Толпились поодаль и настоящие нищие с крестьянами, решившие, что их удел — тоже воевать неверных, а заодно припасть к останкам Иисуса.
Наконец-то я смог воочию лицезреть монарха. Его появление сопровождалось гулом толпы и ударами мечей о щиты — таким образом рыцари приветствовали своего сюзерена. Король Людовик VII был молод, оправдывая своё прозвище, с небольшой бородкой на узком лице, выглядевшим довольно хмурым. Можно сказать, посеревшим. Интересно, в чём причина такого настроения?
Не исключено, что оно могло быть связано и с его фавориткой. Вернее, с её здоровьем. Интересно, успел за эти дни монарх побывать у своей возлюбленной? И в каком она сейчас состоянии, вот в чём вопрос. Думать о том, что у женщины, подарившей мне помимо дорогущего перстня ещё и незабываемый вечер, один за другим отказывают органы, причиняя ей ужасные страдания, было невыносимо. Даже учитывая тот факт, что она ведьма, загубившая немало младенческих жизней. Если, опять же, верить словам Мясника, хотя я не видел причины, по которой он стал бы наговаривать на Адель.
По комплекции, кстати, Людовик далеко не Шварценеггер. Но выглядел нарядно, при параде, верхом на вороном жеребце, который непокорно перебирал ногами, всхрапывал и дёргал головой. И не только под ним, не один он из присутствующих здесь рыцарей оказался владельцем столь своенравной лошадки с соответствующими половыми органами. М-да, что-то не хочется мне жеребцом обзаводиться, меня мой смирный мерин более чем устраивал. Как, думаю, и Роланда его Матильда, хотя мой спутник уже не раз мечтательно вздыхал, заводя речь о том, как здорово было бы обзавестись здоровенным чёрным жеребцом.
Ну и как же без этого чёртового маркиза! И сюда припёрся, опять со своим дружком и оруженосцами. На этот раз, кажется, они нас не заметили, иначе снова не обошлось бы без саркастических ухмылок. Во всяком случае, пока не заметили.
В этот момент Роланд сообщил, что видит на горизонте ещё одного по прозвищу Молодой. На этот раз это был наш, можно сказать, родной граф Гильом VII. Он тоже прибыл со своей свитой, хотя и менее пышной, нежели королевская. Мы с Роландом не могли не засвидетельствовать своё почтение. Гильом, казалось, был рад нас видеть, хотя и не выражал какой-то бурной радости. А вид моего щита заставил его выгнуть брови дугой и задать несколько вопросов, я свалил на епископа, мол, это его идея.
— И что, помогает святой Януарий? — улыбнувшись уголками губ, поинтересовался граф.
— В первом же бою и посмотрим, — пожал я плечами.
— Папа, смотрите, Папа, — послышались со всех сторон голоса.
Понтифик, как и монарх, тоже впечатления на меня не произвёл. Наш епископ Эмерик и то смотрелся более солидно, что ли, более помпезно. Сюда Эмерик, похоже, не добрался, значит, и не собирался, а может, ему противопоказаны в таком возрасте дальние переезды. Это в моём будущем запрыгнул в машину — и через пару часов ты из Клермона добрался до Парижа. А тут то же самое расстояние приходится преодолевать несколько дней. И дороги далеко не такие комфортные, не асфальт и даже не римские, мощённые булыжником.
По левую руку от епископа стоял скромно одетый священнослужитель, по виду монах. Оказалось, со слов Роланда, тот самый Сугерий, аббат Сен-Дени, которому должны были передать моё письмо. Как и Папа, немолод, чисто выбрит, на голове капюшон, из-под которого в толпу вглядываются внимательные глаза. В какой-то момент я поймал на себе его пристальный взгляд, и мне стало слегка не по себе. Чего это он на меня так уставился? Может, мой щит привлёк его внимание? Оно, впрочем, немудрено, когда я въехал в Париж, все встречные пялились на лик святого Януария, а некоторые даже не стеснялись спросить, что это и к чему вообще изображено? Но я вполне допускаю, что, прочитав таинственное письмо, подписанное святым Януарием, Сугерий, увидев ещё и щит с ликом мученика, тут же сопоставил что к чему, и сделал для себя некоторые выводы.
Блин, надо было приехать без щита… Хотя для рыцаря, когда вокруг все в полном вооружении и при параде, это явно невместно. Взял бы у кого-нибудь напрокат, ну или закрасил бы лик чем-нибудь легко смывающимся, да хоть мелом, что ли… А ещё проще чехол сшить! Ну да что уж теперь после драки кулаками махать, задним умом мы все сильны. Будем надеяться, что обойдётся без серьёзных последствий. В крайнем случае включу дурака, мол, ошибаетесь вы, господа хорошие, не за того меня принимаете, это всего лишь просто совпадение.
Чуть далее от Папы стоял ещё один аббат, настоятель монастыря Клерво Бернард Клервосский. Этот оказался прикинут куда наряднее. Опять же, со слов моего спутника, успел узнать, что монастырём Бернард руководит ровно тридцать лет, и благодаря его деятельности малочисленный цистерцианский орден стал одним из крупнейших во Франции. Бернард Клервосский участвовал в создании духовно-рыцарского ордена тамплиеров. А величайшим его достижением стала проповедь о Втором крестовом походе, произнесённая им год назад в Везле. Там он водрузил на Людовика крест, тем самым как бы благословляя монарха на святое деяние. Ну да, где-то мне попадалась на просторах "всемирной паутины" картина какого-то французского художника, где Святой Бернард в Везле призывает христиан к Крестовому походу.
А по правую руку от понтифика строго и торжественно взирал на толпу рыцарей архиепископ Парижский, преосвященный Теобальд. Примас французской Церкви и легат Папы Римского. Солидная должность, а так-то, по ходу, здесь собрался весь цвет европейского духовенства за исключением нашего Эмерика. Наверное, в Англии и Германии тоже имелись известные архиепископы, но они у себя, а Папа Римский здесь, в окружении Сугерия, Бернарда Клервосского и Теобальда.
Тем временем Евгений III перешёл к благословению рыцарей на подвиг во имя Христа. В общем, если свести к знаменателю им сказанное, то он призывал к тому же, к чему нас в Клермоне призывал парой недель ранее Эмерик. Освободим Святую землю от ярма сарацинского, защитим христианские святыни, не дадим в обиду Гроб Господень… Я даже не выдержал, смачно так зевнул под конец проповеди, чем вызвал недовольные взгляды куда более религиозно настроенных собратьев по оружию.
К счастью, на поединок меня никто не вызвал, иначе всё для меня могло закончиться весьма печально. Либо для моего соперника, так как я уже отнюдь не считал себя мальчиком для битья. Это было бы лучше, нежели преждевременно упокоиться, однако могло бы иметь не совсем приятные последствия вплоть до какой-нибудь кровной мести. Времена-то дикие, до цивилизованной Европы ещё не один век пройдёт. До цивилизованной… Вот когда случится эдакий крестовый поход наоборот, когда орды беженцев с арабского востока хлынут на континент, который начнёт превращаться в европейский халифат, тогда и начнётся пересмотр культурных ценностей. Как раз с отдельными эмиссарами будущего халифата и свела меня судьба в Париже XXI столетия, и встреча эта завершилась достаточно фатально.
Не будем о грустном, тем более что пора собираться в поход. Выход из Парижа организованной толпой завтра утром, а нас с Роландом уже со вчерашнего дня практически всё приготовлено. Среди самого главного, что мне удалось сделать, я считал превращение моих сушёных трав в измельчённую субстанцию. В итоге получилось несколько полотняных мешочков с горцем птичьим, бессмертником, душицей, чабрецом, шалфеем, девясилом, зверобоем, ромашкой, корнем аира, мать-и-мачехи, толокнянки, пижмы, тысячелистника… Сделал я и несколько наборов смеси трав, будучи уверен, что целебные свойства таких «наборов» в качестве укрепления иммунитета станут только сильнее. Ну и иван-чай, конечно же, приличный такой мешочек получился. Эти мешочки с травой я упаковал в кожаный бурдюк из качественной кожи, с какой-то специальной пропиткой, не пропускавшей влагу.
Опять же Пегой легче, не нужно таскать на себе помимо копий и прочего обмундирования кучу метёлок. Правда, легче относительно, так как придётся кобыле теперь еще и самогонный аппарат на горбу своём возить. Не оставлять же его Эжен! Она бы, ясное дело, весьма обрадовалась такому подарку, потому что выкупить его у неё не хватило бы средств. Но я не настолько щедр, особенно учитывая, во сколько аппарат мне обошёлся, и вообще, в будущем он должен принести немало пользы. Например, иногда очень хочется тяпнуть хорошей самогоночки, как тогда, после ночи у Адель. Я уже придумал, как при помощи ремней крепить к тощему боку лошади этот неразборный агрегат, который пустым весил килограммов пятнадцать. Или двадцать… Думаю, для Пегой плюс-минус пять кэгэ особой роли не играли.
Основная толпа рыцарей после проповеди двинулась обратно в Париж, к месту расквартирования. Разве что король и пара приближённых отправились куда-то вместе
Мы с Роландом, чтобы не толкаться на узкой дороге, решили слегка притормозить, хоть с неба и накрапывал чуть заметный дождик. Не сахарные, не растаем, а оружие всё равно потом маслом натирать.
Пока добрались до дома Эжен, всё-таки успели промокнуть до нитки. Только сменили одежду и собрались поужинать, как раздался стук в дверь. Хозяйка сама открыла.
— Шевалье де Лонэ, это к вам.
В сенях стоял монах, в промокшей тёмно-коричневой рясе до самой земли, подпоясанной простой верёвкой, с надвинутым по самый нос капюшоном.
— Досточтимый шевалье де Лонэ, — обратился он ко мне с лёгким поклоном. — Его Преподобие, аббат Сугерий, просит вас о личной встрече.
— Сейчас? В такую погоду?
— Да, именно сейчас.
Мы с Роландом переглянулись.
— А что ему от меня понадобилось? — спросил я, мучимый нехорошим предчувствием.
— Я не знаю, что, но отказывать не советую.
Я снова обменялся взглядами с Роландом, пожал плечами.
— Надеюсь, встреча надолго не затянется, — сказал я товарищу с оттенком грусти в голосе.
Во-первых, дождь так и накрапывал, пусть и не столь сильно, как час назад, а во-вторых, я не ждал ничего хорошего от этой встречи. Чуйка у меня на такие дела.
Монах приехал на осле, на нём же и отправился обратно, дождавшись, когда я оседлаю Аполлона. Дорога по раскисшей от дождя дороге заняла куда больше времени, чем когда мы с Роландом добирались до аббатства первый раз сегодня днём. Я смотрел ан маячившую впереди спину монаха и тощий круп осла, а в голову мою лезли не самые весёлые мысли касательно того, чем может закончиться для меня это рандеву. Но решил раньше времени себя не накручивать, будь что будет. И кстати, как этот монах нашёл, где я живу? Потом спрошу, если не забуду.
Забыл. Мы остановились возле ворот монастыря, куда я стучался несколько дней назад, и открыл нам тот же самый монах. Или просто показалось? Не суть важно, меня-то он в тот раз вряд ли хорошо разглядел… Ослик и Аполлон отправились в тёплое стойло, а мы с моим провожатым, у которого в руках теперь был увесистый ключ, двинулись к соборной церкви, перед которой несколько часов назад выступал Папа.
Вошли мы через дверку в тяжёлых воротах, которую монах отпер этим самым ключом. Идти пришлось через весь храм, выстроенный в виде нефа. Мы шли сквозь таинственный полусумрак, так как внутренности храма освещались редкими масляными светильниками на стенах и столбах-арках. Тем не менее можно было разглядеть цветные витражи в высоких, стрельчатого типа окнах, украшенные серебром и позолотой раки с мощами святых. А у дальней стены возвышался крест. Но не простой, это был крест метров семи высотой, да к тому же покрытый позолотой, и впечатление производил более чем внушительное.
Заметив мой интерес, монах произнёс:
— На этот крест наш аббат истратил лично двадцать четыре марки чистого золота.
— Ого, — не смог сдержать я восхищения. — Видно, богатое у вас аббатство.
— Сейчас не бедствуем, а вот когда Сугерий только его принял… Что говорить, в храме вот на этом самом месте паслись козы.
Монах всплеснул руками, отчего широкие рукава сутаны на мгновение стали похожи на крылья большой птицы.
За этим самым крестом располагалась тяжёлая дубовая дверь, ведущая в не так уж и скромно обставленную алтарную. Позолоты здесь тоже хватало на разного рода потирах или как там правильно эти чаши называются.
А дальше была ещё одна дверь, вернее, дверка, проходя в которую, мне пришлось слегка пригнуться. Прямой коридор с потолком, стенами и полом, выложенными гладким камнем, заканчивался очередной дверкой, перед которой монах остановился, жестом приглашая меня войти. Сам же, я так понял, входить не собирался, видимо, выполнив свою миссию по доставке моего тела пред очи аббата. Подумалось, что же он тут, взаперти сидит, Сугерий, раз монах отпирал входную дверь? Или она ещё и изнутри открывается? А может, отсюда вообще есть второй выход, куда-нибудь в монастырские покои?
Я не стал стучаться, просто толкнул дверь и, перешагнув порог, оказался в небольшой, уютной комнате с пылающим камином. Смахивало помещение на личный кабинет. Здесь имелись вполне светского вида стол с креслом в мягкой обивке за ним и стулья с красивыми, резными спинками. Вдоль стен шкафы с книгами. Ясное дело, рукописными, печать ещё не изобрели[3]. В Европе-то уж точно. Представил, сколько труда было вложено в создание этих самых книг… Их тут сотни две, наверное. Может, пора уже и книгопечатание изобрести?
Ну а что, я примерно представляю себе этот процесс. Нужна форма с вырезанными на ней в зеркальном отражении буквами или картинкой. Форма покрывается краской, к ней прижимается специальным прессом или валиком бумага или тонко выделанный пергамент, вот тебе и готов оттиск. А можно буквы отдельно каждую отлить, например, и просто составлять их потом в нужно порядке. Где-то читал, что литеры отливали из сплава свинца, олова и сурьмы, думаю, в это время эти металлы достать не такая большая проблема.
Аббат Сугерий, всё в той же скромной рясе, но уже с опущенным капюшоном, стоял перед камином ко мне вполоборота, держа в руках выполненную из чистого золота чашу, украшенную также самоцветами и жемчугом. По бокам две тонкие ручки с завитушками — внизу поменьше, сверху побольше.
— Чаша александрийской работы, — негромко произнёс Сугерий, по-прежнему не поворачивая головы в мою сторону. — Изготовлена язычниками задолго до прихода в наш мир Спасителя. Прекрасная работа, не правда ли?
Он поставил чашу на стол и наконец посмотрел мне в глаза. Этот взгляд принадлежал умному, очень умному и при этом опасному человеку. Сразу становилось ясно, что лучше иметь его в друзьях, нежели во врагах.
— Изумительная работа, — выдавил я из своего враз почему-то пересохшего горла и, кашлянув, добавил. — Наверное, недешёво вам эта чаша обошлась.
— Недешёво, — согласился аббат. — Но, слава королю, он всегда помогал церкви, понимая всю важность воздействия её на умы плебса. В просвещённых государствах, к примеру, в соседней Германии, ситуация складывается аналогичным образом, и это не может нас не радовать. Мы помогаем монархам — они помогают нам.
Он замолчал, испытующе разглядывая меня, и под его взглядом я чувствовал себя, словно карманник на допросе у следователя. Да что ж это такое?! В конце концов, я взрослый, самодостаточный мужчина (ну если судить по меркам моих прожитых лет), повидавший такое, что этому святоше и не снилось, так чего я тут дрожу, будто лист на ветру?
— Мне кажется, Ваше Преподобие, вы заставили меня проделать неблизкий путь под дождём не для того, чтобы поделиться историями о взаимных симпатиях монархов и католической церкви.
Ишь ты, как глаза сверкнули. А вот нечего тут из себя хозяина положения разыгрывать, мы тоже не лыком шиты. К тому же у меня меч на поясе, а у тебя… Ну да монахам вообще-то запрещено оружие в руки брать, они языком орудуют, в смысле, бьют не мечом, а словом.
— А ты, сын мой, с характером, — усмехнулся он уголками губ — Но ты прав, я пригласил тебя совсем для другого. Причина же вот в этом.
Он шагнул к камину и взял с каминной полки хорошо знакомый мне тубус. Ещё бы не знакомый, когда я самолично вкладывал в него написанное мною же письмо, а затем отдал его монаху с наказом передать в руки Сугерию. Странно, что я тубус сразу не заметил. Хотя в сумраке комнаты на фоне пламени в камине то, что лежало на полке, находилось в своего рода сумрачной зоне. Это когда шпионы в фильмах или книгах прикрепляют какую-нибудь важную хреновину к лампочке. Вернее, рядом с лампочкой, к потолку или абажуру.
Тубус с негромким стуком лёг на стол.
— Узнаёшь?
— Узнаю, — не стал изворачиваться я.
— Хм… Не думал, сын мой, что ты сразу же признаешься, что это письмо написано тобой. Ведь тобой?
Он раскрыл тубус и вытащил свёрнутый трубочкой тонкий пергамент, за который я отдал кожевенных дел мастеру три денье. Свиток был исписан мелкими буквами, особенно мельчавшими в нижней части пергамента, писать на котором можно было лишь с одной стороны — вторая была не выделанной и шероховатой. Мне хотелось вместить как можно больше информации из того, что я помнил о крестовом походе.
— Мною, — снова не стал чиниться я, хотя в груди всё слегка заледенело.
Сугерий кивнул, словно бы с чем-то соглашаясь, снова замолчал, затем направился к одному из стенных шкафов, взял с полки глиняный кувшин с оплёткой из виноградной лозы, два небольших кубка, поставил их на стол и наполнил вином, убрав кувшин обратно на полку.
— Надеюсь, ты не давал обета воздерживаться от употребления вина, пока не освободишь Эдессу от неверных? Попробуй, это вино из наших монастырских виноградников, оно поставляется к королевскому столу.
Насколько я разбирался в вине — а в последнее время я поневоле перепробовал его достаточно — оно и впрямь было неплохим.
— Нравится?
— Неплохое, — кивнул я.
— Давай присядем.
Он жестом предложил мне сесть на один из стульев, оказавшийся достаточно удобным. Сам же опустился в кресло.
— Скажи, тебя не удивляет, что мы так быстро тебя вычислили?
Он так и сказал — вычислили, причём — мы. Словно бы в моих поисках была задействована целая следственная группа.
— Думаю, виной всему щит с ликом святого Януария, — хмыкнул я. — Не надо было мне его брать сегодня с собой. Кстати, нанести изображение мне посоветовал Пресовященный Эмерик, когда узнал, что мне во сне явился Януарий. Можете с ним связаться, отправив гонца, он подтвердит мои слова.
— Эмерик — достойный муж, и ты, думаю, не лжёшь. Расскажи, как именно святой Януарий тебе является, и как ты умудрился запомнить всё то, что он тебе поведал, в таких подробностях?
Пришлось озвучить рабочую версию, заодно сославшись на то, что слова святого после пробуждения будто бы горели перед моим внутренним взором, потому я сразу же их записал. Сугерий покивал, то ли недоверчиво, то ли просто принимая во внимание услышанное. Затем сказал:
— Что же касается твоего письма, то я не стал показывать его Людовику…
Наконец-то я смог воочию лицезреть монарха. Его появление сопровождалось гулом толпы и ударами мечей о щиты — таким образом рыцари приветствовали своего сюзерена. Король Людовик VII был молод, оправдывая своё прозвище, с небольшой бородкой на узком лице, выглядевшим довольно хмурым. Можно сказать, посеревшим. Интересно, в чём причина такого настроения?
Не исключено, что оно могло быть связано и с его фавориткой. Вернее, с её здоровьем. Интересно, успел за эти дни монарх побывать у своей возлюбленной? И в каком она сейчас состоянии, вот в чём вопрос. Думать о том, что у женщины, подарившей мне помимо дорогущего перстня ещё и незабываемый вечер, один за другим отказывают органы, причиняя ей ужасные страдания, было невыносимо. Даже учитывая тот факт, что она ведьма, загубившая немало младенческих жизней. Если, опять же, верить словам Мясника, хотя я не видел причины, по которой он стал бы наговаривать на Адель.
По комплекции, кстати, Людовик далеко не Шварценеггер. Но выглядел нарядно, при параде, верхом на вороном жеребце, который непокорно перебирал ногами, всхрапывал и дёргал головой. И не только под ним, не один он из присутствующих здесь рыцарей оказался владельцем столь своенравной лошадки с соответствующими половыми органами. М-да, что-то не хочется мне жеребцом обзаводиться, меня мой смирный мерин более чем устраивал. Как, думаю, и Роланда его Матильда, хотя мой спутник уже не раз мечтательно вздыхал, заводя речь о том, как здорово было бы обзавестись здоровенным чёрным жеребцом.
Ну и как же без этого чёртового маркиза! И сюда припёрся, опять со своим дружком и оруженосцами. На этот раз, кажется, они нас не заметили, иначе снова не обошлось бы без саркастических ухмылок. Во всяком случае, пока не заметили.
В этот момент Роланд сообщил, что видит на горизонте ещё одного по прозвищу Молодой. На этот раз это был наш, можно сказать, родной граф Гильом VII. Он тоже прибыл со своей свитой, хотя и менее пышной, нежели королевская. Мы с Роландом не могли не засвидетельствовать своё почтение. Гильом, казалось, был рад нас видеть, хотя и не выражал какой-то бурной радости. А вид моего щита заставил его выгнуть брови дугой и задать несколько вопросов, я свалил на епископа, мол, это его идея.
— И что, помогает святой Януарий? — улыбнувшись уголками губ, поинтересовался граф.
— В первом же бою и посмотрим, — пожал я плечами.
— Папа, смотрите, Папа, — послышались со всех сторон голоса.
Понтифик, как и монарх, тоже впечатления на меня не произвёл. Наш епископ Эмерик и то смотрелся более солидно, что ли, более помпезно. Сюда Эмерик, похоже, не добрался, значит, и не собирался, а может, ему противопоказаны в таком возрасте дальние переезды. Это в моём будущем запрыгнул в машину — и через пару часов ты из Клермона добрался до Парижа. А тут то же самое расстояние приходится преодолевать несколько дней. И дороги далеко не такие комфортные, не асфальт и даже не римские, мощённые булыжником.
По левую руку от епископа стоял скромно одетый священнослужитель, по виду монах. Оказалось, со слов Роланда, тот самый Сугерий, аббат Сен-Дени, которому должны были передать моё письмо. Как и Папа, немолод, чисто выбрит, на голове капюшон, из-под которого в толпу вглядываются внимательные глаза. В какой-то момент я поймал на себе его пристальный взгляд, и мне стало слегка не по себе. Чего это он на меня так уставился? Может, мой щит привлёк его внимание? Оно, впрочем, немудрено, когда я въехал в Париж, все встречные пялились на лик святого Януария, а некоторые даже не стеснялись спросить, что это и к чему вообще изображено? Но я вполне допускаю, что, прочитав таинственное письмо, подписанное святым Януарием, Сугерий, увидев ещё и щит с ликом мученика, тут же сопоставил что к чему, и сделал для себя некоторые выводы.
Блин, надо было приехать без щита… Хотя для рыцаря, когда вокруг все в полном вооружении и при параде, это явно невместно. Взял бы у кого-нибудь напрокат, ну или закрасил бы лик чем-нибудь легко смывающимся, да хоть мелом, что ли… А ещё проще чехол сшить! Ну да что уж теперь после драки кулаками махать, задним умом мы все сильны. Будем надеяться, что обойдётся без серьёзных последствий. В крайнем случае включу дурака, мол, ошибаетесь вы, господа хорошие, не за того меня принимаете, это всего лишь просто совпадение.
Чуть далее от Папы стоял ещё один аббат, настоятель монастыря Клерво Бернард Клервосский. Этот оказался прикинут куда наряднее. Опять же, со слов моего спутника, успел узнать, что монастырём Бернард руководит ровно тридцать лет, и благодаря его деятельности малочисленный цистерцианский орден стал одним из крупнейших во Франции. Бернард Клервосский участвовал в создании духовно-рыцарского ордена тамплиеров. А величайшим его достижением стала проповедь о Втором крестовом походе, произнесённая им год назад в Везле. Там он водрузил на Людовика крест, тем самым как бы благословляя монарха на святое деяние. Ну да, где-то мне попадалась на просторах "всемирной паутины" картина какого-то французского художника, где Святой Бернард в Везле призывает христиан к Крестовому походу.
А по правую руку от понтифика строго и торжественно взирал на толпу рыцарей архиепископ Парижский, преосвященный Теобальд. Примас французской Церкви и легат Папы Римского. Солидная должность, а так-то, по ходу, здесь собрался весь цвет европейского духовенства за исключением нашего Эмерика. Наверное, в Англии и Германии тоже имелись известные архиепископы, но они у себя, а Папа Римский здесь, в окружении Сугерия, Бернарда Клервосского и Теобальда.
Тем временем Евгений III перешёл к благословению рыцарей на подвиг во имя Христа. В общем, если свести к знаменателю им сказанное, то он призывал к тому же, к чему нас в Клермоне призывал парой недель ранее Эмерик. Освободим Святую землю от ярма сарацинского, защитим христианские святыни, не дадим в обиду Гроб Господень… Я даже не выдержал, смачно так зевнул под конец проповеди, чем вызвал недовольные взгляды куда более религиозно настроенных собратьев по оружию.
К счастью, на поединок меня никто не вызвал, иначе всё для меня могло закончиться весьма печально. Либо для моего соперника, так как я уже отнюдь не считал себя мальчиком для битья. Это было бы лучше, нежели преждевременно упокоиться, однако могло бы иметь не совсем приятные последствия вплоть до какой-нибудь кровной мести. Времена-то дикие, до цивилизованной Европы ещё не один век пройдёт. До цивилизованной… Вот когда случится эдакий крестовый поход наоборот, когда орды беженцев с арабского востока хлынут на континент, который начнёт превращаться в европейский халифат, тогда и начнётся пересмотр культурных ценностей. Как раз с отдельными эмиссарами будущего халифата и свела меня судьба в Париже XXI столетия, и встреча эта завершилась достаточно фатально.
Не будем о грустном, тем более что пора собираться в поход. Выход из Парижа организованной толпой завтра утром, а нас с Роландом уже со вчерашнего дня практически всё приготовлено. Среди самого главного, что мне удалось сделать, я считал превращение моих сушёных трав в измельчённую субстанцию. В итоге получилось несколько полотняных мешочков с горцем птичьим, бессмертником, душицей, чабрецом, шалфеем, девясилом, зверобоем, ромашкой, корнем аира, мать-и-мачехи, толокнянки, пижмы, тысячелистника… Сделал я и несколько наборов смеси трав, будучи уверен, что целебные свойства таких «наборов» в качестве укрепления иммунитета станут только сильнее. Ну и иван-чай, конечно же, приличный такой мешочек получился. Эти мешочки с травой я упаковал в кожаный бурдюк из качественной кожи, с какой-то специальной пропиткой, не пропускавшей влагу.
Опять же Пегой легче, не нужно таскать на себе помимо копий и прочего обмундирования кучу метёлок. Правда, легче относительно, так как придётся кобыле теперь еще и самогонный аппарат на горбу своём возить. Не оставлять же его Эжен! Она бы, ясное дело, весьма обрадовалась такому подарку, потому что выкупить его у неё не хватило бы средств. Но я не настолько щедр, особенно учитывая, во сколько аппарат мне обошёлся, и вообще, в будущем он должен принести немало пользы. Например, иногда очень хочется тяпнуть хорошей самогоночки, как тогда, после ночи у Адель. Я уже придумал, как при помощи ремней крепить к тощему боку лошади этот неразборный агрегат, который пустым весил килограммов пятнадцать. Или двадцать… Думаю, для Пегой плюс-минус пять кэгэ особой роли не играли.
Основная толпа рыцарей после проповеди двинулась обратно в Париж, к месту расквартирования. Разве что король и пара приближённых отправились куда-то вместе
Мы с Роландом, чтобы не толкаться на узкой дороге, решили слегка притормозить, хоть с неба и накрапывал чуть заметный дождик. Не сахарные, не растаем, а оружие всё равно потом маслом натирать.
Пока добрались до дома Эжен, всё-таки успели промокнуть до нитки. Только сменили одежду и собрались поужинать, как раздался стук в дверь. Хозяйка сама открыла.
— Шевалье де Лонэ, это к вам.
В сенях стоял монах, в промокшей тёмно-коричневой рясе до самой земли, подпоясанной простой верёвкой, с надвинутым по самый нос капюшоном.
— Досточтимый шевалье де Лонэ, — обратился он ко мне с лёгким поклоном. — Его Преподобие, аббат Сугерий, просит вас о личной встрече.
— Сейчас? В такую погоду?
— Да, именно сейчас.
Мы с Роландом переглянулись.
— А что ему от меня понадобилось? — спросил я, мучимый нехорошим предчувствием.
— Я не знаю, что, но отказывать не советую.
Я снова обменялся взглядами с Роландом, пожал плечами.
— Надеюсь, встреча надолго не затянется, — сказал я товарищу с оттенком грусти в голосе.
Во-первых, дождь так и накрапывал, пусть и не столь сильно, как час назад, а во-вторых, я не ждал ничего хорошего от этой встречи. Чуйка у меня на такие дела.
Монах приехал на осле, на нём же и отправился обратно, дождавшись, когда я оседлаю Аполлона. Дорога по раскисшей от дождя дороге заняла куда больше времени, чем когда мы с Роландом добирались до аббатства первый раз сегодня днём. Я смотрел ан маячившую впереди спину монаха и тощий круп осла, а в голову мою лезли не самые весёлые мысли касательно того, чем может закончиться для меня это рандеву. Но решил раньше времени себя не накручивать, будь что будет. И кстати, как этот монах нашёл, где я живу? Потом спрошу, если не забуду.
Забыл. Мы остановились возле ворот монастыря, куда я стучался несколько дней назад, и открыл нам тот же самый монах. Или просто показалось? Не суть важно, меня-то он в тот раз вряд ли хорошо разглядел… Ослик и Аполлон отправились в тёплое стойло, а мы с моим провожатым, у которого в руках теперь был увесистый ключ, двинулись к соборной церкви, перед которой несколько часов назад выступал Папа.
Вошли мы через дверку в тяжёлых воротах, которую монах отпер этим самым ключом. Идти пришлось через весь храм, выстроенный в виде нефа. Мы шли сквозь таинственный полусумрак, так как внутренности храма освещались редкими масляными светильниками на стенах и столбах-арках. Тем не менее можно было разглядеть цветные витражи в высоких, стрельчатого типа окнах, украшенные серебром и позолотой раки с мощами святых. А у дальней стены возвышался крест. Но не простой, это был крест метров семи высотой, да к тому же покрытый позолотой, и впечатление производил более чем внушительное.
Заметив мой интерес, монах произнёс:
— На этот крест наш аббат истратил лично двадцать четыре марки чистого золота.
— Ого, — не смог сдержать я восхищения. — Видно, богатое у вас аббатство.
— Сейчас не бедствуем, а вот когда Сугерий только его принял… Что говорить, в храме вот на этом самом месте паслись козы.
Монах всплеснул руками, отчего широкие рукава сутаны на мгновение стали похожи на крылья большой птицы.
За этим самым крестом располагалась тяжёлая дубовая дверь, ведущая в не так уж и скромно обставленную алтарную. Позолоты здесь тоже хватало на разного рода потирах или как там правильно эти чаши называются.
А дальше была ещё одна дверь, вернее, дверка, проходя в которую, мне пришлось слегка пригнуться. Прямой коридор с потолком, стенами и полом, выложенными гладким камнем, заканчивался очередной дверкой, перед которой монах остановился, жестом приглашая меня войти. Сам же, я так понял, входить не собирался, видимо, выполнив свою миссию по доставке моего тела пред очи аббата. Подумалось, что же он тут, взаперти сидит, Сугерий, раз монах отпирал входную дверь? Или она ещё и изнутри открывается? А может, отсюда вообще есть второй выход, куда-нибудь в монастырские покои?
Я не стал стучаться, просто толкнул дверь и, перешагнув порог, оказался в небольшой, уютной комнате с пылающим камином. Смахивало помещение на личный кабинет. Здесь имелись вполне светского вида стол с креслом в мягкой обивке за ним и стулья с красивыми, резными спинками. Вдоль стен шкафы с книгами. Ясное дело, рукописными, печать ещё не изобрели[3]. В Европе-то уж точно. Представил, сколько труда было вложено в создание этих самых книг… Их тут сотни две, наверное. Может, пора уже и книгопечатание изобрести?
Ну а что, я примерно представляю себе этот процесс. Нужна форма с вырезанными на ней в зеркальном отражении буквами или картинкой. Форма покрывается краской, к ней прижимается специальным прессом или валиком бумага или тонко выделанный пергамент, вот тебе и готов оттиск. А можно буквы отдельно каждую отлить, например, и просто составлять их потом в нужно порядке. Где-то читал, что литеры отливали из сплава свинца, олова и сурьмы, думаю, в это время эти металлы достать не такая большая проблема.
Аббат Сугерий, всё в той же скромной рясе, но уже с опущенным капюшоном, стоял перед камином ко мне вполоборота, держа в руках выполненную из чистого золота чашу, украшенную также самоцветами и жемчугом. По бокам две тонкие ручки с завитушками — внизу поменьше, сверху побольше.
— Чаша александрийской работы, — негромко произнёс Сугерий, по-прежнему не поворачивая головы в мою сторону. — Изготовлена язычниками задолго до прихода в наш мир Спасителя. Прекрасная работа, не правда ли?
Он поставил чашу на стол и наконец посмотрел мне в глаза. Этот взгляд принадлежал умному, очень умному и при этом опасному человеку. Сразу становилось ясно, что лучше иметь его в друзьях, нежели во врагах.
— Изумительная работа, — выдавил я из своего враз почему-то пересохшего горла и, кашлянув, добавил. — Наверное, недешёво вам эта чаша обошлась.
— Недешёво, — согласился аббат. — Но, слава королю, он всегда помогал церкви, понимая всю важность воздействия её на умы плебса. В просвещённых государствах, к примеру, в соседней Германии, ситуация складывается аналогичным образом, и это не может нас не радовать. Мы помогаем монархам — они помогают нам.
Он замолчал, испытующе разглядывая меня, и под его взглядом я чувствовал себя, словно карманник на допросе у следователя. Да что ж это такое?! В конце концов, я взрослый, самодостаточный мужчина (ну если судить по меркам моих прожитых лет), повидавший такое, что этому святоше и не снилось, так чего я тут дрожу, будто лист на ветру?
— Мне кажется, Ваше Преподобие, вы заставили меня проделать неблизкий путь под дождём не для того, чтобы поделиться историями о взаимных симпатиях монархов и католической церкви.
Ишь ты, как глаза сверкнули. А вот нечего тут из себя хозяина положения разыгрывать, мы тоже не лыком шиты. К тому же у меня меч на поясе, а у тебя… Ну да монахам вообще-то запрещено оружие в руки брать, они языком орудуют, в смысле, бьют не мечом, а словом.
— А ты, сын мой, с характером, — усмехнулся он уголками губ — Но ты прав, я пригласил тебя совсем для другого. Причина же вот в этом.
Он шагнул к камину и взял с каминной полки хорошо знакомый мне тубус. Ещё бы не знакомый, когда я самолично вкладывал в него написанное мною же письмо, а затем отдал его монаху с наказом передать в руки Сугерию. Странно, что я тубус сразу не заметил. Хотя в сумраке комнаты на фоне пламени в камине то, что лежало на полке, находилось в своего рода сумрачной зоне. Это когда шпионы в фильмах или книгах прикрепляют какую-нибудь важную хреновину к лампочке. Вернее, рядом с лампочкой, к потолку или абажуру.
Тубус с негромким стуком лёг на стол.
— Узнаёшь?
— Узнаю, — не стал изворачиваться я.
— Хм… Не думал, сын мой, что ты сразу же признаешься, что это письмо написано тобой. Ведь тобой?
Он раскрыл тубус и вытащил свёрнутый трубочкой тонкий пергамент, за который я отдал кожевенных дел мастеру три денье. Свиток был исписан мелкими буквами, особенно мельчавшими в нижней части пергамента, писать на котором можно было лишь с одной стороны — вторая была не выделанной и шероховатой. Мне хотелось вместить как можно больше информации из того, что я помнил о крестовом походе.
— Мною, — снова не стал чиниться я, хотя в груди всё слегка заледенело.
Сугерий кивнул, словно бы с чем-то соглашаясь, снова замолчал, затем направился к одному из стенных шкафов, взял с полки глиняный кувшин с оплёткой из виноградной лозы, два небольших кубка, поставил их на стол и наполнил вином, убрав кувшин обратно на полку.
— Надеюсь, ты не давал обета воздерживаться от употребления вина, пока не освободишь Эдессу от неверных? Попробуй, это вино из наших монастырских виноградников, оно поставляется к королевскому столу.
Насколько я разбирался в вине — а в последнее время я поневоле перепробовал его достаточно — оно и впрямь было неплохим.
— Нравится?
— Неплохое, — кивнул я.
— Давай присядем.
Он жестом предложил мне сесть на один из стульев, оказавшийся достаточно удобным. Сам же опустился в кресло.
— Скажи, тебя не удивляет, что мы так быстро тебя вычислили?
Он так и сказал — вычислили, причём — мы. Словно бы в моих поисках была задействована целая следственная группа.
— Думаю, виной всему щит с ликом святого Януария, — хмыкнул я. — Не надо было мне его брать сегодня с собой. Кстати, нанести изображение мне посоветовал Пресовященный Эмерик, когда узнал, что мне во сне явился Януарий. Можете с ним связаться, отправив гонца, он подтвердит мои слова.
— Эмерик — достойный муж, и ты, думаю, не лжёшь. Расскажи, как именно святой Януарий тебе является, и как ты умудрился запомнить всё то, что он тебе поведал, в таких подробностях?
Пришлось озвучить рабочую версию, заодно сославшись на то, что слова святого после пробуждения будто бы горели перед моим внутренним взором, потому я сразу же их записал. Сугерий покивал, то ли недоверчиво, то ли просто принимая во внимание услышанное. Затем сказал:
— Что же касается твоего письма, то я не стал показывать его Людовику…