«Жирный-жирный!» – кричали Тарасу, а он прятал лицо, и шел так, не видя дороги, и спотыкался на первой же подножке, услужливо подставленной под всеобщий хохот.

Тарас помнил, каково это – лежать на полу, смотреть снизу вверх на того, кто сильнее, злее и увереннее, что право повалить и плюнуть ему причитается по умолчанию. Он даже посмотрел на этот пол, вдруг в ногах до сих пор валяется толстый потный шестиклассник. Но нет, там были лишь грязь, кирпичная крошка, пожженная сигаретная пачка. А еще тени. Приглушенный краем рубашки фонарик вытягивал их и скручивал. Тени ползли по полу, расходились изодранными лоскутами, обступали притихшего Костика. Южин, подкачанный в грудине и плечах, был тонконогим. Удар по колену – и ножки сами подломятся.

«Ну, ударь, – разрешил себе Тарас. – И служить тебе, нищеброд ты сраный, от звонка до звонка».

– Угомонись, – процедил он вслух. – Еще бомжи услышат.

Самих их слышно не было. Только костерок потрескивал. Что за маргиналы такие беззвучные? Трезвые? Или сами боятся? Или нет там никого? А огонь откуда? Тарас схватил притихшего на полу Костика, рывком поставил на ноги и обернулся к Южину. Тот смотрел перед собой.

– Без кольца не пойду!.. – упрямо повторил он.

И его бы встряхнуть как следует. Стоят тут, как дебилы, а ролик сам себя не снимет. Трясти Тарас не стал. Фыркнул насмешливо, мол, ну чего ты разнылся, пошли давай, у нас же проект. А Южин взорвался.

– Я вам заплатил!

Тарас вспыхнул, но заставил себя отвести глаза. Если встретиться взглядом, то надо бить. А как ударишь, если он и правда заплатил?

Тени на полу стали плотнее и шире, будто успели разрастись. Тарас переступил ногами. Но лоскуток тьмы, исходящий от них, не шелохнулся. Тарас сделал еще один шаг. Тень нехотя дернулась, толкнула соседнюю, та пошла рябью и поползла вперед. Это Кира выбралась из лестничного пролета, согнувшись под весом набитого рюкзака.

Тарас хотел крикнуть ей: не наступай! Посмотри под ноги! Там же движется, ползет. Ты не видишь, что ли? Тарас четко понял: если Кира наступит на тень, что тянется смутным отростком к ее подошве, случится беда. Какая – не важно. Но непоправимая.

– Бежим! – взвизгнул Костик и понесся по коридору, перепрыгивая лоскуты теней, раскиданные тут и там.

Тарас оттолкнулся от ближайшей стены, чтобы дать себе силы на разгон. Рука впечаталась в холодное и склизкое, будто жабу в заросшем пруду нащупал. Только жабы не было. Был бетонный угол, заполненный густой темнотой, слишком плотной, чтобы не обратить на нее внимание. Влажной и пульсирующей на ощупь. Неуловимо крутящей внутри себя, как снег кружится в ночной метели. Тарас отскочил, тень подалась за ним, но луч фонарика преградил ей дорогу, и она осталась в углу. И даже взгляд ее, несуществующий, но тяжелый, чувствовался на коже. Тарас сорвался с места, не помня уже, от чего именно бежит – от бомжей, погасивших костер, или от тени, что следовала за ним по пятам.

– Кто там?.. – раздалось за спиной Тараса, но он не стал оборачиваться.

Внутри него плескался страх. Будто воды напился перед физрой и она бьется в желудке, вот-вот поднимется по пищеводу, а дальше либо сглотнешь обратно, либо опозоришься с этого дня и до выпускного вечера.

Они неслись по коридору вслед за Костиком, а тот петлял, запинался в собственных ногах и оборачивался через плечо так резко, что Тарас мог бы услышать хруст позвонков, только в ушах у него звенело. Левый бок налился болью, воздух застрял в горле, Тарас привалился к стене и закрыл глаза. За ними никто не гнался. Не было ни тяжелых шагов, ни крепкого матерка. Из коридора слабо несло гарью. Тарас с трудом отдышался и заставил себя посмотреть. Под его ногами скорчилась тень. Это Кира светила ему в спину фонариком телефона.

– Ты живой? – оглушительным шепотом спросила она.

Тарас кивнул и с силой наступил на краешек тени. Та повторила его движение – послушная и плоская. Тарас обернулся на остальных. Все на месте?

– Слепишь, – бросил он Кире.

Злиться оставалось только на себя. И на Южина, который застыл в двух шагах с той же идеальной укладкой, что и раньше.

– Ну что? – не удержался Тарас. – Вернемся за колечком?

Южин не ответил.

– Мы обратно тем же путем? – спросил он Костика.

Тот сдавленно всхлипнул.

– Не знаю пока. Пойдемте.

И заковылял, держась за облупленную стенку.

– Мы куда вообще? – подала голос Кира.

Остановился.

– А куда вам надо?

Кира не нашла, что ответить, повернулась к Южину. Тот пожал плечами.

– Наверх. На восьмом же парень скинулся?

Костик молча кивнул.

– Вот туда и веди. – Повернулся к Тарасу: – А ты снимай.

Прошел мимо Костика, с силой толкнул того в плечо. Проводник покачнулся, но устоял и понуро поплелся следом. Еще вопрос, кто кого вел. Тарас потянул рюкзак за лямку.

– Тяжеленный, конечно, – поморщилась Кира. – Это же бомжи были, правда?

Тени. Это были тени. Живые, корчащиеся то ли от боли, то ли от злости тени. Тени, Кира. Я их видел, а вы нет. Особенно ту, что идет за нами с первого этажа. Это тени живут в ХЗБ, при чем тут бомжи, а? Что ты несешь? Слова рвались, но Тарас проглотил их – все равно уже тошнило от пробежки.

– Бомжи, конечно. Испугались нас сильнее, чем мы их. Забей.


Кира слабо улыбнулась. На правой щеке появилась ямка. Всегда только одна. Мама смеялась, что они с Тарасом этими ямочками похожи. Он свою спрятал под бородой, а Кирина осталась. Тарас потянулся и легонько дотронулся пальцем.

– Вымазалась? – спросила Кира и начала тереть чистую щеку рукавом.

– Тут пыльно, кошмар, – поддакнул Тарас. – Приеду домой и сутки буду киснуть в ванной.

– У вас ванна ржавая, – на ходу откликнулась Кира.

– А я в твоей.

– Вот мама удивится.

Они почти уже догнали Костика, плетущегося за Южиным. По сникшим плечам проводника было видно, что дух приключений он благополучно растерял.

– Ты где так бегать научился? – окликнул его Тарас. – Петлял, как заяц!

– Подстреленный, – злобно добавил Южин.

Фонарь они не зажигали, шли в полутьме, достаточно редкой, чтобы видеть, как впереди она сменяется знакомыми отблесками костра.

– Ты говорил, что тут нет никого, – сквозь зубы зашипел Южин и дернулся к проводнику.

Тот юркнул за спину Тараса и затих.

– Давайте на другой этаж поднимемся, – предложила Кира. – Мы так ничего не снимем.

Тарас хмыкнул и полез в рюкзак. Если уж и снимать, то не пустую бетонную свалку, а ее бомжеватых обитателей.

– Ты куда? – только и успела спросить Кира.

Он не обернулся и зашагал вперед с камерой на груди. Свет костра приближался. Запахло паленым и тухлым.

Огонь потрескивал, что-то скрипнуло, донеслось чуть слышное покашливание. Бомжи, успокоился Тарас. С ними можно договориться. Остановился в дверях развороченной палаты, глянул на своих – те застыли, как болванчики, и шагнул через порог.

– Здорово, мужики, – сказал он.

Трое сидели на полу, подложив под себя картонки, между ними горел костерок, разведенный в безногом мангале с расплавленным боком. Тарас застыл в дверном проеме. Нужно дождаться приглашения.

– Да ты садись, в ногах правды нет, – просипел один – абсолютно лысый, но с кустистыми седыми бровями – и неопределенно махнул рукой, приглашая Тараса.

Тот присел на корточки, присмотрелся. У лысого через все лицо шел багровый рубец. Мужик осклабился, и лицо перекосило, как у резинового пупса, которого переехало трехколесным велосипедом.

– Какими судьбами? – спросил второй.

Он сидел в тени, но было видно, что шевелюра у него сохранилась – грязные лохмы наверняка попахивали.

– Да вот, кино снимаю, – признался Тарас. – Интересно у вас тут.

– У нас-то? – осклабился лысый. – У нас жуть как интересно, да…

И захихикал, рубец тут же налился кровью. Тарас с трудом отвел от него глаза, глянул на третьего, с которым его разделял костер. Тот когда-то был военным. Но выдавала его не камуфляжная роба, а взгляд исподлобья. Тарас с детства привык держаться от таких подальше. Сводный брат отца, ветеран Афгана, приезжал к ним пару раз в год, говорил, что навестить родню, а на деле – выпить с отцом бутылку водки и сидеть вот так, сверля взглядом пол, пока мама недовольно звенела кастрюлями, собирая им похмельный перекус.

– Может, расскажете, чего тут вообще? – осторожно спросил Тарас, обращаясь к лысому.

– Чего бы не рассказать? – закивал тот, но продолжать не стал.

Тарас вытащил из кармана смятые пятьсот рублей – должно хватить. Деньги взял патлатый. Боком вылез из темноты, по-крабьи вытянул клешню. Двупалый обрубок руки цапнул купюру. Тарас с трудом удержался от того, чтобы вытереть ладонь о джинсы. Глянул на лысого – мол, вещай.

– Ты снимай давай, киношник, – выдал лысый, откашлялся, содрогаясь тощим телом. – Тебе какую версию – страшную или правдивую?

– Любую, – разрешил Тарас, включая камеру.

В кадре лысый смотрелся лучше дохлой собаки. Но пах хуже. Как дохлая собака, полежавшая у костра.

– Хочешь расскажу тебе про яичную палату? – проскрипел лысый.

Патлатый краб восторженно булькнул в тени. Он все еще возился с купюрой, та хрустела в клешне. Два неловких пальца. Собаки, что ли, отгрызли?

– Давай про палату, – согласился Тарас и отодвинулся чуток, чтобы костер не бликовал внизу кадра.

– Жил тут один, – начал лысый. – Корнеичем звали. Он сторожем работал, один из ховринских был, короче… Знаешь, что это? Э-э-э, ничего не знаешь. Тутошние – это тебе не тамошние. Здешние – это ховринские. Корнеич тут и жил, и сторожил…

– Еще скажи, родился тут, – вставил патлатый.

Лысый цыкнул, между провалами выбитых зубов мелькнул серый язык – точь-в-точь как у дохлой собаки. Тарас отодвинулся еще немного.