Она не знала, что пугало ее больше. То, что он, взбешенный, появится в лагере один и окажется среди трех с лишним сотен Айз Седай? Или то, что он прихватит с собой Аша'манов? И то и другое может кончиться очень плохо.
– Это было бы… не слишком удачно, – пробормотала Мелэйн, хотя ей вовсе не свойственно выражаться так осторожно.
– Кар'а'карн упрям, – добавила Бэйр. – Упрямее любого мужчины, которого я знала. И даже упрямее многих женщин, если уж на то пошло.
– Мы будем держать в секрете то, что ты нам доверила, Эгвейн ал'Вир, – серьезно сказала Эмис.
Эгвейн удивленно заморгала – как это ей удалось так быстро заручиться их согласием? Хотя, если поразмыслить, это не так уж странно. Кто такой Кар'а'карн, с их точки зрения? Всего лишь еще один вождь, только более высокого ранга, а Хранительницы Мудрости прекрасно умели держать в секрете от вождя то, что, по их мнению, ему не следовало знать.
Никаких серьезных разговоров больше не было, хотя Эгвейн и Хранительницы просидели довольно долго, попивая чай. Эгвейн очень хотелось получить еще хотя бы один урок хождения по снам, но она не стала просить об этом в присутствии Эмис. Тогда Эмис ушла бы, а ее общество было для Эгвейн важнее любых уроков. Мелэйн даже позволила себе сказать то, чего, с точки зрения Хранительниц Мудрости, говорить не следовало. Ворчливым тоном она заметила, что Ранду следует теперь же покончить с Севанной и вообще с Шайдо. Услышав это, и Бэйр, и Эмис нахмурились, уставившись на Мелэйн, а та залилась краской. Еще бы! Так или иначе, Севанна являлась Хранительницей Мудрости, с горечью подумала Эгвейн. А даже Кар'а'карну не позволено причинить ни малейшего вреда Хранительнице Мудрости, хотя бы и из Шайдо.
И Эгвейн не смогла заставить себя рассказать подробности своих собственных проблем. Ей стыдно было говорить об этом, стыдно даже несмотря на то, что сами они были с ней довольно откровенны. К тому же она знала, что не сможет скрыть своего волнения, проявит его так или иначе, как и они, находясь рядом с ней. Что же касалось самой сути ее проблем, в основе их лежало то, чего она стыдилась независимо от отношения к этому Хранительниц Мудрости. Элайда и ее компания только усугубляли их неприязнь к Айз Седай, и, как ни странно это звучало, надеяться можно только на мятежных сестер, тех, что были с Эгвейн. Но объяснить эту разницу она даже не пыталась, опасаясь, что только подольет масла в огонь их антипатии к Айз Седай. Когда-нибудь, так она мечтала, надо будет связать воедино Хранительниц Мудрости и Белую Башню. Но чтобы это произошло, нужно прежде найти способ погасить этот огонь. Еще одна проблема, к решению которой Эгвейн пока не знала, как подступиться.
– Мне пора идти, – наконец сказала она. Ее тело спало в палатке, но сон, совмещенный с пребыванием в Тел'аран'риоде, никогда не давал полноценного отдыха; остальные поднялись вместе с ней. – Надеюсь, вы будете очень осторожны. Могидин ненавидит меня и рада будет навредить моим друзьям. Она очень хорошо умеет действовать в Мире снов. По крайней мере, не хуже Ланфир.
Ей очень хотелось предостеречь их, но сказать прямо, что, возможно, Могидин действует в Мире снов намного увереннее, чем они, Эгвейн не могла, боясь задеть их айильскую гордость. Однако они поняли смысл ее предостережения и не обиделись.
– Если бы Предавшиеся Тени вздумали нам навредить, – сказала Мелэйн, – думаю, это уже как-нибудь проявилось бы. Наверно, они не принимают нас всерьез.
– Оказывается, среди них есть ходящие по снам, в том числе и мужчины, мы видели их мельком, – недоверчиво покачала головой Бэйр. Она, конечно, знала, кто такие Отрекшиеся, но все равно мужчина, ходящий по снам, казался ей такой же дикостью, как змея с ногами. – Они избегают нас. Все до единого.
– Полагаю, мы не слабее их, – добавила Эмис. Что касается Единой Силы, она и Мелэйн были примерно на уровне Теодрин и Фаолайн, то есть сильнее многих Айз Седай, но значительно слабее Отрекшихся. Однако умение действовать в Мире снов давало им известные преимущества. Здесь даже Бэйр не уступала любой Айз Седай. – Но мы будем осторожны. Недооценивать врага смертельно опасно.
Эгвейн взяла Эмис и Мелэйн за руки. Жаль, что у нее не было третьей руки для Бэйр; она просто улыбнулась ей, включив таким образом в общий круг.
– Мне никогда не объяснить вам, как много значит для меня ваша дружба. – Несмотря ни на что, это и в самом деле было так. – Все меняется в мире; только моргнешь – и он уже другой. Вы – то немногое, что остается неизменным.
– Мир меняется, это правда, – грустно согласилась Эмис. – Даже горы постепенно развеивает ветер, и никому не дано подняться на один и тот же холм дважды. Надеюсь, ты всегда будешь относиться к нам как к друзьям, Эгвейн ал'Вир. Да найдешь ты всегда воду и прохладу.
И с этими словами они исчезли, вернулись в свои тела.
Некоторое время Эгвейн стояла, невидящими глазами хмуро уставившись на Калландор, потом заставила себя встряхнуться. Вспомнив о бескрайнем море звезд, она подумала, что, задержись она здесь подольше, сон Гавина может найти ее, захватить в свои объятия. Не самый плохой способ провести остаток ночи. Бессмысленная трата дорогого времени.
Нет. Не давая себе поблажек, Эгвейн вернулась в свое спящее тело, но не к обычному сну, по крайней мере не в полном смысле этого слова. Такого удовольствия она не могла себе позволить. Всегда оставался крошечный недремлющий уголок сознания, который производил учет всех ее снов, отбирая и сохраняя те, которые предсказывали будущее или содержали хоть намек на то, в каком направлении могут развиваться события. Она не очень-то умела их толковать, тем не менее… Пока единственным в какой-то степени понятным ей был тот сон, где Гавин становился ее Стражем. Айз Седай называли такой способ сна Снови́дением, а тех, кто умел это делать, – сновидицами. Среди ныне живущих Эгвейн была единственной, способной на это. Однако к Единой Силе этот дар имел не больше отношения, чем хождение по снам.
Засыпая, Эгвейн думала о Гавине, поэтому неудивительно, что первым ей приснился именно он.
Она стояла в пустой комнате, очертания которой вырисовывались очень смутно. Все виделось неясно, все, кроме Гавина, который медленно приближался к ней. Высокий, красивый мужчина – и как она могла когда-то считать, что его сводный брат Галад красивее? – с золотистыми волосами и прекрасными глубокими голубыми глазами. Его взгляд был прикован к ней – точно взгляд стрелка к цели. Услышав негромкий хрустящий, скребущий звук, она взглянула вниз и обомлела от ужаса. Гавин шагал по полу, усыпанному битым стеклом, давя его израненными ногами. Несмотря на сумеречный свет, Эгвейн видела кровавый след, тянувшийся за ним. Она вскинула руку, чтобы остановить Гавина, попыталась окликнуть, рванулась навстречу… и оказалась в совершенно другом месте.
Как бывает только во сне, теперь Эгвейн плыла над длинной, прямой дорогой, пересекающей поросшую травой равнину. Внизу скакал на черном коне мужчина. Гавин. Потом внезапно оказалось, что она стоит на дороге, а Гавин натянул поводья. Не потому, что увидел ее. Просто дорога разветвлялась там, где Эгвейн стояла, огибая справа и слева высокие холмы; Гавин не мог разглядеть, что находится за холмами. Она, однако, каким-то образом знала это. На одной тропе его ждала насильственная смерть, на другой – долгая жизнь и смерть в своей постели. На одной тропе он должен был жениться на ней, на другой – нет. Эгвейн знала, что ждет Гавина впереди, но не знала, какая дорога к чему ведет. Неожиданно Гавин увидел ее, или это ей только показалось, потому что он улыбнулся. И повернул коня, но на какую именно тропу, Эгвейн не успела увидеть, мгновенно оказавшись в другом сне. И еще в одном. И еще. И снова.
Не все сны предвещали будущее. Поцелуи Гавина сменялись давно забытыми картинами детства, когда она с сестрами бегала по весеннему лугу, и кошмарами, в которых Айз Седай, нещадно стегая, гнали ее по бесконечным коридорам, где среди теней бродили уродливые твари; ухмыляющаяся Николь обличала ее перед Советом, а Том Меррилин, выйдя вперед, давал свидетельские показания. Эти последние сны недремлющая часть ее сознания отбрасывала; другие, наоборот, упрятывала поглубже, чтобы позднее вытащить их в надежде понять, что они означают.
Эгвейн стояла перед уходящей в бесконечность стеной и царапала ее голыми руками, пытаясь разрушить. Стена не была каменной, она состояла из множества дисков, наполовину белых, наполовину черных – таков древний символ Айз Седай, и почти так же выглядели печати на узилище Темного. Вначале печатей было семь, но сейчас несколько из них оказались разрушены, а другие едва держались, хотя никто не понимал, как такое могло случиться, ведь даже с помощью Единой Силы невозможно сломать квейндияр. Однако стена стояла несокрушимо, несмотря на все усилия Эгвейн. Может быть, это означает что-то важное? Может быть, это символ тех Айз Седай, против которых она выступила? Белая Башня? Может быть…
Мэт сидел на окутанной тьмой вершине холма, глядя на представление иллюминаторов, на их великолепные фейерверки. Внезапно он вскинул руку, она потянулась вверх и в конце концов стала такой огромной, что схватила один из летящих в небе огней. Теперь огненные стрелы вырывались из его сжатого кулака, и Эгвейн стало безмерно страшно. Это могло оказаться смертельно опасным для множества людей, могло привести к изменению мира. Мир, однако, уже менялся; он никогда не оставался неизменным.
Ремни, обхватывающие плечи и талию, прижимали ее к плахе, и топор палача опускался, но она знала, что кто-то где-то мчится, выбиваясь из сил, и если он прибежит вовремя, если успеет, топор еще можно остановить. Если же нет… Она почувствовала, как мурашки побежали у нее по спине.
Логайн со смехом перешагнул через что-то лежащее на земле и взобрался на черный камень. Она взглянула вниз, и ей показалось, что он перешагнул через тело Ранда, лежащее на похоронных дрогах со скрещенными на груди руками. Эгвейн бросилась к дрогам, но стоило ей коснуться лица Ранда, как оно рассыпалось на части, точно он был бумажной куклой.
Золотой ястреб, раскинув крылья, коснулся ее лица. Она ничего не знала о нем, кроме того, что ястреб этот женского пола и что каким-то образом они связаны друг с другом.
Человек умирал, лежа на узкой постели, и для нее было почему-то крайне важно, чтобы он не умер. Однако неподалеку уже складывали хворост для погребального костра и взмывали вверх голоса, поющие песнь радости и печали.
Смуглый молодой мужчина держал в руке нечто столь ослепительно сверкающее, что никак не удавалось разглядеть, что это такое.
Все новые и новые образы мелькали в сознании, и бодрствующая часть ее мозга лихорадочно сортировала их, пытаясь понять, что именно они означают. Конечно, по-настоящему она не отдыхала, но ничего не поделаешь; так надо. Как и во многих других случаях, она делала то, что должно.
Глава 11
Клятва
– Вы просили разбудить вас на рассвете, мать.
Эгвейн распахнула глаза и против воли попыталась вжаться в подушку, отшатнувшись от склонившегося над ней лица. Унылого, потного. Вряд ли, проснувшись, приятно первым увидеть именно его. Ничего не скажешь, Мери проявляла к ней все возможное уважение. Однако длинный тонкий нос, постоянно обиженно опущенные уголки губ и темные глаза, выражающие крайнее осуждение всех и вся, создавали впечатление, что, по ее мнению, в этом мире нет ничего хорошего, как бы другие ни старались убедить в обратном. К тому же унылый тон обладал удивительной способностью придавать всему сказанному прямо противоположный смысл.
– Надеюсь, вы хорошо спали, мать, – произнесла служанка, хотя в ее взгляде явственно читался укор в лени. Черные волосы были уложены над ушами такими тугими кольцами, что казалось, болезненно стягивали кожу лица. Мери всегда одевалась в плотную одежду темных, мрачных тонов, несмотря на то что страшно потела, и это лишь усиливало общее впечатление уныния.
Жаль, что Эгвейн не удалось хоть немного по-настоящему отдохнуть. Зевая, она поднялась с узкой походной постели, с помощью щетки почистила солью зубы и умылась, пока Мери готовила ей одежду на день. Натянула чулки и свежее белье, вытерпела, пока на нее надевали все остальное. «Вытерпела» – самое подходящее слово.
– У вас тут прямо колтун, – угрюмо ворчала Мери, яростно водя щеткой по ее волосам; у Эгвейн так и вертелось на языке: «Может, ты думаешь, что я нарочно путаю их ночью?», но она сдержалась. – Я так понимаю, мать, сегодня мы будем весь день отдыхать здесь, – говорила Мери, а ее отражение в зеркале так и кипело негодованием по поводу всеобщей праздности. – Голубое очень пойдет к вашим волосам, мать, – произносили уста Мери, в то время как выражение ее лица обвиняло в суетности.
Испытывая огромное облегчение при мысли о том, что сейчас она расстанется с Мери, а вечером ей будет прислуживать Чеза, Эгвейн поспешно набросила палантин и сбежала, не дослушав очередного замечания.
На востоке не показался еще даже краешек солнца. Со всех сторон, куда ни падал взгляд, горбатились кривые холмы, иногда просто уродливые, будто огромные куски глины, сдавленные рукой великана так, что она пролезла у него между пальцами. Иногда низкие, иногда в сотни футов высотой, они тонули в сумеречных тенях, как и широкая долина, в которой расположился лагерь. Хорошо, что жара еще не началась, хотя утренняя прохлада была весьма относительной. Сегодня дневного марша не предполагалось, и людям не нужно было торопиться, однако все же в воздухе уже витали запахи готовящейся еды. Одетые в белое послушницы со всех ног носились туда-сюда; умная послушница всегда выполняла данное ей поручение как можно быстрее. Стражи никогда не выглядели так, будто торопятся, но даже слуги, несшие завтрак Айз Седай, ходили сегодня вразвалку, точно прогуливаясь. Ну почти так, по сравнению с послушницами по крайней мере. Лагерь спешил воспользоваться всеми преимуществами привала. Рычаги подъемных механизмов скользили вверх-вниз, сопровождаемые грохотом и бранью, – мастера ремонтировали повозки. Отдаленный перезвон молотов сообщал о том, что кузнецы перековывают лошадей. Мастера, отливающие свечи, разложили рядами свои формы, и металлические чайники с заботливо собранными восковыми каплями и огарками уже так и пылали жаром. Большие закопченные котлы с водой для мытья и стирки висели над кострами, грязная одежда грудами высилась вокруг, а ее все подтаскивали и подтаскивали. Эгвейн не особенно приглядывалась – эта кипучая деятельность была ей не внове.
Она не сомневалась, что уж Мери-то точно не займется стиркой; это не ее дело, так она считала. Мери почти такая же плохая служанка, какой, наверно, была бы Романда, окажись она на ее месте. При этой мысли Эгвейн негромко засмеялась. Будь Романда служанкой, она очень быстро приструнила бы свою хозяйку; и совершенно очевидно, кому именно из них двоих приходилось бы бегать с поручениями и выполнять всю работу. Седовласый повар, услышав ее смех, перестал выгребать уголь из железной печки и ухмыльнулся девушке в ответ. Впрочем, усмешка оставалась на его лице лишь мгновение. Потом до него дошло, что перед ним не просто вышедшая на прогулку молодая женщина, а Амерлин, и его усмешка искривилась и растаяла. Он резко поклонился и вновь занялся своим делом.
Бесполезно отсылать Мери – Романда тут же приставит к Эгвейн новую шпионку. А Мери снова придется скитаться по деревням, умирая от голода. Поправляя платье – она выскочила из палатки прежде, чем Мери закончила возиться с ее одеждой, – Эгвейн нащупала под юбками привязанный у пояса маленький полотняный мешочек. От него исходил сильный запах розовых лепестков и освежающих трав. Находка заставила Эгвейн вздохнуть. Эта женщина с лицом, которое больше подошло бы палачу, вне всякого сомнения, шпионила за хозяйкой по поручению Романды и все же, пусть неуклюже, на свой лад, заботилась о ней. Как странно, что все это может уживаться в одном человеке!
Подойдя к палатке, которую она использовала как рабочий кабинет – многие так и называли ее кабинетом Амерлин, точно и впрямь находились в Башне, – Эгвейн выбросила Мери из головы. Всякий раз, когда они устраивали привал на день, Шириам уже с утра дожидалась ее здесь с пачкой прошений в руках. Горничная, пойманная на краже драгоценностей – она зашила их в свое платье, – молила о милосердии; кузнец, собравшийся уехать к невесте, просил дать ему хорошую рекомендацию; и прочее в том же духе. Шорник, жаждущий, чтобы Амерлин помолилась за его жену и та родила дочь. Солдат лорда Брина, намеревавшийся жениться на швее, тоже хотел получить благословение Амерлин. Непременно имелось несколько прошений от послушниц постарше, недовольных тем, как с ними обходилась Тиана, или просто перегруженностью хозяйственными работами. Вообще-то, любой имел право обратиться с прошением к Амерлин, но в Башне прислуга редко так поступала, а уж тем более послушницы. Эгвейн подозревала, что Шириам специально выискивает просителей, чтобы у новой Амерлин создалось впечатление, будто то, что она делает, очень нужно, и, загруженная незначительными делами, она не мешала самой Шириам заниматься тем, что та считала действительно важным. Налей кошке молока, и ей некогда будет вцепляться тебе в волосы. Этим утром, однако, Эгвейн меньше всего хотелось заниматься прошениями, она была в таком настроении, что вполне могла предложить Шириам съесть их на завтрак.
Однако, войдя в палатку, Эгвейн не нашла там рьяную хранительницу летописей. Ничего удивительного, учитывая события минувшей ночи. И все же палатка не была пуста.
– Свет да осияет вас этим утром, мать, – низко присев, так что коричневая бахрома шали заходила ходуном, произнесла Теодрин. Обладая всей присущей доманийкам грацией, она была в очень скромном платье с высоким воротом. Это было несколько необычно. Женщины народа домани, как правило, понятия не имели о скромности. – Мы выполнили ваше приказание, но никто не заметил нынешней ночью ничего необычного около палатки Мариган.
– Некоторые мужчины вспомнили, что видели Халиму, – с кислым видом добавила Фаолайн, лишь слегка присев, – но, кроме этого, не припомнили ничего, даже того, когда потом отправились спать. – В ее голосе прозвучало нескрываемое осуждение Халимы, секретаря Деланы, которая пользовалась большим успехом у мужчин. Круглое лицо Фаолайн помрачнело больше обычного, когда она произносила следующие слова: – Там мы наткнулись на Тиану. Она велела нам идти спать, и немедленно. – Не отдавая себе в этом отчета, Фаолайн все время поглаживала голубую бахрому своей шали. Суан не раз говорила, что новоиспеченные Айз Седай надевают шаль чаще, чем необходимо.
Постаравшись улыбнуться как можно доброжелательнее, Эгвейн уселась на свое место за маленьким столиком. Осторожно. Кресло чуть не сложилось – Эгвейн пришлось нагнуться и выправить ножку. На краю стола из-под глиняной чернильницы торчал кусок сложенного пергамента. Руки дернулись, чтобы достать его, но Эгвейн сдержала себя. Слишком многие Айз Седай считали, что им вовсе не обязательно соблюдать правила вежливости. Она не должна быть одной из них. Кроме того, эти две попали из-за нее в неловкое положение.
– Прошу прощения за те неприятности, которые у вас возникли из-за меня, дочери мои. – Они стали Айз Седай одновременно с избранием ее Амерлин, то есть когда раскол в Башне уже произошел, и столкнулись с теми же сложностями, которые возникли у нее. Однако у них не было ее палантина, и они оказались практически беззащитны. Большинство полноправных сестер вели себя с ними так, точно они все еще принятые. То, что происходило внутри каждой Айя, редко становилось достоянием других Айз Седай, но ходили слухи, что Теодрин и Фаолайн приходится на все испрашивать разрешение и к ним приставили опекунов, которые следили за их поведением. Ни о чем подобном никто никогда не слышал, но все были убеждены, что дело обстоит именно так. Эгвейн не оказывала им покровительства, хотя понимала, что это не помешало бы. – Я поговорю с Тианой. – Может, это что-нибудь и даст. На день или на час.
– Спасибо, мать, – ответила Теодрин. – Не стоит беспокоиться. – Ее рука скользнула к шали и задержалась на ней, поглаживая. – Тиана спрашивала, что мы там делали так поздно, но мы ничего не сказали ей, – добавила она после небольшой паузы.
– Никакого секрета тут нет, дочь моя. – Жаль, однако, что они не нашли ни одного свидетеля исчезновения Могидин; ее спаситель как был, так и остался лишь смутной тенью. А это, как известно, всегда пугает больше всего. Крошечный уголок пергамента по-прежнему неудержимо притягивал взгляд Эгвейн. Может, Суан удалось что-нибудь выяснить? – Спасибо вам обеим.
Теодрин поняла, что пора уходить, и сделала было шаг в сторону выхода, но остановилась, заметив, что Фаолайн не тронулась с места.
– Жаль, что я не держала в руках Клятвенный жезл, – огорченно сказала Фаолайн. – Тогда вы бы не сомневались, что я говорю правду.
– Сейчас не время беспокоить Амерлин… – начала Теодрин, но потом сложила руки и обратила все внимание на Эгвейн. Что-то еще, кроме терпеливого ожидания, было в ее лице… Что касается способностей, из них двоих Теодрин всегда была более сильной, да и в характере ее ощущалось явное стремление главенствовать, но на этот раз она заметно готова была уступить инициативу Фаолайн. Эгвейн хотелось бы знать почему.
– Не Клятвенный жезл делает женщину Айз Седай, дочь моя. – В этом Эгвейн была убеждена. – Скажи мне правду, и я поверю тебе.
– Вы мне не нравитесь, – ответила Фаолайн, тряхнув для убедительности пышными черными кудрями. – Вы должны знать это. Вероятно, по сравнению с вами я ничто, но у меня тоже есть свое мнение. Когда вы были послушницей и убежали из Белой Башни, а потом вернулись, вас следовало наказать гораздо строже, так я считаю. Может, это мое признание поможет вам понять, что и в остальном я не лгу. Не думайте, что у нас сейчас не было выбора. И Романда, и Лилейн обе предлагали нам свое покровительство. Обещали, что, как только мы вернемся в Башню, нас тут же подвергнут испытанию и возведут, как и положено, в звание полноправных сестер.
С каждым словом гнев ее разгорался все сильнее; а Теодрин округлила глаза и, не выдержав, вмешалась в разговор:
– Мать, Фаолайн все ходит вокруг да около, но на самом деле она пытается сказать, что мы с вами не потому, что у нас не было выбора. И не в благодарность за шаль. – Она с легким презрением скривила губы, будто возведение в ранг Айз Седай по распоряжению Эгвейн – не тот дар, за который следовало благодарить.
– Тогда почему? – спросила Эгвейн, откинувшись назад.
Кресло накренилось, но выдержало. Прежде чем Теодрин успела открыть рот, с прежним сердитым запалом заговорила Фаолайн:
– Потому что вы – Престол Амерлин. Мы не дурочки и видим, что происходит. Некоторые сестры считают, что вы – марионетка Шириам, хотя большинство убеждено, что за ниточки дергают Романда или Лилейн. Однако мы понимаем, что это не так. – Лицо ее исказилось от гнева. – Я покинула Башню, так как считала, что Элайда не права. Они избрали Амерлин вас. Вот почему я с вами. Если, конечно, я вам нужна. Если вы можете доверять мне без Клятвенного жезла. Я хочу, чтобы вы верили мне.
– А ты, Теодрин? – спросила Эгвейн, внимательно вглядываясь в ее лицо. Она всегда знала, как Айз Седай относятся к ней, и это само по себе было достаточно неприятно. Однако услышать такое из чужих уст… больно.
– Я тоже с вами, – вздохнув, ответила Теодрин, – если вы согласны. Мы – это очень мало, я знаю. – Она развела руками с оттенком пренебрежения. – Но похоже, мы – это все, что пока у вас есть. Хочу признаться вам, что колебалась, мать. Это Фаолайн настояла на том, чтобы мы поговорили с вами начистоту. Откровенно говоря… – Без всякой необходимости поправив шаль, Теодрин посмотрела прямо в глаза Эгвейн. – Откровенно говоря, я не вижу, каким способом вы можете одержать победу над Романдой и Лилейн. Но мы считаем, что должны вести себя как настоящие Айз Седай, хотя пока и не являемся ими. Что бы вы ни говорили, мать, мы не станем ими, пока остальные сестры не видят в нас Айз Седай, а это произойдет только тогда, когда мы пройдем испытание и дадим Три Клятвы.
Выдернув из-под чернильницы сложенный листок пергамента, Эгвейн задумалась, поглаживая его пальцами. Неужели в данном случае движущей силой являлась Фаолайн, а Теодрин только с ней соглашалась? Это казалось столь же невероятным, как если бы волк послушно следовал за овцой. Судя по выражению лица Фаолайн, «неприязнь» было очень мягким словом для выражения чувств, владевших ею в отношении Эгвейн. А раз так, Фаолайн наверняка понимала, что Эгвейн вряд ли сможет относиться к ней как к возможному другу. А если все это проделано по соглашению с кем-то из восседающих? Неплохой способ устранить ее подозрения.
– Мать… – начала Фаолайн и замолчала с удивленным выражением на лице. Это был первый случай, когда она таким образом обратилась к Эгвейн. Однако, глубоко вздохнув, она твердо повторила: – Мать, я понимаю, нужно время, чтобы вы поверили нам, ведь мы никогда не держали в руках Клятвенный жезл, но…
– Хватит об этом, – прервала ее Эгвейн. Осторожность, конечно, необходима, но не стоит перегибать палку. Она не позволит себе отказаться от помощи только из опасения заговоров и козней. – Вам кажется, что Айз Седай верят только потому, что они давали Три Клятвы? Люди, хорошо знающие Айз Седай, понимают, что, придерживаясь правды в основном, любая из них при необходимости способна вывернуть ее наизнанку. Мое мнение таково: Три Клятвы вредны в той же степени, а может, и в большей, в какой и полезны. Я буду верить вам до тех пор, пока не узнаю, что вы обманываете меня, и буду доверять вам, пока вы этого заслуживаете. То есть буду действовать так, как поступают по отношению друг к другу все люди. – Если хорошенько подумать, Клятвы на самом деле ничего не меняли. Учитывая возможность манипулировать Клятвами, они в какой-то мере даже увеличивали настороженность людей ко всему сказанному Айз Седай. – И вот еще что. Вы обе – самые настоящие Айз Седай. Чтобы я не слышала больше ни о каких испытаниях, или Клятвенном жезле, или еще о чем-нибудь в том же духе. Хватит того, что вам пришлось лицом к лицу столкнуться со всей этой чепухой. Нечего самим без конца ее повторять. Я понятно объясняю?
Обе женщины, стоящие по другую сторону стола, пробормотали, что да, им все ясно, и обменялись долгими взглядами. На сей раз у Фаолайн был такой вид, точно она колеблется. В конце концов Теодрин опустилась на колени рядом с креслом Эгвейн и поцеловала ее кольцо:
– Клянусь Светом и моей надеждой на спасение и возрождение, я, Теодрин Дабей, буду верно служить и повиноваться вам, Эгвейн ал'Вир, а иначе пусть меня лишат жизни и чести. – И она с вопросом в глазах посмотрела на Эгвейн.
Эгвейн хватило только на то, чтобы кивнуть. Никакие ритуалы Айз Седай не содержали ничего подобного; так обычно лорды клялись своему правителю. Более того, не всякий правитель удостаивался того, что ему давали такую сильную клятву. Как только Теодрин с улыбкой облегчения поднялась с колен, ее место тут же заняла Фаолайн:
– Клянусь Светом и моей надеждой на спасение и возрождение, я, Фаолайн Оранде…
Большего Эгвейн не могла ни желать, ни требовать. По крайней мере, от любой сестры, если, конечно, та годилась на что-то большее, чем подать Амерлин плащ, когда поднимется ветер.
Закончив, Фаолайн осталась стоять на коленях.
– Мать… То, что я сказала… что вы мне не нравитесь… Мне кажется, я должна быть за это наказана. Если хотите, я сама назначу себе наказание, но вы вправе сделать это. – В голосе девушки, так же как и в позе, ощущалось заметное напряжение, но оно было вызвано не страхом. Ее взгляд смутил бы и льва. По крайней мере, она страстно этого желала.
– Это было бы… не слишком удачно, – пробормотала Мелэйн, хотя ей вовсе не свойственно выражаться так осторожно.
– Кар'а'карн упрям, – добавила Бэйр. – Упрямее любого мужчины, которого я знала. И даже упрямее многих женщин, если уж на то пошло.
– Мы будем держать в секрете то, что ты нам доверила, Эгвейн ал'Вир, – серьезно сказала Эмис.
Эгвейн удивленно заморгала – как это ей удалось так быстро заручиться их согласием? Хотя, если поразмыслить, это не так уж странно. Кто такой Кар'а'карн, с их точки зрения? Всего лишь еще один вождь, только более высокого ранга, а Хранительницы Мудрости прекрасно умели держать в секрете от вождя то, что, по их мнению, ему не следовало знать.
Никаких серьезных разговоров больше не было, хотя Эгвейн и Хранительницы просидели довольно долго, попивая чай. Эгвейн очень хотелось получить еще хотя бы один урок хождения по снам, но она не стала просить об этом в присутствии Эмис. Тогда Эмис ушла бы, а ее общество было для Эгвейн важнее любых уроков. Мелэйн даже позволила себе сказать то, чего, с точки зрения Хранительниц Мудрости, говорить не следовало. Ворчливым тоном она заметила, что Ранду следует теперь же покончить с Севанной и вообще с Шайдо. Услышав это, и Бэйр, и Эмис нахмурились, уставившись на Мелэйн, а та залилась краской. Еще бы! Так или иначе, Севанна являлась Хранительницей Мудрости, с горечью подумала Эгвейн. А даже Кар'а'карну не позволено причинить ни малейшего вреда Хранительнице Мудрости, хотя бы и из Шайдо.
И Эгвейн не смогла заставить себя рассказать подробности своих собственных проблем. Ей стыдно было говорить об этом, стыдно даже несмотря на то, что сами они были с ней довольно откровенны. К тому же она знала, что не сможет скрыть своего волнения, проявит его так или иначе, как и они, находясь рядом с ней. Что же касалось самой сути ее проблем, в основе их лежало то, чего она стыдилась независимо от отношения к этому Хранительниц Мудрости. Элайда и ее компания только усугубляли их неприязнь к Айз Седай, и, как ни странно это звучало, надеяться можно только на мятежных сестер, тех, что были с Эгвейн. Но объяснить эту разницу она даже не пыталась, опасаясь, что только подольет масла в огонь их антипатии к Айз Седай. Когда-нибудь, так она мечтала, надо будет связать воедино Хранительниц Мудрости и Белую Башню. Но чтобы это произошло, нужно прежде найти способ погасить этот огонь. Еще одна проблема, к решению которой Эгвейн пока не знала, как подступиться.
– Мне пора идти, – наконец сказала она. Ее тело спало в палатке, но сон, совмещенный с пребыванием в Тел'аран'риоде, никогда не давал полноценного отдыха; остальные поднялись вместе с ней. – Надеюсь, вы будете очень осторожны. Могидин ненавидит меня и рада будет навредить моим друзьям. Она очень хорошо умеет действовать в Мире снов. По крайней мере, не хуже Ланфир.
Ей очень хотелось предостеречь их, но сказать прямо, что, возможно, Могидин действует в Мире снов намного увереннее, чем они, Эгвейн не могла, боясь задеть их айильскую гордость. Однако они поняли смысл ее предостережения и не обиделись.
– Если бы Предавшиеся Тени вздумали нам навредить, – сказала Мелэйн, – думаю, это уже как-нибудь проявилось бы. Наверно, они не принимают нас всерьез.
– Оказывается, среди них есть ходящие по снам, в том числе и мужчины, мы видели их мельком, – недоверчиво покачала головой Бэйр. Она, конечно, знала, кто такие Отрекшиеся, но все равно мужчина, ходящий по снам, казался ей такой же дикостью, как змея с ногами. – Они избегают нас. Все до единого.
– Полагаю, мы не слабее их, – добавила Эмис. Что касается Единой Силы, она и Мелэйн были примерно на уровне Теодрин и Фаолайн, то есть сильнее многих Айз Седай, но значительно слабее Отрекшихся. Однако умение действовать в Мире снов давало им известные преимущества. Здесь даже Бэйр не уступала любой Айз Седай. – Но мы будем осторожны. Недооценивать врага смертельно опасно.
Эгвейн взяла Эмис и Мелэйн за руки. Жаль, что у нее не было третьей руки для Бэйр; она просто улыбнулась ей, включив таким образом в общий круг.
– Мне никогда не объяснить вам, как много значит для меня ваша дружба. – Несмотря ни на что, это и в самом деле было так. – Все меняется в мире; только моргнешь – и он уже другой. Вы – то немногое, что остается неизменным.
– Мир меняется, это правда, – грустно согласилась Эмис. – Даже горы постепенно развеивает ветер, и никому не дано подняться на один и тот же холм дважды. Надеюсь, ты всегда будешь относиться к нам как к друзьям, Эгвейн ал'Вир. Да найдешь ты всегда воду и прохладу.
И с этими словами они исчезли, вернулись в свои тела.
Некоторое время Эгвейн стояла, невидящими глазами хмуро уставившись на Калландор, потом заставила себя встряхнуться. Вспомнив о бескрайнем море звезд, она подумала, что, задержись она здесь подольше, сон Гавина может найти ее, захватить в свои объятия. Не самый плохой способ провести остаток ночи. Бессмысленная трата дорогого времени.
Нет. Не давая себе поблажек, Эгвейн вернулась в свое спящее тело, но не к обычному сну, по крайней мере не в полном смысле этого слова. Такого удовольствия она не могла себе позволить. Всегда оставался крошечный недремлющий уголок сознания, который производил учет всех ее снов, отбирая и сохраняя те, которые предсказывали будущее или содержали хоть намек на то, в каком направлении могут развиваться события. Она не очень-то умела их толковать, тем не менее… Пока единственным в какой-то степени понятным ей был тот сон, где Гавин становился ее Стражем. Айз Седай называли такой способ сна Снови́дением, а тех, кто умел это делать, – сновидицами. Среди ныне живущих Эгвейн была единственной, способной на это. Однако к Единой Силе этот дар имел не больше отношения, чем хождение по снам.
Засыпая, Эгвейн думала о Гавине, поэтому неудивительно, что первым ей приснился именно он.
Она стояла в пустой комнате, очертания которой вырисовывались очень смутно. Все виделось неясно, все, кроме Гавина, который медленно приближался к ней. Высокий, красивый мужчина – и как она могла когда-то считать, что его сводный брат Галад красивее? – с золотистыми волосами и прекрасными глубокими голубыми глазами. Его взгляд был прикован к ней – точно взгляд стрелка к цели. Услышав негромкий хрустящий, скребущий звук, она взглянула вниз и обомлела от ужаса. Гавин шагал по полу, усыпанному битым стеклом, давя его израненными ногами. Несмотря на сумеречный свет, Эгвейн видела кровавый след, тянувшийся за ним. Она вскинула руку, чтобы остановить Гавина, попыталась окликнуть, рванулась навстречу… и оказалась в совершенно другом месте.
Как бывает только во сне, теперь Эгвейн плыла над длинной, прямой дорогой, пересекающей поросшую травой равнину. Внизу скакал на черном коне мужчина. Гавин. Потом внезапно оказалось, что она стоит на дороге, а Гавин натянул поводья. Не потому, что увидел ее. Просто дорога разветвлялась там, где Эгвейн стояла, огибая справа и слева высокие холмы; Гавин не мог разглядеть, что находится за холмами. Она, однако, каким-то образом знала это. На одной тропе его ждала насильственная смерть, на другой – долгая жизнь и смерть в своей постели. На одной тропе он должен был жениться на ней, на другой – нет. Эгвейн знала, что ждет Гавина впереди, но не знала, какая дорога к чему ведет. Неожиданно Гавин увидел ее, или это ей только показалось, потому что он улыбнулся. И повернул коня, но на какую именно тропу, Эгвейн не успела увидеть, мгновенно оказавшись в другом сне. И еще в одном. И еще. И снова.
Не все сны предвещали будущее. Поцелуи Гавина сменялись давно забытыми картинами детства, когда она с сестрами бегала по весеннему лугу, и кошмарами, в которых Айз Седай, нещадно стегая, гнали ее по бесконечным коридорам, где среди теней бродили уродливые твари; ухмыляющаяся Николь обличала ее перед Советом, а Том Меррилин, выйдя вперед, давал свидетельские показания. Эти последние сны недремлющая часть ее сознания отбрасывала; другие, наоборот, упрятывала поглубже, чтобы позднее вытащить их в надежде понять, что они означают.
Эгвейн стояла перед уходящей в бесконечность стеной и царапала ее голыми руками, пытаясь разрушить. Стена не была каменной, она состояла из множества дисков, наполовину белых, наполовину черных – таков древний символ Айз Седай, и почти так же выглядели печати на узилище Темного. Вначале печатей было семь, но сейчас несколько из них оказались разрушены, а другие едва держались, хотя никто не понимал, как такое могло случиться, ведь даже с помощью Единой Силы невозможно сломать квейндияр. Однако стена стояла несокрушимо, несмотря на все усилия Эгвейн. Может быть, это означает что-то важное? Может быть, это символ тех Айз Седай, против которых она выступила? Белая Башня? Может быть…
Мэт сидел на окутанной тьмой вершине холма, глядя на представление иллюминаторов, на их великолепные фейерверки. Внезапно он вскинул руку, она потянулась вверх и в конце концов стала такой огромной, что схватила один из летящих в небе огней. Теперь огненные стрелы вырывались из его сжатого кулака, и Эгвейн стало безмерно страшно. Это могло оказаться смертельно опасным для множества людей, могло привести к изменению мира. Мир, однако, уже менялся; он никогда не оставался неизменным.
Ремни, обхватывающие плечи и талию, прижимали ее к плахе, и топор палача опускался, но она знала, что кто-то где-то мчится, выбиваясь из сил, и если он прибежит вовремя, если успеет, топор еще можно остановить. Если же нет… Она почувствовала, как мурашки побежали у нее по спине.
Логайн со смехом перешагнул через что-то лежащее на земле и взобрался на черный камень. Она взглянула вниз, и ей показалось, что он перешагнул через тело Ранда, лежащее на похоронных дрогах со скрещенными на груди руками. Эгвейн бросилась к дрогам, но стоило ей коснуться лица Ранда, как оно рассыпалось на части, точно он был бумажной куклой.
Золотой ястреб, раскинув крылья, коснулся ее лица. Она ничего не знала о нем, кроме того, что ястреб этот женского пола и что каким-то образом они связаны друг с другом.
Человек умирал, лежа на узкой постели, и для нее было почему-то крайне важно, чтобы он не умер. Однако неподалеку уже складывали хворост для погребального костра и взмывали вверх голоса, поющие песнь радости и печали.
Смуглый молодой мужчина держал в руке нечто столь ослепительно сверкающее, что никак не удавалось разглядеть, что это такое.
Все новые и новые образы мелькали в сознании, и бодрствующая часть ее мозга лихорадочно сортировала их, пытаясь понять, что именно они означают. Конечно, по-настоящему она не отдыхала, но ничего не поделаешь; так надо. Как и во многих других случаях, она делала то, что должно.
Глава 11
Клятва
– Вы просили разбудить вас на рассвете, мать.
Эгвейн распахнула глаза и против воли попыталась вжаться в подушку, отшатнувшись от склонившегося над ней лица. Унылого, потного. Вряд ли, проснувшись, приятно первым увидеть именно его. Ничего не скажешь, Мери проявляла к ней все возможное уважение. Однако длинный тонкий нос, постоянно обиженно опущенные уголки губ и темные глаза, выражающие крайнее осуждение всех и вся, создавали впечатление, что, по ее мнению, в этом мире нет ничего хорошего, как бы другие ни старались убедить в обратном. К тому же унылый тон обладал удивительной способностью придавать всему сказанному прямо противоположный смысл.
– Надеюсь, вы хорошо спали, мать, – произнесла служанка, хотя в ее взгляде явственно читался укор в лени. Черные волосы были уложены над ушами такими тугими кольцами, что казалось, болезненно стягивали кожу лица. Мери всегда одевалась в плотную одежду темных, мрачных тонов, несмотря на то что страшно потела, и это лишь усиливало общее впечатление уныния.
Жаль, что Эгвейн не удалось хоть немного по-настоящему отдохнуть. Зевая, она поднялась с узкой походной постели, с помощью щетки почистила солью зубы и умылась, пока Мери готовила ей одежду на день. Натянула чулки и свежее белье, вытерпела, пока на нее надевали все остальное. «Вытерпела» – самое подходящее слово.
– У вас тут прямо колтун, – угрюмо ворчала Мери, яростно водя щеткой по ее волосам; у Эгвейн так и вертелось на языке: «Может, ты думаешь, что я нарочно путаю их ночью?», но она сдержалась. – Я так понимаю, мать, сегодня мы будем весь день отдыхать здесь, – говорила Мери, а ее отражение в зеркале так и кипело негодованием по поводу всеобщей праздности. – Голубое очень пойдет к вашим волосам, мать, – произносили уста Мери, в то время как выражение ее лица обвиняло в суетности.
Испытывая огромное облегчение при мысли о том, что сейчас она расстанется с Мери, а вечером ей будет прислуживать Чеза, Эгвейн поспешно набросила палантин и сбежала, не дослушав очередного замечания.
На востоке не показался еще даже краешек солнца. Со всех сторон, куда ни падал взгляд, горбатились кривые холмы, иногда просто уродливые, будто огромные куски глины, сдавленные рукой великана так, что она пролезла у него между пальцами. Иногда низкие, иногда в сотни футов высотой, они тонули в сумеречных тенях, как и широкая долина, в которой расположился лагерь. Хорошо, что жара еще не началась, хотя утренняя прохлада была весьма относительной. Сегодня дневного марша не предполагалось, и людям не нужно было торопиться, однако все же в воздухе уже витали запахи готовящейся еды. Одетые в белое послушницы со всех ног носились туда-сюда; умная послушница всегда выполняла данное ей поручение как можно быстрее. Стражи никогда не выглядели так, будто торопятся, но даже слуги, несшие завтрак Айз Седай, ходили сегодня вразвалку, точно прогуливаясь. Ну почти так, по сравнению с послушницами по крайней мере. Лагерь спешил воспользоваться всеми преимуществами привала. Рычаги подъемных механизмов скользили вверх-вниз, сопровождаемые грохотом и бранью, – мастера ремонтировали повозки. Отдаленный перезвон молотов сообщал о том, что кузнецы перековывают лошадей. Мастера, отливающие свечи, разложили рядами свои формы, и металлические чайники с заботливо собранными восковыми каплями и огарками уже так и пылали жаром. Большие закопченные котлы с водой для мытья и стирки висели над кострами, грязная одежда грудами высилась вокруг, а ее все подтаскивали и подтаскивали. Эгвейн не особенно приглядывалась – эта кипучая деятельность была ей не внове.
Она не сомневалась, что уж Мери-то точно не займется стиркой; это не ее дело, так она считала. Мери почти такая же плохая служанка, какой, наверно, была бы Романда, окажись она на ее месте. При этой мысли Эгвейн негромко засмеялась. Будь Романда служанкой, она очень быстро приструнила бы свою хозяйку; и совершенно очевидно, кому именно из них двоих приходилось бы бегать с поручениями и выполнять всю работу. Седовласый повар, услышав ее смех, перестал выгребать уголь из железной печки и ухмыльнулся девушке в ответ. Впрочем, усмешка оставалась на его лице лишь мгновение. Потом до него дошло, что перед ним не просто вышедшая на прогулку молодая женщина, а Амерлин, и его усмешка искривилась и растаяла. Он резко поклонился и вновь занялся своим делом.
Бесполезно отсылать Мери – Романда тут же приставит к Эгвейн новую шпионку. А Мери снова придется скитаться по деревням, умирая от голода. Поправляя платье – она выскочила из палатки прежде, чем Мери закончила возиться с ее одеждой, – Эгвейн нащупала под юбками привязанный у пояса маленький полотняный мешочек. От него исходил сильный запах розовых лепестков и освежающих трав. Находка заставила Эгвейн вздохнуть. Эта женщина с лицом, которое больше подошло бы палачу, вне всякого сомнения, шпионила за хозяйкой по поручению Романды и все же, пусть неуклюже, на свой лад, заботилась о ней. Как странно, что все это может уживаться в одном человеке!
Подойдя к палатке, которую она использовала как рабочий кабинет – многие так и называли ее кабинетом Амерлин, точно и впрямь находились в Башне, – Эгвейн выбросила Мери из головы. Всякий раз, когда они устраивали привал на день, Шириам уже с утра дожидалась ее здесь с пачкой прошений в руках. Горничная, пойманная на краже драгоценностей – она зашила их в свое платье, – молила о милосердии; кузнец, собравшийся уехать к невесте, просил дать ему хорошую рекомендацию; и прочее в том же духе. Шорник, жаждущий, чтобы Амерлин помолилась за его жену и та родила дочь. Солдат лорда Брина, намеревавшийся жениться на швее, тоже хотел получить благословение Амерлин. Непременно имелось несколько прошений от послушниц постарше, недовольных тем, как с ними обходилась Тиана, или просто перегруженностью хозяйственными работами. Вообще-то, любой имел право обратиться с прошением к Амерлин, но в Башне прислуга редко так поступала, а уж тем более послушницы. Эгвейн подозревала, что Шириам специально выискивает просителей, чтобы у новой Амерлин создалось впечатление, будто то, что она делает, очень нужно, и, загруженная незначительными делами, она не мешала самой Шириам заниматься тем, что та считала действительно важным. Налей кошке молока, и ей некогда будет вцепляться тебе в волосы. Этим утром, однако, Эгвейн меньше всего хотелось заниматься прошениями, она была в таком настроении, что вполне могла предложить Шириам съесть их на завтрак.
Однако, войдя в палатку, Эгвейн не нашла там рьяную хранительницу летописей. Ничего удивительного, учитывая события минувшей ночи. И все же палатка не была пуста.
– Свет да осияет вас этим утром, мать, – низко присев, так что коричневая бахрома шали заходила ходуном, произнесла Теодрин. Обладая всей присущей доманийкам грацией, она была в очень скромном платье с высоким воротом. Это было несколько необычно. Женщины народа домани, как правило, понятия не имели о скромности. – Мы выполнили ваше приказание, но никто не заметил нынешней ночью ничего необычного около палатки Мариган.
– Некоторые мужчины вспомнили, что видели Халиму, – с кислым видом добавила Фаолайн, лишь слегка присев, – но, кроме этого, не припомнили ничего, даже того, когда потом отправились спать. – В ее голосе прозвучало нескрываемое осуждение Халимы, секретаря Деланы, которая пользовалась большим успехом у мужчин. Круглое лицо Фаолайн помрачнело больше обычного, когда она произносила следующие слова: – Там мы наткнулись на Тиану. Она велела нам идти спать, и немедленно. – Не отдавая себе в этом отчета, Фаолайн все время поглаживала голубую бахрому своей шали. Суан не раз говорила, что новоиспеченные Айз Седай надевают шаль чаще, чем необходимо.
Постаравшись улыбнуться как можно доброжелательнее, Эгвейн уселась на свое место за маленьким столиком. Осторожно. Кресло чуть не сложилось – Эгвейн пришлось нагнуться и выправить ножку. На краю стола из-под глиняной чернильницы торчал кусок сложенного пергамента. Руки дернулись, чтобы достать его, но Эгвейн сдержала себя. Слишком многие Айз Седай считали, что им вовсе не обязательно соблюдать правила вежливости. Она не должна быть одной из них. Кроме того, эти две попали из-за нее в неловкое положение.
– Прошу прощения за те неприятности, которые у вас возникли из-за меня, дочери мои. – Они стали Айз Седай одновременно с избранием ее Амерлин, то есть когда раскол в Башне уже произошел, и столкнулись с теми же сложностями, которые возникли у нее. Однако у них не было ее палантина, и они оказались практически беззащитны. Большинство полноправных сестер вели себя с ними так, точно они все еще принятые. То, что происходило внутри каждой Айя, редко становилось достоянием других Айз Седай, но ходили слухи, что Теодрин и Фаолайн приходится на все испрашивать разрешение и к ним приставили опекунов, которые следили за их поведением. Ни о чем подобном никто никогда не слышал, но все были убеждены, что дело обстоит именно так. Эгвейн не оказывала им покровительства, хотя понимала, что это не помешало бы. – Я поговорю с Тианой. – Может, это что-нибудь и даст. На день или на час.
– Спасибо, мать, – ответила Теодрин. – Не стоит беспокоиться. – Ее рука скользнула к шали и задержалась на ней, поглаживая. – Тиана спрашивала, что мы там делали так поздно, но мы ничего не сказали ей, – добавила она после небольшой паузы.
– Никакого секрета тут нет, дочь моя. – Жаль, однако, что они не нашли ни одного свидетеля исчезновения Могидин; ее спаситель как был, так и остался лишь смутной тенью. А это, как известно, всегда пугает больше всего. Крошечный уголок пергамента по-прежнему неудержимо притягивал взгляд Эгвейн. Может, Суан удалось что-нибудь выяснить? – Спасибо вам обеим.
Теодрин поняла, что пора уходить, и сделала было шаг в сторону выхода, но остановилась, заметив, что Фаолайн не тронулась с места.
– Жаль, что я не держала в руках Клятвенный жезл, – огорченно сказала Фаолайн. – Тогда вы бы не сомневались, что я говорю правду.
– Сейчас не время беспокоить Амерлин… – начала Теодрин, но потом сложила руки и обратила все внимание на Эгвейн. Что-то еще, кроме терпеливого ожидания, было в ее лице… Что касается способностей, из них двоих Теодрин всегда была более сильной, да и в характере ее ощущалось явное стремление главенствовать, но на этот раз она заметно готова была уступить инициативу Фаолайн. Эгвейн хотелось бы знать почему.
– Не Клятвенный жезл делает женщину Айз Седай, дочь моя. – В этом Эгвейн была убеждена. – Скажи мне правду, и я поверю тебе.
– Вы мне не нравитесь, – ответила Фаолайн, тряхнув для убедительности пышными черными кудрями. – Вы должны знать это. Вероятно, по сравнению с вами я ничто, но у меня тоже есть свое мнение. Когда вы были послушницей и убежали из Белой Башни, а потом вернулись, вас следовало наказать гораздо строже, так я считаю. Может, это мое признание поможет вам понять, что и в остальном я не лгу. Не думайте, что у нас сейчас не было выбора. И Романда, и Лилейн обе предлагали нам свое покровительство. Обещали, что, как только мы вернемся в Башню, нас тут же подвергнут испытанию и возведут, как и положено, в звание полноправных сестер.
С каждым словом гнев ее разгорался все сильнее; а Теодрин округлила глаза и, не выдержав, вмешалась в разговор:
– Мать, Фаолайн все ходит вокруг да около, но на самом деле она пытается сказать, что мы с вами не потому, что у нас не было выбора. И не в благодарность за шаль. – Она с легким презрением скривила губы, будто возведение в ранг Айз Седай по распоряжению Эгвейн – не тот дар, за который следовало благодарить.
– Тогда почему? – спросила Эгвейн, откинувшись назад.
Кресло накренилось, но выдержало. Прежде чем Теодрин успела открыть рот, с прежним сердитым запалом заговорила Фаолайн:
– Потому что вы – Престол Амерлин. Мы не дурочки и видим, что происходит. Некоторые сестры считают, что вы – марионетка Шириам, хотя большинство убеждено, что за ниточки дергают Романда или Лилейн. Однако мы понимаем, что это не так. – Лицо ее исказилось от гнева. – Я покинула Башню, так как считала, что Элайда не права. Они избрали Амерлин вас. Вот почему я с вами. Если, конечно, я вам нужна. Если вы можете доверять мне без Клятвенного жезла. Я хочу, чтобы вы верили мне.
– А ты, Теодрин? – спросила Эгвейн, внимательно вглядываясь в ее лицо. Она всегда знала, как Айз Седай относятся к ней, и это само по себе было достаточно неприятно. Однако услышать такое из чужих уст… больно.
– Я тоже с вами, – вздохнув, ответила Теодрин, – если вы согласны. Мы – это очень мало, я знаю. – Она развела руками с оттенком пренебрежения. – Но похоже, мы – это все, что пока у вас есть. Хочу признаться вам, что колебалась, мать. Это Фаолайн настояла на том, чтобы мы поговорили с вами начистоту. Откровенно говоря… – Без всякой необходимости поправив шаль, Теодрин посмотрела прямо в глаза Эгвейн. – Откровенно говоря, я не вижу, каким способом вы можете одержать победу над Романдой и Лилейн. Но мы считаем, что должны вести себя как настоящие Айз Седай, хотя пока и не являемся ими. Что бы вы ни говорили, мать, мы не станем ими, пока остальные сестры не видят в нас Айз Седай, а это произойдет только тогда, когда мы пройдем испытание и дадим Три Клятвы.
Выдернув из-под чернильницы сложенный листок пергамента, Эгвейн задумалась, поглаживая его пальцами. Неужели в данном случае движущей силой являлась Фаолайн, а Теодрин только с ней соглашалась? Это казалось столь же невероятным, как если бы волк послушно следовал за овцой. Судя по выражению лица Фаолайн, «неприязнь» было очень мягким словом для выражения чувств, владевших ею в отношении Эгвейн. А раз так, Фаолайн наверняка понимала, что Эгвейн вряд ли сможет относиться к ней как к возможному другу. А если все это проделано по соглашению с кем-то из восседающих? Неплохой способ устранить ее подозрения.
– Мать… – начала Фаолайн и замолчала с удивленным выражением на лице. Это был первый случай, когда она таким образом обратилась к Эгвейн. Однако, глубоко вздохнув, она твердо повторила: – Мать, я понимаю, нужно время, чтобы вы поверили нам, ведь мы никогда не держали в руках Клятвенный жезл, но…
– Хватит об этом, – прервала ее Эгвейн. Осторожность, конечно, необходима, но не стоит перегибать палку. Она не позволит себе отказаться от помощи только из опасения заговоров и козней. – Вам кажется, что Айз Седай верят только потому, что они давали Три Клятвы? Люди, хорошо знающие Айз Седай, понимают, что, придерживаясь правды в основном, любая из них при необходимости способна вывернуть ее наизнанку. Мое мнение таково: Три Клятвы вредны в той же степени, а может, и в большей, в какой и полезны. Я буду верить вам до тех пор, пока не узнаю, что вы обманываете меня, и буду доверять вам, пока вы этого заслуживаете. То есть буду действовать так, как поступают по отношению друг к другу все люди. – Если хорошенько подумать, Клятвы на самом деле ничего не меняли. Учитывая возможность манипулировать Клятвами, они в какой-то мере даже увеличивали настороженность людей ко всему сказанному Айз Седай. – И вот еще что. Вы обе – самые настоящие Айз Седай. Чтобы я не слышала больше ни о каких испытаниях, или Клятвенном жезле, или еще о чем-нибудь в том же духе. Хватит того, что вам пришлось лицом к лицу столкнуться со всей этой чепухой. Нечего самим без конца ее повторять. Я понятно объясняю?
Обе женщины, стоящие по другую сторону стола, пробормотали, что да, им все ясно, и обменялись долгими взглядами. На сей раз у Фаолайн был такой вид, точно она колеблется. В конце концов Теодрин опустилась на колени рядом с креслом Эгвейн и поцеловала ее кольцо:
– Клянусь Светом и моей надеждой на спасение и возрождение, я, Теодрин Дабей, буду верно служить и повиноваться вам, Эгвейн ал'Вир, а иначе пусть меня лишат жизни и чести. – И она с вопросом в глазах посмотрела на Эгвейн.
Эгвейн хватило только на то, чтобы кивнуть. Никакие ритуалы Айз Седай не содержали ничего подобного; так обычно лорды клялись своему правителю. Более того, не всякий правитель удостаивался того, что ему давали такую сильную клятву. Как только Теодрин с улыбкой облегчения поднялась с колен, ее место тут же заняла Фаолайн:
– Клянусь Светом и моей надеждой на спасение и возрождение, я, Фаолайн Оранде…
Большего Эгвейн не могла ни желать, ни требовать. По крайней мере, от любой сестры, если, конечно, та годилась на что-то большее, чем подать Амерлин плащ, когда поднимется ветер.
Закончив, Фаолайн осталась стоять на коленях.
– Мать… То, что я сказала… что вы мне не нравитесь… Мне кажется, я должна быть за это наказана. Если хотите, я сама назначу себе наказание, но вы вправе сделать это. – В голосе девушки, так же как и в позе, ощущалось заметное напряжение, но оно было вызвано не страхом. Ее взгляд смутил бы и льва. По крайней мере, она страстно этого желала.