— То есть только на злодеях тренировался? — не поверил я — Только лишь?

— Ну… нет, не только — сознался Прошка, явно вспомнив о том, что бывает с теми бесами, которые мне врут — хозяин еще хамов не любил. Особенно каких-нибудь богатеев. Наорет на него барин, наговорит всякого, а хозяин его — рраз! И в полон возьмет. И давай на нем тренироваться! А потом и добьет, чтобы не мучился. Хозяин-то добрый был… иногда. Отнялись ноги, отсохли от снадобья — как человек будет таким жить? Или руки-ноги отнялись. Тяжко ему! Хозяин возьмет и голову ему отрубит. Мечом — видел, какие мечи в углу стоят? Или топором. Или штуками всякими китайскими — не знаю, как их назвать. Ох, как ловко отрубал! Любо-дорого посмотреть! Он учился мечами-то рубить, когда мы с ним были в Китае. И не только мечами учился рубить. Он там долго сидел, в Китае том, учился у тамошних колдунов. Ну и мечом учился махать. И на кулачках драться.

— А еще кого он использовал в качестве подопытных объектов? — продолжал настаивать я. Образ бывшего хозяина дома у меня вырисовывался совсем уже не радужным. Нет, не в смысле ЛГБТ — тьфу! Испортили радугу, подлецы… нет! Я в смысле — совсем не розовый такой образ.

Да что меня все на цветные сравнения тянет?! Проще говоря — откровенным злодеем вроде бы назвать его и нельзя, но хорошим человеком — определенно не назовешь. Мстительный, злобный — и это притом, что существом он был невероятно сильным, опасным во всех отношениях, и физически, и магически. Как там ведьма про него говорила? Подковы ломал? То-то он злодеев как детей валил. Тем более, что он ведь мог и словом заколдовать — как я того торгаша с базара.

Все равно, даже если и не совсем злодей, убивал-то он всяких там разбойников — но как-то это не по-людски, испытывать опасные снадобья на живых людях. Люди же все-таки!

Хотя… некоторых людей и людьми-то назвать трудно. Вот один придурок (недавно в новостях видал) — устроил дома самую настоящую секту, и несколько лет занимался сексом со своей малолетней дочерью. С шести лет начал, сволочь! Так что, будет ли грехом испытать на нем магические снадобья? Да его на кол посадить — вот ему наказание! Самое малое наказание!

Или человек, который организовал теракт, при котором погибли десятки людей. И его надо жалеть?

Или маньяк, убивший беззащитных людей — он заслуживает жалости? По-моему, ни малейшей. Так могу ли я судить своего предшественника, не зная досконально, что именно тогда происходило?

Я еще немного полистал книгу, просматривая записи. Ничего такого странного, магического в этой книге не увидел. Просто сборник «рецептов» и заклинаний, выглядевших как набор бессмысленных слов. Что я ожидал увидеть в книге? Сам не знаю. Рисунки? Личные записи? Да, наверное — все-таки личные записи. Что-то вроде дневника человека, который составлял книгу. Но… ничего такого не было. Просто сборник инструкций для «мага-биолога», или скорее «мага-фармацевта».

Книге много лет, очень много, ей сотни, а то и тысячи лет, и писал ее точно не один человек. Почерк разный, разные языки написания. А еще — разный материал, на котором писали. Книгу не раз переплетали заново, добавляя новые листы — это совершенно определенно. И кстати сказать — сколько записей сделал в ней мой ближайший предшественник установить совершенно невозможно. Увы. Или — не увы. Какая мне разница, где он писал, а где другой колдун?

Ну что же… сегодня я узнал столько, что мне предстоит переваривать эту инфу не одну неделю, и даже не месяц. Что делать со свалившимся на меня наследством — я не знаю. Ясно только, что моя жизнь уже не будет прежней — как бы я ни пытался делать вид, что ничего особого не случилось. Случилось, еще как случилось!

Буду думать, буду соображать. Но первое, что приходит в голову — надо бежать и поскорее приватизировать дом. Он не должен попасть в руки никому из сторонних людей. Если его в самом деле сожгут, пропадут такие знания, такая сокровищница знаний, что это будет сравнимо с библиотекой Ивана Грозного. И не надо говорить, что преувеличиваю — я еще не уверен, было ли в библиотеке Ивана Грозного что-нибудь ценное, а вот тут… тут нечто потрясающее, то, что не должно исчезнуть без следа.

Я закрыл тайную комнату (непонятно как встроенную в дом, я еще не понял — как это было сделано) тем же самым заклинанием (непонятно как работавшим — стена, которая ранее пропала — снова появилась), поворотом вешалки заново насторожил сторожевое устройство, и… отправился спать. Три часа ночи, черт подери! Вот это я провозился! Спать хотелось, как из ружья. А мне ведь службу служить и работу работать! Другого способа заработать на пропитание у меня пока нет, так что… баю-бай. Утро вечера мудренее.

Телевизор оставил включенным — пусть смотрит нечисть. Только звук убавил, да предупредил, чтобы молча смотрели, не галдели. И чтобы не видать их было — совсем. Иначе полное ощущение, что спишь в кинотеатре — когда увидишь перед собой спины зрителей.

Утром я проснулся злым и не выспавшимся, по одной простой и банальной причине — надо выключать телефон на ночь, чтобы всякая сволочь не звонила мне в такую раннюю рань! Аж в девять часов утра! Ну и что с того, что в райотделе уже начался рабочий день? У меня рабочий день ненормированный! Я может всюночь всякую преступную нечисть по округе гонял! Устанавливал правопорядок! И ты звонишь так, как будто твои майорские погоны дают тебе право названивать в неурочное время!

Подождав, когда телефон сам по себе выключится, а может быть даже исчезнет, перейдя в мир под названием Навь, я конечно же такого чуда не дождался и был вынужден нажать кнопку приема. Все-таки Миронову не птичка на погоны какнула, цельный майор, так окажем же ему толику уважения, хотя и в высшей степени им недовольны. Очень сильно недовольны, до ненависти.

— Слушаю! — попытался я сделать голос как можно более приятным, что определенно у меня не получилось. Таким голосом только из сортира кричать: «Занято, … вашу мать!»

— Слушаешь, Каганов?! Значит живой?! — голос Миронова был вкрадчив, что означало высшую степень недовольства — А раз живой, какого черта трубку по часу не берешь?!

Виктор Семенович, он же майор Миронов, всегда имел склонность к преувеличениям. Если он говорил, что участковые совсем спились и вовсе даже охренели — это всего лишь означало, что группа участковых немного посидела вечерком, обдумывая завтрашние мероприятия. А чтобы горло на совещании не пересохло — употребили по поллитре пива. Это что, спились?! Тем более что рабочий день уже закончился!

Или если он говорил, что участковый развалил работу на участке, что он совсем пропащий и скорее всего скоро отправится в народное хозяйство быкам хвосты крутить — это означало, что участковый всего лишь просрочил бумагу с представлением прокурора об отлове одной психички, которая не пускает своих родственников в свою же законно полученную от государства квартиру. И при этом начальник отделения участковых забывает, что хорошая бумага должна отлежаться и пожелтеть, и только тогда от нее будет прок. А если взрезать дверь болгаркой и достать оттуда психичку — кто потом будет отвечать за нанесенный материальный ущерб? Баба ничьей жизни и здоровью не угрожает, а если не желает видеть родню — так это их внутрисемейные разборки! И лезть туда участковому совсем даже противопоказано!

В общем — вечно распушит Семеныч из маленькой какашки огромную кучу дерьма, и таращит глаза, как следователь НКВД на допросе Тухачевского. Но тот хоть за дело командарма гнобил, ибо нефиг заговоры устраивать, а несчастного участкового зачем гнобить? Его холить, лелеять нужно! Льготы ему давать, квартиры-дома, а не вопить таким неприятным голосом, будто наделал в штаны от излишнего крика!

Через двадцать минут я уже сидел в уазике, позабыв обо всех чудесах, которые мне привиделись этой ночью. Не до колдовства! Не до домовых и бесов! Тут того и гляди анальную кару получишь, несмотря на то, что заступил я на этот участок не то что без году неделю, а без одной недели час!

Убийство, вот что черт возьми случилось на моем участке. В деревне Вороновке какая-то сволочь влезла к старухе в дом и лишила ее остатков жизни, после чего гадина обшарил (ла) весь дом в поисках чего-нибудь интересного. Чего именно — нетрудно догадаться. А участок-то мой! Я на нем участковый! И кто тут будет громоотводом?

Двадцать минут мне понадобились на то, чтобы сварить три яйца в смятку (лучшая еда, когда торопишься и надо что-то бросить в желудок), съесть их с куском хлеба, умыться-побриться, выпить кружку теплого чая (уже на ходу), и закрыть дом на замок. Уходя я крикнул в пустоту, которая внимательно следила за экраном невыключенного телевизора:

— Тарелку не вылизывать, а мыть! Не шалить! Пакостей не учинять! Дом стеречь! Чужих не пускать!

Пустота фыркнула, что-то неразборчиво пробормотала — что-то ехидное и вроде даже матерное, но я предпочел не различить слов. Ибо обидно и вызывает в ответ на репрессии. Скатился по лестнице, почти не касаясь ступеней, и навесив замок отправился к автомобилю.

До Вороновки десять километров вполне приличной по сухому времени года дороги — не грейдер, но накатанная, гладкая и ухоженная проселочная дорога. По дождю ехать по такой дороге будет сущим безобразием, черноземное полотно делается скользким, будто намыленным, но сейчас, когда солнце припекает по-летнему и дождей не было с самого апреля — ехать по дорожке одно удовольствие. Потому долетел до места я просто-таки мушкой хлопотливой. Чтобы попасть к самому что ни на есть разбору: тут уже была группа — из следственного комитета баба, Лия Михайловна, опер Васька Куделин, ну и эксперт-криминалист, своей козлячьей бородкой походивший на Дон Кихота. Только бородкой, потому что ростом он был ровно вполовину этого книжного персонажа. Впрочем — не только ростом, но и толщиной. Ну не удался он как мужчина, чего уж там! Если только в «корень» пошел? Но сомневаюсь. Уж больно мужик был ехидным и злым как собака. Его за глаза так и звали — «Гав Гавыч». В миру же он был Гаврила Гаврилович — как об этом нетрудно было бы догадаться.

— О! — ядовито ухмыляясь фыркнул Гав Гавыч — Участковый явился! Явление участкового народу! Не прошло и года! Участковый дрыхнет, а тут преступность разбушевалась, народ тиранит! А он там спит! Небось нашел какую-нибудь вдовушку, и давай множить деревенское население! Каганов, ты как насчет вдовушек?

— Нет — сумрачно ответил я — Только с кобылами. Кобыла — она самая лучшая невеста!

— Я так почему-то и думал — отрезал эксперт — Участковый, это не должность, это диагноз! Михална, слышала, почему участковые квашеную капусту не едят?

— Почему? — Лия Михална с интересом воззрилась на довольного, сияющего эесперта.

— А глаза щиплет! — эксперт изобразил, как я должен поедать капусту, опуская рыльце в миску — А знаешь, почему они маринованных огурцов не едят?

— Почему? — спросила Лия Михална, продолжая довольно хихикать.

— А голова в банку не лезет!

Женщина еще громче захихикала, а опер Васька Куделин, который как раз вышел из избы, недовольно поморщился:

— Хватит ржать, а? Народ смотрит! Устроили тут…

Васька был мужиком правильным и видал всяческие виды. Работал он уже шестой год, но циником как ни странно еще не стал — в отличие от Михалны, бабы за сорок, и Гав Гавыча, редкостной сволочи, для которого ничего святого наверное в этой жизни и не было. Может эксперту, вечно копающемуся в трупах и положено быть циником, но Гав Гавыч все-таки черту эту уже давно перешагнул. Ему все было пофиг. Не трогали Гавыча ни слезы матерей, жен и детей, не трогал вид несчастных жертв — для него все это было рутиной и забавным приключением — в зависимости от различных обстоятельств. Наверное — это было застарелой профессиональной деформацией, а возможно — просто отсутствием совести. Хотя скорее — все вместе взятое и умноженное на десять.


В общем — не люблю я его, да и все тут! Впрочем — как и дуру Михалну, которая вечно поглядывает на мою задницу. Ну любит она молодых мужиков, чо уж там… рассказывали мне о ней кое-что мужики с райотдела. Только вот не в моем вкусе женщины, больше похожие на борца сумо. Боюсь я их. Не дай бог сверху сядет такая сумоистка!

— Ну чего, Каганов, пистона будешь получать? — задумчиво протянул Васька, закуривая сигарету — Похоже, что местные тут покружили. Бабку задушили, смертные деньги вытащили, и были таковы. Или таков.

— За что пистона-то?! — безнадежно спросил я, сам зная, за что. За ТО! И за ЭТО!

— Давай, опрашивай соседей иди. Подомовой обход делай — пожал плечами Васька — Смотреть на старуху будешь? Или на слово поверишь, что она мертвее мертвого?

— Смотреть буду! — ожесточился я — У меня хобби такое — рассматривать мертвых старух!

— Он от этого возбуждается! Мало того герантофил, так еще и труположец! — прокомментировал Гав Гавыч, и мне ужасно захотелось дать ему по роже. Может проклясть его? А что — награжу вечным поносом, и пусть себе дрищет в свое удовольствие! И жизнь его будет веселой, насыщенной сочными приключениями!

Нет уж — говорят, эксперт он хороший, пусть даже и человек дерьмовый. Пускай работает. И вообще — поменьше надо разбрасываться заклятиями.

Вызвался смотреть на бабку — значит, надо идти. Тем более что я все-таки орган дознания, как это следует из моих обязанностей. Участковый воплощает в себе сразу три ипостаси — дознаватель, опер, и собственно участковый уполномоченный. Особенно в селах, где до ближайшего РОВД иногда можно добраться только, и исключительно — на тракторе. Или вертолетом.

Дом, как дом… каких сотни, а то и тысяч по всей округе. Сложен из брусьев, обшит досками. За досками — засыпка из опилок и всякой такой ерунды. Типа утеплитель. Такие дома строили после войны и в пятидесятые годы — дешевле, чем из бревен, и вроде как меньше хлопот по обслуживанию. Бревенчатый рассыхается, надо ждать, когда он усядется, потом щели конопатить, и все равно обшивать досками. А тут построил, засыпал, обшил, изнутри фанерой обил — вот тебе и дом! Да, не такой добротный, как мой дом (уже — мой!), но вполне себе пригодный для жилья.

Две комнатки, кухня — совсем маленький домик. Правда есть сени — и как вижу, там стоят бутыли, из которых мерзко воняет бражкой. Вон оно что… похоже бабка приторговывала самогонкой, так что немудрено, что к ней ходили все местные, кому не лень. Это и объясняет, это и замедляет расследование. Раз к ней таскались все, кому не лень — попробуй ты, найди среди них убийцу! Тут круговая порука, черт их подери!

Бабка лежала на постели, и ее фланелевый халат был бесстыдно задран до самой груди, обнажая белые дряблые ноги и все, что между этими ногами находится. Отвратительное зрелище. Так вот что Гав Гавыч имел в виду насчет возбуждения, мерзкий козел! И язык же повернулся! Похоже что визитер (или визитеры) здесь хорошенько поразвлекались. И выпили, и закусили, и «красотку» поимели.

Твари чертовы! Ненавижу эту синь… вот на кой черт они живут, небо коптят? Небось еще какими-нибудь инвалидами числятся. Смолоду бухают, здоровье пропивают, потом уходят на инвалидность и квасят, собираясь с самого раннего утра у магазина, торгующего шмурдяком! Нет, они там не покупают, они там тусуются — вдруг появится богатый чел, имеющий капитал, достаточный для приобретения самогонки, либо разведенного спирта «Роял»? И тогда жизнь удалась! День прошел не зря!

Насмотрелся я на таких тварей — что в детстве, что в юности, что сейчас — когда поработал участковым. Эти синяки деградировали до самой последней степени, и все, что у них осталось, все, чего они хотят — это нажраться и стоять, пуская табачный дым стаей вонючих шакалов, стоять и трепаться языком ниочем, обсуждая все на свете, потому что они всегда знают все обо всем лучше любого мыслителя.

В комнате было полутемно, хотя кто-то (наверное опер) отодвинул занавески до самого предела. Тусклая лампочка почти не давала света — экономия, зачем его зря-то жечь? Что старухе смотреть? А телевизор вообще лучше всего глядеть в темноте — оно ведь и видно гораздо почетче!

Вещи из платяного шкафа вывернуты на пол, и скорее всего — деньги хранились именно там, в секретном месте, под стопкой белья — в том месте, о котором само собой не знает ни один домушник. Еще можно хранить деньги в морозильной камере, за ковром на стене, и в бачке унитаза. Но тут бачка нет, сортир деревянный на улице, так что кроме шкафа и морозилки тайных мест в доме больше и не осталось.

Холодильник тоже открыт. Если там что и было — то оно сразу и убежало. В общем — разграбили несчастный домик по-полной. Вот он, вред алкоголя! Не торговала бы самогонкой, и…

Впрочем — мне ли ее судить? Может у нее нет никого родных, может жила на одну социальную пенсию в шесть или семь штук! Попробуй, поживи на шесть тысяч в месяц! Это только наши депутаты могут — судя по их правдивым и верным словам.

Я постоял посреди комнаты, внимательно осматривая «окрестности» — сам даже и не знаю, зачем. Зачем мне запоминать, какие тут вещи навалены? Зачем запоминать позу, в которой лежит мертвая бабка с открытыми, удивленными глазами? Смысл какой? Я не сыщик, пусть сыщик ищет. Нечего из себя изображать Шерлока Холмса. Мое дело — идти по домам и опрашивать народ — кого видели, где были, и… все такое прочее. Может вдруг мне кто-нибудь потихоньку и сдаст супостата. Хотя скорее всего — никто ничего не видел и ничего не знает, даже если видел и знает.

Во-первых, тут полно бывших сидельцев, а сидельцы на своих якобы не стучат (западло!).

Во-вторых (и это самое главное!), им тут жить. Настучишь, прознают — подпалят нахрен. Тут все родня, за родственника потом со свету сживут. «Ну и что, что бабку задушили? А нечего было цены задирать! Ишь, денег набила! Небось городские приехали, и придушили! А на деревенских свалили!» — так и вижу эти хитрые алкашеские рожи, которые рады повесить лапшу на уши проклятому «мусору». Святое дело — «мусорка» развести! Будет потом чего пацанам-то рассказать!

Конечно, не все такие, но… много, слишком много здесь таких кадров. Глубинка, чего уж там.

Я уже хотел развернуться и уйти, и вдруг заметил… нет, скорее почувствовал какое-то шевеление к себя за спиной. Будто мышь пробежала, или кошка прятавшаяся скакнула. Я замер, и медленно повернул голову по направлению к печи. Ничего и никого. Ни мыши, ни крысы, ни кошки! Но я определенно видел, что там что-то было! Вот зуб дам — было!

— Появись! — приказал я, накачав в свой приказ как можно больше Силы. И не ошибся. Из печи вылетело нечто маленькое, лохматое, да так вылетело, как если бы его поддали под зад сапогом!

— Ух! — создание шлепнулось на пол, собралось дать стрекача, вскочив на ноги, но я практически мгновенно сообразив, приказал:

— Стоять!

Создание замерло, и я его разглядел как следует. Ну да — опять эти дурацкие лапоточки, опять косоворотка, опять штаны обтрепыши. Ну что у них, мода такая, что ли? Что это за хрень такая на них на всех надета? Не выдержал:

— Ты где эту одежонку увидел? По телику небось? Чего оделся, как нищий?

— Домовому положено! — пробурчало создание — Форма у нас такая! Я видел в одном фильме! Чего надо, колдун? Чего пристал?

— Того! — передразнил я таким же бурчащим басовитым голосом — Догадаться трудно, да? Кто старушку порешил? Какая скотина? Ты же все видел! Кстати, а почему не вмешался? Почему дал ее обидеть?

— Ты чего, с дубу рухнул, колдун?! — скривился домовой — Как это — вмешался?! Да мы не можем вмешаться ни при каких обстоятельствах! Ваша жизнь, людей — это ваша, наша — это наша! Вы хоть поубивайте друг друга — нам-то что?! Знать, старушке черед пришел — на тот свет! Я-то причем?! Нельзя вмешиваться, какой ты колдун, если не знаешь?! НЕЛЬЗЯ! Запрет у меня — нельзя! И все, отпускай меня, я пойду отдыхать.

— Я тебе сейчас пойду! — искренне разозлился я — ну-ка, быстро, говори, кто тут был! Кто старушку ограбил, да замучил?!

— Кто, кто… откуда я знаю — кто?! — вызверился домовой — Думаешь, я ваши имена запоминаю?! Да мне насрать на ваши имена! Сам у нее спроси, у хозяйки! Она вон никак на тот свет уйти не может, пока кому-нибудь не расскажет, не видишь, что ли?!

Домовой ткнул пальцем в диван, я посмотрел туда, куда он показывал, и домовой, воспользовавшись тем, что я отвлекся — тут же сорвался с места и как заправский ныряльщик прыгнул прямо в стенку печи. И в ней исчез.

Но это я уже видел краем глаза. Другое меня привлекло, да такое, что просто дух перехватило. Прямо у разверстых ног покойницы стояла… она! Эта же самая старуха — в халате, в тапочках с помпонами! Только едва заметная, полупрозрачная, как если бы на какую-нибудь фотографию наложился другой образ, с другого фото. Она смотрела на меня неморгающими белесыми глазами, и по телу моему вдруг прошел предательский холодок. Такой холодок, какой иногда вдруг забирается за воротник тогда, когда ты стоишь в заброшенном, оставленном хозяевами доме. Тихо, печально, на стенах фотографии давно умерших людей, они будто смотрят тебе в душу… и вдруг, ни с того ни с сего… обдает холодом… И теперь я знаю — почему.

— Кто тебя убил? — спросил я запросто, не зная, как правильно общаться с духами. И правда — где руководство по общению с духами? Где можно прочитать, как именно к ним обращаться и чего от них ожидать? Всяческие жульнические руководства от экстрасенсов — не в счет.

— Валерка Куракин и Костян Брагин — прошелестел голос покойницы — Они пьяные были. В долг хотели. А я не дала. Тогда Валерка меня ударил кулаком, а потом они снасильничали. И Валерка меня задушил. Накажи их! Накажешь?

— Обязательно! — искренне пообещал я и шагнул к дверям, потом вспомнил, остановился — Что я могу для тебя сделать?

— Отпусти меня! — прошелестел дух хозяйки дома — Отпусти!