нибудь подмосковные Дома отдыха на Угре или Оке. Так что все мои изменения во внешнем облике и транспортном средстве происходили у меня тогда, так сказать, «вместе со всем советским народом». Ну и, потом, постсоветским. И тогда, когда про всякие идеологические наезды уже все давно забыли. Потому как КПСС к тому моменту давно приказала, так сказать, долго жить. Сейчас же она была еще в полной силе… Ну а в этой жизни до сего момента я был в когорте, так сказать, обласканных властью. Вследствие чего наезжать на меня было себе дороже… Впрочем, поскольку, как выяснилось, это было, так сказать, инициативой снизу, пусть и милостиво одобренной, шанс как-то вывернуться имелся. Будь это прямое указание «сверху» — я бы и дергаться не стал. Бесполезно! Но, раз дело не в этом, а в том, что на моем примере дать укорот неким другим «молодым да ранним» решил кое-кто из местных — шанс есть. Тем более, что мне было за что сражаться. Поскольку разворачивающееся действие грозило мне не только проблемами с текущими заработками, но и кое-чем более серьезным.
Дело в том, что в преддверии выпуска я озаботился поисками места работы. Потому как просто «уйти в писатели» и жить с гонораров пока было невозможно. Из-за того, что в системе советского образования существовала такая вещь как «отработка». Мысль, в принципе, была здравой. Типа, государство потратило на тебя время и деньги (хоть образование и бесплатное, но это ж только для студента, а государству ведь пришлось построить здания, платить зарплату преподавателям, оснастить лаборатории, закупить учебники… ну и так далее) — изволь отдать ей потраченное, работая на том месте, куда оно тебя определит. Но, как обычно, здравая мысль была напрочь убита криворуким воплощением. Потому что никто и никогда не собирался использовать выпускников в соответствии с их талантами и способностями. С помощью распределения просто-напросто затыкали самые зияющие и глухие дыры, образовавшиеся в процессе партийного руководства всеми сферами жизни страны. От науки и промышленности до образования… То есть, для нас с Аленкой распределение, скорее всего, означало, что мы с ней поедем преподавателями английского, немецкого или французского языка куда-нибудь в школу-интернат для малых народов севера в Ямало-Ненецком автономном округе. А у меня, естественно, на ближайшие годы были совершенно другие планы. К тому же мы с женой собирались в выпускном году завести ребенка. Ну, или, в начале следующего. Как случится… И я бы хотел, чтобы она рожала в каком-нибудь хорошо оборудованном роддоме, а не в полуубитой районной больнице. Увы, не смотря декларируемую заботу о человеке, райбольницы в СССР, по большей части, представляли из себя весьма печальное зрелище.
Поэтому я и озаботился тем, чтобы на меня лично пришел вызов именно с того места, на которое я хотел устроиться. А Аленка уже пошла бы за мной «прицепом». Тем более, что, по нашим планам, она к тому моменту должна была уже быть глубоко беременной. А куда еще ждать-то? Универ закончим — и вперед. Тем более, что я, все-таки, рассчитывал на то, что мне удастся запустить теломерную терапию гораздо раньше. Хотя бы и в очень ограниченных масштабах. То есть только для себя и самых близких. Но для этого к тому моменту все наши дети уже должны родиться и хоть немного подрасти, дабы выйти из возраста грудного кормления.
Изначально вариантов было несколько. Самым первым была аспирантура. Но, если честно, этот вариант привлекал меня не очень. Все-таки диссертация — дело очень затратное по времени. Так что, пойди я по этому пути — времени на книжки у меня оставалось бы немного. А ведь грядет хозрасчет! И у меня по этому поводу образовались кое-какие планы, способные дать мне возможность сильно стартануть уже в постсоветском пространстве. Второе — остаться преподавателем на кафедре. Этот вариант был намного лучше… но конкуренция здесь была так же намного выше. То есть несмотря на то, что я был не только отличником, но и членом партии, а еще и олимпийским чемпионом и Героем Советского союза, особенных шансов сделать это у меня не было. Ибо в нашем ВУЗе все было в точности по анекдоту: «Дедушка, а я полковником буду? Будешь внучек! У тебя ж дед полковник! А генералом? Нет, внучек, у генерала собственный внук имеется.». Ну да, для этого нужен был тот самый вездесущий «блат», которого у меня, не смотря на все мои регалии, после фиаско в Кошице для данного варианта было, увы, недостаточно. Ленинград не резиновый, университет тоже, а у завкафедрами, деканов и ректора свои дети, внуки и племянники имеются.
Так что я старательно искал новые варианты. И вот полгода назад, совершенно неожиданно для меня, подвернулся такой, который мне показался близким к идеалу. Но, увы, шанс туда устроиться имелся только с, как это сейчас называлось, «идеальной анкетой». Любое же взыскание напрочь обнуляло все мои усилия. Особенно если это взыскание будет по партийной линии. Потому как частью будущих моих должностных обязанностей являлась работа с иностранцами. А в СССР на официальном уровне считалось, что подпускать к иностранцам кого-то не слишком идейно стойкого и недостаточно «беззаветно преданного идеалам коммунизма» совершенно невозможно. Какие бы высокие профессиональные компетенции у него при этом ни были… Вероятность же того, что, если рассмотрение моего персонального дела состоится по привычным для этого времени лекалам, я это взыскание получу — была очень большой. Почти стопроцентной. Потому как «персональное дело» практически всегда заканчивается неким обязательным приговором. Нет, не расстрелом, конечно, тут разоблачители «сталинского беззакония» довольно сильно перегибали палку. Да и сам Иосиф Виссарионович уже давно почил в бозе. Но, кое-что из его наследия, пусть и в ослабленном виде, до сих пор продолжало действовать. Например, то, что «партия не может ошибаться»! А члены парткома, собравшиеся рассмотреть персональное дело некоего имярека, автоматически становились этой самой «партией». Ни больше, ни меньше. Ну знаете, как Римский Папа, когда он начинает говорить от имени церкви, сразу же становиться непогрешим. Вот и тут где-то так же… Так что то, что партком принял-таки решение рассматривать «персональное дело», означало, что главное решение — «виновен», уже принято. Остались лишь мелкие детали — определиться с тем, в чем и насколько виновен и как его наказать. Вследствие чего любые попытки оправдаться, в большинстве случаев, обычно приводили к тому, что наказание резко ужесточалось. Типа, виновный не осознал, не разоружился, так сказать, перед партией — значит усугубил уже зафиксированную вину!
Впрочем, если честно, дело было не только в нарушении моих планов. В этой ситуации меня больше всего бесило то, что предъявленные мне обвинения были откровенной ложью. Поскольку, в отличие от многих моих молодых современников, у меня-то как раз никакого преклонения перед «Западом» не было. Я не фанател от «The Beatles», не восхищался Ричи Блекмором, не оргазмировал на джинсы и жвачку. Слушал — да. Покупал и носил — тоже да. Удобно же… но, в отличие от множества детишек партийных боссов или иных представителей советской элиты, в среде которых, кстати, и появилось слово «совок», ставшее столь популярным куда позднее, это не было для меня знаком презрения к собственной стране или отличительным признаком принадлежности к некоему закрытому миру «элиты», которой доступно нечто, недоступное «быдлу». Для меня же это было просто приятной музыкой и одеждой, которую удобно носить. И когда мы натыкались в магазинах на нечто подобное советского производства — мы с Аленкой с удовольствием это покупали… Нет, в прошлой жизни был у меня некоторый период очарования Европой и Америкой, продлившийся лет шесть-семь. Но как только я начал путешествовать по миру — все это очарование довольно быстро развеялось. Потому как очень верно сказано в одном анекдоте: «Не хрен путать туризм с эмиграцией!» И хотя мы с моей любимой в эмиграции никогда не были, но «пожить» в какой-нибудь стране устраивали себе частенько. А в нашей любимой Греции и вообще регулярно. Иначе как по-настоящему узнать мир? Из окна туристического автобуса? Три раза «ха-ха»! Это, конечно, лучше, чем ничего, но точно не про «узнавание». Тем более, что для меня подобные «пожить» были полезны и необходимы и в профессиональной области. Потому что полученные в процессе этого знания и впечатления я потом использовал в своих книгах… Хотя понятно, что у нас тоже был, так сказать, вариант «лайт». То есть без необходимости зарабатывать деньги и оплачивать большинство налогов в стране пребывания, пользоваться ее медициной, социальным обеспечением и так далее. Но и он очень быстро прочищал мозги и рождал понимание, что везде свои проблемы. И в Европе их так же до хрена. Пусть и не всегда таких, как в России, но вот точно не менее напряжных. А уж когда наша страна начала обустраиваться и подниматься — появилась и законная гордость за нее. Нет, не за военную силу — то есть новые и модернизированные танки, самолеты и ракеты с подводными лодками. И не за какую-то «особенную духовность». «Поживание» за границей быстро дало понять, что на свою собственную особенную «духовность» претендуют все — от «богоспасаемых» и позиционирующих себя как избранный Богом «сияющий град на холме» США, и до англичан, французов, армян, гордящихся тем, что они считают себя первым в мире христианским государством, а также болгар с румынами и албанцами. У всех, как выясняется, едва только цепляешься с кем-то из аборигенов языками, великой истории с неизбывной высокой духовностью хоть жопой жуй. Даже если сейчас они — самая что ни на есть отстойная задница мира… А за то, что Россия, сначала рухнув, а потом дебильно протупив все девяностые, в какой-то момент встала, отряхнулась и начала стремительно превращаться во вполне себе обустроенную и комфортную для жизни этакую среднеевропейскую страну. Причем, почти без идиотских европейско-американских «затупов», в которые скатилась западная цивилизация в начале и середине двадцатых. В России стало приятно жить. И это «приятно» ощущалось всем организмом — от желудка до пятой точки, которая перемещалась по новым и хорошо отремонтированным российским дорогам, начавшим появляться в стране как грибы уже с десятых годов. А то и раньше. Ну если считать за старт этого процесса лужковскую реконструкцию МКАД… Ну а теперь, поскольку я знал, как оно все будет развиваться и чем, в конце концов, закончится — никакого очарования Западом у меня принципе случиться не могло…
Теоретически, можно было забить. В конце концов, даже в самом худшем случае, потерпеть предстояло года два, максимум три. Горбачев уже Генсек, так что процесс деградации КПСС вовсю набирает обороты. Да что там — через три-четыре года сам факт «преследования со стороны партийных органов», наоборот, будет, считай, медалью пополам с индульгенцией. Что же касается жизни в сельской местности — тоже не катастрофа. Люди же там живут. Вот и мы поживем. Заодно получим новый опыт. Рожать же моя любимая поедет домой. К маме. А там у нас роддом вполне себе хороший. Она в прошлой жизни именно в нем обоих наших малышей и родила… Но я решил все-таки попытаться потрепыхаться. Тем более что на только что прошедшем XXVII съезде КПСС уже прозвучали слова «гласность» и «перестройка». Так что, как говориться, «ударим автопробегом по бесхозяйственности и разгильдяйству». Сами кашу заварили — ешьте теперь не подавитесь…
Начал я с того, что пошел к декану и взял у него характеристику, особенно не углубляясь в то, зачем она мне нужна. Так что характеристику мне дали — хоть в Генсеки выбирай! После этого я поймал нашего факультетского парторга, с которым у меня были хоть и шапочные, но вполне неплохие отношения. Он у нас был выходцем из, так сказать, рабочей аристократии — начинал на Кировском заводе, а сошлись мы на том, что он тоже проходил срочную в ВДВ. Причем, в моей же дивизии. Да еще и, так же, как и я, некоторым образом оказался крестником Маргелова, которого бесконечно уважал. Ибо служил в 76-й гвардейской Черниговской Краснознаменной воздушно-десантной дивизии как раз в тот момент, когда ею командовал Василий Филиппович… Выслушав меня, он задумался завел меня в свой кабинет и заявил:
— Посиди тут — я пару звонков сделаю.
Я присел на диванчик и замер. Парторг набрал номер, быстро изложил абоненту мою проблему после чего долго слушал. Потом сказал:
— Добро, — и положил трубку, сразу же начав набирать следующий номер…
Через полчаса он, наконец, окончательно положил трубку и покачал головой.
— Хм, судя по всему — это какая-то их местная инициатива. В райкоме никто ничего не знает. Горком тоже не в курсе, — он помолчал, потом внезапно спросил:- А ты характеристику-то взял?
— Да, только что. Вот, декан подписал…
— Да я не про эту, а про ту, что из дивизии. Ее взял?
— М-м-м… нет, — удивился я. — А кто мне ее даст? Я ж три с лишним года как уволился уже.
— Дадут, — рубанул он ладонью воздух. — Я сейчас в дивизию позвоню. Так что завтра с утра дуй на вокзал и езжай в Псков. И не волнуйся. Десант своих не бросает. Я на твое заседание сам подъеду. И не один…
Заседание парткома началось довольно уныло. Меня вызвали к столу, за которым сидело пять человек, сверливших меня строгими взглядами, затем было зачитано письмо, после которого слово предоставили главному инициатору. Но не успел он раскрыть рот, как дверь кабинета, в котором проходило заседание парткома, распахнулась, и в кабинет ввалились парторг нашего факультета и еще человек шесть, среди которых я с удивлением узнал своего замполита и бывшего начальника политотдела нашей дивизии.
— Товарищи, товарищи… — вскинулся секретарь парткома, — что такое? Кто вы такие? По какому праву…
— По праву членов партии, работавших и служивших вместе с тем, кого вы тут сегодня мурыжите, и знающих его куда лучше вас, — веско рубанул наш парторг, бесцеремонно подходя к столу и устраиваясь за ним. — Пришли вот послушать, что вы имеете против нашего товарища. Или вы тут опять собираетесь втихаря, по углам, свои делишки обделывать? И решения съезда о развитии гласности вас не касаются?
— Нет, но-о-о… — растеряно начал секретарь парткома. Но парторг нахмурился и повелительно махнул рукой выступающему, который, похоже, изрядно струхнул.
— Продолжайте…
Короче, меня полностью оправдали. Пытались, конечно, цепляться — тыкая в то, что я даже на заседание парткома приперся «во всем иностранном», но я разулся и предъявил присутствующим выдавленный на стельке логотип чехословацкой компании «Cebo», а потом стянул пиджак и предъявил знак польской «Vistula», после чего, окончательно обнаглев, расстегнул брюки и доказал их ГДРвское происхождение. Все это мы с Аленкой напокупали в Чехословакии во время последней поездки в Кошице, спустив в ноль остатки крон. Так что на заседание парткома я специально оделся во все исключительно СЭВовское[14]… После чего картинно поинтересовался, точно ли использование товаров, произведенных в «странах социалистического содружества» является «преклонением перед Западом»? Главный обвинитель, сдуру, ляпнул что-то про машину, но его заткнули даже без меня, сообщив, что «Шкода» так же производится в Чехословацкой Социалистической Республике. Слава богу СЭВ пока еще стояла крепко и не демонстрировала ни намека на весьма скорый развал. Вследствие чего данный аргумент оказался непоколебимым.
Так что меня только лишь слегка пожурили за излишнюю экспрессию, после чего отпустили, посоветовав все-таки быть скромнее и не выпячивать имеющийся у меня доступ даже и к товарам производства стран СЭВ. Поскольку у основной массы советского народа он-таки пока отсутствует. Во всяком случае в подобных объемах. Но именно пока. Вот как сейчас разовьем гласность, пройдем через демократизацию, да перестроимся с ускорением, так и…
Я вынырнул из воспоминаний и покосился в окно. Мы уже выехали из Ленинграда и сейчас катили по Стрельне, в настоящий момент проезжая мимо Константиновского дворца, в котором когда-то прошло единственное состоявшееся в России заседание «Большой восьмерки». Ну, или, пройдет. Если пройдет… Сейчас же в нем располагалось Арктическое училище.
— Не устала?
Аленка фыркнула.
— Едем же всего час. До Кингисеппа даже не спрашивай. А то и до Нарвы.
— Ну смотри сама. Я в любой момент готов пересесть.
Увы, дорожки здесь еще советские, и держать среднюю скорость более пятидесяти-шестидесяти километров в час очень сложно. А часто приходится ехать куда медленнее. Так что четыреста километров до Таллина нам телепать часов восемь-девять. Ну с учетом неизбежных остановок на размяться, перекусить и заправиться. Слава богу еще никакие границы между РСФСР и Эстонской ССР никому и в ужасном сне не могут присниться. Хотя до их появления осталось всего пять лет…
Мы ехали к месту моей новой работы. В Таллин. Потому что меня взяли переводчиком в Эстонское морское пароходство.
Все получилось случайно. Переводчиком я начал потихоньку подрабатывать уже через год после возвращения из армии. Для языковой практики. Устроиться на эту должность оказалось не слишком сложно. В первую очередь потому, что я работал бесплатно, так как привлекали меня, по большей части, именно по партийной линии. Увы, среди членов советского партхозактива людей, знающих иностранные языки, оказалось постыдно мало. Так что я, неожиданно для себя, оказался весьма востребован. И к пятому курсу института успел наработать кое-какой авторитет. Все-таки почти сорок лет пусть и не очень плотного, но относительно регулярного общения на английском с тучей представителей совершенно разных народов, то есть людей с кучей различных акцентов и произношений, играли свою роль. Ну и профильное образование так же немало помогало… И вот на одном из советско-финских мероприятий, каковых в Ленинграде проходило довольно много и случались они регулярно (недаром Финляндию частенько в шутку именовали «шестнадцатой республикой СССР»), я познакомился с товарищем Арно Каском, в настоящий момент являвшимся начальником Эстонского морского пароходства. Меня к нему просто приставили на все время того мероприятия. Это была какая-то торгово-промышленная конференция или нечто подобное, и он играл там одну из ведущих ролей. Так что попотеть мне пришлось изрядно… Так вот, когда основные встречи и беседы закончились — он начал меня активно расспрашивать о себе. После чего взял и предложил мне после окончания университета устроиться к ним на работу. А что — и с профессиональной точки зрения я, судя по его реакции, зарекомендовал себя очень неплохо, и по всем формальным признакам я так же очень перспективный кадр. Молодой коммунист, олимпийский чемпион, Герой Советского союза, да еще и отличник, упрямо идущий к красному диплому. То есть первый кандидат на Доску почета, и весомый абзац в просто блестящем отчете о работе с молодыми кадрами. Мол, вон каких орлов мы тут в нашем трудовом коллективе воспитали! Да и любые допуски к работе с иностранцами я с такой анкетой точно должен был пройти влет. Так что с какой стороны ни глянь — отличный вариант! Правда он предупредил меня, что зарплаты у них на таких должностях не очень. Это моряки в пароходстве получали неплохо, а вот переводчики… Но зато регулярные зарубежные командировки он мне гарантирует. Правда короткие. Чаще всего однодневные. Так как до Хельсинки от Таллина паромом всего два часа. А командировки будут в основном именно туда. Но я ответил, что это-то как раз не проблема. Поскольку я — писатель, и неплохо зарабатываю, так сказать, своим пером.
Так что мы договорились и расстались довольные друг другом. Он пообещал прислать на меня в наш университет персональный запрос. Именно эту работу я как раз и не хотел потерять вследствие разборок с парткомом…
— Пить хочешь? — спросил я, когда мы подъезжали к Кингисеппу.
— Ага, — кивнула моя любовь. — Вода в термосе. Я специально холодную из холодильника перелила, — это — да. Я еще дома в школьные годы ввел за правило — пить только кипяченую воду. При том что вода у нас в городке была реально вкусной. Но при этом сильно минерализованной. Вследствие чего едва ли не четверть населения в нашем городе страдала от камней в почках. Меня эта напасть в прошлый раз «догнала» годам к тридцати пяти. И «гоняла» всю оставшуюся жизнь. Помнится как-то меня прихватило прямо во время турпоездки по любимой Греции, а местная «скорая помощь» оказалась не очень-то и скорой. Час с лишним блевал от боли у клумбы перед отелем пока ее дождался… Так что, «вернувшись», я твердо установил правило — пить и использовать для готовки только и исключительно кипяченую и отстоявшуюся воду. Кто хотел — комнатную, а я обычно переливал отстоявшуюся воду в эмалированный кувшин и ставил в холодильник. Ну люблю я чтобы вода была холодной…
— А термос где?
— На заднем сиденье где-то. Посмотри, я его глубоко не засовывала.
Ну да, машина у нас была загружена по полной. Не только штатный багажник спереди, но и еще один, открытый, установленный на крыше были заполнены под завязку. Верхний был самодельным — этакая платформа, сваренная из трубок, на которую навалом уложены узлы и чемоданы, которые потом были еще и крепко привязаны к каркасу бельевыми веревками. Ну и заднее сиденье тоже было полностью завалено вещами. На нем размещались самые ценные из них, например, чехословацкая электрическая пишущая машинка фирмы «Консул», на которой я работал последние полтора года…
Порывшись, я откопал термос и набулькал в крышку несколько глотков.
— Вот пей… И как, пересесть не хочешь?
— Наверное пересяду. Что-то устала. Только давай сначала покушаем где-нибудь. И в туалет сходим.
Это было более чем актуальное предложение. Привычных в будущем заправок с магазинчиками и теплыми туалетами здесь пока не имелось. В лучшем случае туалет на заправке был выполнен в виде уличной будки с дыркой в полу, причем, как правило, донельзя засранный и обсосанный, так что, зайдя в него, потом приходилось долго очищать подошвы о траву. А в худшем его просто не имелось — велкам в кустики!
Кафе, в котором мы остановились перекусить, оказалось… м-м-м… стремным. Котлеты были скукоженные, а пюре какого-то странного цвета. Ну да советский общепит — он, частенько, такой советский… Так что мы решили не рисковать и обойтись пирожками с чаем. Но и с пирожками тоже все оказалось не слава богу. Так что за оставшиеся двести пятьдесят километров до Таллина я, как сожравший большую часть пирожков, раз десять останавливал машину и мчался в кусты с обрывками газет. Увы туалетная бумага в СССР так же была страшенным дефицитом. Так что народ, по большей части, обходился газетами… Главное было не использовать «Труд» и «Советскую Россию», потому что при их печати использовалась какая-то совсем дерьмовая типографская краска. Она мазалась. Вследствие чего при их использовании задница быстро становилась серо-черной… Но, как бы там ни было, в шесть часов вечера мы въехали-таки в столицу советской Эстонии город Таллин.
Глава 10
— Рома, завтра с утра готовься — едем в Хельсинки на переговоры. Отплываем на шестичасовом пароме.
— Понял, Георгий Владиленович! — отрапортовал я отрываясь от пишущей машинки. Замначальника пароходства покровительственно кивнул и, исчез, прикрыв дверь в наш кабинет. Наш, потому что я делил кабинет с еще парочкой сотрудников — инженером по технике безопасности и юристом. Правда в настоящий момент их на месте не было. Так что вместо штатной, оплачиваемой работы я сейчас спокойно, не боясь, что «настучат», занимался тем, что добивал очередной роман. Впрочем, руководство на подобную наглость смотрело сквозь пальцы. Потому что и у начальства, да и у большинства сослуживцев я был на хорошем счету. А что — веселый, не жадный, потому что выход моей новой книжки мы неизменно «обмывали» большой компанией шашлыками на Штромке или Пирите… не достающий начальство просьбами о жилье и полностью выполняющий свои обязанности. Впрочем, их у меня, кроме участия в качестве переводчика в переговорах с иностранцами, было не слишком много — перевод документации к закупаемым за границей машинам и механизмам и работа с корреспонденцией иностранных контрагентов. Все это я, благодаря навыку печати на печатной машинке, развившемуся у меня за время писательства до уровня опытной машинистки, делал довольно быстро. Так что за мое писательство на рабочем месте меня никто особенно не третировал. Тем более, что если появлялась какая-то срочная работа — я тут же все откладывал и занимался ею. Но все равно, следовало беречься. Это пока у меня хорошие отношения со всеми, а не дай бог это закончится — мне тут же все припомнят…
В Таллине мы устроились очень неплохо. Сначала я снял однокомнатную квартиру на улице Ломоносова, от которой до здания Эстонского морского пароходства было всего около километра. Причем, совсем рядом с ней располагался уютный парк, который наша квартирная хозяйка, почему-то, именовала «Полицейским садом». В ней мы прожили год и три месяца. А две недели назад, переехали в другую квартиру — на Нарвском шоссе. Уже двухкомнатную. От нее до работы мне уже было километра полтора, но зато до порта, а конкретно до причала, от которого в Хельсинки регулярно отправлялся паром «Георг Отс» — меньше километра. А я на этот паром по утрам бегал частенько. В иные недели раза два, а то и три приходилось мотаться с руководством в столицу Финляндии. Хотя, с другой стороны, случались и такие недели, когда не было ни одной командировки.
С финансами у меня тоже все было нормально. Жили мы на гонорары, а зарплату переводчика я получал исключительно в «чеках». Потому как в значительной части работал в «загранице». Ибо начальство, чтобы не заморчиваться каждый раз с оформлением виз и всего такого прочего, выдало мне «паспорт моряка», приписав все к тому же «Георгу Отсу». Так что, теоретически, я мог просто в любой момент сесть на паром, да и отправиться «погулять» в Финляндию. Но я этого, естественно, не делал. Нафиг, нафиг! Зачем устраивать себе на задницу приключения если буквально через несколько лет все это можно будет сделать совершенно легально. А пока я выезжал за границу только сопровождая начальство и только с его разрешения…
А так наша жизнь с моим Алесиком и дочей текла довольно мирно и спокойно. За прошедшие почти полтора года мы слегка обросли скарбом. Купили за «чеки» холодильник — все тот же понравившийся Аленке еще во время нашего первого совместного проживания в Ленинграде на улице Бабушкина двухкамерный «Rosenlew», телевизор «Sony Trinitron», двухкассетную деку «Panasonic», а так же одноименный видеомагнитофон. На этом все заработанные мной к тому моменту «чеки» и кончились. Но зато по всем советским меркам мы теперь считались жутко богатыми! Кроме того, я в своих однодневных командировках на скудные суточные постепенно прикупил десятка три видеокассет с мультиками и фильмами. То, что они были на английском — нас с любимой ничуть не напрягало. Даже наоборот — это позволяло ей, не смотря на декрет, поддерживать хотя бы английский язык на должном уровне. А то иначе он бы начал довольно быстро забываться. Как, кстати, у нас уже потихоньку начало происходить с немецким и французским. Ну и компакт-кассетами для деки я тоже затарился… Все это, кстати, резко повышало мои реноме и надежность в глазах наших местных КГБшников. Потому как ну не будет человек, собирающийся бежать на Запад, тратить все заработанное в ноль, обустраиваясь в СССР. Вследствие чего мне пока удавалось, не вызывая подозрений, проворачивать некоторые тайные операции…
Мои любимые встретили меня после работы на ставшем уже для нас привычном месте — в расположенном прямо напротив здания пароходства «Парке 6 октября». Доча, как обычно, стояла в коляске веселым столбиком и глазела по сторонам любопытными глазенками.
— Что, так и не садится?
— Не-а, — легкомысленно мотнула головой Аленка. — Когда сажаю и пристегиваю — тут же начинает орать и вырываться. Только вот так стоя в коляске удержать получается.
— А спала как?
Жена вздохнула.
Глава 9
— Ну что — тронулись?
Я повернул голову и посмотрел на мою Аленку, сидевшую за рулем нашей тяжело груженной «Саранчиты», как мы обозвали малышку «Шкоду». Потому как она была веселого желто-зеленого цвета с белой крышей.
— Точно сможешь вести? — уточнил я скосив глаза на ее животик. Аленка фыркнула.
— Если уж из Кошице до Питера доехали, то уж тут-то… — ну это да. Из Кошице мы добрались до Ленинграда на машине. Границу СССР пересекли в Ужгороде, до которого от Кошице было меньше ста километров. Старшина-пограничник аж охренел, когда мы заявились на КПП, а потом очень долго копался в документах и куда-то названивал. Но, в конце концов, нас впустили-таки на родину. Однако, заночевать нам пришлось прямо там же, в Ужгороде, оказавшемся очень приятным и не совсем советским городком. Больше всего он напоминал ту же Чехословакию, а из советских республик — Прибалтику, по которой мы изрядно попутешествовали прошлым летом…
В Кошице я слился. Причем, просто эпически. И дело даже не в том, что марафон я закончил за пределами первой даже не десятки, а двадцатки, а в том, что произошло после этого. На пресс-конференции, куда меня пригласили как одного из членов Зала славы марафона, меня просто заклевали. Причем, в первую очередь не местные, они-то как раз, выглядели более-менее лояльными, а австрийцы, немцы и англичане. Как выяснилось, в этом марафоне участвовало довольно много иностранцев, и для освещения их участия как раз и понаехало множество западных корреспондентов. Ну а когда до них дошел слух, что в этом марафоне примет участие один из «кровавых мальчиков» Советов, по полной замаравшийся в «убийствах мирных жителей подвергнувшейся беспрецедентной оккупации мирной страны», которому когда-то, не иначе как попустительством божьим, удалось выиграть этот марафон — они страшно возбудились и, так сказать, «наточили свои перья»… Ей богу, во время пресс-конференции я, временами, чувствовал себя звездой почище «Битлз» или Мэрилин Монро. Об официальном победителе все как будто забыли. Цель у этой наглой толпы была одна — я. И они долбили и долбили меня вопросами. Причем, большая их часть не имела никакого отношения к Кошицкому марафона. Зато у меня создалось впечатление, что я сам, собственноручно, замочил какого-то польского ксендза по имени Ежи Попелушко. Уж больно настойчиво мне предлагали покаяться за его убийство.
Увы, сделать ничего я так и не смог. Впрочем, в этом была не только моя вина. Как когда-то Хрущев в своей некрофобской борьбе с покойным Сталиным громкими разоблачениями напрочь обрушил авторитет СССР в мире, так и сейчас привластные группировки, проталкивая на пост Генсека старых маразматиков, которые едва только умастив свой старый морщинистый зад в кресле главы партии и страны, быстро один за другим уходили в могилу, окончательно опустили авторитет страны ниже плинтуса. И это отразилось на всем. СССР теперь больше не уважали, и, даже, не боялись, а презирали. Спасти СССР убив Горбачева или, там, Ельцина? Три раза «ха-ха»! Все было разрушено еще до них…
Короче, побившись, так сказать, как рыба об лед и ничего не достигнув я психанул и ушел с пресс-конференции, обозвав присутствующих на ней журналистов «продажными суками, отрабатывающими иудины серебряники». Что, естественно, на следующий же день было с радостью растиражировано по всем доступным каналам. Так что, что бы там не задумывалось со мной группой, к которой принадлежал Пастухов — этого точно не получилось.
В утешение мне дали ажно три грамоты — от ЦК социалистического союза молодежи, от общества советско-чехословацкой дружбы и от оргкомитета марафона, в которых было написано, что я очень активно способствую развитию дружбы между советской и чехословацкой молодежью, между народами наших стран, а так же развитию спорта вообще и марафонского бега в частности. Ну а еще там же, в Кошице, мы сделали нашей «Саранчите» первое ТО. Причем, как положено — на фирменном сервисе «Шкоды». Как раз к этому моменту пробег у нас составил почти тысячу километров, то есть подошла к финишу обкатка. А пару канистр фирменного масла я выцыганил еще в Млада-Болеславе. Ну как выцыганил — уговорил продать. Поскольку для этих машин была рекомендована полусинтетика «Motul», которую даже здесь, в Чехословакии, достать было очень непросто. А уж в СССР-то… Ой, думаю, не скоро еще наша «саранчита» дождется подобного квалифицированного сервиса и столь качественных расходников. Ну да такова жизнь…
До Питера мы добрались только через две недели преодолев в общей сложности более двух с половиной тысяч километров по советским дорогам. И адаптированная под ралли подвеска нашей машинки показала себя на них выше всяких похвал. Так что я даже поверил в то, что «саранчита» реально сможет выдержать сто тысяч километров пробега… Впрочем, могли и быстрее. Просто пару ночей заночевали во Львове, потратив промежуточный денек на прогулки по этому весьма приятственному городку, в котором, кстати, в настоящий момент располагалось военно-политическое училище. Так что советских курсантов по нему шлялись целые кучи. Плюс на три дня и с теми же целями задержались в столице советской Украины. Вернее, ночевали мы у наших родственников в Белой Церкви, небольшом городке в восьмидесяти километрах от Киева. Там осела семья моей двоюродной бабушки — бабы Муси, родной сестры моего деда. У него была большая семья — трое братьев, включая его самого, и двое сестер. Младшая сестра — баба Дуся, осталась на родине, в Рязани, вторую сестру унесло вот на Украину, дед, после четырнадцати переездов, осел в нашем городке, еще один его брат, помотавшись по глухим окраинам Китая, стал москвичом, а самого старшего — летчика, занесло в Ленинград. Где он и погиб во время войны… Но днем мы уезжали в Киев. Именно в Киеве, я, совершил второй «акт» потери «попаданческой девственности» — отправил письмо в КГБ УССР насчет Чернобыльской аварии, сообщив все, что я о ней знал. Увы, другой информации у меня не было — ни о маньяках (ну, кроме Чикатило, но и о нем я помнил крайне мало), ни о шпионах и предателях (ну, может, только фамилии без каких-либо других подробностей), ни о каких-нибудь катаклизмах. Нет, я помнил, что скоро должно случится землетрясение в Спитаке, но даже год, когда оно произошло — в памяти не остался. А вот про Чернобыль я знал довольно много. Во-первых, потому что во время работы преподавателем в ВИПК одно время вел курс ЗОМП[13], а Чернобыль во многих учебниках разбирался как наглядный пример радиоактивного загрязнения местности, и, во-вторых, уже будучи писателем у меня появились мысли написать одну альтернативку по тому времени. Ну я и собрал дополнительный материал… И судя по тому, что все сроки уже прошли, а Чернобыля до сих пор не случилось, мне и на этот раз удалось как-то повлиять на реальность. Впрочем, я специально писал так, чтобы у КГБ возникли подозрения в том, что готовится замаскированная под эксперимент диверсия. Мол, планируется под маркой эксперимента специально отключить автоматическую защиту, потому что собираются не просто устроить взрыв, но еще и совершить политический акт, сорвав первомайскую демонстрацию в столице Советской Украины. Так что ждать диверсии следует в последнюю декаду апреля. Причем, все готовится так, чтобы люди без профильного образования не смогли разобраться в деталях. А возможные консультанты либо используются втемную, либо в деле. Короче, я сделал все, чтобы КГБ развернул настоящую охоту на ведьм, то есть вцепился и не пущал. Несмотря на то, что подобной подачей информации я явно поломал карьеры довольно многих вполне себе честных и порядочных людей. Просто слегка безответственных. Но, увы, других вариантов стопроцентно надежно предотвратить Чернобыль я не видел… А еще на три дня заехали домой. Где произвели фурор нашей машинкой. Я ж никому не говорил, что собираюсь менять транспорт, так что наше появление на новенькой «Шкоде» оказалось для всех полным сюрпризом. Мужская половина нашей семьи просто прилипла к машине и не отходила от нее часа три. Как и существенная часть мужиков с окрестных домов. Народ пока был совсем не избалован иномарками. Даже такими… Причем, первый час пояснения всем гордо давала Аленка. Впрочем, вполне заслуженно. Потому как если в начале нашей поездки моя любимая проводила за рулем максимум часа три, то к прибытию домой она уже лихо рулила часов по пять-шесть. Ну с перерывами, конечно, но и это было очень солидно. Не говоря уже о том, что почти никто из окружающих мужиков не имел опыта езды по дорогам других стран. Кроме деда, конечно. Ну да — за границу мы на танках ездим, как говорится в одном популярном анекдоте…
Я улыбнулся воспоминаниям, после чего повернулся к жене и чмокнул ее сначала в щеку, а потом в животик, в котором рос и уже вовсю ворочался наш наследник. Уж не знаю кто именно будет первым — девочка или мальчик. В прошлый раз первой у нас была доча, а как случиться сейчас — никто не знает. УЗИ в СССР пока в разряде экзотики. Не готов утверждать, что ничего подобного нет вообще, но места, где это есть — лично мне неизвестны. Так что кто там у нас в животике мамы растет — пока загадка.
— Ну тогда — тронулись! Только осторожнее, — увы, с безопасностью автомобилей здесь пока тоже полный швах. Ремни безопасности-то уже появились, но пока нерегулируемые. То есть без натяжителей. Так что надевать их — только множить травмы. Ну если заранее не отрегулировал их точно по своей фигуре. А фигур из числа водителей у нас две. Плюс сами фигуры имеют свойство меняться. Поел плотно — животик и выпер, а люфт на это никак не предусмотрен. Ремни-то сделаны из таких материалов, которые почти не растягиваются. Иначе как удержать летящее вперед при сильном ударе тело? Подушек безопасности тоже не имеется как класса. Да и с рассчитанными деформируемыми зонами так же все плохо. Зато советские машины остаются практически целыми даже в самых серьезных авариях. Оттер от крови и костей руль, кресла и переднюю панель, заменил бампер или вытянул помятое крыло — все, сел-поехал…
Пролет в Кошице мне аукнулся. Началось все с того, что две моих попытки дозвониться до Бориса Николаевича после возвращения закончились ничем. То есть меня с ним просто не соединили. А чуть позже я узнал, что Пастухова отправляют послом в Данию. И даже такой мало что соображающий в высших раскладах власти человек как я, понимал, что это означает пусть и весьма комфортную, но ссылку… Затем мне зарубили очередную книжку. И это было уже куда более серьезно. Я ж этим зарабатываю! Нет, кое-какие деньги еще имелись, но после покупки «саранчиты» их остались буквально крохи. Ну по моим меркам. Так-то у меня «на книжке» лежала еще почти тысяча рублей. То есть для очень многих, считай, годовая зарплата. Но ведь и расходы предстояли немалые! Но на этом мои злоключения не закончились. В начале марта меня вызвали на партком «Лениздата», в парторганизации которого я состоял (ну так получилось), где сообщили, что через четыре дня состоится рассмотрение моего персонального дела. Потому что на меня поступило… нет, не анонимка, как это было широко принято в советских реалиях, а полноценное коллективное письмо, подписанное «группой товарищей» до глубины души возмущенных тем, что я «преклоняюсь перед Западом». В подтверждение чего они приводили мой внешний вид, потому как я практически не носил «нормальную советскую одежду» и то, что я владел транспортным средством «иностранного производства». Чуть покрутившись по коридорам и кабинетам издательства чтобы уточнить расклады, я пришел к выводу, что никакой команды «мочить» меня откуда-то «сверху» не поступило. И предстоящее «дело», скорее всего, являлось результатом банальной зависти. Потому как главным инициатором его был один «заслуженный работник культуры» весьма пожилого возраста, вступивший в партию еще в те времена, когда он подвизался корреспондентом дивизионной многотиражки. Политотдельцам во все времена сделать это было куда проще… Впрочем, будь он только один такой — над ним только посмеялись бы, но, судя по всему, я за прошедшее время успел «намозолить» глаза многим другим людям. В том числе и в руководстве издательства. Но раньше они как-то побаивались меня трогать. Однако, после скандала на марафоне, отголоски которого донеслись и до наших пенат, а также слухов о том, что и я, и те, кто считался моими покровителями, вызвали неудовольствие на самом верху — воодушевились и решили действовать. А то совсем этот сопляк оборзел. Клепает и клепает свои «романчики», да еще и издает их чуть ли не каждый год. В то время как куда более маститые и заслуженные вынуждены довольствоваться дай бог одной книгой в пятилетку… А куда деваться — проблемы с бумагой, проблемы с полиграфическими мощностями. Знаете сколько всего этого тратится на материалы съездов, пленумов, партконференций, регулярные допечатки уставов КПСС и ВЛКСМ и иную подобную литературу, которая потом годами лежала мертвым грузом в книжных магазинах и киосках. Но выделяемые на нее фонды и мощности — не-при-ка-са-емы! Плюс газеты и журналы, существенная часть которых издается на национальных языках народов СССР, при том, что процентов восемьдесят, а то и девяносто тиража таковых так же потом прямым ходом идет в макулатуру. Ну не популярны все эти национальные языки и наречия в той среде, на которую были рассчитаны все эти журналы. Русский язык, как язык одной из культур мирового уровня и такого же уровня научной школы давал им куда больше возможностей… Но за тиражами этих изданий тоже строго следит недреманное око ЦК. Национальная политика СССР незыблема и жестко регламентирована, и никто не позволит всяким профанам от книгоиздания совать в нее свой недоросший нос. Да что там говорить — сейчас даже свободно подписаться на популярные журналы типа «Огонька», «Вокруг света» или той же «Техники молодежи» было невозможно! Все в рамках выделенных лимитов, которые, насколько я помню, отменили только в 1987 году. После чего тиражи у того же «Огонька» скакнули в два раза — от полутора до трех миллионов, а, скажем, у газеты «Аргументы и факты» аж в несколько десятков раз — до тридцати трех с половиной миллионов экземпляров, каковая цифра была зафиксирована книгой рекордов Гиннеса как самый большой единичный тираж в истории человечества… Вот так и получается, что на «творчество» выделяются жалкие проценты имеющегося ресурса, который приходится делить на весь Союз писателей вкупе с Союзом журналистов. Ну, за исключением подобных «блатных», по поводу которых «сверху» регулярно приходят указания о содействии. То есть, в моем отношении, уже, скорее, приходили… Так что жалобе «старого партийца» со товарищи не просто дали ход, но и сделали это с нескрываемым удовольствием. Ибо нехрен!
Если честно — я напрягся… Ранее мне ни с чем подобным сталкиваться не приходилось. Ну нечему в моей прошлой жизни в это время было настолько сильно завидовать. В той жизни я за границу первый раз выехал только в две тысячи третьем. А до того носил, что висело в магазинах или то, что удавалось достать. Ну и, иногда, то, что смогли сшить. Одна из моих бабушек работала приемщицей в ателье (да-да, с заплатой сорок пять рублей в месяц, откуда и знаю), так что, если удавалось «достать» приличную ткань (с просто «купить» в СССР всегда были большие проблемы), мы кое-что заказывали. Так, например, одни из моих первых «джинсов» были именно что сшиты в ателье из какой-то синей дерюги, очень слабо похожей на классический «деним». Но в темноте и издаля изделия «Леви Страуса» кое-как напоминали… А в отпуск мы ездили с родителями на юг «дикарями», останавливаясь в кемпингах под Евпаторией, которые растянулись аж на тридцать километров — от памятника Евпаторийскому десанту и до самого города, либо, если с деньгами по каким-то причинам было туго, выцыганив в профсоюзе путевку в какие-нибудь подмосковные Дома отдыха на Угре или Оке. Так что все мои изменения во внешнем облике и транспортном средстве происходили у меня тогда, так сказать, «вместе со всем советским народом». Ну и, потом, постсоветским. И тогда, когда про всякие идеологические наезды уже все давно забыли. Потому как КПСС к тому моменту давно приказала, так сказать, долго жить. Сейчас же она была еще в полной силе… Ну а в этой жизни до сего момента я был в когорте, так сказать, обласканных властью. Вследствие чего наезжать на меня было себе дороже… Впрочем, поскольку, как выяснилось, это было, так сказать, инициативой снизу, пусть и милостиво одобренной, шанс как-то вывернуться имелся. Будь это прямое указание «сверху» — я бы и дергаться не стал. Бесполезно! Но, раз дело не в этом, а в том, что на моем примере дать укорот неким другим «молодым да ранним» решил кое-кто из местных — шанс есть. Тем более, что мне было за что сражаться. Поскольку разворачивающееся действие грозило мне не только проблемами с текущими заработками, но и кое-чем более серьезным.
Дело в том, что в преддверии выпуска я озаботился поисками места работы. Потому как просто «уйти в писатели» и жить с гонораров пока было невозможно. Из-за того, что в системе советского образования существовала такая вещь как «отработка». Мысль, в принципе, была здравой. Типа, государство потратило на тебя время и деньги (хоть образование и бесплатное, но это ж только для студента, а государству ведь пришлось построить здания, платить зарплату преподавателям, оснастить лаборатории, закупить учебники… ну и так далее) — изволь отдать ей потраченное, работая на том месте, куда оно тебя определит. Но, как обычно, здравая мысль была напрочь убита криворуким воплощением. Потому что никто и никогда не собирался использовать выпускников в соответствии с их талантами и способностями. С помощью распределения просто-напросто затыкали самые зияющие и глухие дыры, образовавшиеся в процессе партийного руководства всеми сферами жизни страны. От науки и промышленности до образования… То есть, для нас с Аленкой распределение, скорее всего, означало, что мы с ней поедем преподавателями английского, немецкого или французского языка куда-нибудь в школу-интернат для малых народов севера в Ямало-Ненецком автономном округе. А у меня, естественно, на ближайшие годы были совершенно другие планы. К тому же мы с женой собирались в выпускном году завести ребенка. Ну, или, в начале следующего. Как случится… И я бы хотел, чтобы она рожала в каком-нибудь хорошо оборудованном роддоме, а не в полуубитой районной больнице. Увы, не смотря декларируемую заботу о человеке, райбольницы в СССР, по большей части, представляли из себя весьма печальное зрелище.
Поэтому я и озаботился тем, чтобы на меня лично пришел вызов именно с того места, на которое я хотел устроиться. А Аленка уже пошла бы за мной «прицепом». Тем более, что, по нашим планам, она к тому моменту должна была уже быть глубоко беременной. А куда еще ждать-то? Универ закончим — и вперед. Тем более, что я, все-таки, рассчитывал на то, что мне удастся запустить теломерную терапию гораздо раньше. Хотя бы и в очень ограниченных масштабах. То есть только для себя и самых близких. Но для этого к тому моменту все наши дети уже должны родиться и хоть немного подрасти, дабы выйти из возраста грудного кормления.
Изначально вариантов было несколько. Самым первым была аспирантура. Но, если честно, этот вариант привлекал меня не очень. Все-таки диссертация — дело очень затратное по времени. Так что, пойди я по этому пути — времени на книжки у меня оставалось бы немного. А ведь грядет хозрасчет! И у меня по этому поводу образовались кое-какие планы, способные дать мне возможность сильно стартануть уже в постсоветском пространстве. Второе — остаться преподавателем на кафедре. Этот вариант был намного лучше… но конкуренция здесь была так же намного выше. То есть несмотря на то, что я был не только отличником, но и членом партии, а еще и олимпийским чемпионом и Героем Советского союза, особенных шансов сделать это у меня не было. Ибо в нашем ВУЗе все было в точности по анекдоту: «Дедушка, а я полковником буду? Будешь внучек! У тебя ж дед полковник! А генералом? Нет, внучек, у генерала собственный внук имеется.». Ну да, для этого нужен был тот самый вездесущий «блат», которого у меня, не смотря на все мои регалии, после фиаско в Кошице для данного варианта было, увы, недостаточно. Ленинград не резиновый, университет тоже, а у завкафедрами, деканов и ректора свои дети, внуки и племянники имеются.
Так что я старательно искал новые варианты. И вот полгода назад, совершенно неожиданно для меня, подвернулся такой, который мне показался близким к идеалу. Но, увы, шанс туда устроиться имелся только с, как это сейчас называлось, «идеальной анкетой». Любое же взыскание напрочь обнуляло все мои усилия. Особенно если это взыскание будет по партийной линии. Потому как частью будущих моих должностных обязанностей являлась работа с иностранцами. А в СССР на официальном уровне считалось, что подпускать к иностранцам кого-то не слишком идейно стойкого и недостаточно «беззаветно преданного идеалам коммунизма» совершенно невозможно. Какие бы высокие профессиональные компетенции у него при этом ни были… Вероятность же того, что, если рассмотрение моего персонального дела состоится по привычным для этого времени лекалам, я это взыскание получу — была очень большой. Почти стопроцентной. Потому как «персональное дело» практически всегда заканчивается неким обязательным приговором. Нет, не расстрелом, конечно, тут разоблачители «сталинского беззакония» довольно сильно перегибали палку. Да и сам Иосиф Виссарионович уже давно почил в бозе. Но, кое-что из его наследия, пусть и в ослабленном виде, до сих пор продолжало действовать. Например, то, что «партия не может ошибаться»! А члены парткома, собравшиеся рассмотреть персональное дело некоего имярека, автоматически становились этой самой «партией». Ни больше, ни меньше. Ну знаете, как Римский Папа, когда он начинает говорить от имени церкви, сразу же становиться непогрешим. Вот и тут где-то так же… Так что то, что партком принял-таки решение рассматривать «персональное дело», означало, что главное решение — «виновен», уже принято. Остались лишь мелкие детали — определиться с тем, в чем и насколько виновен и как его наказать. Вследствие чего любые попытки оправдаться, в большинстве случаев, обычно приводили к тому, что наказание резко ужесточалось. Типа, виновный не осознал, не разоружился, так сказать, перед партией — значит усугубил уже зафиксированную вину!
Впрочем, если честно, дело было не только в нарушении моих планов. В этой ситуации меня больше всего бесило то, что предъявленные мне обвинения были откровенной ложью. Поскольку, в отличие от многих моих молодых современников, у меня-то как раз никакого преклонения перед «Западом» не было. Я не фанател от «The Beatles», не восхищался Ричи Блекмором, не оргазмировал на джинсы и жвачку. Слушал — да. Покупал и носил — тоже да. Удобно же… но, в отличие от множества детишек партийных боссов или иных представителей советской элиты, в среде которых, кстати, и появилось слово «совок», ставшее столь популярным куда позднее, это не было для меня знаком презрения к собственной стране или отличительным признаком принадлежности к некоему закрытому миру «элиты», которой доступно нечто, недоступное «быдлу». Для меня же это было просто приятной музыкой и одеждой, которую удобно носить. И когда мы натыкались в магазинах на нечто подобное советского производства — мы с Аленкой с удовольствием это покупали… Нет, в прошлой жизни был у меня некоторый период очарования Европой и Америкой, продлившийся лет шесть-семь. Но как только я начал путешествовать по миру — все это очарование довольно быстро развеялось. Потому как очень верно сказано в одном анекдоте: «Не хрен путать туризм с эмиграцией!» И хотя мы с моей любимой в эмиграции никогда не были, но «пожить» в какой-нибудь стране устраивали себе частенько. А в нашей любимой Греции и вообще регулярно. Иначе как по-настоящему узнать мир? Из окна туристического автобуса? Три раза «ха-ха»! Это, конечно, лучше, чем ничего, но точно не про «узнавание». Тем более, что для меня подобные «пожить» были полезны и необходимы и в профессиональной области. Потому что полученные в процессе этого знания и впечатления я потом использовал в своих книгах… Хотя понятно, что у нас тоже был, так сказать, вариант «лайт». То есть без необходимости зарабатывать деньги и оплачивать большинство налогов в стране пребывания, пользоваться ее медициной, социальным обеспечением и так далее. Но и он очень быстро прочищал мозги и рождал понимание, что везде свои проблемы. И в Европе их так же до хрена. Пусть и не всегда таких, как в России, но вот точно не менее напряжных. А уж когда наша страна начала обустраиваться и подниматься — появилась и законная гордость за нее. Нет, не за военную силу — то есть новые и модернизированные танки, самолеты и ракеты с подводными лодками. И не за какую-то «особенную духовность». «Поживание» за границей быстро дало понять, что на свою собственную особенную «духовность» претендуют все — от «богоспасаемых» и позиционирующих себя как избранный Богом «сияющий град на холме» США, и до англичан, французов, армян, гордящихся тем, что они считают себя первым в мире христианским государством, а также болгар с румынами и албанцами. У всех, как выясняется, едва только цепляешься с кем-то из аборигенов языками, великой истории с неизбывной высокой духовностью хоть жопой жуй. Даже если сейчас они — самая что ни на есть отстойная задница мира… А за то, что Россия, сначала рухнув, а потом дебильно протупив все девяностые, в какой-то момент встала, отряхнулась и начала стремительно превращаться во вполне себе обустроенную и комфортную для жизни этакую среднеевропейскую страну. Причем, почти без идиотских европейско-американских «затупов», в которые скатилась западная цивилизация в начале и середине двадцатых. В России стало приятно жить. И это «приятно» ощущалось всем организмом — от желудка до пятой точки, которая перемещалась по новым и хорошо отремонтированным российским дорогам, начавшим появляться в стране как грибы уже с десятых годов. А то и раньше. Ну если считать за старт этого процесса лужковскую реконструкцию МКАД… Ну а теперь, поскольку я знал, как оно все будет развиваться и чем, в конце концов, закончится — никакого очарования Западом у меня принципе случиться не могло…
Теоретически, можно было забить. В конце концов, даже в самом худшем случае, потерпеть предстояло года два, максимум три. Горбачев уже Генсек, так что процесс деградации КПСС вовсю набирает обороты. Да что там — через три-четыре года сам факт «преследования со стороны партийных органов», наоборот, будет, считай, медалью пополам с индульгенцией. Что же касается жизни в сельской местности — тоже не катастрофа. Люди же там живут. Вот и мы поживем. Заодно получим новый опыт. Рожать же моя любимая поедет домой. К маме. А там у нас роддом вполне себе хороший. Она в прошлой жизни именно в нем обоих наших малышей и родила… Но я решил все-таки попытаться потрепыхаться. Тем более что на только что прошедшем XXVII съезде КПСС уже прозвучали слова «гласность» и «перестройка». Так что, как говориться, «ударим автопробегом по бесхозяйственности и разгильдяйству». Сами кашу заварили — ешьте теперь не подавитесь…
Начал я с того, что пошел к декану и взял у него характеристику, особенно не углубляясь в то, зачем она мне нужна. Так что характеристику мне дали — хоть в Генсеки выбирай! После этого я поймал нашего факультетского парторга, с которым у меня были хоть и шапочные, но вполне неплохие отношения. Он у нас был выходцем из, так сказать, рабочей аристократии — начинал на Кировском заводе, а сошлись мы на том, что он тоже проходил срочную в ВДВ. Причем, в моей же дивизии. Да еще и, так же, как и я, некоторым образом оказался крестником Маргелова, которого бесконечно уважал. Ибо служил в 76-й гвардейской Черниговской Краснознаменной воздушно-десантной дивизии как раз в тот момент, когда ею командовал Василий Филиппович… Выслушав меня, он задумался завел меня в свой кабинет и заявил:
— Посиди тут — я пару звонков сделаю.
Я присел на диванчик и замер. Парторг набрал номер, быстро изложил абоненту мою проблему после чего долго слушал. Потом сказал:
— Добро, — и положил трубку, сразу же начав набирать следующий номер…
Через полчаса он, наконец, окончательно положил трубку и покачал головой.
— Хм, судя по всему — это какая-то их местная инициатива. В райкоме никто ничего не знает. Горком тоже не в курсе, — он помолчал, потом внезапно спросил:- А ты характеристику-то взял?
— Да, только что. Вот, декан подписал…
— Да я не про эту, а про ту, что из дивизии. Ее взял?
— М-м-м… нет, — удивился я. — А кто мне ее даст? Я ж три с лишним года как уволился уже.
— Дадут, — рубанул он ладонью воздух. — Я сейчас в дивизию позвоню. Так что завтра с утра дуй на вокзал и езжай в Псков. И не волнуйся. Десант своих не бросает. Я на твое заседание сам подъеду. И не один…
Заседание парткома началось довольно уныло. Меня вызвали к столу, за которым сидело пять человек, сверливших меня строгими взглядами, затем было зачитано письмо, после которого слово предоставили главному инициатору. Но не успел он раскрыть рот, как дверь кабинета, в котором проходило заседание парткома, распахнулась, и в кабинет ввалились парторг нашего факультета и еще человек шесть, среди которых я с удивлением узнал своего замполита и бывшего начальника политотдела нашей дивизии.
— Товарищи, товарищи… — вскинулся секретарь парткома, — что такое? Кто вы такие? По какому праву…
— По праву членов партии, работавших и служивших вместе с тем, кого вы тут сегодня мурыжите, и знающих его куда лучше вас, — веско рубанул наш парторг, бесцеремонно подходя к столу и устраиваясь за ним. — Пришли вот послушать, что вы имеете против нашего товарища. Или вы тут опять собираетесь втихаря, по углам, свои делишки обделывать? И решения съезда о развитии гласности вас не касаются?
— Нет, но-о-о… — растеряно начал секретарь парткома. Но парторг нахмурился и повелительно махнул рукой выступающему, который, похоже, изрядно струхнул.
— Продолжайте…
Короче, меня полностью оправдали. Пытались, конечно, цепляться — тыкая в то, что я даже на заседание парткома приперся «во всем иностранном», но я разулся и предъявил присутствующим выдавленный на стельке логотип чехословацкой компании «Cebo», а потом стянул пиджак и предъявил знак польской «Vistula», после чего, окончательно обнаглев, расстегнул брюки и доказал их ГДРвское происхождение. Все это мы с Аленкой напокупали в Чехословакии во время последней поездки в Кошице, спустив в ноль остатки крон. Так что на заседание парткома я специально оделся во все исключительно СЭВовское[14]… После чего картинно поинтересовался, точно ли использование товаров, произведенных в «странах социалистического содружества» является «преклонением перед Западом»? Главный обвинитель, сдуру, ляпнул что-то про машину, но его заткнули даже без меня, сообщив, что «Шкода» так же производится в Чехословацкой Социалистической Республике. Слава богу СЭВ пока еще стояла крепко и не демонстрировала ни намека на весьма скорый развал. Вследствие чего данный аргумент оказался непоколебимым.
Так что меня только лишь слегка пожурили за излишнюю экспрессию, после чего отпустили, посоветовав все-таки быть скромнее и не выпячивать имеющийся у меня доступ даже и к товарам производства стран СЭВ. Поскольку у основной массы советского народа он-таки пока отсутствует. Во всяком случае в подобных объемах. Но именно пока. Вот как сейчас разовьем гласность, пройдем через демократизацию, да перестроимся с ускорением, так и…
Я вынырнул из воспоминаний и покосился в окно. Мы уже выехали из Ленинграда и сейчас катили по Стрельне, в настоящий момент проезжая мимо Константиновского дворца, в котором когда-то прошло единственное состоявшееся в России заседание «Большой восьмерки». Ну, или, пройдет. Если пройдет… Сейчас же в нем располагалось Арктическое училище.
— Не устала?
Аленка фыркнула.
— Едем же всего час. До Кингисеппа даже не спрашивай. А то и до Нарвы.
— Ну смотри сама. Я в любой момент готов пересесть.
Увы, дорожки здесь еще советские, и держать среднюю скорость более пятидесяти-шестидесяти километров в час очень сложно. А часто приходится ехать куда медленнее. Так что четыреста километров до Таллина нам телепать часов восемь-девять. Ну с учетом неизбежных остановок на размяться, перекусить и заправиться. Слава богу еще никакие границы между РСФСР и Эстонской ССР никому и в ужасном сне не могут присниться. Хотя до их появления осталось всего пять лет…
Мы ехали к месту моей новой работы. В Таллин. Потому что меня взяли переводчиком в Эстонское морское пароходство.
Все получилось случайно. Переводчиком я начал потихоньку подрабатывать уже через год после возвращения из армии. Для языковой практики. Устроиться на эту должность оказалось не слишком сложно. В первую очередь потому, что я работал бесплатно, так как привлекали меня, по большей части, именно по партийной линии. Увы, среди членов советского партхозактива людей, знающих иностранные языки, оказалось постыдно мало. Так что я, неожиданно для себя, оказался весьма востребован. И к пятому курсу института успел наработать кое-какой авторитет. Все-таки почти сорок лет пусть и не очень плотного, но относительно регулярного общения на английском с тучей представителей совершенно разных народов, то есть людей с кучей различных акцентов и произношений, играли свою роль. Ну и профильное образование так же немало помогало… И вот на одном из советско-финских мероприятий, каковых в Ленинграде проходило довольно много и случались они регулярно (недаром Финляндию частенько в шутку именовали «шестнадцатой республикой СССР»), я познакомился с товарищем Арно Каском, в настоящий момент являвшимся начальником Эстонского морского пароходства. Меня к нему просто приставили на все время того мероприятия. Это была какая-то торгово-промышленная конференция или нечто подобное, и он играл там одну из ведущих ролей. Так что попотеть мне пришлось изрядно… Так вот, когда основные встречи и беседы закончились — он начал меня активно расспрашивать о себе. После чего взял и предложил мне после окончания университета устроиться к ним на работу. А что — и с профессиональной точки зрения я, судя по его реакции, зарекомендовал себя очень неплохо, и по всем формальным признакам я так же очень перспективный кадр. Молодой коммунист, олимпийский чемпион, Герой Советского союза, да еще и отличник, упрямо идущий к красному диплому. То есть первый кандидат на Доску почета, и весомый абзац в просто блестящем отчете о работе с молодыми кадрами. Мол, вон каких орлов мы тут в нашем трудовом коллективе воспитали! Да и любые допуски к работе с иностранцами я с такой анкетой точно должен был пройти влет. Так что с какой стороны ни глянь — отличный вариант! Правда он предупредил меня, что зарплаты у них на таких должностях не очень. Это моряки в пароходстве получали неплохо, а вот переводчики… Но зато регулярные зарубежные командировки он мне гарантирует. Правда короткие. Чаще всего однодневные. Так как до Хельсинки от Таллина паромом всего два часа. А командировки будут в основном именно туда. Но я ответил, что это-то как раз не проблема. Поскольку я — писатель, и неплохо зарабатываю, так сказать, своим пером.
Так что мы договорились и расстались довольные друг другом. Он пообещал прислать на меня в наш университет персональный запрос. Именно эту работу я как раз и не хотел потерять вследствие разборок с парткомом…
— Пить хочешь? — спросил я, когда мы подъезжали к Кингисеппу.
— Ага, — кивнула моя любовь. — Вода в термосе. Я специально холодную из холодильника перелила, — это — да. Я еще дома в школьные годы ввел за правило — пить только кипяченую воду. При том что вода у нас в городке была реально вкусной. Но при этом сильно минерализованной. Вследствие чего едва ли не четверть населения в нашем городе страдала от камней в почках. Меня эта напасть в прошлый раз «догнала» годам к тридцати пяти. И «гоняла» всю оставшуюся жизнь. Помнится как-то меня прихватило прямо во время турпоездки по любимой Греции, а местная «скорая помощь» оказалась не очень-то и скорой. Час с лишним блевал от боли у клумбы перед отелем пока ее дождался… Так что, «вернувшись», я твердо установил правило — пить и использовать для готовки только и исключительно кипяченую и отстоявшуюся воду. Кто хотел — комнатную, а я обычно переливал отстоявшуюся воду в эмалированный кувшин и ставил в холодильник. Ну люблю я чтобы вода была холодной…
— А термос где?
— На заднем сиденье где-то. Посмотри, я его глубоко не засовывала.
Ну да, машина у нас была загружена по полной. Не только штатный багажник спереди, но и еще один, открытый, установленный на крыше были заполнены под завязку. Верхний был самодельным — этакая платформа, сваренная из трубок, на которую навалом уложены узлы и чемоданы, которые потом были еще и крепко привязаны к каркасу бельевыми веревками. Ну и заднее сиденье тоже было полностью завалено вещами. На нем размещались самые ценные из них, например, чехословацкая электрическая пишущая машинка фирмы «Консул», на которой я работал последние полтора года…
Порывшись, я откопал термос и набулькал в крышку несколько глотков.
— Вот пей… И как, пересесть не хочешь?
— Наверное пересяду. Что-то устала. Только давай сначала покушаем где-нибудь. И в туалет сходим.
Это было более чем актуальное предложение. Привычных в будущем заправок с магазинчиками и теплыми туалетами здесь пока не имелось. В лучшем случае туалет на заправке был выполнен в виде уличной будки с дыркой в полу, причем, как правило, донельзя засранный и обсосанный, так что, зайдя в него, потом приходилось долго очищать подошвы о траву. А в худшем его просто не имелось — велкам в кустики!
Кафе, в котором мы остановились перекусить, оказалось… м-м-м… стремным. Котлеты были скукоженные, а пюре какого-то странного цвета. Ну да советский общепит — он, частенько, такой советский… Так что мы решили не рисковать и обойтись пирожками с чаем. Но и с пирожками тоже все оказалось не слава богу. Так что за оставшиеся двести пятьдесят километров до Таллина я, как сожравший большую часть пирожков, раз десять останавливал машину и мчался в кусты с обрывками газет. Увы туалетная бумага в СССР так же была страшенным дефицитом. Так что народ, по большей части, обходился газетами… Главное было не использовать «Труд» и «Советскую Россию», потому что при их печати использовалась какая-то совсем дерьмовая типографская краска. Она мазалась. Вследствие чего при их использовании задница быстро становилась серо-черной… Но, как бы там ни было, в шесть часов вечера мы въехали-таки в столицу советской Эстонии город Таллин.
Глава 10
— Рома, завтра с утра готовься — едем в Хельсинки на переговоры. Отплываем на шестичасовом пароме.
— Понял, Георгий Владиленович! — отрапортовал я отрываясь от пишущей машинки. Замначальника пароходства покровительственно кивнул и, исчез, прикрыв дверь в наш кабинет. Наш, потому что я делил кабинет с еще парочкой сотрудников — инженером по технике безопасности и юристом. Правда в настоящий момент их на месте не было. Так что вместо штатной, оплачиваемой работы я сейчас спокойно, не боясь, что «настучат», занимался тем, что добивал очередной роман. Впрочем, руководство на подобную наглость смотрело сквозь пальцы. Потому что и у начальства, да и у большинства сослуживцев я был на хорошем счету. А что — веселый, не жадный, потому что выход моей новой книжки мы неизменно «обмывали» большой компанией шашлыками на Штромке или Пирите… не достающий начальство просьбами о жилье и полностью выполняющий свои обязанности. Впрочем, их у меня, кроме участия в качестве переводчика в переговорах с иностранцами, было не слишком много — перевод документации к закупаемым за границей машинам и механизмам и работа с корреспонденцией иностранных контрагентов. Все это я, благодаря навыку печати на печатной машинке, развившемуся у меня за время писательства до уровня опытной машинистки, делал довольно быстро. Так что за мое писательство на рабочем месте меня никто особенно не третировал. Тем более, что если появлялась какая-то срочная работа — я тут же все откладывал и занимался ею. Но все равно, следовало беречься. Это пока у меня хорошие отношения со всеми, а не дай бог это закончится — мне тут же все припомнят…
В Таллине мы устроились очень неплохо. Сначала я снял однокомнатную квартиру на улице Ломоносова, от которой до здания Эстонского морского пароходства было всего около километра. Причем, совсем рядом с ней располагался уютный парк, который наша квартирная хозяйка, почему-то, именовала «Полицейским садом». В ней мы прожили год и три месяца. А две недели назад, переехали в другую квартиру — на Нарвском шоссе. Уже двухкомнатную. От нее до работы мне уже было километра полтора, но зато до порта, а конкретно до причала, от которого в Хельсинки регулярно отправлялся паром «Георг Отс» — меньше километра. А я на этот паром по утрам бегал частенько. В иные недели раза два, а то и три приходилось мотаться с руководством в столицу Финляндии. Хотя, с другой стороны, случались и такие недели, когда не было ни одной командировки.
С финансами у меня тоже все было нормально. Жили мы на гонорары, а зарплату переводчика я получал исключительно в «чеках». Потому как в значительной части работал в «загранице». Ибо начальство, чтобы не заморчиваться каждый раз с оформлением виз и всего такого прочего, выдало мне «паспорт моряка», приписав все к тому же «Георгу Отсу». Так что, теоретически, я мог просто в любой момент сесть на паром, да и отправиться «погулять» в Финляндию. Но я этого, естественно, не делал. Нафиг, нафиг! Зачем устраивать себе на задницу приключения если буквально через несколько лет все это можно будет сделать совершенно легально. А пока я выезжал за границу только сопровождая начальство и только с его разрешения…
А так наша жизнь с моим Алесиком и дочей текла довольно мирно и спокойно. За прошедшие почти полтора года мы слегка обросли скарбом. Купили за «чеки» холодильник — все тот же понравившийся Аленке еще во время нашего первого совместного проживания в Ленинграде на улице Бабушкина двухкамерный «Rosenlew», телевизор «Sony Trinitron», двухкассетную деку «Panasonic», а так же одноименный видеомагнитофон. На этом все заработанные мной к тому моменту «чеки» и кончились. Но зато по всем советским меркам мы теперь считались жутко богатыми! Кроме того, я в своих однодневных командировках на скудные суточные постепенно прикупил десятка три видеокассет с мультиками и фильмами. То, что они были на английском — нас с любимой ничуть не напрягало. Даже наоборот — это позволяло ей, не смотря на декрет, поддерживать хотя бы английский язык на должном уровне. А то иначе он бы начал довольно быстро забываться. Как, кстати, у нас уже потихоньку начало происходить с немецким и французским. Ну и компакт-кассетами для деки я тоже затарился… Все это, кстати, резко повышало мои реноме и надежность в глазах наших местных КГБшников. Потому как ну не будет человек, собирающийся бежать на Запад, тратить все заработанное в ноль, обустраиваясь в СССР. Вследствие чего мне пока удавалось, не вызывая подозрений, проворачивать некоторые тайные операции…
Мои любимые встретили меня после работы на ставшем уже для нас привычном месте — в расположенном прямо напротив здания пароходства «Парке 6 октября». Доча, как обычно, стояла в коляске веселым столбиком и глазела по сторонам любопытными глазенками.
— Что, так и не садится?
— Не-а, — легкомысленно мотнула головой Аленка. — Когда сажаю и пристегиваю — тут же начинает орать и вырываться. Только вот так стоя в коляске удержать получается.
— А спала как?
Жена вздохнула.