– Конечно-конечно! – Большие голубые глаза Иванова засветились интересом. – Обязательно прочту.
Весь день я ходил как накануне именин – ждал, что вот-вот откроется дверь, войдет Иванов, скажет: «Гениально!» Ну хорошо, пусть не «гениально». Но я чувствовал, что этот сценарий перевернет отношение молодежной редакции ко мне.
Следующим утром я не выдержал – сам пришел к Валерию Александровичу.
– Что скажете? Как вам сце… – и по лицу Иванова все понял.
Его щеки краснели от неловкости. Он прятал глаза, опускал их на стол, рефлекторно натыкался на мой сценарий – и отскакивал от него взглядом, как от грязной лужи.
И я вдруг увидел свой сценарий глазами Иванова. И понял, какой комсомольский бред написал. И сказал сразу же, лишь бы избавить начальника от неловкости:
– Валерий Александрович, я все понял, простите, что занял ваше время.
– Ничего-ничего, – он облегченно выдохнул, – со всяким бывает.
Мой последний козырь оказался не то что самой невзрачной картой – он даже не был картой вовсе. Так, пустая картонка.
Оставаться в молодежной редакции мне больше незачем.
Поздним вечером я снова сидел в своем кабинете. Уже не стучала пишущая машинка. Уже тишина казалась приговором. Я, стакан и бутылка портвейна. Сегодня я еще заместитель главного редактора, а завтра напишу заявление – и… не знаю. Куда-нибудь.
Вот за это и надо выпить. Я налил портвейн в стакан, поднял его…
– Ой! – в кабинет заглянула молодая девушка, помощник режиссера. – А я тут в приемной разбиралась с письмами, думала, никого уже нет. И вдруг – шум из вашего кабинета. Я подумала: что-то не так. Заглянула – тут вы…
Она явно не ожидала меня увидеть, да еще и с портвейном. Поэтому первую фразу выпалила как из автомата, смущаясь от своего внезапного вторжения. Но, когда сочла, что дежурные извинения принесены, посмотрела на меня внимательнее:
– Эдуард Михайлович, а вы чего… – кивнула на портвейн, – тут?
Ну а что мне терять?
– Понимаешь, – я покрутил пустой стакан в руках, – собрался увольняться.
– Увольняться?! – ее глаза округлились. – Зачем?!
Ее удивление меня подбодрило. Если она удивляется моему решению – значит, считает, что я на своем месте? Или хотя бы почти на своем? Может, я небезнадежен?
– Я не понимаю, что происходит, – сказал я, решив быть с ней предельно честным. – Не знаю телевидения, не улавливаю процесс. Вот скажи сама: зачем я здесь?
– Ой, ну ведь это же просто! – Она как-то по-женски всплеснула руками. – Я вам сейчас все расскажу.
Мы просидели с ней долго-долго. Она рассказывала, как нужно общаться с сотрудниками «молодежки». Когда ругать, когда хвалить. При ком – нахмурить брови, а кого – не заметить.
– И спрашивайте, Эдуард Михайлович! – то и дело повторяла она. – Спрашивайте, мы вам все-все объясним!
Утром мы с ней простились… и я понял: нужно учиться у женщин.
Я уже говорил: телевидение – это колоссальный источник энергии. Кто-то умеет ее отдавать, кто-то – брать. Кого-то она разрывает на части, кто-то направляет ее в дело. Но на телевидении невозможно жить с потухшим взглядом. Глаз должен гореть!
У меня он горел всегда.
Даже в первые недели работы, когда я совсем плохо понимал, что происходит вокруг, меня переполняли идеи. Я не поднимался в лифте на 12-й этаж – бежал по лестнице пешком. Ждать лифта было невыносимо – хотелось быстрее, сильнее, сейчас!
В ту ночь я понял: мне не хватает знаний, но теперь я понимаю, где их получить.
У женщин.
Через полгода все шутили: «Сагалаев превратил редакцию в свой гарем». Я не то чтобы заводил серьезные романы – но стал общаться с девушками и женщинами на том уровне отношений, когда каждая понимала: я выделяю ее из числа остальных! Я восхищаюсь ею, она мне интересна, она – важна.
Нормы морали никогда не диктовали телевизионщикам, как жить. В молодежной редакции процветали такие перекрестные романы, что ни одному мексиканскому сериалу не снилось. И при этом мы каким-то непостижимым образом умудрялись не просто мирно жить, но и дружить!
А я еще и учился. Спрашивал у каждого: «Как вы это делаете?» Сидел в специальном автобусе с ПТС, передвижной телевизионной станцией, когда выезжали на съемки. Вникал в детали.
И с каждым вопросом, с каждым своим заинтересованным взглядом чувствовал, как растет ко мне уважение.
Через год мое прозвище «усатый-полосатый» стало синонимом профессионализма. Правда, называли меня так только за глаза и по-доброму. В глаза звали по-разному: кто-то Эдиком, кто-то Эдуардом Михайловичем, а чаще всего называли СЭМ.
Глава пятая
Молодежная редакция – лучшие годы
На большую летучку, как и положено, собрались все руководители Центрального телевидения. Текущие дела, ближайшие планы, а потом – обзор. Каждую неделю один из руководителей становился «дежурным по ТВ». Он смотрел все передачи, что показывали на первом и втором каналах (благо каналов тогда было немного): «Клуб кинопутешественников», КВН, новую постановку Марка Захарова, «Очевидное – невероятное», программу «Время», – а затем делал анализ теленедели.
Понятно, что на время дежурства его освобождали от многих текущих дел, и понятно, что дежурство это было весьма ответственным.
– Кто сегодня докладывает? Сагалаев? – Мамедов посмотрел на меня, и я, взяв блокнот, пошел к трибуне.
Мне не было ни страшно, ни даже тревожно. Анализ программ – задача сложная лишь в том смысле, что отнимает много времени. Но она не требует невероятного напряжения ума… впрочем, поначалу все было по-другому.
Я шел и вспоминал свое первое дежурство.
Самый молодой из всех, самый неопытный – как я мог что-то им советовать? А как – критиковать? Я тогда открыл рот – и не смог произнести ни слова: в горле пересохло. Спас Мамедов. Увидел мое состояние и сказал:
– Но, прежде чем ты начнешь говорить, я скажу вот что… – и своим полутораминутным спичем дал мне возможность отдышаться.
По гроб жизни я ему за это благодарен – если бы не те спасительные полторы минуты, может быть, моя карьера пошла бы по-другому. А тогда я смог каким-то образом выдохнуть, настроиться на выступление и произнести что-то вроде: «Итак, какой была эта неделя?» Вторым моим спасением стала российская и зарубежная литература.
Я понимал: если буду высказывать лишь свое мнение, меня сочтут выскочкой и самовлюбленным типом. Если в докладе не будет ничего, кроме общих мест, меня сочтут недалеким человеком (впрочем, в глупцы могут записать и в первом случае). Значит, каждое свое высказывание я должен подкреплять ссылкой на авторитет.
И этим авторитетом стала литература. Все свое детство и юность я провел с книгами и действительно был, а не казался начитанным. Память меня не подводила, и я легко мог цитировать целые куски из любимых произведений.
И я цитировал. Пушкина, Драйзера, Вознесенского, Пастернака, Шекспира… Кого я только не приводил в свои защитники, к какому писателю не апеллировал!
И по реакции зала видел: попадаю! Может быть, мои фразы звучали для слушателей весомо лишь потому, что крепко держались за цитаты из классиков, но это все-таки были мои фразы. И каждый их одобрительный взгляд, каждый кивок головы придавал мне сил.
Да ведь это же было всего несколько месяцев назад. А сейчас я уже совершенно свободно выступаю на летучках, хвалю одних и «громлю» других… Как это получилось – столь стремительно?
Молодежная редакция на сто процентов оправдывала свое название. Мы были молодыми не по возрасту даже – по духу. Нам хотелось смеяться, шутить, мы были смелыми и бесшабашными. Вспоминаю старые выпуски программ, мысленно пересматриваю их глазами современного зрителя и буквально слышу его недоуменный вопрос: «А где смелость?»
Все зависит от точки отсчета. То, что в 70-е годы было смелостью, сегодня считается делом рядовым. И наоборот.
«Молодежка» выходила в прямой эфир. Однажды в передаче, предшественнице КВН, она называлась «Вечер Веселых Вопросов», известный композитор и любитель розыгрышей Никита Богословский предложил зрителям прийти в Дом культуры МГУ, где проходили съемки, в шубах, валенках и со сковородками в руках. Дело было летом. И вся Москва ринулась в этом странном обличье к месту прямого эфира. Был жуткий скандал, «Вечер Веселых Вопросов» закрыли. Но редакция не успокоилась и продолжала рискованные эксперименты. На месте ВВВ возник КВН, ставший на многие годы (с драматическими перерывами) самой популярной передачей телевидения. Первые ее авторы Муратов, Аксельрод и Яковлев вскоре покинули проект. А настоящий облик КВН приобрел благодаря Белле Сергеевой, выдающемуся режиссеру, и ее коллегам, которые много лет успешно его развивали.
А однажды в редакцию обратились сотрудники Министерства рыбной промышленности, посетовали: все склады затарены консервами с морской капустой. Никто не хочет ее покупать, а она же полезная, ее же важно есть по сколько-то там граммов в день! На самом деле министерство, конечно, пеклось не о здоровье потенциальных покупателей, а о выполнении плана, но с морской капустой действительно надо было что-то делать.
И Анатолий Лысенко, который тогда вел рекламно-развлекательную программу «Аукцион», произнес «по всем телевизорам страны»:
– Кстати, обратите внимание: сейчас практически в каждом магазине страны продаются консервы – морская капуста. Она очень полезна для здоровья, но, помимо прочего, вы можете и испытать удачу: в пять банок новой партии морской капусты производители положили по жемчужине. Может быть, именно вам повезет?
Передача еще не успела закончиться, а люди уже кинулись в магазины – скупать морскую капусту чемоданами.
Скажете, это был нечестный прием? Что ж, тогда именно так представляли рекламу. И, кстати, реклама Лысенко достигла цели: капусту смели подчистую.
Если называть вещи своими именами, молодежная редакция делала блокбастеры. Передачи «А ну-ка, девушки!» и «А ну-ка, парни!» собирали огромные аудитории. КВН любили все – от мала до велика. «Что? Где? Когда?» – тема отдельного разговора, об этой передаче и о Владимире Ворошилове я расскажу в следующей главе.
Телевизионщики не покупали авторские права на передачи у западных компаний. Сами делали программы, которые и сегодня, возроди их в новом качестве, попали бы в топ.
А тогда… Помню, как приезжали со всей страны девушки на съемки своих «А ну-ка…». Как они готовились, как репетировали, как сотрудники редакции расставляли камеры и свет. Камер тогда было поменьше, но тогда, как и сейчас, все зависело от режиссера и его команды. Многокамерной съемки не было – снимала последовательно одна камера, вторая, третья. Не успел вовремя переключиться с одной камеры на другую, не поймал эмоцию на лице – все, заново не переснимешь. Ты потерял кадр, который мог бы притянуть к себе внимание миллионов.
Телевидение кипело, бурлило, рождалось на глазах… первый год моей работы в молодежной редакции, который начинался так тяжело, завершался в ощущении бесконечного счастья и полета.
Все-таки телевидение – это энергия. Она решает в жизни все. Есть у тебя энергия – все будет. А у меня энергия была – та самая, что я впитывал в течение всего своего детства в Самарканде, когда рефлекторно переходил на солнечную сторону улицы.
Портрет человека. Нина Зверева
Работая в молодежной редакции, я часто ездил в командировки – как правило, на фестивали молодежных программ. На такие события съезжались телевизионщики со всего СССР: в те годы региональное телевидение существовало практически в каждой области, крае, республике. И на каждом телевидении выпускали молодежные программы.
Фестивали, конечно, проходили очень весело, вино лилось рекой. Но все равно безусловно приоритетным был заинтересованный разговор о молодежном вещании – телевизионщики показывали фрагменты своих программ, мы их разбирали, объясняли, что правильно, что – нет. Спорили о деталях, но были единодушны в главном – мы все были преданы телевидению.
На тех фестивалях я приобрел много единомышленников, которые стали моими друзьями на долгие годы. Одна из них – Нина Зверева. Она работала в молодежной редакции горьковского телевидения и приехала на фестиваль со своими сюжетами.
И мы как-то очень быстро поняли, что говорим с ней на одном языке.
Весь день я ходил как накануне именин – ждал, что вот-вот откроется дверь, войдет Иванов, скажет: «Гениально!» Ну хорошо, пусть не «гениально». Но я чувствовал, что этот сценарий перевернет отношение молодежной редакции ко мне.
Следующим утром я не выдержал – сам пришел к Валерию Александровичу.
– Что скажете? Как вам сце… – и по лицу Иванова все понял.
Его щеки краснели от неловкости. Он прятал глаза, опускал их на стол, рефлекторно натыкался на мой сценарий – и отскакивал от него взглядом, как от грязной лужи.
И я вдруг увидел свой сценарий глазами Иванова. И понял, какой комсомольский бред написал. И сказал сразу же, лишь бы избавить начальника от неловкости:
– Валерий Александрович, я все понял, простите, что занял ваше время.
– Ничего-ничего, – он облегченно выдохнул, – со всяким бывает.
Мой последний козырь оказался не то что самой невзрачной картой – он даже не был картой вовсе. Так, пустая картонка.
Оставаться в молодежной редакции мне больше незачем.
Поздним вечером я снова сидел в своем кабинете. Уже не стучала пишущая машинка. Уже тишина казалась приговором. Я, стакан и бутылка портвейна. Сегодня я еще заместитель главного редактора, а завтра напишу заявление – и… не знаю. Куда-нибудь.
Вот за это и надо выпить. Я налил портвейн в стакан, поднял его…
– Ой! – в кабинет заглянула молодая девушка, помощник режиссера. – А я тут в приемной разбиралась с письмами, думала, никого уже нет. И вдруг – шум из вашего кабинета. Я подумала: что-то не так. Заглянула – тут вы…
Она явно не ожидала меня увидеть, да еще и с портвейном. Поэтому первую фразу выпалила как из автомата, смущаясь от своего внезапного вторжения. Но, когда сочла, что дежурные извинения принесены, посмотрела на меня внимательнее:
– Эдуард Михайлович, а вы чего… – кивнула на портвейн, – тут?
Ну а что мне терять?
– Понимаешь, – я покрутил пустой стакан в руках, – собрался увольняться.
– Увольняться?! – ее глаза округлились. – Зачем?!
Ее удивление меня подбодрило. Если она удивляется моему решению – значит, считает, что я на своем месте? Или хотя бы почти на своем? Может, я небезнадежен?
– Я не понимаю, что происходит, – сказал я, решив быть с ней предельно честным. – Не знаю телевидения, не улавливаю процесс. Вот скажи сама: зачем я здесь?
– Ой, ну ведь это же просто! – Она как-то по-женски всплеснула руками. – Я вам сейчас все расскажу.
Мы просидели с ней долго-долго. Она рассказывала, как нужно общаться с сотрудниками «молодежки». Когда ругать, когда хвалить. При ком – нахмурить брови, а кого – не заметить.
– И спрашивайте, Эдуард Михайлович! – то и дело повторяла она. – Спрашивайте, мы вам все-все объясним!
Утром мы с ней простились… и я понял: нужно учиться у женщин.
Я уже говорил: телевидение – это колоссальный источник энергии. Кто-то умеет ее отдавать, кто-то – брать. Кого-то она разрывает на части, кто-то направляет ее в дело. Но на телевидении невозможно жить с потухшим взглядом. Глаз должен гореть!
У меня он горел всегда.
Даже в первые недели работы, когда я совсем плохо понимал, что происходит вокруг, меня переполняли идеи. Я не поднимался в лифте на 12-й этаж – бежал по лестнице пешком. Ждать лифта было невыносимо – хотелось быстрее, сильнее, сейчас!
В ту ночь я понял: мне не хватает знаний, но теперь я понимаю, где их получить.
У женщин.
Через полгода все шутили: «Сагалаев превратил редакцию в свой гарем». Я не то чтобы заводил серьезные романы – но стал общаться с девушками и женщинами на том уровне отношений, когда каждая понимала: я выделяю ее из числа остальных! Я восхищаюсь ею, она мне интересна, она – важна.
Нормы морали никогда не диктовали телевизионщикам, как жить. В молодежной редакции процветали такие перекрестные романы, что ни одному мексиканскому сериалу не снилось. И при этом мы каким-то непостижимым образом умудрялись не просто мирно жить, но и дружить!
А я еще и учился. Спрашивал у каждого: «Как вы это делаете?» Сидел в специальном автобусе с ПТС, передвижной телевизионной станцией, когда выезжали на съемки. Вникал в детали.
И с каждым вопросом, с каждым своим заинтересованным взглядом чувствовал, как растет ко мне уважение.
Через год мое прозвище «усатый-полосатый» стало синонимом профессионализма. Правда, называли меня так только за глаза и по-доброму. В глаза звали по-разному: кто-то Эдиком, кто-то Эдуардом Михайловичем, а чаще всего называли СЭМ.
Глава пятая
Молодежная редакция – лучшие годы
На большую летучку, как и положено, собрались все руководители Центрального телевидения. Текущие дела, ближайшие планы, а потом – обзор. Каждую неделю один из руководителей становился «дежурным по ТВ». Он смотрел все передачи, что показывали на первом и втором каналах (благо каналов тогда было немного): «Клуб кинопутешественников», КВН, новую постановку Марка Захарова, «Очевидное – невероятное», программу «Время», – а затем делал анализ теленедели.
Понятно, что на время дежурства его освобождали от многих текущих дел, и понятно, что дежурство это было весьма ответственным.
– Кто сегодня докладывает? Сагалаев? – Мамедов посмотрел на меня, и я, взяв блокнот, пошел к трибуне.
Мне не было ни страшно, ни даже тревожно. Анализ программ – задача сложная лишь в том смысле, что отнимает много времени. Но она не требует невероятного напряжения ума… впрочем, поначалу все было по-другому.
Я шел и вспоминал свое первое дежурство.
Самый молодой из всех, самый неопытный – как я мог что-то им советовать? А как – критиковать? Я тогда открыл рот – и не смог произнести ни слова: в горле пересохло. Спас Мамедов. Увидел мое состояние и сказал:
– Но, прежде чем ты начнешь говорить, я скажу вот что… – и своим полутораминутным спичем дал мне возможность отдышаться.
По гроб жизни я ему за это благодарен – если бы не те спасительные полторы минуты, может быть, моя карьера пошла бы по-другому. А тогда я смог каким-то образом выдохнуть, настроиться на выступление и произнести что-то вроде: «Итак, какой была эта неделя?» Вторым моим спасением стала российская и зарубежная литература.
Я понимал: если буду высказывать лишь свое мнение, меня сочтут выскочкой и самовлюбленным типом. Если в докладе не будет ничего, кроме общих мест, меня сочтут недалеким человеком (впрочем, в глупцы могут записать и в первом случае). Значит, каждое свое высказывание я должен подкреплять ссылкой на авторитет.
И этим авторитетом стала литература. Все свое детство и юность я провел с книгами и действительно был, а не казался начитанным. Память меня не подводила, и я легко мог цитировать целые куски из любимых произведений.
И я цитировал. Пушкина, Драйзера, Вознесенского, Пастернака, Шекспира… Кого я только не приводил в свои защитники, к какому писателю не апеллировал!
И по реакции зала видел: попадаю! Может быть, мои фразы звучали для слушателей весомо лишь потому, что крепко держались за цитаты из классиков, но это все-таки были мои фразы. И каждый их одобрительный взгляд, каждый кивок головы придавал мне сил.
Да ведь это же было всего несколько месяцев назад. А сейчас я уже совершенно свободно выступаю на летучках, хвалю одних и «громлю» других… Как это получилось – столь стремительно?
Молодежная редакция на сто процентов оправдывала свое название. Мы были молодыми не по возрасту даже – по духу. Нам хотелось смеяться, шутить, мы были смелыми и бесшабашными. Вспоминаю старые выпуски программ, мысленно пересматриваю их глазами современного зрителя и буквально слышу его недоуменный вопрос: «А где смелость?»
Все зависит от точки отсчета. То, что в 70-е годы было смелостью, сегодня считается делом рядовым. И наоборот.
«Молодежка» выходила в прямой эфир. Однажды в передаче, предшественнице КВН, она называлась «Вечер Веселых Вопросов», известный композитор и любитель розыгрышей Никита Богословский предложил зрителям прийти в Дом культуры МГУ, где проходили съемки, в шубах, валенках и со сковородками в руках. Дело было летом. И вся Москва ринулась в этом странном обличье к месту прямого эфира. Был жуткий скандал, «Вечер Веселых Вопросов» закрыли. Но редакция не успокоилась и продолжала рискованные эксперименты. На месте ВВВ возник КВН, ставший на многие годы (с драматическими перерывами) самой популярной передачей телевидения. Первые ее авторы Муратов, Аксельрод и Яковлев вскоре покинули проект. А настоящий облик КВН приобрел благодаря Белле Сергеевой, выдающемуся режиссеру, и ее коллегам, которые много лет успешно его развивали.
А однажды в редакцию обратились сотрудники Министерства рыбной промышленности, посетовали: все склады затарены консервами с морской капустой. Никто не хочет ее покупать, а она же полезная, ее же важно есть по сколько-то там граммов в день! На самом деле министерство, конечно, пеклось не о здоровье потенциальных покупателей, а о выполнении плана, но с морской капустой действительно надо было что-то делать.
И Анатолий Лысенко, который тогда вел рекламно-развлекательную программу «Аукцион», произнес «по всем телевизорам страны»:
– Кстати, обратите внимание: сейчас практически в каждом магазине страны продаются консервы – морская капуста. Она очень полезна для здоровья, но, помимо прочего, вы можете и испытать удачу: в пять банок новой партии морской капусты производители положили по жемчужине. Может быть, именно вам повезет?
Передача еще не успела закончиться, а люди уже кинулись в магазины – скупать морскую капусту чемоданами.
Скажете, это был нечестный прием? Что ж, тогда именно так представляли рекламу. И, кстати, реклама Лысенко достигла цели: капусту смели подчистую.
Если называть вещи своими именами, молодежная редакция делала блокбастеры. Передачи «А ну-ка, девушки!» и «А ну-ка, парни!» собирали огромные аудитории. КВН любили все – от мала до велика. «Что? Где? Когда?» – тема отдельного разговора, об этой передаче и о Владимире Ворошилове я расскажу в следующей главе.
Телевизионщики не покупали авторские права на передачи у западных компаний. Сами делали программы, которые и сегодня, возроди их в новом качестве, попали бы в топ.
А тогда… Помню, как приезжали со всей страны девушки на съемки своих «А ну-ка…». Как они готовились, как репетировали, как сотрудники редакции расставляли камеры и свет. Камер тогда было поменьше, но тогда, как и сейчас, все зависело от режиссера и его команды. Многокамерной съемки не было – снимала последовательно одна камера, вторая, третья. Не успел вовремя переключиться с одной камеры на другую, не поймал эмоцию на лице – все, заново не переснимешь. Ты потерял кадр, который мог бы притянуть к себе внимание миллионов.
Телевидение кипело, бурлило, рождалось на глазах… первый год моей работы в молодежной редакции, который начинался так тяжело, завершался в ощущении бесконечного счастья и полета.
Все-таки телевидение – это энергия. Она решает в жизни все. Есть у тебя энергия – все будет. А у меня энергия была – та самая, что я впитывал в течение всего своего детства в Самарканде, когда рефлекторно переходил на солнечную сторону улицы.
Портрет человека. Нина Зверева
Работая в молодежной редакции, я часто ездил в командировки – как правило, на фестивали молодежных программ. На такие события съезжались телевизионщики со всего СССР: в те годы региональное телевидение существовало практически в каждой области, крае, республике. И на каждом телевидении выпускали молодежные программы.
Фестивали, конечно, проходили очень весело, вино лилось рекой. Но все равно безусловно приоритетным был заинтересованный разговор о молодежном вещании – телевизионщики показывали фрагменты своих программ, мы их разбирали, объясняли, что правильно, что – нет. Спорили о деталях, но были единодушны в главном – мы все были преданы телевидению.
На тех фестивалях я приобрел много единомышленников, которые стали моими друзьями на долгие годы. Одна из них – Нина Зверева. Она работала в молодежной редакции горьковского телевидения и приехала на фестиваль со своими сюжетами.
И мы как-то очень быстро поняли, что говорим с ней на одном языке.