– Пепельницу дай!

Корнев выругался, но вынул из стола пепельницу. Павел Васильевич неспешно раскурил папиросу:

– Кольщик наверняка видел Фишера, находясь в Крестах, и пока что он единственный, кто может знать Фишера в лицо и опознать его.

– Да понял я тебя!.. понял! И где же ты собираешься теперь искать нашего Лёньку?

– А чего его искать? На днях Комелькова снова повязали. Он пытался оставить без кошелька и украшений одну немолодую уже дамочку, угрожал ей ножом…

– И…

Зверев смотрел на Корнева своим обычным взглядом, склонив на бок голову и нарочито растягивая слова:

– Сейчас Комельков находится в городской тюрьме, ведётся следствие.

– Твою ж мать… Какая же ты сволочь, Зверев! Что же ты столько времени молчал? – закричал Корнев и трясущейся рукой схватил трубку телефона.

– Сволочь? Опять это гнусное слово! Ну и плевать! – Зверев снова откинулся на спинку дивана и принялся тихонечко напевать «Мишку-одессита» из репертуара Леонида Утёсова.





Глава 3, в которой Корнев и Зверев используют разные методы допроса, благодаря этому узнают кое-что интересное




Лёнька Кольщик оказался худым белобрысым парнем, облачённым в выцветший синий пиджак и серые штаны с оттянутыми коленками. Судя по данным его анкеты, которую вот уже полчаса как усердно штудировал Зверев, Комелькову было двадцать шесть, хотя выглядел он значительно старше. Пальцы в наколках, узкие, как щёлки глаза, в которых Зверев не увидел ничего, кроме холодного равнодушия ко всему, что здесь происходило. Зайдя в кабинет, Комельков тут же сел на предложенный ему стул, ссутулился и склонил голову набок, правая нога его слегка подёргивалась, словно отбивая ритм. Зверев, как обычно развалившийся на диванчике, тут же отметил, что на него Лёнька даже не взглянул: «Хоть и молодой, но бывалый! Раскрутить такого будет не так-то уж и просто». Пока Зверев отмечал особенности вошедшего, Корнев энергично вышагивал по кабинету.

– Ну здравствуй, Комельков! – угрюмо, но довольно сдержанно начал начальник псковской милиции и наконец-то уселся за свой стол.

– И тебе не хворать! Чем же это я так отличился, что сам начальник милиции меня к себе на беседу вызвал? – голос Комелькова был прокуренным и низким. – Когда узнал, думал ослышался, теперь вижу, не наврали мусора! Так чем обязан, только давайте короче, а то у меня голова болит!

Корнев поморщился, сдвинул брови, но как-то сумел себя сдержать.

– Почитал я твоё дело, Комельков, – сказал подполковник, – опять, смотрю, ты у нас за старое взялся?

– Твоя-то какая забота, начальник, за что я взялся, за что не взялся! Дело моё ясное, так чего тут ещё канитель разводить? Взяли меня с поличным, так что я и не отпираюсь. Было дело, подошёл к барышне, попросил кошелёк и цацки. Заметьте, по-хорошему попросил, а она в крик! Я её за шкибон, а тут ваши нарисовались! Сто шестьдесят пятая статья, а значит, максимум пятерик! Что же теперь, бывает!

– Эвон как у него всё гладко, – покачал головой Корнев. – Ты на женщину с ножом напал – это уже вооружённое нападение. Какая уж тут сто шестьдесят пятая статья? Ты у нас злостный рецидивист! Так?.. Так! Взяли тебя с поличным. Сто шестьдесят седьмая – вооружённый разбой при особо отягчающих. Вполне реально вышак вырисовывается!

Лёнька гортанно рассмеялся. Зверев, всё ещё листая дело, продолжал искоса наблюдать за Комельковым.

Не верит! Не ведётся! Не боится! Такого трудно будет заставить сотрудничать, тут подход другой нужен.

Зверев продолжал штудировать бумаги…

Комельков тем временем продолжал:

– Ну взяли, и что? Ножик у меня случайно оказался. Просто в кармане лежал и всё!

– А потерпевшая заявляет обратное! – Корнев повысил голос.

– Да чего там она заявляет? Говорю же, подошёл, попросил отдать по-хорошему, а она в крик!

– Глянь-ка, Паша! – воскликнул Корнев. – Этот чертяка Уголовный кодекс как свои пять пальцев знает! Вот только одного он не учёл, что когда пострадавшая упала на землю, после того, когда он ей перо приставил, коленный сустав себе вывихнула, а это уже увечье…

– Ничего она себе не вывихнула! – теперь Комельков энергично тёр себе виски. – Врёте вы всё! Да, упала! Да, орала как резаная…

– Так она потому и орала, что больно ей было! Вывих-то у неё серьёзный! – перебил Лёньку Корнев.

– И что с того? Даже если и вывих у этой тётки, даже если и ножик сумеете к делу привязать, всё равно по сто шестьдесят восьмой больше десятки не дадут! Кончилась война, драгоценные мои начальники! Кончилась, а значит, людей больше без особого повода не расстреливают!

Корнев бросил взгляд на Зверева и, видя, что тот продолжает изучать бумаги, снова насел на Лёньку:

– Ты прав, Комельков! Без особого повода у нас больше не расстреливают, только одно ты забыл, что повод найти – дело плёвое. Будет желание, найдём повод.

Лёнька сжал кулаки и процедил с презрением:

– Вот в этом я не сомневаюсь! Это вы можете!

– Можем, можем, – оживился Корнев. – Можемтак дело повернуть, что не отмоешься, и бац… Но можно и по-другому! Если поможешь нам…


– Никогда Лёня Кольщик с мусорами дел не имел и впредь не собираюсь!

– Знаешь, что? Я вижу, наш Лёнька совсем не понимает, что ему грозит. Паша, твою ж мать, да оторвись ты от этих бумажек своих! – рявкнул Корнев.

Зверев дёрнулся, вскинул глаза и посмотрел на Лёньку так, будто только сейчас его увидел.

– Что вы говорите, товарищ подполковник?

– Говорю, что если захотим, то сможем его дело так повернуть, что он у нас не то что на свободу не выйдет…

Договорить Корнев не успел, потому что Зверев его резко перебил.

– Ты у матери давно на могиле был? – Зверев склонил голову набок, взгляд его выражал недоумение.

Лёнька вздрогнул, слегка подался назад и втянул носом воздух.

– А при чём тут моя мать? Ты вообще кто такой, мусор?

Зверев снова пожал плечами.

– Да в общем никто, не особо важная фигура, – Зверев улыбнулся. – Просто работаю я здесь, поэтому вот дело твоё взял почитать. Ты ведь у нас из Камышина родом?

Лёнька нахмурился, почесал подбородок:

– Ну, из Камышина, а ты зачем спрашиваешь, начальник?

– Бывал я у вас там в Камышине ещё до войны! Красивые, знаешь ли, места.

– Были красивые! Больше нет! Немец в сорок втором, когда партизаны мост через реку взорвали, чтобы наступление остановить, всю мою деревню дотла сожгли. А жителям велели ров рыть, а потом расстреляли всех, кто сбежать не успел. И мать мою расстреляли, и отца, – Лёнька запнулся, его передёрнуло, но он тут же собрался и продолжил: – Родителей моих в том рву и схоронили, так что могила у них у всех общая. Ты зачем меня про это спросил, начальник? Разжалобить хочешь? На святое покусился?

Зверев помотал головой.

– Не знал я про родителей твоих. Тут вот в деле прочёл, что мать у тебя в сорок втором умерла, а что так, я не знал. Извини.

– Да нужны мне твои извинения! Чего надо вам, не буду я вам помогать, и точка! Хотите дело расстрельное сфабриковать, так фабрикуйте, а меня в покое оставьте!

– Ладно, ладно, не горячись! – попытался успокоить разбушевавшегося Лёньку Зверев. – Не хочешь нам помогать, не помогай, дело твоё. Хотели мы, чтобы ты нам одного человечка помог отыскать, но раз не хочешь, так и не надо. Мы этого твоего приятеля сами найдем – без тебя.

– Вот и ищите! Я своих корешей не сдаю.

– Не знал я, Лёня, что немцы тебе теперь корешами стали.

Комельков вздрогнул:

– Какие такие немцы?

– Обыкновенные!.. Ищем мы тут одного недобитка, а вот в лицо его не знаем, хотели, чтобы ты нам помог, но раз тебе это не нужно…

– Постой, начальник? Ты о каком недобитке ведёшь речь?

– Погоди, Комельков! – невозмутимо продолжал Зверев. – В Крестах ты побывал, так?

– Так, и что?

Лёнька напрягся, но уже не так как раньше, в его глазах появился интерес, это не ускользнуло от Зверева. Нужно было дожимать парня.

– Ты практически единственный, кто оттуда сбежал? Так?

– Так! Обвёл вокруг пальца немецкого вертухая и свалил! К тому же не один я сбежал – трое нас было.

– Только из тех троих уж в живых никого, кроме тебя, не осталось. Так что приятелей твоих теперь не расспросишь. Вот мы и хотим, чтобы ты нам про Крестовского душегуба рассказал. Слыхал про такого?

Лёнька сглотнул, поёжился и попросил:

– Покурить бы, начальник.

Зверев не спеша поднялся, по-хозяйски подошёл к столу и вынул из ящика пепельницу. Потом он подошёл к Лёньке и протянул ему пачку и чиркнул спичкой. Корнев, глядя на всё это, отошёл к окну и опёрся на стену.

Искурив папиросу, Лёнька тут же раскурил вторую, прокашлялся и сказал:

– Что вы хотите знать о Крестовском душегубе? Да, я знал эту сволочь! Общался с ним, что называется, с глазу на глаз! Только скажите, зачем вам всё это нужно? Насколько я знаю, Фишер сейчас далеко, сбежал вместе со всеми во время отступления.

– Есть подозрение, что Фишер вернулся в город! – сказал Корнев.